Пытки

Пытки

Как и многие мои сограждане в годы советской власти, я не раз бывал в памятных местах революционной борьбы – в Петропавловской и Омской крепости, у монументов расстрелянных белогвардейцами рабочих и т. д. Однако ни разу не слышал при этом даже одной сотой, тысячной доли той галиматьи, которая ныне низвергается на советский период истории нашей страны. Во всей мировой истории, включая монгольское иго, инквизицию, дикий геноцид американских индейцев и Крестовые походы, не найти столь густо заплеванной страницы. Ну, где вы еще слышали, чтобы десятки миллионов совершенно ни в чем не повинных людей вывозили в глухие леса, где их насиловали, пытали, заставляли поедать друг друга и писать друг на друга доносы, а затем, под страхом истязаний, посылали воевать и вынуждали делать научные открытия?

Что движет авторами этих страшилок? Ими движет страх перед силой нашего народа и ненависть к свету, который он посмел понести людям всего мира.

Бросается в глаза, что никаких определенных фактов пыток или обобщенных данных по их применению в следственной практике нет. Существуют только отдельные разрозненные и неполные высказывания военачальников (Рокоссовского, Телегина и других) о применении к ним пыток. Вместе с тем рассказы военачальников не ставили цели дискредитировать Россию или советский строй, многие генералы, как, например, Рокоссовский, были убеждены, что несправедливость, допущенная по отношению к ним, была следствием происков врагов народа.

Разумеется, подобный взгляд на предмет не может устраивать тех, кто преследует зачастую противоположную цель – оболгать и оклеветать нашу страну. Любая предметная дискуссия на тему репрессий и, в частности, методов следствия НКВД такими деятелями обычно сводится к истерике, что, как известно, есть признак исключительной слабости позиции. Очевидно, что предлагаемые ими источники не могут заслуживать доверия: солженицынский «Архипелаг ГУЛАГ», рыбаковские «Дети Арбата», да и другие аналогичные произведения носят явно конъюнктурный характер, содержат массу несомненных преувеличений и художественных приемов и, следовательно, не могут рассматриваться в качестве убедительного свидетельства.

Весьма сомнительными кажутся рассказы о пытках, приводимые и основным идеологическим рупором теории «большого террора» – Обществом «Мемориал». Вот отрывок якобы из воспоминаний одного из арестованных сотрудников НКИД СССР:

Кобулов подготовился к тому, что я снова «поведу себя дерзко». Как только я подал свою реплику, Кобулов со всей силой ударил меня кулаком в скулу, я качнулся влево и получил от сидевшего рядом лейтенанта удар в левую скулу. Удары следовали быстро, один за другим. Кобулов и его помощник довольно долго вдвоем обрабатывали мою голову – так боксеры работают с подвешенным кожаным мячом. Берия сидел напротив и со спокойным любопытством наблюдал, ожидая, когда знакомый ему эксперимент даст должные результаты. Возможно, он рассчитывал, что примененный «силовой прием» сразу приведет к моей капитуляции; во всяком случае, он был убежден, что я потеряю самообладание и перестану владеть своими мыслями и чувствами. Но, очевидно, он не знал, что человек может потерять ориентацию в пространстве и не потерять ориентации в собственном внутреннем мире. Правда, до поры до времени…

Не помню точно, что именно на этой стадии «допроса» говорил Берия и как я формулировал свои ответы, но суть была все та же: меня обвиняли в государственной измене, а я решительно отрицал свою виновность в каких бы то ни было преступлениях.

Убедившись, что у меня «замедленная реакция» на примененные ко мне «возбудители», Берия поднялся с места и приказал мне лечь на пол. Уже плохо понимая, что со мной происходит, я опустился на пол. В этом выразилась двойственность в моем состоянии, о которой я уже упомянул: внутреннюю стойкость я сохранил, но в поведении появился автоматизм. Я лег на спину. «Не так!» – сказал нетерпеливо кандидат в члены Политбюро Л.П. Берия. Я лег ногами к письменному столу наркома. «Не так», – повторил Берия. Я лег головой к столу. Моя непонятливость раздражала, а может быть, и смутила Берию. Он приказал своим подручным меня перевернуть и вообще подготовить для следующего номера задуманной программы. Когда палачи (их уже было несколько) принялись за дело, Берия сказал: «Следов не оставляйте!» Если это был действительно приказ подручным, то можно высказать предположение, что у Берии были далеко идущие планы в отношении меня.

Довольно странный, согласитесь, отрывок. В самом деле, как же можно это совместить – «вдвоем обрабатывали мою голову, так боксеры работают с подвешенным кожаным мячом» и «Следов не оставляйте!»? Как мог чиновник-интеллигент видеть спокойно сидящего Берию, когда два чекиста-костолома били его по голове? Как понять «довольно долго», если три-четыре прицельных удара могут сделать человека инвалидом, а то и убить? Здесь, очевидно, автор судит по голливудским фильмам, где «удары следуют один за другим», а следов не остается и никто не падает. Представляете, что на самом деле станет с головой, если такой лось, как Кобулов, ударит по ней хотя бы два-три раза? И что станет с руками Кобулова, да и любого другого чекиста, если он примется лупить подследственных по голове кулаками ? Видимо, автор не знает, что это элементарно больно. Почему возникает необходимость сочинять подобные басни? Да потому, что подлинных историй, описывающих все эти ужасы, – нет ! Вот еще достаточно характерный пример, рисующий ад «сталинских застенков»:

Иванов-Разумник сообщает о варианте этого метода: поставив молодого Лордкипанидзе на колени, следователь измочился ему в лицо! И что же? Не взятый ничем другим, Лордкипанидзе был этим сломлен. Значит, и на гордых хорошо действует…

Возмутительно, не правда ли? Просто дикость. Так и хочется ненавидеть Родину. Ничего удивительного, для этого и написано, ибо Иванов-Разумник, на которого сплошь и рядом ссылаются сегодня либералы, – это гнусная вошь, предатель, лизавший сапоги немцам из СД и еще в 1941 году начавший строчить для них антисоветские, антирусские и антиеврейские статейки, свивший гнездовье на боли и страданиях вскормившей его Родины. Этот «интеллигент с тонкими пальцами» выполз на свет божий, едва немцы вошли в Ленинградскую область, и пока дети в Ленинграде умирали от голода, этот бегал от гестапо к СД, подлизываясь к новым хозяевам с такими вот рассказами.

Не было у НКВД никакой необходимости в пытках, избиениях, отрезаниях ушей, сажаниях на кол, сдираниях кожи и половых извращениях.

Все эти рассказы о том, как интеллигенты-чиновники терпели пытки, – это чушь. Только очень малая часть людей вообще может противостоять избиениям и пыткам. Только когда по особо важному делу следствие сталкивалось с незаурядной стойкостью подследственного, его исключительными моральными качествами, только тогда оно шло на избиения. Между тем людей, обладавших такими качествами, были единицы, в основном среди военных. Какая была необходимость пытать Бухарина, Зиновьева, Саркисова или Фельдмана, если они и без всякого давления, находясь на свободе, наперебой оговаривали друг друга?!

Не это ломало людей. Для нормального человека сам арест, заключение под стражу, прохождение карантина и помещение в камеру уже являлись сильнейшим фактором морального надлома. В СССР ужас при этом заключался еще и в том, что уже один факт ареста ставил человека за черту. Люди знали, что ни пресса, ни церковь, ни общественность, ни заграница, ни адвокаты и ни суды – ничто не поможет им, ничто их не спасет. Люди осознавали, что вся система направлена не на выяснение истины, а на изобличение их любой ценой. Естественно, что, оказавшись внутри этой машины, они не выдерживали и от безысходности давали необходимые показания.

Поэтому ужасы, описываемые сегодня, вроде прижигания кожи подследственных папиросами, помещения их в какую-то «световую комнату», делание «ласточки», стояние сутками на коленях, подсаживание к уголовникам, изнасилования и т. п., – с точки зрения следствия не имели никакого смысла .

Это не значит, что таких случаев не было – они были, но они были крайне редкими и являлись следствием индивидуальных отклонений в психике отдельных сотрудников НКВД. Вина же системы была в том, что она не только не карала подобных проявлений, но и, по существу, молчаливо поощряла их.

Ну вот, скажет читатель, и так и эдак у него выходит! А какой же из всего сказанного следует сделать вывод? А вывод-то в этой главе мы, пожалуй, делать не будем. Скажем только несколько слов напоследок.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.