Л. Троцкий. РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ[93]

Л. Троцкий. РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ[93]

(Речь в Рабочем Доме в Софии 12 июля 1910 г.)

Товарищи, с давних времен рабочий народ живет под двойным гнетом: материальным и духовным. Последний был бы невозможен без первого, и, наоборот, – если бы в сознании народа не было предрассудков рабства, если бы учение церкви и религиозные предрассудки не отравляли сознания народа, уничтожение материального гнета было бы значительно облегчено. Но в развитии народов бывают моменты, когда весь народ поднимается, как лев, против буржуазного гнета и, восстав, освобождается от предрассудков рабства, теряет уважение к буржуазным учреждениям, и гипноз рабства исчезает. Народ становится народом-львом, народом-героем. Такая эпоха является эпохой крещения народа; она остается незабвенной и запечатлевается в народе неизгладимыми чертами.

Такую эпоху пережил русский народ в 1905 году. И вот, товарищи, если мы бросим взгляд на все явления и события в международной политической жизни за последние 4 – 5 лет, мы должны будем сказать, что на мировой сцене не было ни одного события, ни одного явления, культурного или другого, на которое бы не легла печать русской революции.

Посмотрите на великий необъятный азиатский материк. Разве поражение России в японской войне и русская революция не воскресили целый материк? Вы видите пробуждение Китая, Индии, Персии, революционное движение в Турции. Военное поражение царизма подняло самосознание всех азиатских народов. Влияние этого события дошло и до вас, – в форме младо-турецкой революции, которая является отзвуком русской революции и означает возрождение Азии. Обратите затем свой взгляд на Запад: посмотрите – что мы видим в могущественной капиталистической стране, Германии, родине самой сильной социал-демократической партии, матери всех социалистических партий? Германская социал-демократия в течение четырех десятилетий шаг за шагом продвигалась по своему пути, строя свое могущественное здание и накапливая силы, но не выходя из рамок законности. Только удары русской революции создали такое настроение, при котором немецкий пролетариат мог выйти на улицу с колоссальной демонстрацией за введение всеобщего избирательного права в Пруссии.

Товарищи, обратите ваш взгляд к более близкой вам стране – Австро-Венгрии. Вы знаете, что в течение ряда лет там велась пролетариатом всех народностей борьба за всеобщее избирательное право. Но только после великой октябрьской забастовки австро-венгерский пролетариат высказал свое требование в грандиозной демонстрации и вырвал у австрийского монархизма и капитализма всеобщее избирательное право. Можно с уверенностью сказать, что, подобно тому как историки отделяют средневековую историю от новой, считая началом последней открытие Америки, пути в Индию и т. д., так историки будущего будут считать русско-японскую войну и русскую революцию границей между новой и новейшей историей.

Товарищи, русская революция имела своей целью уничтожение главного стержня всемирной реакции – царизма, около которого группировалось все варварское, все хищническое, все средневековое, все то, что вертится около европейских бирж, – тем более, что нет такой реакционной силы, которая не находила бы своего выражения, своей опоры и поддержки в русском царизме. Можно сказать, что русская революция ставила себе цели, подобные тем, какие были осуществлены Великой Французской Революцией в XVIII столетии; а французскую революцию мы привыкли называть буржуазной. И тем не менее, какая разница между этими двумя революциями! Там против абсолютизма, против феодализма, против клерикализма выступал так называемый народ или «третье сословие» – буржуазная демократия, интеллигенция, опирающаяся на мелкобуржуазные массы ремесленников и на пролетариат. Эта революционная интеллигенция – якобинцы – сумела объединить и собрать вокруг себя все прогрессивные элементы, сплотить их в одно целое. Этого мы не видим в России. Мы здесь не видим буржуазной демократии, способной на революционную борьбу, такой, какую мы видим в истории других стран. Русская буржуазия, подобно буржуазии балканских стран, уже в утробе матери носит проклятие на своем челе: она обречена на предательство, предательством крещена и от предательства погибает. Та колоссальная задача, которая предстала перед русским народом и властно требует разрешения, пала целиком на плечи русского пролетариата.

Вы помните основные моменты русской революции. Русско-японская война оказала громадное влияние на народные массы. Она разрушила обаяние царизма, как «огромной непобедимой силы». Оказалось, что колосс, который душит все прогрессивное в целом мире, который опирается на все европейские биржи, стоит на глиняных ногах, что маленькая Япония наносит ему тяжелые удары; русскому народу стало ясно, что этот колосс слаб, что он может пасть под чужим ударом, и – о, чудо из чудес! – эта война подняла не только народные массы, но подняла и русский либерализм.

В течение 1904 года целым рядом банкетов – врачей, архитекторов, журналистов и профессоров – выносились резолюции с осуждением царизма и конституционными требованиями. Но это были только слова. Некоторые добрые люди говорили, что Иерихон пал от звуков еврейских труб, – таким же образом, надеялись либералы, падет и твердыня самодержавия. Но либералы ошиблись, и если царизм пошатнулся, то не они были тому причиной. Либералы вскоре попали в тупик и обнаружили свою реакционность, которая неотделима от природы буржуазного класса. Так как они своими выступлениями не сумели свалить монархию, то им ничего больше не оставалось, как ждать, что за них это сделают небесные силы. И вот, когда либерализм должен был признать себя побежденным, на сцену русской исторической жизни выступил пролетариат. 9-ое января 1905 г. является великой исторической датой. Вы помните, товарищи, как русский пролетариат в Петербурге совершил величественный акт, революционный по существу, хотя и наивный по форме, предъявив свои требования царю, считавшемуся до тех пор подателем всех благ. Вы помните, что на эти требования царь ответил ружейными залпами и свистом нагаек. Это как бы подвело итог прежним отношениям между царем и народом, положило конец всякому моральному обаянию царизма в народе. Как прежде на голом теле преступника каленым железом выжигался его позор, так теперь русский народ выжег огненными буквами дату 9-го января на лбу царизма. После 9-го января либерализм оказывается в самом жалком положении и боится своего собственного ничтожества, а на авансцене русской действительности появляются рабочие массы. 9-е января вызвало великую забастовочную волну, которая подняла один за другим все рабочие слои, столкнула их лицом к лицу с царизмом.

В этом сущность революции. В повседневной жизни рабочий сознает себя металлистом, портным или сапожником, петербургским портным, металлистом из Москвы или Петербурга и т. д. Новый революционный период отнял у каждого отдельного рабочего его национальную, местную, групповую оболочку. Рабочий почувствовал себя живой частью единого тела, для него стало свято и обязательно то, что свято и обязательно для всего пролетариата в целом. В ответ на движение, вызванное 9-м января, является царский указ 18-го февраля.[94] Никогда, товарищи, русский царь не проявил себя более жалким и более беспомощным в своей жестокости, чем тогда. Утром он издает манифест, в котором призывает все черные силы русской земли сплотиться вокруг трона против поднявшейся революции; а в тот же самый день вечером издает указ, в котором провозглашается принцип народного представительства. Царское правительство было напугано до такой степени, что царь, издав утром погромный манифест, в тот же день вечером отказывается от него и издает другой, полуконституционный манифест, в котором отражается его страх пред движением народных масс. И, конечно, оба царские манифеста начинаются словами: «Радея о благе народа»…

Но народ отлично знал, где была царская душа в то время, когда писался «конституционный» манифест. Русский пролетариат, хотя еще молодой и политически неопытный, отказывается верить царским словам и посулам (этим он выгодно отличается от балканских буржуазных политиков, которые руководятся в своих поступках царскими обещаниями). После указа 18 февраля русский пролетариат усилил свои ряды, и мы видим, как весь русский народ заражается революционным подъемом, как все сословия, одно за другим, вступают в борьбу с самодержавием. Статистика показывает, что в 1905 году число забастовок в России превысило в пять раз число забастовок в Западной Европе и других передовых странах. Вы можете себе представить, какое колоссальное напряжение сил потребовалось для того, чтобы можно было объявить всеобщую забастовку в октябре месяце. Между февральским движением и великой забастовкой происходит восстание Черноморского флота, поднявшего красное знамя. Результатом был новый манифест 6 августа, объявивший о созыве «Государственной Думы». Тогда либералы обратились к нам с такими словами: «Господа, в России 6 августа 1905 года провозглашена конституция. Отныне вы можете опереться на почву легальности (права). Оставьте же ваши революционные средства и методы и станьте на почву права». Вот с какими словами обратились либералы к партии пролетариата; но последняя ответила им презрением, как всегда. После этого движение достигает кульминационного пункта с объявлением октябрьской забастовки, в которой участвует более миллиона рабочих и которая парализует весь государственный аппарат.

Товарищи, государство это – машина, которая, как любая фабричная машина, держится на спине рабочего класса, и когда народ отказывается ее поддерживать, она распадается на части и ее централизованная сила рассыпается в пыль и прах. ("Аплодисменты, голоса «верно, верно».) И вот на исторической почве русского деспотизма, в ответ на октябрьскую забастовку, появляется манифест 17-го октября с обещаниями еще больших избирательных прав, свободы собраний, права коалиции, свободы печати и пр. Царь, белый царь, опиравшийся на самодержавие и православие, сразу дает свою подпись на пергаменте конституции. Это есть великая революционная победа пролетариата! Несколько дней спустя она была потоплена царизмом в крови. Но мы этой победы никогда не забудем, мы запишем ее и скажем, что царь взял под козырек перед революцией. (Аплодисменты.)

Товарищи, манифест 17-го октября был издан, но вся русская бюрократия с ее естественным и искусственным подбором негодяев осталась на месте. Трепов, который 12 октября, пять дней до издания манифеста, издал свой собственный манифест «патронов не жалеть!», остался после 17 октября начальником Петербурга, и петербургский пролетариат знал, чего он может ждать, раз проведение в жизнь конституционных принципов поручено этому человеку. К моменту издания манифеста, в разгаре стачечной борьбы, петербургский пролетариат направил все усилия на свое объединение, на создание своей собственной крепкой организации. Это поистине историческое чудо, свидетельствующее о неисчерпаемой мощи рабочего класса, огромное чудо, что в течение 4 – 5 дней в Петербурге, как из-под земли, возникла живая, гибкая и авторитетная организация, охватившая 200 тысяч петербургских рабочих и вписавшая свое имя в историю русской революции. Я говорю о Петербургском «Совете Рабочих Депутатов». Каждые 500 рабочих данной фабрики, завода или района избирают по одному делегату. Избранные образуют Совет и становятся господами Петербурга. Трепов смещен. Витте не смеет показываться перед народом. Государственная машина объявляется под бойкотом, и Совет фактически держит в своих руках государственную власть. Вы, товарищи, вероятно все помните, что царь к своему манифесту 17-го октября приложил яркий, отчетливый отпечаток своей кровавой руки. Вы помните, что около 19 – 20 октября вся южная Россия и значительная часть центральной стала ареной ужасающих погромов, организованных «союзом истинно-русских людей», покровителем которого был царь. Вы знаете, что в то время был дан тайный лозунг – ответить на революцию погромами, и повсюду, где пролетариат не ждал за своей спиной предательства и не был готов к отпору, эти погромы дали тысячи жертв. Стоны убиваемых детей и стариков, отчаянные вопли матерей, умирающих над трупами своих детей, – таков был результат манифеста. Только в Петербурге, Москве и некоторых других городах, где пролетариат успел создать свои организации и, отстранив всю бюрократию, взял в собственные руки судьбу и жизнь города, – только там не было и следа погромов. Это доказывает, что погромы учинялись жалкими группами, бандами и шайками там, где народ, рабочие массы не сумели еще отстранить их властной рукой. Вся Россия признала за пролетариатом ту заслугу, что он спас Петербург от позора разгрома и погромов. Совет Рабочих Депутатов после 17 октября не прекратил забастовки; он говорил: «Манифест издан, но мы выражаем ему недоверие и продолжаем забастовку до 12 часов 21 октября». Русский рабочий класс не стар – ему не больше 40–50 лет, он молодой, совсем молодой класс, и все-таки он уже руководит миллионом забастовщиков! Какое единство, какая солидарность! И действительно, до 12 часов 21 октября ни одно колесо не двигалось, ни одна труба не дымилась, все производство стояло. 17 – 18 октября буржуазные издатели и журналисты прислали к нам своих представителей с просьбой разрешить наборщикам набрать царский манифест, но мы на это разрешения не дали. Вышли только две газеты: «Правительственный Вестник», в две странички, изданный нелегально в подпольной типографии, и другой орган, изданный открыто и распространенный в огромном количестве экземпляров: «Известия Петербургского Совета Рабочих Депутатов». (Бурные аплодисменты.)

Как ответил Совет Рабочих Депутатов, что сказал он по поводу царского манифеста? Он сказал: да, конституция дана, – но царизм существует, и Витте играет веревкой, а Трепов скрежещет зубами; свобода печати дана – но цензура остается; свобода собраний также дана, – но охраняют ее казаки. Не конституция нам дана, а нагайка в пергаменте! Таков был ответ «Известий Совета Рабочих Депутатов», и тотчас же петербургский пролетариат, менее всего склонный ограничиваться революционными фразами, приступил к революционным действиям. Он объявил, что с 12 часов 21 октября все типографии начнут работать, но ни одна книга, ни один лист не будут проходить через цензуру, что только при этом условии будет разрешаться печатание в России. Вспомните ту изумительную сцену, когда русские общественные деятели и редакторы, собравшись у Витте, умоляют его о смягчении цензурного режима, и перед ними является представитель Совета и говорит: «Вам все разрешено и ни один лист не пройдет через цензуру: с сегодняшнего дня существует свобода печати». И действительно, в течение двух месяцев, когда Петербург находился в руках Совета Рабочих Депутатов, в России царила американская свобода печати.[95] Рука цензора не смела прикасаться ни к одной газете, и в наших социалистических газетах, которые печатались по 212 тысяч экземпляров, мы впервые назвали царя именем, которого он заслуживает: «царь – убийца, царь – ответственный организатор всех бедствий в России!». (Бурные аплодисменты.)

Правительство попыталось, товарищи, помешать Совету издавать свои «Известия»: во время забастовки, когда вся пресса безмолвствовала, правительству было неловко, что его газеты выходят в таком жалком виде, в то время как газета пролетариата имеет превосходный вид. Правительство пыталось окружить типографию своими войсками. Сила и обаяние пролетариата были так велики, что он беспрепятственно печатал свои «Известия» во всех типографиях, даже в типографии «Нового Времени» – этой реакционной, погромной и панславистской газеты, где мы издали наш седьмой номер таким же шрифтом и в таком же объеме, как «Новое Время». Когда делегат Совета явился в типографию и заявил, что в течение 24 часов она является собственностью народа и нужна для издания «правительственного официоза», ему ответили, что типографию не дадут, потому что боятся, что будут испорчены машины.

Наш представитель заявил, что Совет даст самых лучших рабочих. Тогда сослались на то, что «сейчас забастовка, и нет электричества».

– Мы распорядимся, чтобы дали свет.

– Но нашей станцией заведуют офицеры, и на ней работают моряки.

– Наши распоряжения достаточно красноречивы и для офицеров и для моряков, – таков был наш ответ.

Через полчаса помещение было освещено электричеством, мастера машин не испортили, и газета вышла. (Бурные аплодисменты.)

Товарищи, вскоре после октябрьской забастовки царская реакция начала показывать свои когти и раньше всего в Кронштадте, где восстание моряков было потоплено в крови, а затем в Польше, над которой повис меч военного положения. И петербургский пролетариат, еще не успевший отереть пот со своего лица после октябрьской забастовки, заявил, что до тех пор, пока веревка военно-полевого суда будет грозить головам моряков, пока в Польше свирепствует военное положение, петербургские рабочие не прекратят движения и не перестанут заявлять свой могучий протест. (Аплодисменты.)

1 ноября в Петербурге была провозглашена новая всеобщая забастовка, в знак протеста против натиска кровавой реакции. Тогда Витте обратился к петербургскому пролетариату с увещательным письмом, которое начиналось словами: «Братцы-рабочие»… Вы видите, как умильно обращается русский министр к русскому рабочему, когда последний наступает ему сапогом на горло: «Братцы-рабочие, не забывайте, что царь желает вам добра. Не слушайте вредных агитаторов-смутьянов. Стойте на своих постах. Я ваш друг и желаю вам добра». (Общий смех.) На это Совет Рабочих Депутатов ответил ему 2 ноября письмом, которое я могу вам изложить почти дословно. Прежде всего Совет заявил, что он ни в каком родстве с графом Витте не состоит. Граф Витте говорит, что царь нам желает добра. Петербургский пролетариат отвечает только двумя словами: «9-е января». Витте говорит, что он нам желает добра, – петербургский пролетариат не нуждается в расположении царских фаворитов.

С графом Витте, – так говорил весь Петербург, – случился припадок астмы, когда он читал этот ответ. Он спешит издать правительственное сообщение о том, что моряки не будут судимы военным судом и военное положение в Польше будет снято. Петербургский пролетариат отвечает, что 7 октября в 12 часов будет прекращена забастовка, и что он отступит с поля революционной борьбы в таком же порядке, в каком вступил на него. (Аплодисменты.)

Товарищи, в это время Петербург представлял незабываемую картину. Это город с двумя миллионами населения, с громадными фабриками, на которых работает несколько сот тысяч рабочих. В те дни, когда фабрики стояли мертвые, когда ни одно колесо не двигалось, когда вся жизнь замирала, когда театры по нашему требованию прекращали представление в середине первого действия, когда улицы были погружены во тьму, электричества не было, когда в квартирах царских тайных советников царил мрак, – в те дни мы видели, мы чувствовали, что такое пролетариат и какова его сила. Мы видели, товарищи, что все общество живет только благодаря ему: благодаря ему властители пользуются своей властью, благодаря ему богатый богатеет, ученый изучает науку, собственник владеет ярко освещенными дворцами. Все это благодаря рабочему классу, который держит в своих руках весь мир. (Аплодисменты.) Я думаю, что если бы в то время нас, социалистов, лишили зрения, залепили бы нам уши воском, то мы пальцами могли бы осязать социализм на петербургских улицах.

Волнения пролетариата отразились и на темной, забитой, живущей во мраке и невежестве деревне. Вы знаете, что одной из причин русской революции является рабство и нищета русского крестьянства. Вы знаете, что на международном рынке нищеты и бедствий русский крестьянин мог бы конкурировать даже с индусом английских владений. Достаточно упомянуть об одном, на первый взгляд комичном, а в сущности глубоко трагичном факте, который был установлен врачом Шингаревым. Как вам известно, жилище русского мужика не отличается чистотой, и несмотря на это клопы и тараканы бойкотируют эти избы, потому что в них слишком холодно и слишком голодно; холод и голод выгоняют из них даже клопов и тараканов. Вот в каком ужасе живет русский многомиллионный народ. Огромный бюджет царизма, достигший цифры в два с половиной миллиарда рублей, целиком ложится на спину русского крестьянина и рабочего. Достаточно сказать, что русский милитаризм поглощает ежегодно шестьсот пятьдесят миллионов рублей, а рядом с этим стоят четыреста семь миллионов, уплачиваемые европейским биржам за девять миллиардов русского долга, – тоже оплата расходов, сделанных милитаризмом и царизмом. Больше миллиарда мы уплачиваем вампиру, который душит русский народ. Вот почему главная задача революции заключалась в уничтожении чудовищной военной и бюрократической машины царского правительства и в замене царизма свободным республиканским строем.

Другим важным лозунгом было: «экспроприация помещиков, уничтожение дворянства и раздача земли русским крестьянам». Таков аграрный лозунг нашей революции. Ответом на 9-е января было восстание Черноморского флота, октябрьская и ноябрьская забастовки. Они нашли отзвук в широких крестьянских массах. В октябре 1905 года не одно поместье было сожжено, и красный петух русской революции осветил кровавым заревом широкую русскую землю. Помещики бежали в города и за границу, ища помощи у буржуазии. Русский помещик до 1905 года был либералом, требовал конституции, называл себя другом русского народа, выражал недовольство буржуазией и царизмом. Но в 1905 году русские рабочие и крестьяне раз и навсегда выбили либеральную глупость из его головы, и он стал позвоночным хребтом жесточайшей реакции. Если русский царизм нашел мужество противопоставить себя революции, то это объясняется тем фактом, что он смог опереться на дворянство. В эти дни совершилось священное объединение новой святой троицы – бюрократии, помещиков и царизма, которые объявили кровавый крестовый поход против революции.

Европейские либералы, а может быть и ваши, здешние, обвиняют русских социалистов в том, что они вели очень жестокую, непримиримую борьбу, и что если бы они несколько урезали свои требования, если бы были более миролюбивы и положили свою руку в волчьи лапы, то положение было бы другое. Но что такое либералы, это они сами показали, когда в конце ноября в Севастополе произошло второе восстание Черноморского флота под руководством красного лейтенанта Шмидта (впоследствии расстрелянного). Петербургский пролетариат послал свое революционное приветствие черноморским морякам. В это время заседал съезд либералов под председательством Милюкова. (Крики: «долой!».) Весь съезд, как один человек, отказался от всех своих требований, заявляя, что с сегодняшнего дня они, либералы, будут поддерживать правительство и графа Витте. Милюков попытался успокоить их тем, что восстание уже подавлено. Вот, товарищи, как отнесся русский либерализм к русской революции в самые критические минуты русской истории. В тот момент, когда решалась судьба русского народа, русский либерализм явил себя предателем, изменником, ночным вором. В эти великие исторические дни, в те дни, когда пролетариат приветствовал восстание флота, либерализм аплодировал победе над ним. Могло ли быть что-нибудь общее между ним и социализмом? Нет, товарищи, между ними лежит пропасть, вырытая изменой либерализма.

Товарищи, положение в те дни было до крайности сложным и трагическим. Выросла общественная жизнь, на политической арене появились новые общественные классы. Пролетариат держался на высоте положения, но он был безоружен. Правительство стало как бы нелегальным, подпольным, оно укрылось в подземельях Царского Села, Петербурга и Петергофа. Но ему остались верными гвардейские полки.

Тогда в Петербурге были две власти: одна – пролетарская, невооруженная, а другая – правительственная, вооруженная. Но не все войска были верны царизму. Я уже упомянул о восстании Черноморского флота. На протяжении всей линии Сибирской железной дороги, по которой возвращались с Дальнего Востока солдаты, установилась власть революционных солдат, которые избирали свои советы солдатских депутатов и поднимали красные знамена. У нас в Петербурге целый ряд полков и матросских экипажей открыто посылал в Совет своих делегатов в солдатской форме. Это было во время ноябрьской забастовки, после того как петербургские рабочие заявили, что они не могут оставаться спокойными, когда над головой кронштадтских моряков висит веревка.

Целые полки переходили на сторону революции, но это были полки, в большинстве своем состоявшие из пролетариев. Царская власть рассчитывала не на своих министров, не на их таланты и находчивость, а на материальное могущество армии. Но ведь сама армия не машина, не мертвое орудие: она состоит из живых, мыслящих и чувствующих людей. От состава армии зависит, в какую сторону будут стрелять винтовки и пушки. Этого не следует забывать. Если царизм нас победил, то лишь потому, что в армии имелось много темных крестьян и мало-сознательных рабочих. (Аплодисменты; голоса: «верно, верно!».) Вы понимаете, конечно, что не сам царизм заткнул рот рабочим; его орудием явились крестьяне-солдаты. Но машинное производство постепенно превращает крестьян в рабочих, рабочие входят в армию и революционизируют ее. И с той же неотразимостью, с какою вертится земля и день сменяется ночью, а ночь – днем, в царской армии крестьяне замещаются пролетариями – друзьями революции. (Аплодисменты.)

Товарищи, времени осталось немного, и я вынужден сократить заключительную часть моей речи.

Я уже сказал, что были две власти: революционная, невооруженная, и старая – вооруженная. Мы, социал-демократы, не были, разумеется, так наивны, чтоб ожидать, что царизм уступит свое место без боя, что он не пустит в ход свою армию. Мы знали, что, как только пролетариат отступит, кровожадное чудовище выйдет из своей норы и вонзит в него свои когти. И поэтому мы заранее обратились с революционным манифестом к армии и крестьянам. И надо сказать, что голос пролетариата нашел огромный отзвук – огромный, но недостаточный.

Русский крестьянин отлично понимает, что помещик – его враг. Но когда он входит в казарму и становится солдатом, он начинает колебаться, как слепой, не понимая, где его друзья и где враги. Вот почему он направил свое оружие против революции. Трагедия русской революции состоит в том, что царизм успел не только ограбить мужика, но и отравить его сознание. Крестьяне в солдатской форме направили свои винтовки против рабочих, и этим объясняется декабрьское поражение.

Если нам скажут, что социал-демократы потеряли доверие пролетариата из-за того, что вывели его на московские баррикады, то мы, которые гордимся этим выступлением, ответим, что этот упрек лишен всякого основания. Обратитесь к русскому пролетарию и спросите его, потерял ли он к нам доверие после декабрьского поражения. Взгляните на списки Первой, Второй, Третьей Государственной Думы,[96] и вы увидите, что русский пролетариат и после страшного кровопускания дал свой голос только одной партии – русской социал-демократии. Правда, товарищи, что когда происходили выборы в Первую Думу, рабочие еще не успели смыть с себя кровь, их раны еще не зажили, и многие из них отказались от выборов. На многих фабриках рабочие в насмешку выбирали депутатами фабричных собак, фабричные трубы или двери. Словом, рабочие бойкотировали Первую Думу. Но во Вторую Думу, несмотря на тяжелый избирательный закон – о всеобщем избирательном праве в России не могло быть и речи, наше избирательное право не лучше прусского, – русский пролетариат послал шестьдесят восемь социал-демократов. Вполне естественно, что при избирательном праве, состряпанном графом Витте, нечего было и думать о народном большинстве. В Думе господами оказались либералы из кадетской партии, во главе с Милюковым. Я уже упомянул в прошлое воскресенье в своей речи^{28}, что либерализм в это время чувствовал себя победителем и фактически господином положения. Всегда, когда революционный народ разбит, господином оказывается торжествующий либерализм, который заявляет: отныне революционные партии должны исчезнуть, теперь я диктую законы. Либерализм протягивает одну руку народу, а другую – монархии. Напомню о знаменитых дебатах, происходивших во Второй Государственной Думе между Маклаковым и Столыпиным. Это было тогда, когда либералы вырабатывали в Думе законы, так никогда и не увидавшие света.

В то самое время, когда за стенами Думы Столыпин воздвигал виселицы военно-полевых судов, Маклаков в блестящей речи доказывал Столыпину, что его военно-полевые суды – незаконны и неправомерны. Вы можете себе представить, какое страшное, потрясающее впечатление произвели эти речи на того, кто управлял при помощи «незаконных и неправомерных» виселиц. Он вышел на кафедру и заявил: «господин Маклаков – чудесный, великолепный оратор, он самым неопровержимым образом доказывает, что военно-полевые суды незаконны. Но, господин Маклаков, военно-полевые суды целесообразны, а моя задача не в том, чтобы толковать законы, а в том, чтобы задушить революцию. Что может мне на это ответить ваш либерализм? Что вы можете мне дать? Передо мной революционные рабочие и крестьяне, которые выступают с социальными требованиями, которые отнимают земли у помещиков, и я борюсь против них с ножом в руках. На что вы мне нужны с вашей риторикой? Что вы мне можете дать против них?». И он плюнул и разогнал их. Я тут напомню вам, что говорил наш учитель Лассаль[97] в защиту реакционеров: он говорил, что они не болтуны, а трезвые, умные слуги своего государя.

Разогнав Первую и Вторую Думы, Столыпин создает Третью по образу и подобию своему – тройственный союз, охватывающий бюрократию с милитаризмом, помещиков и грабительский капитализм. Организовавшаяся контрреволюция нашла свое полное выражение в Третьей Государственной Думе, председателем которой был Александр Иванович Гучков, а фактическим господином – Петр Аркадьевич Столыпин. Столыпин боролся с революцией, пока она была жива, он боролся также с либерализмом в двух первых Государственных Думах; и, наконец, создал Третью Думу – послушную банду людей, которые говорят «да» на каждое слово Столыпина и «нет» на все требования народа. Но я думаю, что в этой Думе Столыпин должен был видеть и свою силу и свою слабость. Правда, русская революция временно задушена – остается только агитация отдельных лиц. Но эта агитация остается вместе с нуждой и бедственным положением народных масс, с потребностью общественного развития, с неразрешенным аграрным вопросом и по-прежнему невыносимым положением русского мужика. Столыпин Третьей Думы стоит перед разбитым корытом. Огромный дефицит, крестьянская нищета, недоверие европейских бирж – все это остается и помогает русскому либерализму поднять голову и, в лице профессора Милюкова, поднять знамя неославизма. Милюков заявляет, что кадеты были готовы потребовать проведения необходимых реформ, но революция им помешала. Так как у нас нет и не может быть достаточно емкого внутреннего рынка, и поэтому самодержавие не имеет достаточных налогов, – мы должны, по мнению Милюкова, добыть себе внешние рынки путем капиталистического империализма, при помощи вооруженной силы.

Чтобы создать в России настроение, которое обеспечило бы Столыпину и царю развитие империализма, чтобы создать возможность завоевания внешних рынков, русский либерализм поднимает неославянофильскую агитацию, развертывает старое царское знамя, на котором начертаны слова: «самодержавие, православие, народность», и приписывает к ним слова: «равенство, братство, свобода», – и все это становится под священный протекторат великой исторической нагайки белого царя. Запомните мои слова, товарищи, и знайте, что не черносотенцы или октябристы, а кадеты, либералы – Милюков, Маклаков, Родичев и др. инициаторы неославянофильства – первые бросили нам упрек, что мы – изменники славянству, потому что наш депутат Покровский[98] открыто и смело заявил, что их неославизм – шантаж. (Аплодисменты и громкие возгласы: «верно».) Он заявил, что они подняли весь этот шум только для того, чтобы царизм мог в мутной воде ловить золотые рыбки прибыли. Тогда все либеральные газеты своими ядовитыми плевками оплевали социализм, опираясь против него на всех сторонников неославянофильства. Но теперь, после всего что я слышал тут у вас, товарищи, я могу заявить русскому пролетариату, что лгут те, кто говорит, будто балканский народ, балканский рабочий класс не верили в русский пролетариат, в русскую революцию, а верили в русский либерализм и в неославизм. (Бурные аплодисменты и возгласы: «верно».)

Товарищи, так как царизм сейчас силен, так как в его руках сейчас находится могущественная армия, то замыслы кадетского империализма могли бы принести пользу только реакции. Если бы царизм мог завоевать внешние рынки и этим обогатить средние и высшие классы, то он сумел бы пополнить свой бюджет и укрепить свое положение. Но в том-то и дело, товарищи, что царская армия с ее офицерами, единственные заслуги которых состоят в разгроме собственного народа, не могла быть даже использована в качестве военной силы в борьбе с другими государствами, потому что она состоит из двух прямо противоположных частей. В солдатских массах в царских полках мы имеем, с одной стороны, солдат, из сердца которых неискореним лозунг «революция и вечная вражда с царизмом», а, с другой стороны, мы имеем там темные банды, развращенные, отравленные реакционной проповедью и царской водкой, которая во время революции была надежнейшим защитником царизма. Командующий персонал армии подобран не из людей, отличившихся на полях сражений, а из кровожадных негодяев, вроде тех, которые сделали себе карьеру жестокой расправой с пролетариатом, подавлением восстаний в Петербурге, Москве, Риге, на сибирском пути и по всей России. Вот в каких руках находятся царские войска! Недавно был раскрыт страшный позор царского интендантства – этой банды казнокрадов, которые занимались расхищением миллионов, предназначенных для покупки четырех пароходов. Если вы задумаетесь над этим явлением и над тем, что армия проходит свою учебу в борьбе со своим собственным народом, – то поймете, что такая армия не может быть использована для внешних завоеваний. Она способна только временно задушить революцию, но не разрешить назревшие народные вопросы. Все остается по-старому.

Неудивительно поэтому, что и стремление к внешним завоеваниям окончилось ничем. Когда Извольский[99] путешествовал по Европе и сулил Сербии помощь царских войск, то что из этого вышло? Из Берлина запросили Петербург, господ Романова и Столыпина, действительно ли они намерены воевать или нет? И Петербург должен был признать, что на нем лежит проклятие бессилия. Это было возмездием! Правительство, которое убивает свой народ, не может вести сильной внешней политики. Но хотя это и так, товарищи, это еще не означает, что русское правительство неспособно делать пакости. При всей его слабости и ничтожности, отравлять нашу жизнь оно еще способно. Когда оно заключает соглашение с Японией, то, конечно, делает это для того, чтобы развязать свои разбойничьи руки для разбоя и грабежа здесь, на Балканах. И поэтому вы поступаете вполне правильно, когда охраняете болгарский пролетариат и болгарские народные массы вообще от данайских даров[100] русского правительства и буржуазии. Наша и ваша, товарищи, задача состоит в том, чтобы свести на нет все усилия русского империализма; это – наша общая задача, ибо поражение русской революции есть вместе с тем и поражение вашей свободы. Вы хорошо знаете, что интернационализм – не отвлеченная формула и не просто лозунг, а плоть от нашей плоти и кровь от нашей крови. (Аплодисменты; возгласы: «верно», «верно».)

Товарищи, вы знаете, что история творится не партиями и не группами отдельных людей. Я лично ни от своего имени, ни от имени моей партии не могу вам сказать, что завтра или послезавтра повторятся петербургские события; но я могу смело утверждать одно – что исторический процесс работает на нас, что каждый взмах его крыльев – в нашу пользу. Разве историческое развитие русской жизни может приостановиться? В историческом масштабе смерть и поражение не могут иметь места. Вспомните, как часто говорили о смерти Турции и о мертвом Китае. Но вот на наших глазах совершилось чудо: и Турция и Китай возродились. Так неужели же русский народ навсегда останется безжизненным трупом? Нет, в результате молекулярных процессов внутренней работы, он разовьет свои производительные силы, революционизирует свою жизнь, революционизирует свой пролетариат, который незаметно проникнет в ряды армии, пока, наконец, не наступит день, когда снова разгорится революционная борьба, когда русский народ снова воскликнет: «Жизнь или смерть, смерть или победа!». (Аплодисменты.)

Я не могу вам предсказать срок наступления этого дня, но, по евангельскому слову, он придет рано или поздно, и мы все должны быть готовы к тому, чтобы встретить во всеоружии этот великий день.

То сочувствие делу русского пролетариата, которое я нашел среди вас, поможет поднять энергию русской социал-демократии и приблизить то время, когда по всей русской равнине снова будет развеваться великое красное знамя Рабочего Интернационала! (Продолжительные и громкие аплодисменты и овация.)

Брошюра, изд. Парт. Соц. Издательством. София. 1910 г.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.