Горбачев и Ельцин

История падения СССР – это еще и история противостояния двух личностей, двух политиков. Михаила Сергеевича Горбачева и Бориса Николаевича Ельцина.

Борис Ельцин. Из Википедии

Бори?с Никола?евич Е?льцин (1 февраля 1931, село Бутка, Буткинский район, Уральская область, РСФСР, СССР – 23 апреля 2007, Москва, Россия) – советский и российский партийный, государственный и политический деятель. Первый президент Российской Федерации (1991–1999)[4]; в ноябре 1991 – июне 1992 года одновременно возглавлял «правительство реформаторов»[5][6]. С марта по май 1992 года исполнял обязанности министра обороны Российской Федерации.

Депутат Совета Союза Верховного Совета СССР 10-го и 11-го созывов (1979–1989); член Президиума Верховного Совета СССР (1984–1988). Народный депутат СССР и член Совета Национальностей Верховного Совета СССР (1989–1990). Народный депутат РСФСР и председатель Верховного Совета РСФСР (1990–1991).

Член КПСС (1961–1990), член ЦК КПСС (1981–1990); в партии занимал посты первого секретаря Свердловского обкома КПСС (1976–1985), секретаря ЦК КПСС (1985–1986) и первого секретаря Московского горкома КПСС (1985–1987).

Вошёл в историю как первый всенародно избранный глава России, радикальный реформатор общественно-политического и экономического устройства России.

Родился 1 февраля 1931 года в селе Бутка Уральской области (ныне в Талицком районе Свердловской области) в семье раскулаченных крестьян. Так пишет сам Ельцин в мемуарах. Право называться родиной Ельцина, однако, оспаривает соседнее село Басмановское. Как пишет биограф первого президента Борис Минаев, Ельцины действительно жили в селе Басманово, «но „роддом“, то есть деревенская больница, находился именно в Бутке», и именно там и появился на свет Борис Ельцин. Позже Ельцин вспоминал:

…Семья Ельциных, как написано в характеристике, которую прислал чекистам в Казань наш сельсовет, арендовала землю в количестве пяти гектаров. «До революции хозяйство отца его было кулацкое, имел водяную мельницу и ветряную, имел молотильную машину, имел постоянных батраков, посева имел до 12 га, имел жатку-самовязку, имел лошадей до пяти штук, коров до четырёх штук…» Имел, имел, имел… Тем и был виноват – много работал, много брал на себя. А советская власть любила скромных, незаметных, невысовывающихся. Сильных, умных, ярких людей она не любила и не щадила.

В тридцатом году семью «выселили». Деда лишили гражданских прав. Обложили индивидуальным сельхозналогом. Словом, приставили штык к горлу, как умели это делать. И дед «ушёл в бега»…

Мать Бориса Ельцина – Клавдия Васильевна (дев. Старыгина, 1908–1993), из крестьян, портниха.

Отец Бориса Ельцина – Николай Игнатьевич Ельцин (27 июня 1906 – 30 мая 1977), строитель, репрессирован. Отбывал наказание на строительстве Волго-Донского канала.

Пока Николай Игнатьевич отбывал наказание на строительстве Волго-Донского канала, семью Ельциных – его жену Клавдию Васильевну и сына Бориса, выселенных из барака, приютила жена отбывавшего вместе с ним заключение врача из Казани Василия Петровича Петрова Елизавета Ивановна Петрова. К. В. Ельцина прописалась в доме № 32 на улице Шестой Союзной (в 1956 году дом перенесён на улицу Карагандинскую, в 1999 году его посетила супруга Б. Н. Ельцина Н. И. Ельцина).

В октябре 1936 года Н. И. Ельцин был досрочно освобождён за примерное поведение, после чего поселился в том же доме в Казани. Здесь же в 1937 году у Николая и Клавдии Ельциных родился второй сын – Михаил, крёстной которого стала дочь Василия и Елизаветы Петровых Нина.

В 1937 году Ельцины вернулись на Урал, где Н. И. Ельцин работал мастером на стройке химкомбината в Березниках, а через несколько лет стал начальником строительного подразделения при заводе.

Детство Ельцин провёл в городе Березники Пермской области, там же окончил школу (совр. школа № 1 имени А. С. Пушкина). Согласно официальной биографии Ельцина и данным СМИ, успевал в учёбе, был старостой класса, однако имел нарекания по поведению, был драчлив. Однако в статье Ю. Борисёнка и В. Эрлихмана утверждается, что Ельцин «не блистал хорошими оценками». После окончания седьмого класса Ельцин выступил против классной руководительницы, которая била детей и заставляла их работать у себя дома. За это был исключён из школы с «волчьим билетом», но, обратившись в горком партии, сумел добиться возможности продолжить учёбу в другой школе.

Согласно собственноручно заполненной автобиографии в 1949 году поступил в Уральский политехнический институт им. С. М. Кирова на строительный факультет, в 1955 году окончил его с квалификацией «инженер-строитель» по специальности «Промышленное и гражданское строительство». Тема дипломной работы: «Телевизионная башня». В студенческие годы серьёзно занимался волейболом, выступал за сборную команду города, стал мастером спорта. В своей автобиографии 8 апреля 1955 года Ельцин сообщает, что в 1952 году «из-за болезни пропустил год учебы».

Профессиональная и партийная деятельность

В 1955 году направлен по распределению в трест «Уралтяжтрубстрой», где за год освоил несколько строительных специальностей, затем работал на строительстве разных объектов мастером, начальником участка. В 1957 году становится прорабом строительного управления треста. В 1961 году вступил в КПСС. В 1963 году назначен главным инженером Свердловского домостроительного комбината. С 1966 года – директор Свердловского ДСК.

В 1963 на XXIV конференции партийной организации Кировского района города Свердловска единогласно избран делегатом на городскую конференцию КПСС. На XXV районной конференции избран членом Кировского райкома КПСС и делегатом на Свердловскую областную конференцию КПСС.

В 1968 году переведён на партийную работу в Свердловский обком КПСС, где возглавил отдел строительства. В 1975 году избран секретарём Свердловского обкома КПСС, ответственным за промышленное развитие области. Предшественник Б. Ельцина на посту секретаря Свердловского обкома КПСС Я. П. Рябов рассказывал в интервью:

Так получилось, что несколько моих друзей учились вместе с Ельциным. Я решил спросить их мнение о нём. Они говорили, что он властолюбив, амбициозен, что ради карьеры готов переступить даже через родную мать. «А если ему дать задание?» – спрашиваю. Они говорят: «Любое задание начальства он разобьётся в лепёшку, но выполнит». – Я. П. Рябов

В 1976 году по рекомендации Политбюро ЦК КПСС избран первым секретарём Свердловского обкома КПСС (фактическим руководителем Свердловской области), занимал эту должность до 1985 года. По распоряжению Ельцина в Свердловске было построено двадцатитрёхэтажное, самое высокое в городе здание обкома КПСС, получившее в городе прозвища «Белый Дом», «Зуб мудрости» и «Член партии». Организовал строительство автодороги, соединяющей Свердловск с севером области, а также переселение жителей из бараков в новые дома. Организовал исполнение решения Политбюро о сносе дома Ипатьевых (место расстрела царской семьи в 1918 году), которое не было выполнено его предшественником Я. П. Рябовым, добился принятия решения Политбюро о строительстве метрополитена в Свердловске. Заметно улучшил снабжение Свердловской области продуктами питания, интенсифицировал строительство птицефабрик и ферм. Во время руководства Ельцина областью были упразднены талоны на молоко. В 1980 году активно поддержал инициативу по созданию МЖК и строительство экспериментальных посёлков в сёлах Балтым и Патруши. Предметом гордости стал Балтымский культурно-спортивный комплекс, здание которого было признано как «не имеющее аналогов в практике строительства». Находясь на партийной работе в Свердловске, Борис Ельцин получил воинское звание полковник.

В Верховном Совете СССР

В 1978–1989 – депутат Верховного Совета СССР (член Совета Союза). С 1984 по 1988 – член Президиума ВС СССР. Кроме того, в 1981 году на XXVI съезде КПСС был избран членом ЦК КПСС и входил в него до выхода из партии в 1990 году.

В 1985 году, после избрания М. С. Горбачёва Генеральным секретарём ЦК КПСС, был переведён на работу в Москву (по рекомендации Е. К. Лигачёва), в апреле возглавил отдел строительства ЦК КПСС, а в июне 1985 года избран секретарём ЦК КПСС по вопросам строительства.

Как и Горбачев, Борис Николаевич Ельцин происходил из села, но в отличие от средних по состоятельности предков Горбачева, обычных украинских крестьян, середняков – предки Ельцина относились к наиболее состоятельной прослойке дореволюционного крестьянства. Если бы не революция – то именно Ельцины стали бы новыми хозяевами российской деревне, придя на смену дворянам.

Были ли Ельцины кулаками? Напомню, что кулаки, это те, кто занимается на деревне мелким ростовщичеством, а иногда и не мелким, они же скупают сельхозпродукцию и перепродают ее скупщикам в городе. Почти наверняка – нет. Ельцины были как раз теми крестьянами, на которых делал ставку Столыпин. Как и предки Горбачева – отец Ельцина был репрессирован, но если Горбачевы получили свое явно «за язык», то Ельцин – за происхождение. Судя по тому, что отец Ельцина был досрочно освобожден за примерное поведение – особой ненависти к советской власти он не испытывал. Но и принять ее правила игры просто не мог по натуре своей. Как и сам Борис Николаевич Ельцин. Уже в детстве в нем жило то, что в СССР нечасто встретишь – человеческое достоинство. Причем не городское – а именно крестьянское достоинство, достоинство человека, который ощущает себя на своей земле и со своей правдой. Это свое ощущение – Ельцин не боялся отстаивать ни в драках, ни в горкоме партии.

Одновременно с этим, в Ельцине изначально было заложено все то хорошее, что позволило и его отцу и дедам стать не последними людьми на селе – хозяйственность, практичность, напористость. Как про него сказали в самом начале карьеры – любое задание начальства разобьется в лепешку, но выполнит. Кстати, на союзном уровне Ельцина впервые заметили, когда он построил хрущевку за неделю (!!!) что не удавалось сделать никому в Союзе. Понятно, что в этом «стахановском подвиге» было не все чисто – но хрущевку то построил. Горбачев никогда и ничем не выделялся, кроме хорошего знания цитат Ленина и способностью хорошо принять отдыхающих в его крае партийных боссов с Москвы.

Для советской власти Ельцин был смертельно опасен – но система его либо не распознавала как угрозу, либо не могла ничего с ним поделать. Ельцин не принимал коллективизм на генетическом уровне – но без лидеров подобных Ельцину страну невозможно было двигать вперед. СССР стремительно становился промышленно развитой, городской страной – и такие как Ельцин были нужны. Кто-то должен был выполнять задания начальства.

Ельцин выдвигался на направлении строительства. Свердловская область была одним из индустриальных гигантов, объем ее промышленной продукции соответствовал объемам какой-нибудь небольшой страны. Строить приходилось много, и Ельцин строил – сам при необходимости выезжая на участки, справляясь с самыми разными людьми, в том числе и с зэками.

При Брежневе избран секретарем Свердловского обкома партии. Причина видимо та же – любое задание начальства разобьется в лепешку, но выполнит.

На своем посту запомнился тем, что старался любой ценой направлять средства на строительство жилья, на то чтобы ликвидировать деревяшки, бараки. В области много строили, здание обкома партии характерно, скорее, для небольшой союзной республики.

Так, он и доработал до 1985 года, когда в полный рост встал вопрос кадрового обновления в самой Москве.

Почему Ельцин? Почему не кто-то из его соседей? Да потому что Свердловская область – одна из наиболее развитых в стране. Ельцин явно был не из отстающих, как и его область. Кого вытаскивать наверх, если не его?

М.С. Горбачев. «Остаюсь оптимистом»

В декабре 1985 года первым секретарем Московского горкома КПСС был избран Б.Н. Ельцин. А в 1987 году началось так называемое «дело Ельцина». Оно как бы исподволь назревало, и это было результатом его стиля работы, в том числе и решения кадровых вопросов.

«Хлеб» Борису Ельцину попался трудный, ибо Москва – это концентрация не только московской бюрократии, но и республиканской, и союзной. И надо было обладать и политической зрелостью, и волевыми качествами для того, чтобы тут вести перестройку.

Я надеялся, что Москва будет по плечу Ельцину. И вначале он отдавал всего себя работе в столице. Я, как правило, был на его стороне, даже тогда, когда уже начала поступать информация, которая свидетельствовала о «перегибах» Ельцина.

Две черты в его работе преобладали: это приверженность административным методам вопреки демократической сути перестройки и, конечно, популизм. Последний был просто его и нашей бедой. Но благодаря именно этому популизму москвичи были готовы на руках носить Ельцина. Вот такое наше общество, если спроецировать его на то, что происходило в столице.

А еще Ельцина мучило, что он – руководитель московской, самой крупной парторганизации в КПСС – не является членом Политбюро. Это задевало его самолюбие и тщеславие. Но сам его образ действий в Москве как раз и был помехой для повышения его статуса. У него не хватало выдержки.

Еще летом, когда я находился в Крыму, в отпуске, Ельцин прислал мне письмо: высказал большое недовольство Секретариатом ЦК и лично Лигачевым, мол, тот обращается с ним, как с мальчишкой.

Должен, впрочем, сказать, что здесь нашла коса на камень. Егор Кузьмич – тоже «не подарок». Может быть, это как раз подходящий момент для того, чтобы сказать о моем отношении к Егору Кузьмичу. Он весьма деятельный человек. Обладал качествами публичного политика. Предан социализму, как он его понимал. Человек культуры. На меня производило впечатление его отношение к семье и особенно к своей супруге Зинаиде Ивановне. Она дочь одного из сорока расстрелянных в годы репрессий комкоров (командиров корпуса). Для другого это могло быть поводом к разрыву отношений. Они были молодыми, студентами, когда познакомились. И он не покинул ее, а, наоборот, поддержал в это трудное время. Я думаю, он был настоящим однолюбом. Это говорит о многом.

Человек открытый, прямой. Но, наверное, тоже привык к власти и был весьма авторитарен. Может быть, это стало результатом того, что он восемнадцать лет до вхождения в Политбюро проработал первым секретарем Томского обкома партии, а до этого – в аппарате ЦК КПСС. В общем, это тот «норовистый конь», которого приходилось сдерживать.

Он нередко действовал «за спиной», вопреки моей позиции. Ему казалось, что он недооценен с моей стороны. Но он ошибался. Уважал и уважаю до сих пор.

Так вот, в письме Ельцина были резкие слова в адрес Политбюро. Он просил меня принять его после возвращения из отпуска. Хотел все обсудить. Я ответил ему, что мы обязательно встретимся, пусть он потерпит, поскольку я был занят подготовкой к 70-летию Октября, своим выступлением на торжественном заседании и т. д.

Однако Ельцин не выдержал и 21 октября на пленуме ЦК, где рассматривался доклад к 70-летию Октября, устроил скандал.

Пленум ЦК согласился с докладом, были высказаны некоторые пожелания. И все шло к завершению его работы. Лигачев, который вел пленум, поставил вопрос о закрытии прений. Осталось только проголосовать. В это время я увидел в зале поднятую руку Ельцина. Обратил внимание Лигачева, и тот предоставил ему слово.

Ельцин сказал, что он участвовал в обсуждении доклада на Политбюро, что его замечания учтены, и он поддерживает доклад. Но он взял слово не для этого, а для того, чтобы высказать свои суждения относительно положения дел в руководстве партии. (Нашел время!)

Всех удивило, что он подозревает руководство партии в раскручивании исподволь нового культа личности, имея в виду генсека, то есть меня.

Вообще странным было его выступление: он заявил, что у него не получается работа в Политбюро, поскольку он не встречает поддержки, особенно со стороны Лигачева. В связи с этим попросил освободить его от обязанностей кандидата в члены Политбюро и первого секретаря МГК. Ультимативный, вызывающий тон выступления Ельцина спровоцировал острую реакцию. Но не ту, на которую он рассчитывал. С ходу развернулась дискуссия, остановить ее уже было невозможно, да и было бы непонятно, почему ее остановили. Чаще всего в выступлениях звучали оценки: «ущемленное самолюбие», «избыточная амбициозность» и т. д. и т. п.

В прениях выступили 24 человека. Раздавались требования исключить Ельцина из состава ЦК.

Я наблюдал за Ельциным из президиума заседания и старался понять, что происходит у него в душе. На лице можно было прочесть странную смесь: ожесточение, неуверенность, сожаление – все то, что свойственно неуравновешенным натурам. Выступавшие, в том числе и те, кто еще вчера заискивал перед ним, как говорится, били крепко и больно – у нас ведь это умеют. Обстановка накалялась. Тогда я сказал:

– Давайте послушаем самого Ельцина. Пусть он выскажет свое отношение к выступлениям членов ЦК.

Из зала послышались голоса:

– Не надо, все ясно.

Но я настоял на том, чтобы дать слово Ельцину, и аргументировал это тем, что раз мы уж развертываем демократизацию партии, то начинать должны с ЦК.

Ельцин вышел на трибуну, стал что-то говорить не очень связно, но свою неправоту признал. Я, как говорится, бросил ему «спасательный круг» – предложил снять заявление об отставке. Но он, страшно нервничая, все же произнес:

– Нет, я все же прошу меня освободить.

Пленум дал оценку выступлению Ельцина и поручил Политбюро вместе с Московским горкомом решить вопрос о первом секретаре МГК.

3 ноября 1987 года, как ни в чем не бывало, Ельцин прислал мне короткое письмо, в котором просил дать ему возможность продолжить работу. Кстати, и 7 ноября он присутствовал на параде, вместе с другими членами руководства стоял на Мавзолее и вел себя так, как будто ничего не случилось.

А 9 ноября мне вдруг доложили: в Московском горкоме – ЧП. В комнате отдыха обнаружили окровавленного Ельцина. Сейчас там бригада врачей во главе с академиком Чазовым. Оказалось, Ельцин канцелярскими ножницами симулировал покушение на самоубийство. Мнение врачей: никакой опасности для жизни нет, ранение поверхностное. Но Ельцина госпитализировали.

Мне пришлось срочно собирать членов Политбюро. Договорились действовать, как условились на пленуме. Через какое-то время я позвонил Ельцину по телефону, сказал, что знаю, что произошло. Пленум Московского горкома партии проведем, когда он поправится. Провели его 12 ноября.

В эти дни в разговоре со мной Ельцин просил отпустить его на пенсию. В конце концов, было принято решение оставить его в членах ЦК. И назначили первым заместителем председателя Госстроя СССР в ранге министра.

Вот версия того же события от Н.И. Рыжкова «Главный свидетель»

В октябре 1987 года состоялся очередной пленум ЦК КПСС. Проходил он в Кремле, в специально выстроенном для таких мероприятий зале. Сейчас он называется Мраморным залом Кремля, здесь оглашаются ежегодные Послания Президента страны Федеральному Собранию РФ.

Пленум был рядовым, проводили его в соответствии с нормами устава партии, и каких-либо отклонений от традиционного хода заседания не ожидалось. Как всегда, открывая его, Генеральный секретарь ЦК КПСС М. Горбачев предложил для обсуждения повестку дня. Учитывая, что членов ЦК заранее информировали о ней, это было сугубо ритуальное действие. Когда же Горбачев – также по заведенной схеме – спросил, кто против или воздержался, с первого ряда (члены Политбюро на пленумах сидели за столом президиума, а кандидаты в члены Политбюро и секретари ЦК – в первом ряду зала) поднялся Б. Ельцин и предложил рассмотреть заявление о выводе его из кандидатов в члены Политбюро, коим он был.

Для всех членов ЦК, даже входивших в Политбюро, это было полной неожиданностью. Естественно, мы тут же спросили Горбачева, о чем идет речь. Из его невнятного ответа стало ясно, что, находясь в отпуске на юге, он действительно получил от Ельцина такое заявление. По установленному порядку Генеральный секретарь обязан был проинформировать об этом Политбюро, с тем чтобы выработать коллективное мнение по данному вопросу, и в случае, если Ельцин свой документ не отзовет, поставить вопрос на обсуждение пленума. Только пленум ЦК КПСС имел право избирать и освобождать членов и кандидатов в члены Политбюро, а также секретарей ЦК. Горбачев этого не сделал, он скрыл от своих партийных товарищей факт существования такого заявления, что явилось, как показало время, первым звеном в длинной цепи тяжелейших событий не только в партии, но и в стране.

Ельцин с 1968 года был на партийной работе, сначала – в качестве заведующего отделом Свердловского обкома, а позднее – его Первого секретаря. Ко времени описываемых событий он уже почти два года проработал в должности первого секретаря Московского горкома КПСС, стал кандидатом в члены Политбюро. В столице о нем сложилось довольно противоречивое мнение. Многие обратили внимание на радикализм в его действиях, особенно в кадровых вопросах, на разухабистость заявлений, от которых за версту несло явной саморекламой или, как нынче говорят, популизмом, – о необходимости борьбы с привилегиями и пр. Вместе с тем настораживало явное отсутствие интереса к повседневной, будничной работе. Тем не менее Правительство страны, да и ЦК партии поддерживали его в стремлении решать жизненно важные для Москвы вопросы.

Выступление Ельцина на пленуме в дальнейшем обросло легендами, о которых не стоит даже упоминать. На самом деле это была путаная и невнятная речь, если ее вообще можно назвать таковой. Как он сам позднее сказал в своей книге-«исповеди», выступление было резким и не очень уместным. Горбачев же вместо того, чтобы предложить предварительно рассмотреть возникший вопрос на Политбюро, а затем уже на следующем пленуме обсудить его, открыл дискуссию. Может быть, это было вполне демократично, но и крайне неосмотрительно.

Выступления, а точнее, отповеди на Пленуме посыпались, как из рога изобилия. Мне нет необходимости останавливаться на них. На второй день после пленума был опубликован список выступающих, а через несколько лет и стенограмма этих речей. Что же повлекло столь бурную реакцию верхушки партии, будь это московские или региональные руководители? Казалось бы, ведь сама партия в лице ее лидера и Политбюро продекларировала «гласность» и уже стояла на пороге «плюрализма» – и в то же время все так болезненно отнеслись к выступлению, далеко не программному, одного из своих коллег о его неудовлетворенности методами работы руководящих работников ЦК, и особенно секретаря Е.К. Лигачева.

Бурное обсуждение и абсолютно бессмысленное избиение «ослушника» дали обратный эффект: как водится на Руси, возник миф о народном герое – гонимом «защитнике угнетенных».

Естественно, возникает вопрос: как выступление Бориса Николаевича, неглубокое, имевшее явно личностный характер, могло вызвать такую реакцию? Этот феномен нельзя рассматривать в отрыве от реального положения, сложившегося в государстве и партии: в ней уже ощущалось серьезное глухое брожение, которое и подхватило рождавшегося диссидентствующего лидера.

На мой взгляд, проведение пленума в проработочном ключе было большой ошибкой, показало незрелость высшего руководства страны, в первую очередь членов Политбюро и секретарей ЦК. Я прекрасно понимаю, что в то время большинство партийных лидеров всех уровней еще не отошли от существовавших норм партийной жизни и отношений. Но ведь верхушка партии, которая стала инициатором изменений, в том числе и в КПСС, не должна была допускать подобного «судилища».

По-видимому, руководство партии еще до конца не осознало, какой разрыв возник между партийными руководителями всех уровней и основной массой рядовых коммунистов. В полной мере этот разрыв обнаружился в 1991 году, когда после роспуска КПСС Горбачевым, по указующему персту Б. Ельцина, никто из миллионов коммунистов не вышел на ее защиту.

Вот таким образом в нашей Отчизне, благодаря бездарной позиции руководства партии, родился отечественный «Робин Гуд». Этот весьма посредственный политический деятель, которого я знал многие годы еще по Свердловску, стал знаменем разрушительных оппозиционных сил.

На следующий день собралось Политбюро, чтобы по традиции подвести итоги прошедшего пленума. После информации Горбачева А.А. Громыко, в то время Председатель Президиума Верховного Совета СССР, обратился к докладчику с вопросом о дальнейшей судьбе Ельцина. Генсек длинно и туманно высказался в том духе, что сейчас не то время, когда за подобные действия наказывают, и что нужно найти ему работу.

Андрей Андреевич Громыко был старше нас, да и жизненный опыт, особенно политический, у него за плечами был гораздо больше, чем у других участников заседания.

– Смотрите, смотрите, Михаил Сергеевич, – сказал он. – Я думаю, его надо бы отправить послом подальше от нашей страны.

Увы, никто не внял голосу старейшины, увеличив тем самым еще на одно звено цепь будущих роковых событий.

…

Все это было чуть позже, а вот летом 1988 года Ельцин пытался вернуться в верхний эшелон партийно-государственной власти, обратившись к XIX партконференции с заявлением: «Товарищи делегаты! Щепетильный вопрос. Я хотел обратиться только по вопросу политической реабилитации меня лично после октябрьского пленума ЦК. Если вы считаете, что время уже не позволяет, тогда все».

…

Однако большинство выступавших затем ораторов, думаю, не без подсказки Генерального и его присных, с привычным пафосом продолжали клеймить Ельцина, и в итоге вопрос о его реабилитации тихо-тихо сошел на нет.

В качестве примера приведу выдержки из выступления на конференции Е. Лигачева:

«Быть может, мне труднее, чем кому-либо из руководства, говорить в связи с выступлением Бориса Николаевича Ельцина. И не потому, что шла речь и обо мне. Просто пришла пора рассказать всю правду…

Нельзя молчать, потому что коммунист Ельцин встал на неправильный путь. Оказалось, что он обладает не созидательной, а разрушительной энергией. Его оценки процесса перестройки, подходов и методов работы, признанных партией, являются несостоятельными, ошибочными…

Борис Николаевич Ельцин на Пленуме ЦК обвинял Секретариат ЦК в том, что он сам насаждал в Московском горкоме партии. Замечу, что, будучи секретарем горкома партии, он не бывал на заседаниях Секретариата. Хочу сказать и другое. Трудно поверить, но, находясь в составе Политбюро, присутствуя на его заседаниях, а заседания длятся по 8–9 и 10 часов, Ельцин почти не принимал никакого участия в обсуждении жизненно важных проблем страны и в принятии решений, которых ждал весь народ. Молчал и выжидал. Чудовищно, но это факт. Разве это означает партийное товарищество? Свою задачу, смысл своей деятельности секретари ЦК, аппарат ЦК видят в оказании помощи, налаживании работы на местах…».

Ореол гонимого народного героя вокруг Ельцина после конференции засиял еще ярче.

А вот взгляд со стороны Виталия Воротникова. Он был свидетелем этого выступления и законспектировал не только Ельцина, но и некоторых других товарищей

21 октября 1987 г. Пленум ЦК КПСС.

После окончания доклада Лигачев, председательствовавший на Пленуме, спросил: «Есть ли вопросы? Нет». (Обсуждение доклада не предполагалось.)

В первом ряду зала, где сидели кандидаты в члены Политбюро, как-то неуверенно поднял руку Б.Н.Ельцин, потом опустил. Горбачев: «Вот у Ельцина есть вопрос». Лигачев говорит: «Давайте посоветуемся, будем ли открывать прения?» Послышались голоса: «Нет». Лигачев – «Нет!» Ельцин было привстал, потом сел. Вновь подал реплику Горбачев: «У товарища Ельцина есть какое-то заявление». Тогда Лигачев предоставил слово Ельцину. (Вышло все так, что один раздумывает— говорить или нет, а второй – его подталкивает выступить. Обычно в аналогичных случаях, чтоб не затягивать время, Горбачев предлагал: «Ну, слушай, давай, обсудим с тобой после, что всех держать. И на этом – согласие. А сегодня…)

Ельцин, как-то не торопясь, вышел на трибуну. Явно волнуясь, немного помолчал, потом начал говорить. Сначала несколько сбивчиво, а потом уже увереннее, но без обычного нажима, а вроде полуоправдываясь, полуобвиняя, стараясь сдержать эмоции. Говорил он, в общем, минут пять-семь, не больше.

Основные тезисы: «Доклад полностью поддерживаю. Тем не менее, хочу высказаться. Надо перестраивать работу партийных комитетов начиная с Секретариата ЦК, стиль которого не меняется, как и Лигачева, носит разносный характер. Разного рода накачки хозяйственных органов. Это не революционный стиль. Необходимо делать выводы из прошлого для настоящего и будущего.

Наши планы о перестройке за 2–3 года (о чем говорилось на съезде), а теперь опять 2–3 года, это дезориентирует партию и массы. Настроение в народе поэтому идет волнами. То был подъем (после января 1987 года), то вера стала падать (после июня 1987 года). Авансы перестройки влияют на авторитет партии.

Уроки прошлого – тяжелые уроки. Поражения были потому, что нарушилась коллегиальность в принятии решении. Власть была отдана в одни руки. Вот и сейчас в Политбюро обозначился какой-то рост славословия у некоторых членов Политбюро в адрес Генерального секретаря. Это недопустимо. Сейчас нет каких-то перекосов, но штришки есть.

И последнее (немного помолчал): Видимо, у меня в работе в составе Политбюро не получается. И опыт, и, может быть, отсутствие поддержки со стороны особенно Лигачева привели к мысли об отставке, об освобождении меня от должности, обязанностей кандидата в члены Политбюро. Заявление я передал. (Кому? Горбачеву?! Так, значит, он все знал!) Как будет в отношении первого секретаря МГК, будет решать пленум горкома». Сказав все это, Ельцин вернулся на свое место в зале.

Все как-то опешили. Что? Почему? Не понятно… Причем такой ход в канун великого праздника! Я про себя подумал, что Михаил Сергеевич сейчас успокоит Бориса Николаевича. Хорошо, раз есть замечания, то давайте разберемся, обсудим, определим, что делать. Но не сейчас же? Поручить Политбюро разобраться и доложить. Все. Но дело приняло иной оборот. (Хочу категорически заявить, что накануне Пленума никакого обсуждения, сговора, организации выступлений членов ЦК по адресу Б.Н.Ельцина не было. Они были спонтанными. И может быть, их спровоцировало поведение на Пленуме Генерального секретаря ЦК КПСС.)

Горбачев как-то весь напрягся, подвинул Лигачева и взял председательство в свои руки. Посмотрел налево, направо в Президиум, где сидят только члены Политбюро, – вот, мол, такой «фокус», в зал и говорит: «Выступление у товарища Ельцина серьезное. Не хотелось бы начинать прения, но придется обсудить сказанное. Это тот случай, когда необходимо извлечь уроки для себя, для ЦК и для Ельцина. Для всех нас». Повторил сжато основные тезисы выступления Б.Н.Ельцина и попросил высказываться: «Я приглашаю вас к выступлениям. Может, кто из членов Политбюро хочет взять слово? Пожалуйста». И начались выступления. Экспромтом. Без бумажек, тезисов. Сначала Лигачев. Отвел обвинения. Пауза. Потом Горбачев обращается к залу: «Может, кто-то из членов ЦК возьмет слово?» Встал С.И. Манякин, за ним выступили: Бородин, Шалаев, Богомяков, Моргун, Месяц, Коноплев, Арбатов, Рябов, Рыжков, Сайкин.

Сидя за столом, я, как и другие коллеги, поймал взгляд Горбачева, ну что, мол, надо определить и вам свои позиции.

Посоветовались с В.М. Чебриковым, надо, действительно, высказаться, как-то искать выход из этой ситуации. И стали выступать члены Политбюро, секретари ЦК, другие товарищи. Выступления были разные. Одно мягче, другое резче, острее, но все осуждали позицию и выводы, прозвучавшие в словах Ельцина. Вот некоторые конспекты выступлений.

Лигачев: «В работе секретариата и моей действительно есть недостатки. Но я не могу согласиться, что неуважительно отношусь к партийным работникам. А требовательность есть. Была и будет. О славословии – я к этому числу не принадлежу. О том, что в народе падает вера в перестройку, – это принципиально неправильное политическое заявление».

Арбатов: «Б.Н.Ельцин не проявил чувства ответственности, политической зрелости, которые требует наше время. Единство— вот что особенно необходимо сейчас. Сегодня он нанес ущерб делу».

Рыжков: «Б.Н.Ельцин бросил серьезные обвинения, что мы скатываемся к прошлым методам руководства. Разве можно сравнить работу прошлых и нынешнего Политбюро. Он вбивает клин в Политбюро, что там нет единства, там занимаются словоблудием. Это неправда. У самого Ельцина стал развиваться политический нигилизм. Он решил дистанцироваться от Политбюро. На заседаниях молчит, даже когда речь идет о делах Москвы».

Воротников: «В Политбюро принципиальных разногласий нет. Каждый волен излагать свою позицию. Есть споры. Это естественно. Я давно знаю Бориса Николаевича. Но здесь, в МГК, с ним происходит какая-то трансформация. Излишняя самоуверенность, амбиция, левацкие фразы. На Политбюро он пассивен. Постоянная неудовлетворенность, отчужденность. И вот сегодня… это неожиданно. Я даже не знаю, чем закончить. Надо обсудить, найти выход из этого положения».

Яковлев: «Наверное, Борису Николаевичу кажется, что он выступил смело и принципиально. Ни то, ни другое. Выступление ошибочно политически и несостоятельно нравственно. Да, на Секретариате идут споры, дискуссии, но что же здесь ненормального. Ельцин перепутал большое дело, которое творится в стране, с мелкими своими обидами и капризами, что для политика недопустимо».

Шеварднадзе: «Борис Николаевич, Вы очень многое поставили под сомнение. Да, нам не все удается. Вы это знаете. То, что вы сказали, это безответственность перед партией, перед народом, перед коллегами – товарищами по Политбюро. Вы хотели нам навязать другой стиль. Наш стиль действительно коллективный, ленинский. Но это вам не удастся, не пройдет».

Громыко: «Первое – ЦК отбросит всякие попытки пошатнуть нас, бросить тень на курс перестройки, поколебать уверенность. Второе – единство. Партия не позволит расстроить свои ряды».

В таком примерно духе выступали и другие.

Затем Горбачев обратился к Ельцину: «У тебя есть что сказать? Давай».

Ельцин: «Школа для меня суровая. За всю жизнь. На тех постах, где я работал, где доверяла мне партия. Несколько уточнений. У меня не было никаких сомнений ни в стратегической, ни в политической линии партии в том, что касается перестройки. Говорил о волнообразном отношении людей в период от январского до июньского Пленумов ЦК. Видимо, мы мало проводили разъяснительной работы и поэтому допустили спад. Имел я в виду не страну, а московскую организацию. Я не хотел вбить клин в единство ЦК и Политбюро. Также и в отношении членства в Политбюро. Есть моя записка, я считаю, что в этом случае они как бы выводятся из зоны критики. (Он вел речь о тех секретарях ЦК КП республик и Ленинградского обкома, которые были в составе ПБ.) О славословии – я имел в виду, есть 2–3 члена Политбюро, которые, по моему мнению, говорят много положительного. Я верю, это от души, но тем не менее…

(Горбачев и другие из зала репликами несколько раз перебивали Ельцина, уточняли его выступление и фактическую обстановку.)

Горбачев: «Скажи, как ты относишься к замечаниям товарищей?» (То есть он подводил его к позитивному исходу.)

Ельцин: «Кроме некоторых выражений, в целом я с оценкой согласен. Что я подвел ЦК и московскую парторганизацию, выступив сегодня, – это ошибка».

Горбачев: «У тебя хватит сил дальше вести дело?» (Спасательный круг.)

Ельцин: «Я сказал, что подвел ЦК, Политбюро, МГК. Повторю: прошу освободить меня от кандидата в члены Политбюро и от руководства московской парторганизацией». И сошел с трибуны.

Горбачев: «Давайте сначала возвратимся к основному вопросу. Если есть предложения, замечания по докладу, прошу передать их А.Н.Яковлеву, Е.КЛигачеву или мне. Вношу предложение— одобрить основные положения доклада. Поручить выступить на торжественном заседании Генеральному секретарю ЦК». Голосует. Принято единогласно.

Потом Горбачев дал ряд пояснений к выступлению Ельцина. Он сказал, что «Ельцин прислал мне письмо на юг (где Горбачев находился в отпуске), в котором выразил эти мысли и просил решить вопрос о его пребывании в Политбюро. По возвращении из отпуска был с ним разговор. Условились обсудить этот вопрос позже, после 70-летия Октября. Но Борис Николаевич не выдержал. Я не думал, что он так поступит. Поэтому о наших беседах даже не информировал членов Политбюро». (Но и на Пленуме он не зачитал письмо Ельцина, не раскрыл полностью его содержания. Ограничился самим фактом— было письмо. И, значит, подталкивая Ельцина к трибуне, он знал, о чем тот будет говорить!)

Затем Горбачев более спокойно дал оценку выступлению Ельцина: «Видимо, Б.Н.Ельцин оказался не подготовленным к такому посту, и ему сейчас трудно. Но я бы не сказал, что эта работа непосильна ему в перспективе, если он сможет сделать выводы. Но я не услышал от Ельцина ответа на прямой вопрос: способен ли он взять себя в руки и уверенно повести дело. Поэтому я сейчас в трудном положении. Давайте не будем сгоряча решать этот вопрос. Предложение: первое – признать выступление товарища Ельцина политически ошибочным. Второе— поручить Политбюро, МГК рассмотреть вопрос о заявлении Ельцина, с учетом состоявшегося обмена мнениями на Пленуме». Голосование. Приняли.

09 ноября 1987, понедельник. В 13.30 срочно пригласили в Кремль.

В кабинете Горбачева собрались члены Политбюро: Лигачев, Громыко, Рыжков, Воротников, Чебриков, Шеварднадзе, Соломенцев, Яковлев.

Сообщение Лигачева. Ему позвонил второй секретарь МГК (по-моему, Белянин) и сказал, что у них ЧП. «Госпитализирован Ельцин. Что произошло? Утром он отменил назначенное в горкоме совещание, был подавлен, замкнут. Находился в комнате отдыха. Примерно после 11 часов пришел пакет из ЦК (по линии Политбюро). Ему передали пакет. Через некоторое время (за пакетом с визой Ельцина) зашли к нему в комнату и увидели, что Ельцин сидит у стола, наклонившись, левая половина груди окровавлена, ножницы для разрезания пакета – тоже. Сразу же вызвали медицинскую помощь из 4-го управления, уведомили Чазова, сообщили Лигачеву.

Возвратились к факту заявления об отставке на октябрьском Пленуме ЦК. Чем действительно было вызвано это выступление? Неужели только обида, амбиции? Неудовлетворенное стремление к популярности? Члены Политбюро, секретари ЦК стали рассуждать. Обстановка в Москве, особенно в активе, сложилась в последние месяцы не в пользу Б.Н.Ельцина. Взялся он за дело по обыкновению активно, круто. Тезис «все плохо» было при В.В. Гришине сначала срабатывал. Шли разнос и замена кадров. «Закручивание гаек». Хождения в народ – на заводы, стройки, в магазины. Выслушивал, критиковал старые порядки, давал обещания и авансы. Но, видят, время идет, прошло почти два года, а дела не поправляются. Стали спрашивать, где обещанное. Да тут и в ЦК не только помогают, но и критикуют, требуют более результативной работы. К этому не привык Борис Николаевич! (Во время заседания вновь позвонил Е.И.Чазов. И еще раз подтвердил, что порез небольшой, можно 2–3 дня подержать? А вообще – это амбулаторная обработка.)

Опять стали обсуждать, как поступить? Горбачев, другие члены Политбюро склонились к выводу, что налицо депрессия. А может, расчет на сочувствие. Тянуть с решением нельзя, надо вносить вопрос на Пленум МГК, как было поручено Пленумом ЦК. Итоги обсуждения подвел Горбачев. «В принципе решение о том, что Ельцина надо освобождать от работы, как он и сам просит, в Политбюро уже созрело и раньше. Иначе – беспринципность. Сегодняшний день еще раз подтвердил правильность оценок на Пленуме. Убежден, что мы верно поступили, не став (хотя было сильное давление членов ЦК) решать этот вопрос на Пленуме ЦК. Но сейчас откладывать уже нельзя. Надо будет встретиться с секретарями РК, обсудить предварительно на бюро МГК, а затем на Пленуме МГК. Видимо, необходимо поручить это Генеральному секретарю. Как считаете? (Реплики – конечно, ведь это Москва). Хорошо. Будем действовать».

Как мы видим из звонка – Ельцина «занесло», то есть он выступил скорее экспромтом, таких результатов выступления не планировал. Но его услышали.

Давайте, начнем вот с чего – в СССР не было публичной политики. Совсем. То есть, выборы были, а политики – нет. Партия – была не частью политической деятельности, она была над ней. Несмотря на многажды произносимые слова о власти народа – власть в стране удерживала КПСС, которая частью народа не была. Она правила как хотела, откупаясь от народа социальными взятками.

В итоге – любое выступление, которое можно назвать более-менее критическим, моментально становилось чрезвычайным событием, причем совершенно напрасно. А народ, который прекрасно видел, что на самом деле происходит, но при этом не проговаривается, острые вопросы не поднимаются – ждал, что кто-то встанет и скажет: да посмотрите вы по сторонам, что творится! Хватит жить в хрустальных замках!

Таким человеком стал Борис Ельцин.

Его выступление – на программу лидера оппозиции не тянуло. И даже на выступление рядового оппозиционера – тоже. Он сам это признавал, и все это признавали. Думаю, он не раз пожалел о том, что высказался. И его просьба о политической реабилитации – очень характерна.

Но он встал и сказал, в то время как другие молчали или лгали. И народ – додумал остальное, вложил в уста Ельцина не сказанные им слова – но которые, по мнению народа, он должен был сказать.

Так у простого народа появился «миф о Ельцине». Схожий с мифом о Милошевиче, который первым возвысил голос не югослава – интернационалиста, а серба на Косовом поле.

Почему Ельцин вообще заговорил? Думаю, заговорить должен был именно он как по своим моральным качествам (то самое внутреннее достоинство), так и по тому, что он был представителем первых секретарей РСФСР. Знавшие его лично – вспоминают его звериное чутье, которое не раз его выручало. Тут Ельцин почувствовал, что СССР входит в зону турбулентности, и что проблемы в союзных республиках Центр будет решать, выделяя дополнительные средства. Конечно же, за счет РСФСР.

Был ли он искренне возмущен этим или решил сыграть в политику? Может и то и другое. И частично просто сорвался. Но судя по тому, как за ним пошли – Ельцин озвучил то, что думали многие. Его выдвинули на передний край те, кому хотелось стать полноценной элитой в союзной республике, с такими же правами и привилегиями как у, скажем, украинцев. И Ельцин пошел в бой – от боя он не уклонялся никогда.

А дальше – Ельцина просто не смогли остановить. Как ввиду его личных качеств, так и ввиду накопившегося в народе недоверия и раздражения, ввиду наличия контрэлиты, которая нашла себе лидера – и им был Борис Ельцин.

Ельцина не отправили подальше из страны – наверное, это было ошибкой, но и такое решение ни к чему не привело бы – лидер все равно рано или поздно появился бы, не Ельцин так другой. Сослали в Госстрой. Но и там, Ельцин при всех его сомнениях – от своих убеждений не отказался.

25 февраля – В Москве открылся XXVII съезд КПСС (до 6 марта). Он утвердил новую редакцию Программы КПСС и «Основные направления экономического и социального развития СССР на 1986—90 годы и на период до 2000 года» (курс на строительство коммунизма) и Устав партии.