Глава 5 Псы войны
Глава 5
Псы войны
«Я заметил, какого они цвета. И увидел червей. Меня вырвало. Такое никогда не забывается. Но такая у нас была задача: нам надо было сосчитать количество погибших. Еще два трупа, можно занести в списки».
Специалист Джо Кэли, Армия США, 1-й кавалерийский полк 25-й пехотной дивизии. Война во Вьетнаме (1968–1970 гг.)
Впервые увидев тела погибших насильственной смертью, люди реагируют по-разному. Они могут испытывать какое-то извращенное, неодолимое любопытство. Им хочется рассмотреть все подробности, каждую мелочь во всем ее отвратительном великолепии. Они почти наслаждаются видом изуродованного человеческого тела. Других, наоборот, начинает тошнить от одного только взгляда на это. Именно так было с Джо Кэли. Рядовой Кэли из города Кантон, штат Огайо, оказался во Вьетнаме, когда ему был 21 год. В первый же день, направляясь к своему подразделению, на дороге он увидел два разлагавшихся на солнце трупа бойцов Вьетконга.
«Я заметил, какого они цвета. И увидел червей, — рассказывает он. — Меня вырвало. Такое никогда не забывается. Но такая у нас была задача: нам надо было сосчитать количество погибших. Еще два трупа, можно занести в списки».
В армии Кэли оказался по призыву. Его вырвали из привычной, нормальной жизни, в которой он был женат на своей школьной подружке, работал продавцом обуви и по вечерам ходил на лекции в Кентский университет. Оказалось, что Кэли проводит в университете недостаточно времени: чтобы получить отсрочку от армии, нужно было иметь в запасе как минимум 12 кредитных часов. Иначе нельзя было считаться студентом и избежать призыва. Так произошло и с Кэли.
Он женился в феврале, а в марте его уже призвали.
«Это был очень неприятный сюрприз. Я вовсе не собирался становиться солдатом, — рассказал он мне во время одного из наших телефонных разговоров. — Когда меня призвали, я понял, что меня отправят во Вьетнам. Тот, кто поступал добровольцем, мог выбирать, где служить. А те, кого призывали, попадали во Вьетнам. Я думать тогда не думал о войне или смерти. Мы же были совсем детьми. И вели себя как дети: развлекались, ходили на вечеринки и все такое».
Кэли прошел начальную подготовку в учебном лагере в Форт-Нокс, Кентукки, потом попал в Форт-Полк, Луизиана. Он хотел было попробовать поступить в школу унтер-офицеров в Форт-Беннинг, Джорджия, чтобы потянуть время до отправки во Вьетнам. Но очень быстро понял, что этот вариант ему не подходит.
«Я не собирался приказывать людям убивать других людей. А это как раз задача унтер-офицера. Я вообще не хотел служить. Ну они и отправили меня в отряд временно прикомандированных».
В это подразделение обычно зачисляют военнослужащих, пока не получивших постоянного назначения, тех, кому в армии никак не могут найти место. Потому что они «не вписываются».
А потом Кэли ошибся с выбором.
«Меня спросили, хочу ли я работать с собаками. Я согласился. Не догадался, что имеется в виду работать с собаками на фронте. Ну, по крайней мере, спросили мое мнение».
Его зачислили во взвод кинологов-разведчиков 25-й пехотной дивизии. Проводники со специально обученными немецкими овчарками обязаны были проверять территорию, прежде чем на нее заходили основные силы подразделения. Собаки умели находить взрывные устройства, а также обнаруживать засады противника. Задача была смертельно опасной, ведь Кэли вместе со своей 20-килограммовой овчаркой Бароном во время наступления шли даже впереди головного дозора. Кэли очень быстро понял, что, если хочет выжить, ему нужно научиться полностью доверять Барону.
«Однажды я пытался заставить его идти вперед, но он не слушался, — рассказывает Кэли. — Что только ни делал, но все бесполезно. А потом выяснилось, что прямо перед нами была заложена мина-ловушка». Барон спас ему жизнь. «Я должен был безоговорочно доверять собаке. Знаете, за все те разы, когда в разведке были мы с Бароном, у нас никто не погиб. Я этим горжусь».
Задача Кэли и остальных кинологов-разведчиков была очень опасной, но при этом предельно простой. Если Барон подавал определенный сигнал и Кэли замечал какое-то движение, он открывал огонь. Тогда, правда, остальные солдаты подразделения тоже начинали стрелять, и, так как Кэли был впереди, он зачастую оказывался под перекрестным огнем.
Как у любого новичка, у Кэли иногда сдавали нервы. Он вспоминает, что его самой первой мишенью оказалась всего лишь куча листьев. Кэли смеется над собой и объясняет: «Иногда Барон предупреждал об опасности, и я начинал палить без разбора по деревьям, кустам, хотя там никого и не было».
Кэли освоился со своими новыми обязанностями, но тосковал по той жизни, от которой его оторвали, и с нетерпением ждал, когда сможет вернуться. Он должен был прослужить год. На своем подшлемнике он нарисовал контур родного штата Огайо и календарь на оставшиеся 365 дней. Каждый день он вычеркивал по одному в ожидании заветного момента, когда его, наконец, отпустят домой. Джо, конечно, понимал, как важна его работа. Но при этом он, как и остальные проводники служебных собак, оставался чужим в своей дивизии. Он не стал частью знаменитого солдатского братства, частью команды. Во всей дивизии таких разведчиков было не больше пятнадцати, и их постоянно перебрасывали к разным подразделениям, точно так же, как, например, «туннельных крыс»[20] или саперов. Их помощь ценилась высоко, но все же они стояли немного особняком от остальных. Они спасали жизни, но оставались для всех чужаками, одиночками. Чувство товарищества, общность с остальными солдатами — не для них. Так что Кэли приходилось вдвойне непросто.
Однажды они с Бароном, как обычно, проверяли территорию. Они шли параллельно дороге, метрах в десяти от нее: сами дороги часто бывали заминированы. Барон предупредил, что заметил кого-то чужого впереди. Кэли присмотрелся и разглядел фигуру человека. С того места, где он стоял, было видно только, что тот одет в белую рубашку и черные штаны. Кэли и второй проводник подняли свои винтовки М-16 и выстрелили. Человек упал. Тем временем подошли остальные, и несколько солдат отправилось выяснить, кто это и что с ним. Они вернулись и сообщили Кэли, что убитым оказался какой-то старик с мешком риса. Он не был вооружен. Ну и что? Все равно он наверняка нес рис для «Чарли»[21]. Кэли молодец, что пристрелил его. Еще одна потеря для противника.
Кэли говорит, что тогда не слишком долго раздумывал о случившемся. Он ведь просто выполнял свою работу. Это было всего лишь очередное задание. Да, получилось не очень хорошо, ну и что? Но после возвращения домой он стал часто вспоминать об убитом старике с мешком риса. Я заметил, что, рассказывая о периоде после окончания службы, Кэли избегает местоимения «я». Видимо, таким образом он пытается дистанцироваться от описываемых событий: «Такое событие не может не иметь последствий. Ты же человек. Тебя воспитывали совсем не для этого. Так нельзя. Было непросто это пережить. Причем по-настоящему плохо мне стало не сразу, а только какое-то время спустя. Вот так: приходится принимать решение, а потом с этим решением тебе жить всю оставшуюся жизнь. В тот момент действуешь интуитивно, как учили. А потом, когда появляется время, начинаешь об этом думать. Снова и снова. Постоянно. Каждое решение, которое принимаешь там, имеет последствия, с которыми живешь потом всю жизнь».
Он вспоминает, как, вернувшись с войны, оказался в расколотом на два лагеря обществе. Его демобилизовали всего за два месяца до событий в Кентском университете: 4 мая 1970 года в его родном штате Огайо Национальная гвардия расстреляла антивоенную демонстрацию. За 13 секунд военные выстрелили 67 раз, убив четырех и ранив еще девять человек. Атмосфера в обществе становилась все более накаленной. Никто не был настроен на диалог, спокойное обсуждение. Наоборот, позиции оппонентов становились все ожесточеннее и непримиримее — часто действия противников войны даже приводили к насилию, против которого они как раз и протестовали. Так случилось и в Кентском университете. «Как вы думаете, — спрашивает меня Кэли, — что было бы, если бы после возвращения домой я рассказал кому-нибудь эту историю об убитом мной человеке с мешком риса? Какова была бы реакция на мой рассказ?»
«Служба во Вьетнаме сделала меня скрытным», — говорит он.
Кэли рассказал, как однажды, через несколько месяцев после случая со стариком, вертолет, перевозивший их на место очередной операции, был сбит. Они упали на рисовое поле. Кэли ударился спиной о панель управления, но серьезно никто не пострадал. В этой аварии он потерял свою винтовку. Другую он брать не стал, так что все оставшееся время во Вьетнаме оставался без винтовки.
«Мне выдали пистолет, но винтовку я брать не стал. Я больше никогда не выходил на задание с винтовкой. Я решил, что буду лучше спасать жизни, а не отнимать их». Кэли так и не смог простить себя за убийство старика. Вернувшись домой, он, как многие другие ветераны той войны, выбросил все свои награды и документы, связанные со службой. Позже он об этом пожалеет. Во-первых, ему нечего будет показать своим детям. А во-вторых, ему придется доказывать право на компенсации: он до сих пор страдает от посттравматического синдрома. Думая о Вьетнаме, он вспоминает вертолетную аварию, постоянные обстрелы американских передовых баз, но чаще всего — человека, которого он убил, когда тот нес еду врагам… а может быть, и не врагам.
Вернувшись домой, Кэли не стал рассказывать своим друзьям о службе. Да его никто и не расспрашивал. По его словам, многие из его знакомых вообще не догадывались, что он побывал во Вьетнаме. Он предпочитал ни с кем не общаться, быть один. Даже работу подбирал себе такую, чтобы оставаться как можно больше наедине с самим собой. Часто выходил в ночные смены — все равно его мучила бессонница. Какое-то время он работал в Republic Steel, тестировал металл на прочность. Потом водителем в курьерской фирме. Продолжать учебу он не мог. Говорит, что начались проблемы с концентрацией, он ни на чем не мог сосредоточиться.
Война лишила его сна, превратила дни в постоянный кошмар. Он все время был напряжен, все время настороже. Его пугали громкие звуки и гул вертолетов. Он начал пить и курить марихуану; правда, бросил после рождения детей. Ему было сложно общаться с людьми, даже с женой. Его брак вскоре распался.
«Я никому не доверял. И даже дома. Я чувствовал себя виноватым, особенно когда мы спорили. Никто не может понять, что с тобой происходит, и почему. Злишься, но ничего не можешь им объяснить. Ну с кем об этом можно поговорить? И что сказать?»
Кэли был уверен, что, как и во время службы во Вьетнаме, его понимают только собаки.
Может показаться странным, но только новые войны — в Ираке и Афганистане — заставили его осознать свои проблемы.
«Когда ребята начали возвращаться из Ирака и Афганистана, я смотрел на них и понимал, с чем им приходится жить. Я не хотел, чтобы они испытали то же, что и я».
Кэли начал посещать местную клинику Управления по делам ветеранов. Там он рассказывает о своей жизни другим участникам боевых действий. Оказалось, что у них у всех есть нечто общее: им всем кажется, что их предали.
«В эту клинику ходят два или три солдата, служившие в Ираке и Афганистане. Их история очень похожа на мою. Все то же самое, изменилось только место и время. Их тоже обманули, как нас. С ними обошлись точно так же, как с нами».
Многие солдаты — представители самых разных поколений и участники самых разных войн — уверены, что политики и военное руководство предали их. Предательство — одна из главных тем всей военной литературы. Взять хотя бы «Илиаду» Гомера. Доктор Джонатан Шей в книге «Ахиллес во Вьетнаме» объясняет это чувство тем, что, выполняя отданные руководством приказы, военнослужащим приходится идти против собственной совести: «Если приказ командира идет вразрез с представлениями солдат о том, что «правильно», он подрывает их веру в моральную оправданность своих действий, наносит им огромный ущерб. («Илиада» — рассказ о том, каковы могут быть последствия.)».
Участники войны во Вьетнаме действительно сомневались в том, насколько оправданно их присутствие в этой стране. «Правильно» ли они поступают? Возможно, сомнения возникали потому, что руководство США не смогло достаточно убедительно обосновать необходимость начала войны. А может быть, причина заключалась в том, что большинство солдат были призывниками, а не добровольцами. Как бы то ни было, оказавшиеся во Вьетнаме военные начинали испытывать угрызения совести еще до того, как нажимали на спусковой крючок.
Понимание того, что другие ветераны разделяют его чувства, позволило Кэли сблизиться с ними. Наконец, после нескольких десятков лет он перестал быть чужим, изгоем в обществе; перестал скрывать свое прошлое, признал, что ему нужна помощь. Он был признан на 50 % нетрудоспособным и теперь получает от правительства ежемесячную пенсию в размере $800. За ним также признали право на медицинскую и психологическую помощь. Только сейчас, спустя сорок с лишним лет после того, как закончилась его война, он начал принимать участие в программах реабилитации.
«Сейчас мне вроде бы становится лучше, — говорит Кэли. — Я понимаю, почему чувствую то, что чувствую. Психологи объяснили мне, что виной всему не то, что я сделал на войне, а то, что война сделала со мной. Для меня это стало откровением. С последствиями все равно приходится жить, но теперь это немного легче».
P.S. Кэли планирует вместе с группой других ветеранов вернуться во Вьетнам. Он надеется, что сможет таким образом справиться с призраками прошлого, главное — с призраком старика с мешком риса. Но он испытывает и определенные сомнения: «Я никак не возьму в толк, как они могут не ненавидеть нас за то, что мы сделали. Мне очень сложно в это поверить. Я не хочу прилететь туда и почувствовать их ненависть».
Те, кто уже побывал в таких поездках, убеждают его, что бояться нечего. Вьетнамский «враг», с которым он сражался, давно оставил ту войну в прошлом. Точно так же должен поступить и Кэли.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.