Глава 8 Как это исправить?

Глава 8

Как это исправить?

«Сейчас, оглядываясь назад, я сомневаюсь в том, правильно ли мы поступали. Наверное, невозможно не размышлять о том, что пришлось пережить, с чем пришлось столкнуться на войте. Она не оставляет вас и после возвращения домой. После того как побывал на войте, нельзя не смотреть на вещи по-другому».

Капитан Закари Искол, Морская пехота США, 3-й батальон 1-го полна корпуса морской пехоты. Война в Ираке (2003–2005 гг.)

Мы, американцы, обычно несколько пренебрежительно относимся к успехам выходцев из состоятельных семей. Мы уверены, что их достижения не совсем заслуженны: с самого начала им помогали деньги и связи. Закари Искол действительно принадлежал к привилегированному классу. Его отец был успешным бизнесменом в области беспроводных коммуникаций. Но для его семьи понятие общественного долга имело не меньшее значение, чем личные права и благосостояние. Его мать одно время работала учительницей в государственной школе. Потом ее сфера деятельности расширилась — она стала заниматься вопросами образования вместе с лидерами Демократической партии, в том числе такими известными политиками, как Хилари Клинтон и Альберт Гор.

Закари вырос в городе Паундбридж, штат Нью-Йорк, рядом с заповедником площадью более 1500 гектаров. Искол все детство любил играть и гулять в лесу. Он мечтал стать не бизнесменом, как можно было бы предположить, а морским биологом. Родители Закари всегда учили его, что необходимо вернуть обществу долг за полученные от него привилегии. Эти же идеи прививали ученикам в Эксетерской академии Филлипса, одной из старейших частных школ США, в которой учился Искол. Основатель школы, просветитель Джон Филлипс в 1781 году изложил цели своего учебного заведения в памфлете «Дарственная» (Deed of Gift). Он был уверен, что просто дать знания ученикам недостаточно. Необходимо воспитать в них добродетель:

«Прежде всего, необходимо, чтобы главной заботой учителей стал характер и моральные качества молодых людей, попечение о которых им доверено. Ведь нельзя забывать, что если добродетель без знаний слаба и недостаточна, то знания без добродетели опасны. Только вместе они могут сформировать благородный характер и позволить их обладателю принести пользу человечеству».

Эти слова глубоко поразили Закари. С детства он любил быть частью команды. Ему нравилось добиваться поставленной цели вместе с другими. Несмотря на свое не совсем атлетическое телосложение, он даже играл в футбол и хоккей, очень агрессивные виды спорта. Позже, поступив в Корнелльский университет, он попал в местную спортивную команду — играл в так называемый университетский американский футбол, в котором приоритет отдается скорости, а не силе игроков. Тренировал их Терри Каллен, бывший офицер морской пехоты, получивший за службу во Вьетнаме «Пурпурное сердце» и «Серебряную звезду», третью по старшинству американскую военную награду. Знакомство с ним впервые заставило Закари подумать о том, что военная служба может стать как раз тем способом вернуть долг обществу, о котором говорили его родители и учителя.

В глазах Искола Каллен был не просто тренером, а настоящим героем. Хотя Каллен, лысый, немного обрюзгший, никогда не рассказывал о своей службе во Вьетнаме в 1967 году, но это прошлое оставалось с ним. Однажды, когда он снял футболку в раздевалке, Искол заметил три больших шрама от ранения у него на плече. В том бою, когда Каллен был ранен, он до конца сражения продолжал командовать своими людьми. Каллен убеждал Искола, что если уж идти в армию, то только в морскую пехоту. Только там солдата могут научить всему тому, что понадобится ему в реальной жизни. Искол записался на курсы командиров взвода и все летние каникулы после первого и второго курсов провел в офицерской школе. В 2001-м, через год после окончания университета, он получил офицерское звание и был зачислен в корпус морской пехоты.

«Мой отец два года прослужил в ВВС, а оба дедушки воевали во Второй мировой войне, — рассказывает Искол. — У меня в жизни все складывалось очень гладко, так что мне было за что испытывать благодарность к своей стране. Я чувствовал, что пойти служить — мой долг. Вот таким я был идеалистом».

Первое боевое задание Искола в составе l-ro батальона l-ro полка морской пехоты получилось совсем не таким, как он рассчитывал. Он надеялся попасть в самый опасный район, в Багдад или провинцию Аль-Анбар. Но его направили на юг Ирака командовать водными операциями на реке Шатт-эль-Араб возле Басры.

«Сутки напролет мы патрулировали водные пути, осматривали рыболовецкие суда, изымали у них оружие или нефть, которую они контрабандой везли в Иран. Почти все суда, которые мы останавливали, занимались контрабандой. Как правило, в них был фальшпол с потайным трюмом, где они прятали нефть. Обычно в каждой нашей операции участвовало шесть судов. Экипаж двух из них прикрывал остальных, снайперы брали на прицел судно, которое мы проверяли. Мы подходили к судну и просили у капитана разрешения подняться на борт. Потом капитан должен был собрать всю свою команду на палубе, а мы искали оружие и контрабандные товары».

Совсем не такого он ожидал от службы в Ираке.

«Ведь тогда происходили события исторической важности. А я не принимал в этом участия. Я испытывал то же, что, наверное, мог чувствовать какой-нибудь представитель «великого поколения», которого не взяли в армию из-за плоскостопия».

Когда командировка закончилась, Искол тут же стал искать возможность вернуться обратно в Ирак. У сержанта, служившего в его взводе, оказался друг в 3-м батальоне 1-го полка корпуса морской пехоты. Он и помог добиться перевода. В июне 2004-го, проведя всего несколько месяцев в США, Искол снова отправился в Ирак. Через неделю после прибытия его назначили командовать так называемыми объединенными операциями: его взвод был на четыре месяца прикомандирован к шести взводам Национальной гвардии Ирака. По словам Закари, бойцы пяти иракских взводов были шиитами и уже неоднократно участвовали в совместных операциях с американцами. В шестом же взводе преобладали сунниты, скорее всего, имевшие связи с повстанцами.

Исколу помогал переводчик, Халил Абуд. Абуд стал близким другом Закари, его гидом, учителем, доверенным лицом. Их связывали настолько близкие отношения, что иракские солдаты даже стали называть Абуда Абу Заки, то есть отцом Зака.

Абуд начал работать на американцев, потому что не мог прокормить свою семью на положенную ему пенсию — $10 в месяц. Сначала он помогал американской пехоте, а потом оказался в провинции Аль-Анбар, где стал переводчиком уже для морских пехотинцев.

Абуд умел, не теряя собственного достоинства, находить общий язык со всеми — от бедных крестьян до влиятельных шейхов. Искол говорит, что Халил настолько хорошо ладил с лидерами местных кланов, что иногда чувствовал себя в его присутствии маленьким мальчиком. Поначалу ему было сложно с этим мириться. Он вспоминает, как однажды во время встречи прервал Халила: «Спасибо большое, что поддерживаете с ними беседу, но я бы предпочел, чтобы вы только переводили, я бы хотел сам с ними разговаривать». На самом деле Абуд и местные вожди только обменивались приветствиями, они еще не перешли к делу. В комнате воцарилось молчание. «Тогда я понял, что мне нужно попридержать свой пыл, быть поскромнее. Абуд во всем этом разбирался гораздо лучше меня».

«Следующие полгода мы каждый день проводили вместе. Он стал моими глазами, моими ушами, моим голосом. Я ему доверял, как собственному отцу. Я знал, что он очень порядочный человек. Было в нем что-то особенное».

Искол многим обязан Абуду. За одну услугу он особенно благодарен своему другу.

«Однажды нам поступила информация о том, что ночью отряд боевиков должен направляться из Эль-Фаллуджи в Багдад. Нам было приказано поставить на дороге контрольно-пропускной пункт, соорудить заграждения из колючей проволоки, все как положено. Поскольку повстанцы часто просто подъезжали к КПП, стреляли несколько раз и уезжали, мне пришла в голову идея устанавливать на дороге шипованные пластины с дистанционным управлением, чтобы прокалывать им шины при попытке скрыться. В общем, мы поставили временный пропускной пункт на трассе Мичиган[23] в пяти километрах к востоку от Эль-Фаллуджи. Устроили засаду, стали ждать. В какой-то момент увидели несущийся на большой скорости самосвал. Он снес нашу первую полосу заграждений, и наш пулеметчик открыл огонь. — Искол говорит, что сам отдал такой приказ. — Потом все наши, иракцы тоже, начали стрелять. И тут оказалось, что мы заняли неудачные позиции: мы ведь находились рядом с шипами на дороге, и получалось, что другие наши подразделения стреляют в нашем направлении. А мы решили, что нас обстреливают из самосвала. В конце концов самосвал съехал с дороги и остановился».

Машина могла быть начинена взрывчаткой.

«Мы ждали, что самосвал вот-вот взорвется, но взрыва не последовало. Тогда двое моих пехотинцев подошли к нему, один прикрывал, второй открыл дверь. В кабине самосвала сидел пожилой человек. Он был мертв. Он был в традиционной одежде, дишдаше, и весь в крови. Помню этот запах… дизельного топлива и крови», — Искол говорит очень тихо, ему тяжело вспоминать ту ночь.

«В такой момент очень хочется найти всему разумное объяснение. Нам очень хотелось верить, что мы убили противника, повстанца, а не мирного жителя. Мы никак не могли понять, почему он не остановился на КПП. Мы обыскали самосвал. Там оказалось очень много каких-то белых коробок, но никакой контрабанды. Сильнее всего меня поразил тот запах — дизельного топлива и крови. Вся кабина была изрешечена пулями. Ее стенки напоминали швейцарский сыр. Металлический корпус, сиденья — все было в дырках. И этот пожилой иракец. Лет шестидесяти, наверное. В лицо мы не попали, а вот вся дишдаша была в крови», — Искол замолкает.

«Мне было плохо, тошнота подступала к горлу. Еще я очень переживал за своих людей, за тех, кто нажимал на спусковой крючок. Все мы чуть ли не молиться были готовы, чтобы этот человек оказался повстанцем. Ну а потом я попытался понять, могли бы ли мы действовать как-то по-другому, стал снова проигрывать все случившееся в голове. Мысли путались, меня мутило. В голове только две мысли: я переживал, что мы убили ни в чем не повинного человека, и надеялся, что он все-таки окажется повстанцем. Вот эти две мысли».

Искол вернулся к грузовику, возле которого сержант выговаривал младшему капралу, первым открывшему огонь, за то, что он стрелял по тому месту, где находился Искол. Но Закари понимал, что это его план с шипами оказался крайне неудачным. Капрал стрелял в грузовик, точно определив направление. Искол оказался на линии огня, потому что сам ошибся при выборе позиции. И еще ему было ясно, что они убили невиновного. Мирного жителя.

«Я должен был сказать капралу, что он все сделал правильно. И что завтра ему придется делать то же самое. И это самое тяжелое. Ты же понимаешь, что отвечаешь за своих людей: за их жизнь, пока мы находимся там, и за их душевное состояние после возвращения домой». Если бы капрал промедлил, другие пехотинцы или их иракские союзники могли погибнуть. В любом случае именно Искол отвечал за все случившееся. Правильно он действовал или нет — груз ответственности оказался нелегкой ношей. Он почувствовал себя очень одиноким.

«Мы забрали тело в лагерь. Сделали скан радужной оболочки глаза[24] и отвезли тело в полицейский участок. Я сел писать рапорт об инциденте. Помню, нервничал, боялся, что у нас будут неприятности. К моему удивлению, все уладилось очень быстро. Я получил письмо по электронной почте: дело закрыто. Наши действия были признаны оправданными. Я подумал тогда, что мы недостаточно ценим жизнь иракцев. Конечно, мы должны защищаться. Но ведь погиб человек. Я хотел, чтобы наше командование признало, что отнятая человеческая жизнь заслуживает, по крайней мере, проведения расследования».

Закари понимал, насколько ценна каждая жизнь, в том числе и убитого ими иракца. Это стало еще более очевидно после разговора с братом погибшего, который пришел на базу на следующий день.

«Я почти целый день провел с ним. Он рассказал мне о своей семье. Рассказал, что погибший, его брат, очень поздно женился, потому что почти всю жизнь заботился о матери. У него было двое маленьких детей». Брат убитого объяснил Исколу, почему тот, скорее всего, не остановился у КПП. Он плохо видел, и у самосвала были проблемы с тормозами.

«Я позвал сотрудника военно-юридического управления, и мы сразу же выплатили брату погибшего компенсацию за потерю родственника — $2500. Ведь он погиб по нашей вине. Наверное, ему было очень страшно прийти на базу. Даже представить себе не могу, каково ему было. Я пытался попросить прощения за то, что мы сделали, но он только повторял, что на все воля Аллаха и что, значит, пришло его время. Мы опасались, что его ограбят или даже убьют из-за этих денег, так что Абуд отвез его домой».

«Абуд вел себя очень почтительно с братом погибшего, был очень добр к нему. Но при этом все время повторял: «Случившееся — настоящая трагедия. Но так уж сложились обстоятельства. Каждый делал то, что должен был. Каждый действовал, исходя из имевшейся на тот момент информации»».

«Тогда я очень хотел в это верить. А сейчас виню себя за случившееся. Вероятность того, что убитый оказался бы повстанцем, была примерно 50 %. Исходя из этого я и действовал. Сейчас я думаю, что мы могли бы поступить по-другому, пойти на большие риски. Конечно, если бы мои пехотинцы на самом деле оказались в опасности, я бы думал по-другому. Но я до сих пор задаюсь вопросом, к чему в конечном итоге привели наши действия. Вдруг этот инцидент заставил кого-то из иракцев присоединиться к повстанцам? В таком случае получается, что мы не обезопасили себя, а совсем наоборот».

Позже события того дня заставили Искола задуматься о том, насколько вообще оправдана политика американского военного руководства, отдающая приоритет защите американских солдат даже над принципом неприкосновенности жизни мирных граждан[25] в течение нескольких лет он был ярым сторонником американской кампании в Ираке, он сам добровольцем отправился туда, причем дважды. Но после случившегося Закари начал сомневаться в том, следовало ли США вообще начинать эту войну.

Но пока у Искола не было времени подолгу размышлять обо всем этом. Ситуация в Эль-Фаллудже становилась все более напряженной. Стычки с повстанцами участились. Правда, сомнения так и не покидали Захари.

«У нас было два щенка, мы их назвали Беовульф и Кэннонбол, как наши позывные. Беовульф сожрал средство от мух, и у него начались конвульсии. Никто из пехотинцев не решался прикончить его, и наш санитар позвал меня. Я надел мешок щенку на голову и застрелил его из своего пистолета. Тогда я понял, что все идет не так, как ожидал. Я думал, мне придется убивать повстанцев, сражаться с фанатиками. А вместо этого я убил щенка».

Вернувшись домой, Искол сначала очень хотел доказать самому себе и другим, что военная кампания США в Ираке оправдана. С фанатичной уверенностью он убеждал всех, кто готов был его слушать, что решение Америки начать войну было единственно верным. Но по прошествии некоторого времени его собственные утверждения стали казаться ему беспочвенными. Его учили анализировать и осмысливать все происходящее с ним, и сейчас он начал размышлять о своем военном опыте. Больше всего ему не давала покоя битва за Эль-Фаллуджу в ноябре 2004-го, масштабная операция по освобождению города от повстанцев. Американские войска выполнили свою задачу, но город практически сравняли с землей.

«Когда мы вернулись домой, нам казалось, что мы успешно выполнили очень важную задачу. Активность повстанцев, особенно в Аль-Анбаре, почти свелась к нулю. Но потом там поднялась очередная волна насилия, и я стал сомневаться, что наше присутствие вообще что-либо изменило. Я начал лучше понимать, что на самом деле произошло в Эль-Фаллудже. Мы считали, что начало всему положило убийство сотрудников Blackwater (американской частной охранной компании), но ведь для иракцев все началось еще за год до этого, — говорит Искол. — Сейчас, оглядываясь назад, я сомневаюсь в том, правильно ли мы поступали. Наверное, невозможно не размышлять о том, что пришлось пережить, с чем пришлось столкнуться на войне. Она не оставляет вас и по возвращении домой. После того как побывал на войне, нельзя не смотреть на вещи по-другому».

Искол понимал, что не может оставить в Ираке своего переводчика Абуда. Работая на американских военных, Абуд подвергал опасности не только себя, но и своих близких — жену и четырех дочерей. Им начали угрожать, так что они, как тысячи других иракцев, были вынуждены бежать в Иорданию. В то время иммиграционная политика США в отношении беженцев из Ирака, даже тех, кто сотрудничал с американскими войсками, была очень жесткой: в Соединенные Штаты пускали всего 3000 человек в год.

Искол не собирался мириться с этим. Он не мог бросить в опасности человека, помогавшего ему и его товарищам. Он начал писать во всевозможные инстанции, использовал связи родителей, даже ездил в Вашингтон, чтобы лично встретиться с сенаторами, которые могли бы ему помочь. Его настойчивость оказалась ненапрасной. В конце концов Сенат провел специальное слушание, на которое пригласили Искола, и он выступил в защиту своего переводчика и других иракцев, оказывавших содействие американским войскам. В тот же день Абуду и его семье дали статус беженцев, и полгода спустя они переехали в Нью-Йорк.

«Я очень рад, что все так получилось, — говорит Закари. — Но неужели каждый раз, когда мы хотим кого-то пригласить сюда, необходимо устраивать слушание в Сенате?»

Искол устроил Абуда в отеле, принадлежавшем его друзьям. Потом нашел ему и его дочерям работу переводчиками. Но Закари не просто спас своего друга: его усилия помогли убедить американское правительство облегчить получение виз для тех, чья жизнь оказалась в опасности из-за содействия американцам во время их военных и политических кампаний.

Искол не рассматривал свою помощь Абуду как попытку загладить вину за убийство мирного жителя. Но он действительно хотел доказать, что жизнь иракца не менее ценна, чем жизнь американца.

Сделанного ему показалось недостаточно. Закари, воспитанный на заветах основателя Эксетерской академии Джона Филлипса о служении человечеству, чувствовал, что еще не до конца исполнил свой долг.

«Война выявляет в человеке самые лучшие и самые плохие его качества», — сказал он однажды в интервью журналу Fast Company. Статья была посвящена его новому проекту, документальному фильму о пережитом в Ираке, который Искол назвал «Западный фронт». Название должно напомнить зрителям о романе Эриха Марии Ремарка «На Западном фронте без перемен» — в своем фильме Закари пытается найти ответы на те же вопросы: о цене и цели войны. «Битва за Эль-Фаллуджу была очень жестокой. Я участвовал и во многих других ожесточенных сражениях во время службы в Ираке».

Закари не пытается забыть о своем участии в военных действиях и о своих ошибках. Наоборот, он стремится проанализировать их и понять, как его опыт может в будущем оказаться полезным для него самого и для общества. Я познакомился с Исколом, как раз когда он работал над фильмом. Он слышал обо мне как об авторе «скандального» видео об убийстве в мечети Эль-Фаллуджи и знал, что во время операции «Ярость призрака» я был прикомандирован к другой роте его батальона. Я получил от него письмо с просьбой разрешить использовать в фильме некоторые снятые мной записи. Сначала я принял его просьбу в штыки и отказался. Дело в том, что, опубликовав видео об убийстве в мечети, я получил очень много резких, даже нелицеприятных отзывов от бывших морских пехотинцев. А через несколько лет все те, кто критиковал меня, как один начали просить предоставить им какую-нибудь из моих пленок для личного архива, например. Я подумал, что Искол один из них. Он объяснил, что я ошибался, и попросил дать ему интервью об увиденном в Эль-Фаллудже. (Потом он решил не включать это интервью в свой фильм: он хотел поделиться со зрителями личным опытом, а мой рассказ усложнял сюжет.) Я понял, что он искренне пытается примириться с пережитым во время войны. Он надеялся, что, сняв фильм, сможет глубже проанализировать свой опыт, поделиться им с другими и найти успокоение.

Закари услышал внутренний голос, который, как он надеялся, поможет ему справиться с самыми тяжелыми воспоминаниями. Об этом голосе пишет Гленн Грей в книге «Воины: размышления о мужчинах в бою»: «Какова бы ни была реакция, тот, кто услышал голос совести, начинает осознавать, что свобода означает возможность выбора. Он мог бы поступить не так, как поступил в действительности. Он мог сделать что-то по-другому. Перед ним открывается бесконечный мир возможностей. Одновременно он понимает, что несет ответственность за выбранный путь. Так что совесть становится первым шагом на пути к самоосмыслению. Именно благодаря ей у нас появляется представление о свободе и человеческой индивидуальности, а также о двух различных мирах: реальном и идеальном. По мере самопознания внутренняя история человека перестает соответствовать внешним событиям его жизни».

Желание помочь Абуду, решение снять документальный фильм о своих ошибках, осознание того, как меняется его система ценностей, — все это как раз и ознаменовало начало «внутренней истории» для Закари Искола.

«Я начал размышлять о том, что, возможно, наша страна должна пересмотреть свою практику использования силы для обеспечения собственной безопасности. И о том, почему мы как нация перестали развиваться, — рассказал Искол в том же интервью Fast Company. — Мы участвуем в двух войнах, но они даже не стали главным вопросом на повестке дня во время предвыборной кампании. Допустим, мы действительно можем чувствовать себя в безопасности благодаря тому, что где-то за границей сражаются наши войска. Но вдруг мы, теперь уже как нация в целом, повторяем те же ошибки, которые мы совершили на том КПП?»

Искол надеется найти ответ на этот вопрос. Снимая фильм, он еще раз вернулся в Ирак, но уже не как морской пехотинец, с оружием в руках, а как человек, пытающийся примириться со своей совестью. Ему нужно больше, чем истории о войне с открытым финалом. Он просто пытается понять. И в этом, вероятно, есть благородство.

P.S. Его документальный фильм «Западный фронт» демонстрировался на кинофестивале «Трайбека».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.