„Теперь, как и прежде“
„Теперь, как и прежде“
Постепенно Нильс освоился с необычным положением. Внизу проплывала равнина с зелеными клетками озимой ржи, с рассыпанными повсюду квадратиками крестьянских дворов. Гуси без умолку гоготали, радуясь весне. Они перекликались с петухами, которые рылись по задворкам помещичьих усадеб и крестьянских хуторов.
— Что это за местечко? — спрашивали гуси.
Если петух бродил по двору бедняка, то гуси слышали в ответ:
— Этот хутор называют Беззерным! Сегодня, как и вчера!
— Это местечко Малоедовка! Теперь, как и прежде!
Но уж если петух разрывал навозную кучу в усадьбе богатого помещика, то, отвечая гусям, он необыкновенно высоко задирал голову, а кукарекал так, будто хотел, чтобы его услышало само солнце:
— Это Свансхольм, усадьба помещика Дибека! Не мешало бы каждому знать! Так же, как и в прошлом году! Сегодня, как и вчера! Теперь, как и прежде!
…Надо мною голубеет как раз тот кусочек неба, в котором Нильс начал свой полет. Если бы он сейчас несся на своем гусаке, то, наверное, увидел бы серую ленту широкой государственной дороги, по которой я еду через Сконе, самый южный край Швеции.
Кое-где по пригоркам — ветряные мельницы. Вон городок с белой колокольней, а дальше — усадьбы да хутора. На полях деловито ползают маленькие тракторы, ярко-красные, лимонно-желтые. По влажным пластам пашни вместо грачей разгуливают чайки: море совсем рядом.
От главной дороги ответвляются боковые. Они пересекают друг друга так, чтобы не задерживалось движение. Одна поднимается на насыпь, а другая ныряет под нее.
Вдоль главной дороги — указатели: «Е-4». Буква «Е» означает, что это не просто шведская местная дорога, а такая, которая проходит через многие страны Европы. По ней можно проехать напрямик от Пиренеев до Скандинавии.
Другие дороги поуже, но они тоже хорошие, асфальтированные. Свернули на одну из них. Чуть в стороне — богатая помещичья усадьба. Красивый двухэтажный дом с окнами, где большие зеркальные стекла вставлены без переплетов, гараж, увитый плющом, кирпичный скотный двор, амбары, крытые черепицей, фруктовый сад.
Уж не Свансхольм ли это? Тут, видно, всего вдоволь — и земли, и хлеба, и денег. Сегодня, как и вчера, теперь, как и прежде, когда Сельма Лагерлёф писала книгу о Нильсе.
Бывшие Беззерные и Малоедовки разбросаны по равнине, распаханной от края до края. Над полями пшеницы и сахарной свеклы видны серые стены сараев и хлевов, образующие вместе с домом четырехугольник хутора. Про хутора не скажешь: теперь, как и прежде. Их стало куда меньше. Хуторянину трудно тягаться с помещиком, который может покупать новые машины, породистый скот, использовать преимущества крупного хозяйства.
Когда едешь по Сконе, сразу видишь, кому здесь хорошо, кому похуже. В помещичьих усадьбах много новых зданий.
А хутора, построенные еще дедами, кое-как поддерживаются в порядке- и ладно.
Я еду на образцовую ферму. Она принадлежит компании, занятой добычей глины и строительного камня.
Двор большой, мощенный крупными булыжниками. Длинные скотные дворы крыты черепицей, как и навесы, под которыми в порядке расставлены повозки, плуги, сеялки. В стороне, поглядывая на гостя, стоят три парня в синих комбинезонах.
Навстречу выходит управляющий фермой в сопровождении супруги. Он не улыбается. Жена господина управляющего надменно поджала губы. Поздоровавшись, она тотчас уходит.
Господин управляющий невысок, тучен и лыс. Чтобы казаться выше, он взбирается на железобетонный брус.
Сконе — питомник богатых помещиков. Им не за что любить гостей из страны, где давно нет ни одного помещика. И господин управляющий скучным голосом перечисляет гектары, машины, число голов скота. При этом он держит руку в кармане и не смотрит на собеседника. Пусть улыбаются те, у кого улыбка входит в служебные обязанности. Он, господин управляющий, — независимый человек…
Мы идем через пустынный двор в коровник. Там стоят черно-белые упитапные коровы. Это чистопородные, красивые животные.
Мне показывают электродоильные аппараты, смесители для кормов. Все это есть и у нас. Но для чего над каждой коровой висит какая-то рамка на проводах? Слушаю рассказ о том, чем и как кормят коров, а сам все посматриваю на рамку.
Господин управляющий заметил это, оглянулся и молча потащил меня к стойлу.
Гм! В общем, там корова как раз в это время подняла хвост, чтобы… При этом она, как и все коровы в подобных случаях, выгнула спину — и в ту же секунду коснулась ею низко свисавшей рамочки. Тут, видимо, произошло что-то неприятное. Корова попятилась назад, чтобы не касаться рамки выгнутой спиной. Она пятилась как раз до бетонной канавки, которая тянулась вдоль стойл.
— Через рамку проходит ток, — сказал управляющий. Он торжествовал, наблюдая удивление гостя. — Ток заставляет корову пятиться до ее уборной. Потом мы пускаем по канавке скребковый транспортер, и все уходит в навозохранилище. Скотнику не надо ходить с лопатой.
Здорово придумано! Наверное, у скотника при такой механизации уйма свободного времени?
Как бы не так! Со ста двадцатью коровами и всеми телятами должны управиться три человека. Они и кормят, и убирают, и доят — за день присесть некогда. Раньше было на ферме четыре человека, но после того, как повесили рамочки, одного уволили.
В бывших Беззерных и Малоедовках по хлевам не развешивают электрифицированных рамочек. Тут все проще, и, хотя в каждом хозяйстве есть машины, облегчающие труд, главная надежда — на умелые, проворные, не знающие устали руки.
Шведский крестьянин читает книжки по агротехнике. Он трудолюбив и аккуратен, терпеть не может беспорядка или грязи во дворе, каждая палка или веревка у него на своем месте. Он бережлив, не позволяет себе выпить лишнюю рюмку вина или зря истратить несколько ёре — мелких монет. ок вроде нашей копейки. И все же статистические таблицы напоминают ему: в Швеции каждый день двадцать пять крестьянских семейств заколачивают свои дома, прощаются с землей, политой потом их дедов, и уходят либо в батраки, либо на фабрики.
Если бы отец Нильса Хольгерсона жил в наши дни, ему, возможно, тоже пришлось бы покинуть насиженное место: у него ведь не было своей земли, он арендовал небольшой клочок помещичьей пашни.