Глава IV СТАТИСТИКА ВОЙНЫ
Глава IV
СТАТИСТИКА ВОЙНЫ
1. Зарождение «военной статистики» и первая попытка создать «статистику войны»
Само собой разумеется, что социология войны должна использовать весь богатый арсенал методов, который так плодотворно уже применяют более развитые отрасли науки об обществе.
На первом месте среди этих методов нужно поставить метод статистический, позволяющий применять количественное измерение многих из качественных изменений, происходящих внутри общества. Отыскивая при помощи этого метода проявление закона большого числа, исследователь получает возможность выяснить объективный ход социальных явлений.
Просматривая перечисление кафедр военных наук в старой русской Императорской военной академии, мы увидим, что в ней существовала в течение полувека до Мировой войны кафедра по Военной статистике. Таковая была создана по инициативе профессора этой Академии Д. Милютина. Однако если читатель заинтересуется — как определялась той же Академией задача вышепоименованной науки, то в последних программах этого учреждения он прочтет следующее: целью курса Военной статистики является изучение сил и средств России и сопредельных с нею государств со стратегическим обзором тех частей, которые могут стать районом действия в случае войны. Здесь мы встречаемся с явлением аналогичным тому, которое обнаружили уже в военно-исторической науке. Основная задача, которую должна была обслуживать Высшая военная школа (каковой по существу дела и являлась наша Военная академия), заключалась в том, чтобы подготовить своих учеников к ведению будущей войны. Поэтому Военная статистика сузила свое поле научного изыскания одним только изучением средств для ведения будущей войны, находящихся в нашем распоряжении, а также тех, которые находятся в руках вероятных противников. Такой курс проходился во всех прочих (кроме русской) Высших военных школах, именуясь с большим правом, «Военной географией» и «сведениями о военном могуществе иностранных государств». Таким образом, почин профессора ген. д. Д. Милютина, создать специальную военную науку в виде «Военной статистики», был извращен его преемниками, введенными в заблуждение тем, что напечатанный в виде диссертации труд Д.А. Милютина представлял собою лишь монографию, посвященную приложению статистических методов к изучению в 1847–1848 гг., потенциальной военной мощи Пруссии. Войны 1866 и 1870 гг.{30} подтвердили все предсказания Милютина, и его восторженные последователи, загипнотизированные его замечательной военно — административной деятельностью в качестве военного министра эпохи великих реформ Александра II, недостаточно оценили его научную заслугу, которая заключалась в применении статистического метода в области военной науки. Ограничение кругозора официальной военной науки одними! только рамками науки о ведении войны, привело к тому, что новые ростки «Военной статистики» появились вне полей обрабатываемых Высшей военной школой. Таким ростком является книга капитана австро-венгерского Ген. штаба — Отто Берндта под заглавием «Число на войне»[115]. Отметим здесь, что появлению этой книги в свет помогло обстоятельство, не имеющее ничего общего с военной наукой. Отец автора этой книги был одним из крупных издателей Вены, вследствие чего в вопросе о напечатании этой книги! отпадало самое труднопреодолимое препятствие: стремление издателя окупить свое издание. Не знаю, каковы были коммерческие результаты напечатания книги капитана Отто Берндта, но одно можно сказать, — что она не? обратила на себя того научного внимания, которое она заслуживала. Объектом статистического исследования Отто Берндта являются войны XIX столетия. Изучая число и продолжительность войн, численность армии в наиболее крупных операциях, длину операционных линий и величину маршей, численность потерь в важнейших сражениях и осадах, он обнаружил некоторую закономерность в явлениях войны. В особенности интересны его исследования о потерях в бою. Тут он намечает новый метод исследования явлений боя, который, по нашему мнению, обещает быть чрезвычайно плодотворным для социологического исследования войны.
Не все выводы Отто Берндта приемлемы; как всякий первый исследователь, проникший в неизведанную еще область, он часто блуждает. Однако общее направление, взятое им, верно, и нам остается лишь следовать его примеру.
Одна только таблица 66 его книги, в которой графически нанесены проценты потерь убитыми и ранеными («кровавые» потери) сторон, дравшихся в главных сражениях Семилетней войны{31} и войн первых трех четвертей XIX века, открывает перед социологическим изучением войны широкие горизонты.
Прежде всего бросается в глаза, что только в двух сражениях из приведенных Отто Берндтом победитель понес потери, превышающие 25 %. Этими сражениями являлись Цорндорф и Асперн{32}. Но в обоих случаях победа, приписываемая в первом случае пруссакам, а во втором австрийцам, является весьма условной. Столкнувшиеся под Цорндорфом в 1757 г. прусская и русская армии «разбились друг о друга»: Фридриху не удалось нанести сколько-нибудь решительного поражения русской армии, которая сохранила за собой поле сражения. Правда, к концу боя русская армия была отрезана от своего пути отступления, но Фридрих И, за истощением своих войск не мог воспользоваться этим[116].
Столь же условную победу одержали в 1809 г. австрийцы над Наполеоном под Асперном. Хотя в результате этого сражения Наполеону и пришлось отвести большую часть своих войск, переправившихся через Дунай, обратно, тем не менее «победитель» его — эрцгерцог Карл — настолько сам «разбился», что не только не помешал этой обратной переправе, но даже не смог оттеснить французских арьергардов, зацепившихся на северном берегу Дуная.
Вот почему можно установить, что для сражений второй половины XVIII и всего XIX века пределом наибольшей моральной упругости войск, после которого они не способны уже к победе, являются кровавые потери в 25 %.
Насколько противоречит этот вывод обыденному представлению о непобежденных войсках, дравшихся до последнего человека! «Слова Полибия, — пишет Ардан дю Пик в своем классическом психоанализе сражения у Канн, — большая часть осталась на месте, защищаясь доблестно до последней крайности — освящены задолго до Полибия; побежденные утешаются мыслью о своей храбрости, а победители никогда не оспаривают их. К несчастью, цифры налицо»[117].
Рассматривая взаимоотношения кровавых потерь победителя и побежденного, Отто Берндт пишет: «В Семилетнюю войну, так же как и в войнах Наполеона, победитель терял убитыми и ранеными меньше, чем побежденные (для Семилетней войны — 14 % и 19 %, для Наполеоновских войн — 12 % и 19 %). В больших же войнах второй половины XIX столетия проценты кровавых потерь победителя и побежденного сравниваются. В первую половину франко-прусской войны 1870–1871 гг. — процент потерь у победителя даже превышает таковой у побежденного (немцы — 10 %, французы — 9 %). В войну 1866 г. взаимоотношение остается еще прежним — 7:9, но это обусловливается большим качественным превосходством прусского ружья, иначе же это соотношение оказалось бы подобным тому, которое установлено для 1859 г. (8 % победитель и 8,5 побежденный). Таким образом, можно считать верным предположение, что в современных войнах, при равном вооружении сторон, победитель будет нести в среднем, по крайней мере, такие же кровавые потери, как и побежденный».
Факт одержания победы стороной, понесшей большие относительно кровавые потери, нежели побежденный, приводит Отто Берндта к заключение что воздействие потерь на сражающуюся армию имеет не столько материальное, сколько моральное значение. «Моральный эффект равного процента потерь для каждого из сражающихся далеко не одинаков. Те же размеры потерь подавляют дух одного и вызывают более быстрый процесс морального разложения нежели у другого, а тогда этот другой и становится победителем…
Факт, что одинаковые потери в различных условиях обстановки действуют по-разному, есть последствие многообразных причин. Прежде всего — боеспособность войск, затем — физическое и моральное состояние войск ко времени боя, искусство и мудрость полководческого управления, срок времени, в течение которого понесены потери, наконец — формы боя (наступление или оборона), меньшая или большая устойчивость и энергия командования… все эти данные обуславливают моральный эффект потерь, а следовательно, влияют на положительный или отрицательный исход боя.
В сложном переплете многочисленных частных успехов и неудач частных боевых столкновений, из которых неизбежно складывается большое сражение, воздействие потерь в различных частях одной и той же армии не будет одинаково — и весы судьбы долго будут колебаться. Но по мере того, как этот чрезвычайно сложный комплекс частных боевых столкновений начинает принимать все более и более однородный характер, стрелка весов начнет склоняться все более определенно на одну из сторон циферблата; на поле сражения для каждого из врагов это выразится в общем движении колебавшегося до этой поры фронта — вперед или назад, и начнет обрисовываться победа или поражение.
Перечисляя данные, обуславливающие способность войск выдерживать большой процент потерь, мы поставили на первом месте их боеспособность. Можно считать не подлежащим спору, что в отношении способности переносить потери войсковые части представляют собой великое разнообразие. В то время как одна часть даже после большого процента потерь продолжает оставаться боеспособной, другая — дойдя до этого же уровня потерь, является разбитой. Отборные войска, ударные единицы выдерживают гораздо большие потери, нежели войска низших категорий. В этом отношении очень показательно следующее: в первый период франко-прусской войны 1870–1871 гг., когда сражались только регулярные войска, средний (для обеих сторон) процент потерь в сражениях этого периода измеряется числом 9,5, во второй же период этой войны, когда на французской стороне дрались почти исключительно наскоро сформированные ополчения, упоминаемый нами процент падает до 3-х. Сражения у Коморна и Темешвара в войну 1848–1849 гг. против венгерских инсургентов{33} вызывают тоже очень маленький средний процент кровавых потерь, а именно: 1,5. Другие примеры только подтверждают это правило.
Без опасения впасть в крупную ошибку можно сделать и обратный вывод: на основании размеров выдерживаемых войсковой частью процентов потерь судить о ее боеспособности…
Психические свойства народа, массы которого составляют толщу армии, тоже обуславливают размеры потерь, которые эта армия способна выдерживать. И здесь встречается некоторое разнообразие. Так, например, большинство сражений, в которых русские дрались против равноценного врага, являются очень для них кровопролитными: Цорндорф — 43 %, Кунерсдорф — 43 %, Аустерлиц — 15 %). (Прейсиш) Эйлау — 28 %), Фридланд — 24 %), Бородино — 31 %), Варшава — 18 %, Инкерман — 24 %), Первая Плевна — 28 %), Вторая Плевна — 28%о, Третья Плевна — 17 %) и так далее {34}. Напротив, везде, где дерутся итальянцы, мы всегда встречаем небольшие потери. Они проиграли сражение у Санта Лючия, потеряв 2 %, у Кустоцы[118] 1,2 %, у Мортары 2,2 %), у Новары 5 %…{35}Можно найти некоторое объяснение этому явлению в особенностях театра военных действий, однако видеть в этом последнем исчерпывающее объяснение — нельзя»[119].
2. Углубление этой попытки разработкой статистики потерь в боях с 1618 по 1905 г.
Хотя, как я говорил выше, работа Отто Берндта не обратила на себя того внимания специалистов, которого она заслуживала, тем не менее она нашла себе достойного последователя. Таковым явился Гастон Бодарт[120]. Труд этого австрийского ученого посвящен специальному статистическому исследованию потерь в боях трех столетий— с 1618 по 1905 г. включительно. В это исследование включены не только главные сражения (как это сделано Отто Берндтом), но и все менее значительные бои, в которых общие потери[121] для обеих сторон не менее 1000 человек для сухопутных столкновений и 500 для морских. Это привело Гастона Бодарта к изучению 1700 боев.
«Поля сражений являются вехами мировой истории, — так начинает свой труд Гастон Бодарт[122]. — Остановка и дальнейшее развитие, падение и разрушение целых государств, существование целых народов предрешаются на этих полях…
История должна нестираемыми буквами вписывать на своих скрижалях эти главные сражения. Задачей военной истории является восстановить для потомства общий ход и детали этих сражений, а также и других менее важных боев. Военно-статистическое исследование задается совершенно специальной задачей: оно должно привести в порядок и точно установить тот числовой материал, который способствует количественному измерению различных сторон и явлений войны. Среди этого материала особое значение приобретают численность сражавшихся войск и их потерь…
Однако и после установления с наибольшей точностью этих необходимейших для истории чисел, работа статистика не оканчивается. Тут начинается специальная область военной статистики, которая нуждается в сборе многочисленных, самих по себе кажущихся совершенно незначительными деталей, а также — в подробнейшем анализе составных частей вышеупомянутых главных чисел…
В этом отношении особенное значение имеет для статистики распределение общей цифры потерь на категории убитых и раненых, то есть кровавые потери — с одной стороны, и категории пленных и без вести пропавших — с другой. Процент кровавых потерь представляет собой наиболее объективный показатель действительности оружия, боеспособности войск и мужества, с которым они сражались, а также упорства боя.
Особого внимания статистики заслуживают кровавые потери офицерского и генеральского состава, так как они являются лучшим поверочным коэффициентом для суждений об общей величине кровавых потерь армии. Взаимоотношение процента офицерских и солдатских потерь в рамках одной и той же национальности мало изменяется. Ввиду же того, что первые более точно устанавливаются из именных списков, они помогают в тех случаях, когда отсутствуют точные данные о солдатских потерях, приблизительному их определению. В тех же случаях, когда данные о потерях армии искажены, офицерские потери дают возможность ввести в эти искажения соответствующие поправки».
«В настоящем труде составитель, — пишет далее Гастон Бодарт, — и задался целью с помощью всевозможных источников установить численность войск и потери их в важнейших сражениях, боях, осадах и тому подобное, начиная с 1618 г. до наших дней; расположив эти данные в хронологическом порядке, он сопоставляет их затем между собою, дабы обнаружить существующие закономерности.
Эта задача оказалась далеко не легкой. Многие историки, особенно XVII и XVIII веков, в целях прославления своих соплеменников преуменьшают численность своих сил и преувеличивают силы врага. В еще большей мере извращается истина в вопросе о потерях. Уже с самых давних времен полководцы, одержавшие победу, проявляют склонность к преувеличению потерь побежденного врага как в людях, так и в материальной части; преуменьшая одновременно таковые у себя, они стремятся создать картину наиболее полной победы. Побежденные же поступают обратно; значительно уменьшая свои потери и сильно преувеличивая потери победившего врага, они стараются создать впечатление, что одержанная над ними победа была меньше и при этом куплена несоответственно большой ценой крови.
Истинные размеры потерь остаются поэтому долго неизвестными, и данные о них проникают в печать лишь много лет спустя.
За последние тридцать лет во всех крупных государствах предприняты военно-исторические изыскания, основывающиеся на тщательном изучении архивов. Эти работы способствуют проникновенно луча истины во многие до сих пор темные места истории. Многочисленные официальные издания, касающиеся войн «новейшего времени» (1815–1905), уже обладают качествами достаточно объективного научного исследования и не боятся вскрывать даже неприятную правду.
К сожалению, дело обстоит не так, если мы пожелаем проникнуть в глубь истории, удаляясь от 1815 г., будем приближаться к 1500. За исключением войн за австрийское наследство{36} и Семилетней, мы найдем в истории других войн XVIII столетия большие пробелы. Когда же коснемся войн XVII века, то мы должны с сожалением констатировать, что даже некоторые из главных сражений 30-летней войны, а также эпохи Людовика XIV покрыты мраком неизвестности, и выдающиеся историки, попытавшееся проникнуть в эту область, пришли к противоречащим друг другу выводам.
…Можно было бы предположить, что время, когда в Европе царствовало величайшее военное напряжение, а именно, в эпоху революционных (1792–1801) и наполеоновских (1805–1815) войн, вызвавшее богатейшую военную литературу на всех языках, предоставит военному статистику обильный числовой материал. Увы, это не так. Любознательный исследователь периода 1792–1815 гг. встретит большие затруднения, частью вследствие хаоса во французской отчетности, частью вследствие предвзятости и шовинизма составителей французских документов.
Тем с большим интересом нужно отнестись к появившемуся недавно труду французского архивиста A. Martinien: «Tableaux des officiere tues on blesses pendant les guerres de 1805 a 1815.
Составитель этой работы потрудился над восстановлением именных списков французских офицеров, убитых или раненых в знаменитых походах 1805–1815 гг. Только что упомянутые списки составлены по полкам и заключают в себе 60 000 имен.
Кропотливая работа Мартинена позволяет теперь точно установить кровавые офицерские потери, по крайней мере, для французской стороны; а это, в свою очередь, дает ключ к правильной, хотя и приближенной оценке кровавых потерь солдатского состава французской армии.
Многие данные о потерях, которые повторялись 100 лет в трудах даже выдающихся историков, подлежат ныне переоценке на основании данных труда Мартинена.
Только что сказанное мы поясним на примере, особенно интересном для нас — австрийцев. Возьмем из труда Мартинена данные о французских офицерских потерях в трех главнейших сражениях, разыгравшихся на австрийской территории: Аустерлиц 2 декабря 1805 г., Асперн 22–23 мая 1809 г., Гаграм 5–6 мая 1809 г.{37}Французы потеряли убитыми и ранеными: под Аустерлицем — 14 генералов и 605 штаб и обер-офицеров; под Асперном — 22 генерала и 905 штаб и обер-офицеров; под Ваграмом — 42 генерала и 1762, штаб и обер-офицера. Принятые до сих пор цифры о кровавых потерях наполеоновской армии в этих сражениях таковы: под Аустерлицем — 6 800, под Асперном — 42 000, под Ваграмом — 23 000. Если эти цифры верны, то выходит, что в кровавых потерях, понесенных французской армией, офицеры составляли: под Аустерлицем — 9,5 %, под Асперном — 2,4 %, под Ваграмом — 8 %. Это сразу же указывает на неправдоподобность цифр.
Трудно допустить, чтобы блестящая и полная победа, которая была одержана Наполеоном под Аустерлицем, была куплена столь исключительно (большой по своим размерам ценой офицерских потерь (десятая часть всех кровавых потерь). Сомнение в том, что одержание Наполеоном аустерлицкой победы потребовало столь высокой жертвенности офицерского состава, усиливается, если вспомнить, что в 1805 г. французская армия во всех отношениях превосходила армии ее врагов. Нельзя также предполагать, что штурм Праценских высот{38} потребовал от французов больших офицерских потерь. Вследствие всего вышесказанного можно с большим основанием считать, что относительные размеры офицерских потерь французской армии под Аустерлицем не отличаются от таковых в большинстве крупных сражений этой эпохи, а именно, 5–6% общего числа убитых и раненых; эта цифра остается постоянной для французской армии за период от Семилетней войны до новейших времен. Руководствуясь этой средней величиной и приняв офицерские потери за коэффициент, мы получим, что общие кровавые потери Наполеона под Аустерлицем должны исчисляться в круглых Цифрах, около 10 000 человек. Последнее доводит процент кровавых потерь французской армии под Аустерлицем до 15 %, процента, не представляющего чего-либо необыкновенного для наполеоновских войн, который его тогдашние войска хорошо переносили.
Исходя из аналогичного основания, нам кажется, что французские потери в Ваграмском сражении сильно преуменьшены. Хотя и не может быть сомнения в превосходстве командования на французской стороне, но в то же время нужно иметь в виду, что в качественном отношении дравшаяся против •французов австрийская армия не уступала им; храбрость, с которой она дралась, свидетельствуется ее потерями (750 офицеров и 20 000 солдат)…
…Вследствие этого гораздо правдоподобнее определить общую цифру потерь Наполеона под Ваграмом, исходя из положения, что офицерские потери французской армии составляют в среднем 5–6% этой величины. Это приводит нас к 30 000, вместо 23 000.
Иначе обстоит дело с потерями при атаке укрепленной позиции австрийцев под Асперном. Относительная незначительность французских офицерских потерь (2,4 %) никак не вяжется с небывалым упорством боев. Каким образом могло бы случиться, что французское офицерство в сражении, в котором непобедимый до сей поры в полевом бою полководец принужден был к отступлению, проявило меньше геройства, чем в кровавых походах 1805, 1806, 1807 и 1808 гг.? Гораздо правильнее считать, что французские офицерские потери под Асперном не отходят от своего нормального процента (5–6%), а следовательно, считать повторяемую до сей поры общую цифру кровавых потерь в 42 000 сильно преувеличенной. Для того чтобы усомниться в ней, нужно еще обратить внимание на то, что она превосходит половину численности всех сражавшихся под Асперном французских войск, что мало вероятно. Несомненно, что приводя эту цифру, австрийские источники зашли слишком далеко в своем желании прославить победу над Наполеоном и почти удвоили число франц. потерь. Таковые же, как явствует из нашего анализа, не могли быть больше австрийских (23 000).
Из вышеприведенных трех примеров видно, что проверка размеров общих кровавых потерь при помощи коэффициента офицерских потерь оказывает большую помощь для вскрытия истины в вопросе важнейшего количественного измерения результатов боя. Поэтому является чрезвычайно желательным, чтобы труд г-на Мартинена нашел продолжателей и были бы опубликованы списки французских офицерских потерь в войнах с 1643 по 1805 г. и с 1815 по 1896 г. Столь же желательно, чтобы призер г-на Мартинена нашел подражателей в других государствах и в архивах этих последних были произведены подобные же изыскания».
Я привел эту выдержку из вступления к труду Гастона Бодарта, чтобы показать, как велика та работа, которая была им произведена. Несомненно, что она гораздо глубже и полнее, нежели работа Отто Берндта.
Тем с большим вниманием нужно отнестись к выводам Бодарта. Таковых в его труде много, и мы упомянем здесь для иллюстрации лишь о некоторых.
«Проценты кровавых потерь подвергались в течение передних четырех столетий значительным колебаниям и показывают, что до последней войны на Востоке Азии (Русско-японская война 1904–1905) она заметно шли на понижение.
Сравнительное изучение 30 главнейших сражений XVI века показывает, что в среднем кровавые потери измерялись у победителя 10 %, а у побежденного — 40 %. Оно показывает также, что число убитых значительно превышало число раненых, и что весьма мало было число взятых пленных. С начала XVI столетия главную часть армий — французский, итальянской, испанской и венецианской — составляли наемники-профессионалы (швейцарцы, ландскнехты{39}). Бои решались рукопашной схваткой, кончавшейся избиением побежденного. Пощада давалась только рыцарям, людям благородного происхождения или генералам, за которых можно было получить хороший выкуп. Прочий люд беспощадно уничтожался.
Другую причину кровавости (среднее для обеих сторон — 25 %) тогдашних главных боев нужно искать в том, что многие из войн этой эпохи носили религиозный или классовый характер, а такие войны, как известно, всегда более жестоки, нежели войны национальные или расовые. Сражения крестьянских войн (1524–1525) оканчивались большей частью полным истреблением крестьянских ополчений; сражения же и боевые столкновения гугенотских войн во Франции были несравненно более жестокими, нежели войны, ведшиеся в то же время Францией против Испании и Германской империи…
Сравнительное изучение 30 важнейших сражений Тридцатилетней войны (1618–1648){40} дает нам кровавые потери у победителя в 15 % и у побежденного в 30 %. Одновременно с уменьшением общей кровавости боев, по сравнению с предшествующей эпохой, начинает расти численность пленных.
Ведение войны становится еще более гуманным в эпоху Людовика XIV Число захватываемых пленных еще возрастает. Так, например, в сражении у Гогенштедта (13 августа 1704 г.){41} побежденные французы потеряли 15000 убитыми и ранеными и 15000 пленными. Средний процент кровавых потерь в сражениях этой эпохи (1648–1715) измеряется у победителя 11 %, а у побежденного — 23 %.
Во время Северной войны (1700–1721) и войны за польское наследство (1732–1733){42} этот процент изменяется незначительно. В важнейших же сражениях столь обильной ими эпохи Фридриха II процент кровавых потерь победителя остается около цифры 11 % и лишь уменьшается для побежденных до 17 %. Численность же захватываемых пленных часто превышает численность кровавых потерь (Росбах 5 ноября 1757 г., Лейтен 5 декабря 1757 г.) {43}. Во время войн французской революции (1792–1801) проценты кровавых потерь продолжают падать; они исчисляются у победителя в 9 %, а у побежденных — в 16 %. Но в наполеоновскую эпоху (1805–1815) этот процент повышается и несколько даже превосходит эпоху Людовика XIV Победитель теряет теперь 15 %, а побежденный — 20 %. Столь высокий средний процент кровавых потерь не встречается ни в одну из последующих войн XIX века, даже в северо-американской Гражданской войне. Объяснение высокого процента кровавых потерь в наполеоновских сражениях нужно искать в том, что ни один из полководцев, бывших после него, не смог потребовать от своих войск столь большого боевого напряжения. Этот великий полководец сумел довести боеспособность созданной им французской армии до столь высокого уровня, что она смогла вести чрезвычайно кровавые бои (Аустерлиц — 15,3 %, Ауэрштедт — 25 %, Эйлау — 31,4 %[123], Асперн — 29 %[124], Ваграм — 20 %, Альбуэра{44}— 44 %[125] Бородино — 27 %[126] Березина 30 %[127]).
…Войны новейшего времени менее кровопролитны, чем наполеоновские. Средние кровавые потери для обеих дравшихся сторон в сражениях Русско-турецкой войны 1828–1829 гг., Русско-польской войны 1830–1831 гг., североамериканской войны 1861–1865 гг., исчисляются в 14 %; такие же потери для сражений в австро-итальянскую войну 1848–1849 гг., так же, как и во время усмирения венгерского восстания{45}, измеряются лишь 4 %; Крымская война (1853–1856) повышает рассматриваемый нами процент до 12 %. В итальянские же войны этот процент опять падает: в 1859 г. он падает до 9.5 %, а в 1866 г. — до 8 %. Франко-прусская война 1870–1871 гг. дает (среднее за 20 сражений) только 7,5 %. Русско-турецкая война 1877–1878 гг. вновь повышает процент до 14 %, в то время как англо-бурская война роняет его до 5 %.
Появившиеся до настоящего времени в печати данные для Русско-японской войны (1904–1905) позволяют с некоторой вероятностью утверждать, что потери победителя в среднем измеряются 12 %, а побежденного — 16 %. Если только что названная нами война на Дальнем Востоке, несмотря на применение несравненно более дальнобойного и более могущественного огнестрельного оружия, и дает, к счастью, меньший относительно размер процента кровавых потерь, чем в эпоху Фридриха II и Людовика XIV, тем не менее она показывает колоссальный рост в современную эпоху абсолютного числа потерь. В Мукденском сражении{46}таковое достигает 140 000, но это обусловливается тем, что и численность участвовавших в сражении людей достигла небывалых размеров (610 000)….»
Интересно здесь сопоставить вышеприведенные выводы г. Бодарта с выводами Отто Берндта. Последний тоже пришел к заключению, что, с течением времени смертоносность (кровавых потерь) сражений уменьшается[128]и что усовершенствованное оружие, изменяя приемы борьбы, не ведет к увеличению процента кровавых потерь[129].
Над этими выводами Отто Берндта, напечатанными в 1897 году, много смеялись. В особенности насмехались над ними публицисты гражданской печати.
Г. Бодарт, предпринявший более подробное и обширное статистическое обследование войны, пришел, как мы видели, к тем же выводам.
Минувшая великая Европейская война{47} как будто бы ярко показала несостоятельность выводов Берндта и Г. Бодарта. Однако даже небольшие попытки действительно научно разобраться в этом вопросе показывают, что кажущееся для обыденного мнения совершенно ясным и простым, на деле не является таковым. В «Милитер Вохен Блат»[130] были напечатаны статьи германского генерала Маркса под заглавием «Потери нашей пехоты в 1870 ив 1914 годах». Работа эта произведена на основании кропотливого исследования историй отдельных германских пехотных полков, принимавших участие в этих войнах. Для сравнения им взяты первые решительные бои кампаний 1914 и 1870 годов. Для 1870 года он берет (в зависимости от того, в каком из сражений впервые дрался соответствующий пехотный полк): Верт, Шпихерн, Коломбэ, Вюнвилль, Гравелот или Бомон. Для 1914 года — Moнc (для полков первой германской армии), Намюр (для второй), Ретель (для саксонских полков 3-й армии) и так далее. Для русского фронта: Гумбиннен и Танненберг. То есть не отдельные стычки и столкновения в начале войны, а действительно первый, в каждую из этих кампаний, решающий бой, в котором принял участие соответствующий пехотный полк германской армии.
Всего он дает цифры для 82 прусских и двух баварских полков, принимавших участие в обеих этих войнах. Казалось бы, что масштаб обеих этих войн настолько несоизмерим, сила оружия настолько возросла (вместо (французского ружья Шаспо{48} — современная винтовка Лебеля{49}и хоть и мало, но все-таки по несколько пулеметов на полк, не говоря уже об артиллерии), что сопоставление потерь должно было бы оправдать широко распространенное мнение о гораздо большей кровопролитности современных (боев, по сравнению с войнами XIX века.
Цифры, однако, говорят совсем другое.
Оказывается, что потери этих 84 полков в первых их боях в 1870 и 1914 годах составили: для франко-прусской войны примерно 44,5 тысячи человек, а для кампании 1914 года только 25,5 тысяч. То есть потери 1914 года почти на четыре девятых меньше потерь 1870 года…
Метод исследования генерала Маркса и безусловная его добросовестность исключают возможность ошибки. К тому же постоянным его читателям известна его исключительная непредвзятость и стремление добиться истины, несмотря на наличие получивших силу закона предрассудков.
Выходит поэтому, что средние потери пехотного полка в первом его бою в 1870 году составили на круг около 530 человек, а в 1914 году только 300. Вывод совершенно неожиданный. Да и сам генерал Маркс откровенно сознается, что, приступая к своим подсчетам, он был глубоко убежден в совершенно обратном результате.
Между прочим, очень любопытно, что при сопоставлении даваемых им цифр потерь в 1914 году (в первых боях каждого пехотного полка), они несколько выше для нашего фронта, по сравнению с французским. Таким образом, для Гумбиннена, на круг, потери каждого из пехотных полков дают 340 вместо средней в 300 человек. Вывод этот тем более интересен, что для Сравнения им взято 6 полков из общего числа 84, то есть цифра, примерно отвечавшая соотношению кадровых пехотных полков на обоих фронтах.
Иными словами, выводы генерала Маркса сводятся к тому, что в первых крупных сражениях 1914 года германская пехота несла почти в два раза меньшие потери, чем в 1870 году.
Профессор полковник А.А. Зайцов в своей статье «Странные, но, как будто, верные цифры»[131], так оценивает этот факт: «Нам кажется, что ответ надо искать в совершенно иной роли артиллерии в современном бою по сравнению с войнами XIX столетия. Очень было бы интересно, если бы было возможно сопоставить потери пехоты в первых боях, например, у немцев и у нас или у французов и у немцев. Это сопоставление может быть подтвердило бы высказываемое нами предположение о роли и значении артиллерийской поддержки пехоты в современном бою».
Несомненно, что для получения исчерпывающих выводов исследования подобные работы ген. Маркса должны быть проделаны и в других армиях. Но уже сама по себе эта работа интересна как показатель того, к каким неожиданным, с точки зрения обыденного представления о войне, выводам может привести статистическое обследование опыта Великой европейской войны.
Сравнение трудов Бодарта и Берндта очень поучительно, ибо наглядно показывает, как необходимо скорейшее превращение этих одиночных попыток статистического исследования войны в специальную науку. Только в этом случае можно будет приблизиться к выяснению «закона большого числа», а следовательно, приблизиться к пониманию закономерностей войны.
Поясню эту мысль примером.
Рассматривая вопрос о значении численного превосходства для одержания победы, Отто Берндт приходит к следующему заключению: в 78 главных сражениях (Семилетней войны и войн XIX века) пять раз силы сражавшихся были равны; в остальных 73 сражениях — 40 раз победил сильнейший числом, а 33 раза слабейший[132].
Изучая тот же самый вопрос для главных сражений XVII, XVIII и XIX веков, Гастон Бодарт приходит к несколько иному выводу. В 201 главном сражении, разыгравшемся в этот трехвековой период времени, в 10 случаях силы сражающихся сторон были равны; в остальных же 191 сражении — 97 раз победил сильнейший числом, а 94 раза — слабейший[133].
Этот вывод как бы подсказывает, что численное превосходство не имеет особого значения для исхода боя, в то время как вывод Отто Берндта показывает, что таковое давало победу в четырех случаях из семи.
Тщательное расследование этого расхождения обещает быть очень полезным для уразумения тех процессов, которые составляют внутреннюю сущность боя. Я и предполагаю в другом труде вернуться к такому изучению. Здесь я ограничусь лишь рассмотрением этого вопроса с методологической точки зрения, то есть того, что непосредственно интересует настоящую главу.
С первого же взгляда видно, что различие между выводами Отто Берндта. и Гастона Бодарта может происходить вследствие различия в отрезках времени, взятых каждым из этих статистиков; при этом в то время, как у Отто Берндта этот отрезок не является непрерывным (Семилетняя война, а затем XIX век без Англо-бурской войны), у Гастона Бодарта взято время с 1618 по 1905 год без перерывов.
Во-вторых, при самом решении вопроса о том, какие сражения должны считаться главнейшими, Отто Берндт и Гастон Бодарт руководились различными точками зрения. Первый решал этот вопрос с политико-стратегической точки зрения, второй же исходил исключительно из статистических данных: он отнес в категорию главных сражений те, в которых общие потери обеих сторон убитыми, ранеными, без вести пропавшими и пленными превосходили 10 000.
Мне кажется, что не может быть сомнения в том, что метод, принятый Гастоном Бодартом, более подходит для статистического исследования войны, нежели метод Отто Берндта. Это наводит нас на мысль о том, что сама возможность подобного изучения требует не только сбора материалов, но и разработки специальных методов, иначе говоря, создания особой науки по статистике войны.
3. Печальное состояние статистических данных по минувшей Мировой войне
Отсутствие подобной науки особенно резко сказывается на использовании опыта минувшей Мировой войны. Прежде всего оно нашло свое непосредственное отражение в отсутствии научной постановки регистрации необходимого для военного статистика материала.
В каком хаотическом состоянии находятся военно-статистические данное, касающиеся русской армии, указано в моем специальном труде «The Russian Army in the World War{50}»[134]. К нему я отсылаю интересующихся более подробными данными, здесь же приведу только два, взятых из этого труда, примера.
Казалось бы, что установить численность действующей армии в минувшую войну не должно было представить особой трудности. А, между тем, в действительности, выяснить таковую для русской армии трудно. Трудность эта проистекает не столько от утери многочисленных документов, а главным образом оттого, что надлежаще поставленного учета численности армии не было. Подобно тому как и в деле отчетности о потерях, войсковые части были завалены перепиской об их численном составе, но вся эта чрезвычайно объемистая отчетность была поставлена настолько кустарно, что привела к полному расхождение данных о численности армии по сведениям строевых штабов и по сведениям интендантства{51}. Различие между этими двумя категориями сведений оказалось столь велико, что вызвало особую переписку между Ставкой и Военным министерством. В октябре 1916 г. начальник Генерального штаба пишет по этому поводу дежурному генералу Ставки: «Во время последнего посещения Ставки, военный министр получил от Полевого интендантства сведения о числе состоящих на довольствии людей в действующей армии и на театре войны, а именно:
Северный фронт 2 127 000
Западный фронт 1 651 000
Юго-Западный фронт 3 640 000
Кавказская армия 851 000
Итого 8 269 000
«Согласно же полученным от фронтов сведениям, в действующей армии насчитывалось к 1 сентября 1916 г.:
На Северном фронте 1 808 000
На Западном фронте 1 553 000
На Юго-Западном фронте 2 439 000
В Кавказской Армии 391 000
Итого 6 191 000
«Ввиду сего, военный министр просит разъяснения получающейся разницы между этими сведениями, достигающей 2 078 000 нижних чинов с установлением, из каких именно категории нижних чинов складывалась эта разница».[135]
Вскоре после Февральской революции на совещании 30 марта 1917 года в Ставке вновь возник вопрос о разнице в сведениях строевых штабов о численности войск. На этом совещании было признано, что сведения интендантства о числе состоящих на довольствии «в значительной степени оказывались основанными на теоретических расчетах».
С целью проверить правильность интендантского учета по распоряжению генерала Алексеева была произведена 20 апреля (3 мая) 1917 года, однодневная перепись. Эта перепись выяснила, что наличное количество довольствовавшихся в действующей армии в этот день от интендантства исчислялось в 9 050 924. Это число на 2 200 000 превосходило численность действующей армии, согласно исчислениям войсковых штабов.
Еще большие и скажем даже непреодолимые трудности встретит исследователь в вопросе о потерях русской армии в минувшую войну.
Один из главных советских исследователей вопроса о потерях в войну 1914–1917 гг., Л.И. Сазонов, в распоряжении которого находился весь сохранившийся в России материал по интересующему нас вопросу, пришел к следующему печальному заключению[136]: «Установление точной цифры потерь вообще, а также выяснение по различным категориям их, то есть убитыми, ранеными, контуженными, пленными и пропавшими без вести, представляет громадные затруднения ввиду отсутствия соответствующего, хотя бы и сырого, но достаточно полного и достоверного материала».
Материалы, нужные для исчисления потерь, сосредоточивались во время войны в Петрограде. Демагогическая большевистская власть, игравшая на невежестве толпы, смотрела сквозь пальцы, как эти ценные исторические материалы расхищались, уничтожались и перебрасывались с места на место. В конечном итоге часть этих остатков, касавшаяся деятельности Главного военно-санитарного управления, была перевезена в разрозненном виде в Москву, ставшую столицей Союза Советских Республик.
Но и без этих привходящих обстоятельств изучение потерь русской армии в мировую войну было бы очень трудным; беспримерное количество бойцов, переходы целых областей в руки неприятеля, длительность войны — все это являлось само по себе фактором, до крайности затруднявшим сбор нужных данных. Если прибавить к этому многочисленность инстанций, занимавшихся регистрацией потерь (кроме органов армейского управления этим делом занимались — Красный Крест, Земский и Городской союзы и многие другие учреждения) и в то же время отсутствие однообразной, стройной и научно-продуманной системы этой регистрации, то станет вполне понятно сомнение в самой возможности точного определения потерь в личном составе нашей армии в войну 1914–1917 гг.[137] В интересах дальнейших попыток военно-исторической разработки первичных материалов, хранящихся сейчас в России, считаем полезным сообщить следующие данные.
По окончании Гражданской войны, когда большевистская власть несколько опомнилась от кровавого угара, в который она ввергла несчастную Россию, учет военных потерь как за время мировой войны, так и за время Гражданской и польско-советской войн {52}, был поручен Отчетно-статистическому отделу Командного управления Всероссийского Главного Штаба, впоследствии Штаба Рабоче-Крестьянской Красной Армии или в сокращенном; виде Р. К. К. А., причем учет потерь и выдача справок по Красной армии были возложены на 1-ю часть Отдела, находившуюся первоначально в Москве, а затем с 1921 г. переведенную в Петроград, а по прежней русской армии — на 2-ю часть Отдела, находившуюся в Петрограде. На эту 2-ю часть Отдела была возложена громадная работа по проверке и сличению сохранившихся донесений войсковых начальников и штабов с картотекой в 18 000 000 именных карточек. 9 000 000 из этих карточек было заведено в течение самой войны учреждениями, непосредственно ведавшими эвакуацией и учетом потерь; около 9 000 000 таких же карточек поступило от учреждений Красного Креста, союзов земств и городов, со сведениями о лицах, находившихся в различного рода лазаретах и госпиталях поименованных организаций. Среди миллионов этих карточек имеется мною совершенно непригодных для статистической обработки, так как многие карточки содержат лишь фамилию лица, находившегося на излечении, без указания на принадлежность его к той или иной войсковой части, а также без указания времени и места ранения и прочего. Разработка этого карточного материала требует большого состава сотрудников, а между тем, штат Отдела был сокращен до минимума.
Из всей работы, выпавшей на долю 2-й части О.-С. Отдела[138], только небольшая часть в настоящее время закончена. На основании сохранившихся подлинных донесений войсковых начальников и их штабов составлены сводные ведомости на чинов, выбывших из рядов армии по причинам ранения, контузии, смерти, безвестного отсутствия и прочего Общие итоги потерь, полученные при этом первоначальном подсчете, следует считать, по мнению самого Отдела, безусловно неточными и преуменьшенными по сравнению с действительной убылью.
Конечно, причиной неточности подобной работы является то, что большое количество донесений войсковых начальников и их штабов пропало при хаосе, переживавшемся русской армией во время революции и в особенности после захвата власти партией большевиков. Но имеется еще и другая чрезвычайно существенная причина, мешающая выяснению настоящих итогов потерь по различным категориям, а именно: невозможность расшифровать категорию «без вести пропавших». В эту категорию попало очень много убитых и раненых, оставленных своими частями; в эту категорию часто включались и попавшие в плен. По совершенно правильному мнению О.-С. Отдела, необходимо сопоставить «фронтовой» материал с материалами центрального управления по эвакуации населения (Центроэвака) в отношении военнопленных и, кроме того, с материалом об эвакуированных, находившихся в санитарных учреждениях на излечении (вышеуказанные 9 000 000). Однако и после завершения этой работы итоги потерь все-таки будут страдать неполнотой. Материалы об эвакуированных хотя и дополняют существенным образом цифры потерь ранеными, контуженными и больными, но число оставшихся на полях сражений останется невыясненным. Между тем донесения войск и штабов являются именно в этом отношении наиболее неполными и неточными, и это не по причине нежелания, а потому, что переживаемый войсковой частью в этих случаях кризис лишает ее фактической возможности составить точное донесение. Стоит только представить себе обстановку, подобную той, в которой находились доблестные войска центральных корпусов армии генерала Самсонова в период катастрофы, или обстановку кампании 1915 г., когда наша армия без снарядов и патронов отступала из Галиции, Польши и Литвы, заливая каждую пядь земли своей кровью.
Вот почему не подлежит сомнению, что значительное число убитых и раненых ускользнуло из учета, уменьшая весьма значительно цифры, которые могут быть установлены даже после самого основательного изучения сохранившегося в России материала.
4. Трудность использования этих данных вследствие отсутствия однообразной номенклатуры
Приведенные выше примеры относятся к России, единственной стране, в которой, как я указывал выше, в Высшей военной школе существовала кафедра военной статистики.
В других странах положение обстоит лучше, хотя бы потому, что они не подверглись после войны столь разрушительной революции, как Россия. Даже в Германии, тоже пережившей после окончания войны критические часы, революционные элементы не проявили столько вандализма в разрушении культурных ценностей, в том числе и архивов.
Тем не менее я утверждаю, что многие социологические выводы не смогут быть сделаны с полной научной достоверностью вследствие того, что для регистрации статистических данных о войне не было установлено надлежащего научного фундамента.