Da capo[44]

Da capo[44]

В Сэтерской больнице обычно не делают большой шумихи вокруг Рождества и Нового года, и рубеж веков не является исключением. В предновогодние дни 2000 года Томас Квик, судя по записям в карточке, «напряжен и возбудим». Санитары пишут о «рыданиях и большом отчаянии». Квик страдает бессонницей по причине «высокого уровня страхов».

В марте в клинике проводится консилиум, однако знаменитый серийный убийца в таком плохом состоянии, что не может в нем участвовать. Между тем главврач Эрик Калль, как всегда, полон оптимизма и пишет, что «наблюдает у пациента положительные сдвиги. Он, во-первых, делает успехи в психотерапевтическом процессе, во-вторых, стал более интегрированной личностью».

Биргитта Столе заходит еще дальше, описывая в журнале положительные эффекты длительного психотерапевтического лечения. Как обычно, она начинает свою запись с того, что кратко излагает успехи в психотерапии, чтобы затем перейти к отчету о состоянии следствия по последним убийствам и к тому, как они связаны с травматическими переживаниями детства Квика:

«Продолжение нашей психотерапевтической работы привело к расширению и углублению взгляда на вещи — пониманию содержания различных убийств, а также того, как ранние жизненные переживания рассказывались/воплощались в убийствах.

Поздней осенью отчетливее стала интеграция, которая означает, что ситуации как в далеком, так и в менее отдаленном прошлом стали более связными. Важным направлением работы являлась дифференциация различных убийств. Это стало очевидно в той разнице, которая присутствует между содержанием и значением убийства мальчиков и убийства женщин».

Полные энтузиазма оценки главврача Эрика Калля и Биргитты Столе резко контрастируют с теми заметками, которые делают санитары в тот же период:

«Томасу особенно тяжело, в последнее время он много размышляет над экзистенциальными вопросами. 6.04 он узнал, что сообщение о предъявлении ему обвинения придет в течение двух недель, это означает дополнительную нагрузку на него и повышение уровня страхов. Он принимал особенно много бензодиазепинов, чтобы справиться со страхами и быть в состоянии спать. В ночь на 8.04 он спал только два часа. Ночью случались приступы отчаяния, крики и рыдания, хотя именно тогда ему экстренно давались дополнительные дозы лекарств».

В последующие недели описываются ужасные сцены с бессонными ночами, когда Квик беспрестанно кричит, мучается страхами, а его альтернативные личности по очереди являются в отделение — и ему дают очередную дозу препарата.

30 июня Биргитта Столе снова с триумфом делает запись в карточке, на этот раз о том, что Томасу Квику на предыдущей неделе удалось добиться осуждения за убийство Грю Сторвик и Трине Йенсен:

«Сеансы продолжаются 3 р. в неделю. Продолжается конструктивное развитие психотерапевтической работы. Процесс в Стокгольме 18–30 мая.

Процесс касался обвинения в убийствах двух девушек, произошедших в 1981 и 1985 годах. Во время этого процесса положительная динамика выражается в том, что Томас в состоянии пройти все судебное разбирательство куда более собранно, чем ранее».

Биргитта Столе констатирует, что на этот раз Томасу Квику понадобился «относительно короткий период восстановления после суда» и что терапия «сделала большой шаг вперед».

Еще до прихода решения суда Сеппо Пенттинен и Кристер ван дер Кваст приехали в Сэтер, чтобы взяться за очередное расследование.

Через восемь лет после того, как Томас Квик взял на себя ответственность за убийство Юхана Асплунда, настал наконец момент пересечь финишную линию.

Бесконечные неудачи Квика при попытке показать место, где он спрятал тело Юхана, приводили к тому, что ван дер Кваст после каждого нового захода вынужден был констатировать — материалов для обвинения недостаточно. Но теперь следствие будет доведено до логического конца — Квика обвинят и осудят.

26 ноября Биргитта Столе описывает, что происходит с Квиком во время выездов на место, и останавливается на механизмах поведения серийного убийцы:

«Эти выезды привели к активному и очень конструктивному глубинному терапевтическому процессу. Прежние защитные механизмы были проговорены, их стало возможно увидеть и понять более целостно».

Она продолжает:

«Эта внутренняя работа дает прочный и глубокий контакт с реальностью — как с собственной ранимостью в ранние годы, так и с незащищенностью жертв».

В том, что Томас Квик, несмотря на этот «прочный и глубокий контакт с реальностью», в чисто человеческом плане стремительно сползает в пропасть, вряд ли можно усомниться. 12 декабря санитар записывает в журнал:

«Томас выходит из своей комнаты около 2.30, безудержно рыдает, пребывает в полном отчаянии. Он остается в комнате дневного пребывания примерно до 4.00 вместе с персоналом. Томас ходит туда-сюда по комнате, он взбудоражен, трясется всем телом. Время от времени хватается руками за голову и повторяет, что „не выдержит этого давления“».

Персонал разрешает кризис при помощи ксанора и панакода, но несколько часов спустя все опять плохо:

«Утром Томас переживает бездонное отчаяние. Плачет безудержно. Даем ему посидеть вместе с персоналом. Успокоительная беседа плюс экстренный прием лекарств. Беседа по телефону с Биргиттой Столе. „Бездонное отчаяние идет параллельно с острым страхом“».

Чуть позднее в тот же день Томас Квик «застревает» в дверях курилки в судорожном состоянии и не может пошевелиться. Персонал решает проблему, дав ему еще дозу ксанора и панакода.

«Следует учесть еще и то, что сегодня, 14 декабря, по телевизору будут показывать документальный фильм о так называемом „деле Юхана“. Это, разумеется, большое испытание для Томаса», — отмечает медбрат.

Во время обхода доктору Каллю сообщают, что Квик не спал трое суток, — и он назначает лошадиную дозу лекарства, 50 мг стесолида. Это срабатывает, и Квику удается поспать 4–5 часов: с его слов, он доволен тем, что эффект стесолида еще ощущается, когда он просыпается, так что он «был в состоянии встать с постели, несмотря на сильное чувство отчаяния».

В последующие дни состояние Квика все ухудшается, он постоянно говорит о самоубийстве. Персонал записывает в карточку, что у него «высокий уровень страха, который он пытается снять за счет приема экстренной дозы лекарств». Назначенные дозы препаратов неоднократно превышаются. Полицейские допросы перед судом по делу Юхана Асплунда, по отзывам персонала, «оказались суровее, чем ожидалось», и Томас Квик снова ведет разговоры о самоубийстве. В последующие дни отмечается, что он чувствует себя «исключительно плохо», у него «высокий уровень страхов», он «бледный, осунувшийся, трясущийся».

Пару дней спустя, 16 февраля 2001 года, Биргитта Столе снова подводит итог сложившейся ситуации:

«Психотерапевтический „прорыв“ после перерыва, вызванного рождественскими каникулами. Это принесло укрепление эмоционального углубленного контакта, а также повышение способности видеть и осознавать как ранние переживания, так и то, как эти переживания в раннем возрасте выражались и воплощались, среди прочего, в убийствах мальчиков».

В то время как строились планы обвинения в трех убийствах — Юхана Асплунда, Улле Хёгбума и Марианн Ругаас Кнутсен, — в другом конце здания больницы сидел человек и просматривал карточки и лист приема лекарств Томаса Квика. Это был прежний главврач больницы Йоран Чельберг, который, проработав несколько лет в других проектах, вернулся на пост главврача. Он был потрясен, обнаружив, что употребление Квиком наркотических препаратов значительно превосходит рекомендованные дозы. По его мнению, здесь уже речь шла об употреблении наркотиков для достижения «кайфа», и это продолжалось относительно долгое время. В конечном итоге лично Чельберг нес ответственность за этот явный случай неадекватного лечения.

В беседе с Чельбергом 25 апреля 2001 года Томас Квик отрицал, что имеет место обычное наркопотребление, и очень встревожился, когда Йоран Чельберг сообщил ему о своем решении: прием бензодиазепинов будет постепенно уменьшен и со временем исключен совсем. Мне Квик рассказывает, что он пришел в ужас при мысли о надвигающемся суде по делу об убийстве Юхана, который, как назло, должен был начаться через две недели.

Решение Йорана Чельберга немедленно сказалось на ходе следствия. В карточке сохранилась интересная отметка медсестры от 5 мая, показывающая абстинентные муки Квика. Здесь мы видим также, как он сидит и читает материалы следствия, чтобы выдать на надвигающемся судебном процессе связный рассказ.

«[Томас Квик] Сегодня ночью вообще не спал. Сидит и пытается „работать“ перед будущим судом. У него есть материалы следствия, которые ему надо прочесть, но по причине плохого самочувствия — абстиненция в сочетании со страхами — он не в состоянии этого сделать. Просит меня связаться с доктором Каллем или дежурным врачом, чтобы ему назначили однократный прием одной таблетки ксанора или двух растворимых таблеток панакода».

Однако распоряжение Йорана Чельберга соблюдается неукоснительно, и Квику не дают никаких дополнительных таблеток — ни в тот вечер, ни на следующий день. Однако доктор Калль понимает, что его пациент не выдержит процесс, если не пойти на временный отказ от запланированного снижения доз лекарств. Он пишет:

«Для проведения суда необходимо однократно назначать экстренный прием лекарств по следующим показаниям:

— при остром страхе, который настолько влияет на пациента, что все осуществление судебного процесса оказывается под вопросом, — 1 таблетка ксанора 1 мг при необходимости;

— при острых спазматических головных болях, которые настолько влияют на пациента, что все осуществление судебного процесса оказывается под вопросом, — 2 таблетки тире-окомба при необходимости.

Если состояние пациента таково, что оральный прием препаратов не может иметь место, ставить клизму стесолида 5 мг/мл 2 мл при необходимости».

Процесс по делу об убийстве Юхана Асплунда начался в Стокгольме 14 мая 2001 года. Поскольку Клаэс Боргстрём занял должность омбудсмена по вопросам равноправия в Швеции, Томасу Квику был назначен новый адвокат, Стен-Оке Ларссон из Векшё. В остальном на суде его окружали все те же: Сеппо Пенттинен, Кристер ван дер Кваст, Свен-Оке Кристианссон и Биргитта Столе.

В первый день Квик подробно, в мельчайших деталях, рассказал, как похитил Юхана двадцатью годами ранее: как он заманил Юхана в свою машину, сказав, что переехал кошку, как он ударил его головой о приборную доску, от чего мальчик потерял сознание, как отвез его к горе Норра Стадсбергет и там изнасиловал его. Затем как он отвез Юхана в местность в районе Овике, где задушил его, раздел и затем расчленил тело при помощи пилы и ножа. И в заключение — как он закопал части тела в разных местах центральной Швеции.

Свен-Оке Кристианссон еще раз рассказал о своем собственноручно сконструированном тесте на память, призванном показать, что Квик не просто вычитал факты в газетах. Биргитта Столе, как обычно, рассказала об ужасном детстве Томаса Квика и о том, как воплощение воспоминаний о нем превратило его в серийного убийцу, кроме того, она снова под присягой поклялась, что не присутствовала на полицейских допросах и что полиции не становилось известно то, что ее пациент говорил на сеансах психотерапии. Сеппо Пенттинен также свидетельствовал о «четком разграничении» следствия и психотерапии и к тому же заявил, что Квик, хотя и менял свои показания за восемь лет следствия, однако имел «четкие воспоминания» по поводу центральных моментов и «придерживался одних и тех же сведений».

Йон Шёберг поведал суду о своей потрясающей служебной собаке Зампо и о том, как она отметила множество мест, где Квик, по его утверждениям, закопал части тела Юхана. А на случай, если бы суд тем не менее задался вопросом, почему никакие части трупа не были найдены, на это дал ответ в своих свидетельских показаниях геолог Чель Перссон, который рассказал, что проделал измерения уровня фосфатов в земле и обнаружил, что «какая-то форма органических материалов подверглась гниению» в указанном месте захоронения в районе Овике. В остальном Кристианссон мог внести свой вклад психологической моделью объяснения той же загадки: у серийного убийцы наличествует и потребность рассказать о своих деяниях, и сохранить части тел жертв. Эти двойные потребности ведут к конфликту в душе преступника.

В своем решении от 21 июня 2001 года суд первой инстанции начинает с очень осторожных формулировок: «Квик признался во вмененном ему преступлении. Однако для того, чтобы признание легло в основу обвинительного приговора, требуется подтверждение материалами следствия».

Поначалу суд констатирует отсутствие доказательств, привязывающих Квика к Сундсваллю на момент совершения убийства, а также данных следствия, устанавливающих, что именно произошло с Юханом Асплундом.

Затем отмечается, что прошло двадцать лет и что сам по себе этот факт создает проблемы. Суд констатирует также, что сведения Квика о том, будто он одолжил машину у своего гомосексуального партнера Турда Юнгстрёма, не подтверждаются материалами следствия, но потом понеслось: «Однако суд считает: с учетом того, что выяснилось во время предыдущих судебных разбирательств, а именно, что Квик проезжал большие расстояния на автомобиле, этот вопрос не имеет решающего значения».

Далее отмечается, насколько наблюдения Томаса Квика по поводу квартала Бусведьян совпадают с реальностью в то утро, и далее принимаются разъяснения Кристианссона, Столе и Перссона по поводу исчезнувших частей тела, а также капризной, но местами потрясающе точной памяти Квика на детали.

За этим следует единственное обоснованное рассуждение, а именно, что Квик мог описать две особенности на теле Юхана Асплунда, которые ранее не были известны даже следователям, — маленькое родимое пятнышко на спине и грыжа яичка, — и что это подтверждает правдивость его рассказа.

Когда я просматриваю допросы Квика о Юхане Асплунде, охватывающие сотни страниц, меня охватывает острое чувство дежавю.

Первый случай, когда Квик вообще говорит что-либо по поводу особенностей тела Юхана, имеет место во время следственного эксперимента на месте находки тела Зельмановица 21 августа 1994 года, когда он сообщает, что у Юхана был шрам. Пенттинен возвращается к этой зацепке в официальном допросе девять дней спустя, когда Квик уточняет, что речь идет об операционном шве на животе. «Сантиметров пять в длину».

Сеппо Пенттинен спрашивает, есть ли другие особенности на теле. Квик дважды отвечает «нет», но когда Пенттинен не сдается, Квик произносит:

— Э-э-э… яички…

— И что? Что в них такого особенного?

— Мне кажется, что они такие поджатые… э-э-э…

— То есть мошонка поджалась?

— Да, точно.

Сеппо не оставляет тему и в конце концов спрашивает, «есть ли разница между яичками».

— Да, может быть, но тут я… э-э-э… менее уверен… э-э-э… такое чувство, как будто… ну, как будто одно… по крайней мере одно яичко… подтянуто.

Тут Сеппо спрашивает, может ли быть, что в мошонке только одно яичко, и Квик отвечает, что это возможно.

— То есть одно выступает больше, чем другое? — уточняет Пенттинен.

— Да, вот именно, — отвечает Квик.

Два месяца спустя Пенттинен возвращается к теме.

Квику «трудно в деталях рассказать, в чем состоит особенность мошонки», но что-то связанное с яичками заставляет его говорить об «асимметричности» тела Юхана. Квик делает также зарисовку шрама на передней части тела Юхана, поместив его в районе яичек и описав как воспаленный и красный.

Два дня спустя следователь приходит домой к Анне-Кларе Асплунд и спрашивает о наличии у Юхана особенностей на теле, о которых она ранее не сообщала. Он уносит с собой ее рисунок родимого пятна, представляющего скорее едва заметную тень — в нижней части спины.

14 декабря Пенттинен проводит очередной допрос с Квиком. Следователь говорит теперь о «кожном заболевании», а не о шраме, и поясняет, что хочет обсудить его расположение. Квик не совсем успевает за ним, говорит, что дал «почти точное описание в прошлый раз». После нескольких вопросов Пенттинену надоедает, и он берет быка за рога:

— Существует ли вероятность, что это расположено на другой стороне тела? Ты сказал, что это на определенной стороне тела от некоей центральной линии, которую ты провел.

— Хм, — отвечает Квик.

— Существует ли возможность, что это находится на другой стороне тела?

— Думаю, надо всегда принимать во внимание, что все может быть как в зеркале — в зеркальном отражении.

— А почему это так? — спрашивает Пенттинен.

— Потому что я идентифицирую себя с жертвами, я сам являюсь жертвой и рассматриваю жертву, так сказать, с ее позиции.

Квик и Пенттинен рассуждают по поводу этого интересного психологического механизма, и Пенттинен возвращается к кожному заболеванию, которое теперь, по крайней мере, расположено на правильной стороне тела.

— Попробуй еще раз описать, как это выглядит. Если ты закроешь глаза и попытаешься представить, как ты видишь это кожное заболевание.

Но Квик ничего не может себе представить. Во всяком случае, на этот раз.

Когда следователи проверяют карточку Юхана Асплунда, они обнаруживают, что у него была паховая грыжа. Его мать заверяет, что грыжа полностью зажила и на момент исчезновения Юхана совершенно не была заметна, но это уже не имеет значения.

В допросе от 3 июня эта новость уже каким-то образом достигла ушей Томаса Квика. После долгого описания того, как Квик похитил и расчленил Юхана, Пенттинен заводит разговор о «физических особенностях».

— Как мне кажется на сегодня, у него была своеобразная грыжа мошонки, — практически сразу выпаливает Квик.

Чуть позднее Пенттинен спрашивает Квика про кожное заболевание, и Квик указывает на свою спину.

— Ты показываешь на самом себе, и ты указываешь на правой стороне сзади, на уровне поясницы, — с готовностью подсказывает Пенттинен.

И тем самым дело сделано: в точности как с удавкой в Осло, следователь путем огромного труда — в двух данных случаях на это потребовалось по четыре года — добрался до неопровержимого доказательства, которое можно представить суду.

О том, что Квик поначалу описывал обе особенности совершенно иначе, суду, разумеется, не сообщается.

У Стюре Бергваля есть алиби на тот день, когда пропал Юхан. Во-первых, именно 7 ноября 1980 года его мать вернулась домой после долгого пребывания в больнице — это подтверждает и его ежедневник тех времен, и ее медицинская карточка. Кроме того, именно в тот день он приходил за рецептом на месячную порцию сабрила.

Тогда как он мог дать те сведения, которые, несмотря ни на что, оказались верными?

В разговоре со мной Стюре рассказывает, что помнит очень ранний выпуск программы «Разыскиваются» о Юхане Асплунде. Затем он взял в библиотеке альманах за 1980 год, в котором содержалось немало деталей. Чтобы находить дорогу к разным местам в Сундсвалле, он вырвал страницы с картами в телефонном каталоге в будке телефона-автомата во время поездки в увольнительную в Стокгольм. Кроме того, в его распоряжении были все газеты, которые писали об этом деле после того, как он в 1993 году признался в убийстве. Ближе к суду он смог также ознакомиться с материалами следствия.

Кроме того, в 2000 году у него была книга Йорана Эльвина «Дело Юхана» от 1986 года. Она помогла ему отшлифовать последние детали. Стюре находит свои записки: среди прочего он скопировал одежду, что была на Юхане в день исчезновения, — сведения, которыми ранее не располагал и которые включил в свой рассказ перед судом.

Кто одолжил ему эту книгу?

Губб Ян Стигссон.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.