Возвращение в Москву

3 дек. 1927 года, суббота. Москва

Что меня удивляет в России – так это неизменный и постоянный холод и снег. Всюду примерно одно и то же: за пределами больших городов – огромные пространства, покрытые снегом, среди которых встречаются пятна лесов, а иногда – занесенные снегом деревеньки с одинокой церковью и стаями галок, города с их кремово-белыми домами и светлые башни церквей… Как только вы приезжаете в Россию в ее сегодняшнем состоянии (да к тому же задумываетесь о санитарии), вы сразу начинаете возмущаться грязью. Это превращается в главную мысль, которая гложет вас все время, пока вы находитесь в этой стране: что в супе могут оказаться клопы или тараканы, что в постельном белье или в воде может быть какая-то грязь – и, главное, что со всем этим делать? Меня всегда удивляет, что страна с населением 150 000 000 человек, находящаяся рядом с современной Европой, не выработала у себя отвращения к грязи. И даже здесь, на этой лучшей в стране железнодорожной линии между Ленинградом и Москвой, меня не оставляет эта мысль. Как и мысль о том, что ни в Москве, ни где-нибудь еще в России я не смогу попробовать по-настоящему приятную и вкусную пищу. У всех блюд здесь, увы, есть одно общее свойство: они тяжелые и клейкие, и мысль об этом для меня почти непереносима. Даже после столь краткого пребывания в стране я обнаружил, что пристрастился к водке: водка сама по себе, водка в чае, водка в десерте – и со всем этим справляюсь. И что еще хуже – так далеко от дома я нахожу успокоение в общении только с двумя людьми – это Рут Кеннел и Скотт Неринг. Рут прекрасно понимает жизнь и спокойно, по-философски к ней относится; Неринг дорог мне своей твердой (и, может быть, бесполезной) преданностью делу помощи обездоленным. Всякий раз, когда я думаю о нем (и тем более знаю, что его увижу), у меня возникает такое чувство, что в этом огромном и чужом для меня мире у меня есть друг. Вот и сегодня он должен прийти с какими-то важными новостями. А Рут, наверное, наконец-то узнает, будет ли она вместе с Тривасом сопровождать меня в поездке по России. Я очень надеюсь, что да – ведь к данному моменту она ясно продемонстрировала мне свои высокие интеллектуальные и дипломатические способности.

На вокзале мы все заходим в ресторан выпить чаю. Тривас, представляющий ведомство иностранных дел, БОКС, а (по слухам), может быть, и ГПУ, сохраняет то прекрасное расположение духа, которое должно характеризовать дипломата, одновременно являющегося шпионом и в определенной степени охранником. Его юмор и внимание к ситуации не дают сбоев никогда. С другой стороны стола – миссис Кеннел, особа несколько более темпераментная, но столь же оптимистичная и жизнерадостная. Мы заказываем водку, чай, а для меня омлет с конфитюром – единственный вид омлета, который я могу здесь есть. Пока мы завтракаем, к нам подходят ни много ни мало пять нищих. Здесь это существа весьма разнообразные и непростые, да еще все они облачены в развевающиеся лохмотья, так что образуют странную и диковинную картину, привлекающую мое внимание. Я получаю удовольствие даже от простого разглядывания этих персон. В одном случае я даю двадцать копеек (около 20 центов на наши деньги). В другом – предлагаю нищему на выбор или пятнадцать копеек (это вся мелочь, что у меня есть), или стакан водки из бутылки на столе. Он, как я и думал, выбирает водку.

После завтрака Тривас оставляет нас и уходит в БОКС, пообещав попытаться устроить мой отъезд на юг по возможности в этот же день. Вместо претенциозного люкса по 20 рублей в день, который у меня был раньше, я занял скромную комнату без ванной, что показалось мне более комфортным. От Триваса не было известий до второй половины дня, когда нас попросили зайти в БОКС, чтобы окончательно утвердить программу. Как и предсказывала Рут (и наверняка потому, что она во время поездки не стала его любовницей), вокруг ее участия поднялась буча. Раньше, в Америке, и здесь, в России, и Тривас, и все и всюду заверяли меня, что ведомство иностранных дел решит вопрос о моем личном секретаре и о секретаре, который предоставляется правительством. Теперь же из-за гнева Триваса на миссис Кеннел возник вопрос о расходах. Коринец, секретарь БОКС, заявил, что у Общества культурной связи с заграницей недостаточно средств, чтобы оплатить работу двух секретарей, и тот единственный, за которого они согласны заплатить, должен представлять правительство. А поскольку миссис Кеннел не является русским коммунистом, она этим секретарем быть не может. После этого я сказал им, что раз они не могут выработать удовлетворительное решение, я немедленно покидаю страну Они пообещали вернуться к этому делу и дать мне ответ в понедельник.

Вечером мы с миссис Кеннел поехали ужинать в «Большую московскую», после чего посмотрели русский фильм. Потом я сделал эти записи и лег спать.

4 дек. 1927 года, воскресенье, Москва

Еще одно воскресенье. Поскольку у меня мало времени и оно имеет для меня высокую ценность, я надеялся сегодня организовать несколько интервью с высокими должностными лицами. Но, как обычно здесь, ничего не делается. «О, да, да. Немедленно. В воскресенье вы наверняка встретитесь с двумя, а может быть, и с тремя официальными лицами». Но вот уже воскресенье – и никаких официальных лиц. Я иногда думаю, что русские похожи на негров, находящихся в менее развитом состоянии, которое психиатры называют […], поскольку вместо того, чтобы сосредотачиваться, организовывать и конструктивно действовать, они предпочитают мечтать, играть и болтать, как дети. Очень похоже на то – и объясняет их нынешнюю социальную неразвитость. Во всяком случае, сегодня я заброшен в какую-то диковинную столицу и не загружен никакой важной работой. Поэтому, отвечая на предложение Рут, я согласился около полудня прокатиться на санях с ней и ее подругой О'Каллахан[268]. Эта ее странная и высокоинтеллектуальная ирландская подруга не умеет делать ничего, кроме как сообщать вам о том, чем занимаются другие люди, сопровождая свой рассказ о них яркими и обычно едкими замечаниями. Если бы у нее было хоть какое-то личное обаяние, то эта черта могла бы раздражать, а так ее постоянные «укусы» просто действуют мне на нервы.

Мы проехали Тверскую и добрались до ипподрома у Петровского парка. Было очень холодно, но я наслаждался морозным воздухом. К ипподрому тянулись толпы людей, которые хотели попасть на скачки, которые начинались в два часа дня. Но мне смотреть на скачки не хотелось, поэтому мы немного прошлись по проспекту, посмотрели на то, как дети катаются на коньках и на лыжах, а потом на Триумфальной площади сели на автобус и вернулись домой.

Вечером мы с Сержем Динамовым пошли в театр Мейерхольда на «Ревизора». В прошлом сезоне Мейерхольд поставил старую пьесу Гоголя совершенно иначе, чем в классической интерпретации Художественного театра, и тем вызвал большие дискуссии в театральных кругах. Он значительно расширил и изменил пьесу, ввел в нее от себя новые сцены, дописал текст и добавил мистицизма и символизма, что, как он утверждает, отвечает оригинальной рукописи и духу творчества Гоголя. Небольшие декорации, всегда готовые к действию, выкатываются на обширную пустую сцену на колесах. Игра актеров очень хороша, но постановка меня не впечатлила. В одиннадцать часов, когда впереди было еще два действия, мы ушли, не досмотрев спектакль до конца.

5 декабря 1927 года. понедельник. Москва

Утром мне сказали, что Бухарин может дать мне интервью после окончания заседания партийной конференции в 5 часов дня, поэтому я ждал в гостинице у телефона. В 5 часов дня пришел Тривас, чтобы отвезти меня к Бухарину. Наконец я попал в Кремль, но ничего в нем так и не увидел. Когда мы в коридоре проходили неизбежный процесс «разоблачения» – снимали пальто, галоши и т. п., мой секретарь обнаружила, что я опять забыл надеть галстук. Я очень расстроился, но Тривас заверил меня, что Бухарин, скорее всего, будет в таком же виде. Нас провели в большую комфортабельную комнату, куда вскоре вошел тихий невысокий человек. У него были красивые, поредевшие сверху волосы, которые он откидывал назад с очень высокого лба. Мальчишеское лицо, большие, как у ребенка, голубые глаза, очаровательная, ласковая манера говорить. Я без промедления бросился в атаку.

– Следует ли Советское правительство строго за Марксом или вы разошлись?

Мы не расходились. Мне кажется, мы переиначили Маркса в соответствии с нашими проблемами.

– Если вы не расходились, то почему тогда у частных лиц есть земля, лошади, дома, автомобили?

Учение Маркса не является устоявшейся доктриной, в которой излагается план будущего общества, я написал об этом книгу. Маркс никогда не отрицал переходного периода. В работах Маркса и Энгельса «Крестьянская война в Германии», «Манифест Коммунистической партии» можно найти прямые декларации, согласующиеся с нашими проблемами и программами.

– То есть вы настаиваете на том, что полностью следуете Марксу и что переходный период объясняет все недостатки или антиобщественные фазы вашего нынешнего коммунистического государства?

План Маркса ни в коем случае не является конкретным, подробным планом, скорее он просто признал существование переходного периода. В «Манифесте Коммунистической партии» есть 11 или 12 пунктов, которые касаются переходного периода, в течение которого будет происходить обобществление промышленности.

– Мы в Америке движемся к этому.

Да, но под диктатурой капиталистов.

– Здесь у вас тоже есть диктатура.

Да, но другого класса.

– А есть ли разница?

Да, но мы должны рассматривать это с точки зрения развития всего общества. Капитализм также имел свои различные фазы: примитивный, промышленный и т. д.

– Религиозный?

Да, но я говорю об экономической структуре.

– Но разве религия не имеет отношения к экономической структуре?

Да, с точки зрения церкви. Но социализм не фиксирован по форме; как капитализм имел в своей истории различные формы, так будет развиваться и социализм.

– Как дерево?

Да, и его нынешняя форма – это диктатура пролетариата. Я читал разную экономическую литературу, в большинстве книг изложение сбивчивое и ошибочное. Вот, например, Томас Никсон Карвер[269]. Карвер, американец, говорит, что экономическая революция происходит в Америке, а не в России; что эта экономическая революция принимает форму трудовых банков, что теперь сотрудники владеют акциями компаний и т. д., что якобы полностью изменяет капитализм.

– Мне кажется, это так и есть.

Нет, это иллюзия. У вас в Америке есть несколько слоев общества – у вас есть квалифицированные рабочие, неквалифицированные рабочие, бедные фермеры, богатые фермеры, негры, и уровень жизни некоторых из этих классов очень низок. У вас в Америке всего три миллиона организованных рабочих – и это из двадцати пяти миллионов рабочих. Трудовые банки предназначены только для рабочей аристократии, привилегии – лишь для меньшинства. Такая исключительная ситуация связана с мировыми экономическими условиями, которые ранее затронули Англию.

Николай Бухарин

Теперь в Англии больше нет таких исключительных условий для рабочих, которые раньше служили экономической основой эволюции английского рабочего. Исключительная ситуация в Соединенных Штатах в настоящее время является основой для процесса внедрения машин, преимущества которого в основном достаются капиталистам и рабочей аристократии. Но нынешняя ситуация в Америке – это всего лишь один момент в эволюции.

– То есть вы утверждаете, что здесь, в России, ситуация не изменится?

Нет, она может измениться.

– Но в каком направлении? Вы не думаете, что она может перейти в рациональный деспотизм?

Нет.

– Но разве нет здесь миллионов людей, которые не согласны с тем правительством, что есть сейчас?

Нет, их не так много.

– Позвольте мне задать вам такой вопрос. Если бы 51 % населения здесь и сейчас были коммунистами, а 49 % – нет, то что бы сделала власть? У власти ведь есть умозрительная теория жизни. Что бы она сделала с теми 49 %, которые с ней не согласны?

Это абсолютно абстрактное положение. Мы должны рассматривать проблемы конкретно, а не абстрактно, потому что у нас нет абстрактной ситуации. Это не та ситуация, о которой можно заявить, что есть силы как за коммунизм, так и против него, потому что ведущая сила – коммунистическая. Подавляющее число людей – с нами, богатые крестьяне – против нас, есть еще третий сектор – нейтралы.

– Вы не отрываетесь от механики нынешней ситуации. Но, пожалуйста, ответьте на мой теоретический вопрос: 49 против 51?

Но нельзя так упрощать. В данном случае 51 % – это работники всех крупных отраслей промышленности, 49 % – только неквалифицированные рабочие…

– Я прошу вас ответить на вопрос теоретически.

Но если вы так формулируете, то это неправильная точка зрения, потому что нельзя строить аргументацию только на умозрительных положениях, нужно привлекать реальные социальные условия.

– Я не согласен с тем, что мой вопрос не учитывает возможные социальные условия – даже здесь, в России.

Но наше отношение к крестьянам не укладываются в ваш подход.

– Значит, вы не признаете рациональную тиранию?

Решительно нет. Мы ведем за собой наших крестьян – но не тянем их.

– А если ваши крестьяне не всегда согласны, если они не хотят, чтобы вы их вели, тогда что?

Ваша ошибка в том, что вы думаете только в статике, а не в динамике. В главных вопросах крестьяне с нами, и на этой важной основе согласия мы приводим крестьянство к другим вопросам. Например, сегодня я получил фотографию, которая была сделана двадцать лет назад, когда я сидел в тюрьме. Помню, что в то время, если бы вы сказали что-то против царя, то крестьянин бы вас избил, потому что в крестьянской традиции было выступать за царя. Но мы развернули такую пропаганду, что смогли показать крестьянину: только дураки поддерживают царя. Мы пришли к крестьянам и сказали: «Из-за чего вы страдаете?» «Нам нужно больше земли». Затем мы показали крестьянам, что большая часть земли находится у царя, и так мало-помалу подводили крестьян все ближе и ближе к нам.

– Отлично. Это была работа по просвещению в соответствии с интересами крестьян. Но позвольте мне сформулировать проблему по-другому. 15–20 лет назад большинство крестьян – скажем, 90 % – о коммунизме ничего не слышали и, значит, его не понимали и, уж конечно, не принимали. Беспорядки происходили среди квалифицированных рабочих – пусть это было 10–15 % всех граждан страны. И вполне возможно (я этого не знаю), что благодаря радикальной пропаганде в России все они услышали и даже приняли основные принципы Маркса. Но сегодняшний коммунизм, проповедуемый Лениным и особенно Троцким и вами, требует полного перевоспитания и, возможно, изменения человеческого разума для того, чтобы в будущем исчезли личные интересы, а на их место встали интересы государственные или коммунистические. Вот чего вы хотите. Вы хотите иметь только коммунистически настроенных людей. Но хотят ли этого все русские? Разве понимают они (даже часть их), что такая мечта существует, что она дошла до наших дней?

Я думаю, что большинство из них это понимает.

– Я не согласен с вами. Невозможно, чтобы они в этом разбирались. Слишком многие из них по-прежнему очень невежественны – и просто неграмотны. Более того, вы сами говорите, что многие выступают против вас и ваших теорий.

Но никак не большинство – только те, кто настроен капиталистически.

– Хорошо, но позвольте мне в любом случае изложить мое мнение. Согласитесь, что это именно то, что вы делаете с ребенком: берете и учите его – принудительно – определенным принципам, о которых он ничего не знает, о которых он не может даже рассуждать, и потом догматически и тиранически, в общем, принудительно, навязываете ему определенную точку зрения или определенное психическое состояние вне зависимости от того, хочет он этого или нет.

Но я настаиваю на том, что большинство не против нас, оно сочувствует нашим идеалам и нашей программе, потому что они предназначены для того, чтобы сделать их жизнь лучше.

– Если бы большинство было действительно с вами, то мне нечего было бы возразить, но я в этом сомневаюсь. Кроме того, ваша программа – если только ее не поддержат абсолютно все – это в точности программа католической церкви, или греческой церкви, или старого царского правительства, или любая форма тирании либо пропаганды, которую вы можете себе представить. Вы обращаетесь к невежественным людям и заставляете их верить в ваш путь, потому что вы уверены, что ваш путь – наилучший. Но так ли это? Вы ведь этого не знаете.

Да, что касается этого вопроса, то мы уверены, что это лучшая и самая справедливая форма власти из придуманных человеком. Ибо она – за всех и против немногих. Наша мечта – помочь всем, а не только некоторым, сделать счастливыми всех, выступив против тех, кто счастлив, когда миллионы страдают.

– Я на стороне этих миллионов – так же, как и вы. Если их удастся сделать счастливыми, то жизнь может продолжаться. Или – если они не могут быть счастливы, то, я согласен, жизнь должна закончиться. Но я думаю, что с точки зрения разума ваше предложение нуждается в средствах защиты, и хочу предложить одно из них. Лично я считаю, что для того, чтобы установить и поддерживать добро, часто требуется столько же тирании, сколько для установления и сохранения зла. Тирания добра нужна до тех пор, пока у всех людей недостанет мозгов для того, чтобы ценить добро. Почему бы не принять такой подход в качестве защиты?

Потому что я в него не верю. Предоставленное самому себе человечество движется в направлении своих главных интересов.

– Ну, может быть. Тем не менее русские, особенно русские дети, ничего не знают о ваших теориях, и все же вы управляете ими, насаждая военную диктатуру в соответствии с этими вашими теориями.

Мы защищаем от врагов наши теории, нашу правду, и разъясняем их массам.

– А разве ребенка не воспитывают в определенной степени принудительно?

По радио можно получить сигнал по одной линии, а можно по другой. Восприятие у одного класса – одно, у другого – другое. Когда мы переделываем ребенка, мы должны преодолеть силу сопротивления, и у нас есть проблема существования различных тенденций в характере ребенка.

– Если вы скажете ребенку: «Вот это правда», то он так и будет думать, разве не нет? И разве успех коммунизма не зависит от изменения психологии ребенка? Разве не это же делает католическая церковь?

Самый важный вопрос – это интеллектуальная позиция учителя. Наша состоит в работе ради благополучия многих.

– Благополучия – как вы его понимаете.

Ну пусть так. Но, думаю, история и наука покажут, что мы правы. Да, мы уверены в этом.

– Но Аристотель столь же велик сегодня, как и тогда.

Нет, не так велик. Вы знаете, что в источниках на китайском языке мы можем найти описание почти всех процессов, характерных для греческой цивилизации? На самом деле большой вопрос, созданы ли произведения Платона до рождения Христа или в эпоху Возрождения.

– Сегодня это теоретический вопрос.

Этот вопрос ставит перед нами современный капитализм. Если у нас случатся еще две или три мировых войны, то мы исчезнем, и есть только одна сила, которая спасет мир, – диктатура пролетариата.

– Я должен объяснить, что не против советской системы, и я приехал сюда посмотреть, может ли она работать. Вопрос: должен ли сильный разум управлять слабым?

А, это вопрос об интеллектуальной аристократии… Чтобы ответить, я расскажу о том, как будет выглядеть реальное коммунистическое общество будущего, а потом вернусь к вашему вопросу

– Но, может быть, насчет сильного и слабого разума разберемся прямо сейчас?

Если нам нужен совет статистика, то мы идем к хорошему статистику Если вам нужен врач, то вы обращаетесь к хорошему врачу и следуете его советам. Невозможно, чтобы все люди имели одинаковые носы, глаза и у всех было одинаковое количество мозгов.

– Да, вы правы, есть несколько больших умов и много-много маленьких.

Но если мы посмотрим на нынешнее капиталистическое общество, то увидим, что в нем существует интеллектуальный стандарт, есть монополия на образование, и нужно закончить высшее учебнее заведение, университет, чтобы…

– Нет, это не так.

Это факт, что в капиталистическом обществе пролетариат угнетается в культурном отношении, но если вы сравните мозг представителя угнетенного класса с мозгом капиталиста, то обнаружите, что между ними нет никакой разницы.

– Откуда у вас такая статистика?

Из научных источников.

– Можете ли вы назвать человека великого ума, вышедшего из пролетариата?

Статистический закон – это закон больших чисел, закон не исключений, а средних значений. Часть наших великих умов вышла из интеллигенции, а часть – из пролетариата, которому диктатура пролетариата дает больше возможностей.

– Считаете ли вы, что класс интеллектуалов в капиталистическом обществе – это отдельный класс?

Нет, но все большие силы в буржуазном обществе выступают против пролетариата. У пролетариата нет преимуществ в образовании. Диктатура пролетариата впервые в истории делает область отбора больше, чем она была раньше. Это принцип отбора. В капиталистическом обществе интеллектуальные силы отделены от рабочих. Как класс они выступают против пролетариата. Но у нас все наоборот, мы даем больше преимуществ рабочему классу, и здесь у нас тоже есть интеллектуальная лаборатория. Мы всегда черпаем новые силы из рабочего класса, а в капиталистическом обществе это невозможно. В нем если и появляются сильные люди (в Германии – Штейнмец, Гинденбург и т. д.)[270], то они выступают против рабочего класса. А у нас есть большие умы, которые не работают против рабочего класса. Возьмите меня, например. Я есть выражение диктатуры пролетариата, выступающего против буржуазии.

– Кто управляет вашим умом? Маркс?

Да, но эти отношения устроены по-другому. Если ваш вопрос заключается в том, что более умный должен управлять менее умным, то это не вопрос. Но для нас более важным вопросом являются классовые отношения, это совсем не то же самое, что утверждать, будто умные люди есть только среди пролетариата или что люди из буржуазии изначально более умны.

– Да, но если в Советской России более умный управляет менее умным, то, значит, у вас есть интеллектуальная аристократия.

Да, но идея здесь совершенно другая. В Иудее была интеллектуальная аристократия, основанная на привилегированных классах. В Египте богатые были интеллектуалами.

– Но в Советской России тоже есть два класса: умных и менее умных.

Но это не классы.

– Нет, это они. Вон на улице работает дворник с очень низким интеллектом. Вы хотите сказать, что его положение в обществе такое же, как ваше? (Умру, но вытащу из него это признание.)

Да, в нашей социальной системе у него есть такие же возможности, как у меня, и есть те же права.

– Тогда что вы здесь делаете? Вы просто согласились с тем, что лучше быть здесь?

Да, но мы можем разделить всех людей на брюнетов и блондинов, богатых и бедных, дураков и умных. Я не таков, как тот человек с улицы, согласен. Но мы проводим политику, согласно которой все работники физического труда должны получить образование ровно по той же причине, по которой его получает интеллигенция.

Мы должны смотреть в будущее. Например, десять лет назад у нас в ЦК партии приходилось по пять-шесть интеллектуалов на двух-трех рабочих, а интеллектуальные различия были очень велики. Теперь у нас 60 членов ЦК, все рабочие, и между ними и нами нет никакой интеллектуальной разницы.

– Ну, эти пришли особым путем.

Да, но их масса.

– Не говорите мне, что 60 человек – это общий случай.

Нет, но я могу привести еще много примеров, характеризующих огромные массы наших рабочих, я много работал среди них, и в массе наши рабочие очень умны.

– Я думаю, что люди большого ума всегда будут сидеть на высоких постах и иметь комфортабельные квартиры, а удел менее умных – улица.

Если вы говорите о материальной компенсации, то это экономический вопрос.

– Ну хорошо, если мы все разбогатели и у всех есть деньги, то кто будет сидеть здесь, а кто будет работать в шахте?

Существует генеральная линия развития. Мы умрем, и новое поколение будет поколением рабочих.

– Да, но кто будет делать грязную работу? Не могут же все сидеть здесь.

Прочтите страницу 309 моей книги «Исторический материализм»[271] (Бухарин принес свою книгу, и я прочитал указанные им страницы).

– Но всегда будет некомпетентность.

Боже мой, я этого не вынесу. Ну в таком случае никто не заставит меня доверять моему доктору. Я думаю, что Анатоль Франс был великим писателем, но у нас с Франсом нет общей экономической основы.

Есть более важный вопрос: о диктатуре пролетариата и о ликвидации диктатуры пролетариата.

У нас всегда будут различия в умственных способностях, но когда существует ситуация, при которой большой ученый говорит мне: «Вы должны больше делать в вашей отрасли», в этом нет никакого угнетения.

Мы считаем, что благодаря интенсивному развитию экономических сил нам удастся добиться роста машинного производства без капиталистической конкуренции.

Между двумя рабочими будет такая же конкуренция, как между двумя писателями.

– Вы думаете, что не будет никаких несчастий, разочарований, трагедий?

Всегда будут несчастная любовь, личные трагедии, идиоты и дефективные, для которых мы будем строить больницы. Но индивидуальные амбиции исчезнут, потому что для них не будет основы. Будет другой тип личных амбиций; лучше других служить обществу, и не из материальных соображений, а только из духовных.

Мы, коммунисты, сегодня являемся продуктом старого общества. Мы часто вынуждены бороться против старых традиций в самих себе. Когда ребенок учится читать, он должен прилагать усилия, но потом уже бессознательно читает без каких-либо усилий. И эта связь между одним человеком и другим человеком, в конце концов станет такой же простой, как чтение.

– У вас возникнет идеальный мир, а это против человеческой природы. Как вы думаете, Господь Бог его примет?

(Тут Бухарин в качестве примера привел Адама Смита. Записи неполные).

6 дек., вторник

Во второй половине дня Серж отправился в БОКС, чтобы разобраться в моих делах. Вскоре он позвонил оттуда, чтобы сказать, что с моим отъездом все устраивается и что мы должны немедленно приехать на беседу с Каменевой. Мы взяли извозчика, и, хотя было только три часа, уже начинало темнеть, когда мы подъехали к фантастическому каменному дому, где располагалась головная контора БОКС. В дверях мы столкнулись с уходившей Каменевой. Увидев нас, она как будто смутилась и сказала, что не ожидала меня встретить, но, конечно, рада, что я пришел. Она вернулась в свой кабинет и села за стол. Затем, после нескольких вежливых вопросов о моем визите в Ленинград, спросила, чего я хочу от нее. Я сказал, что это она послала за мной, и что она лучше знает, что мы хотели обсудить. Затем она объяснила, что не в силах больше оплачивать мои расходы, поскольку во вверенном ей фонде осталось только 2000 рублей. Я сказал, что хотел бы получить эти деньги и вернуться в Нью-Йорк. Она ответила, что, поскольку ничего не было сказано о том, что БОКС оплачивает мне проезд в Нью-Йорк, она должна спросить об этом комитет. Я сказал, что секретарь Коринец пообещал мне в присутствии Биденкапа, что мне оплатят обратный билет, и спросил, был ли Коринец уполномочен давать такие обещания. Она сказала, что он не мог взять на себя такую ответственность. Мы холодно расстались с пониманием того, что она разузнает в комитете детали механизма финансирования.

Кажется, это был день моих поражений. Мы пошли по бульвару к Страстной площади. Сияла луна, очень холодный воздух едва ли не хрустел. Мы осмотрели стоящий на площади монастырь с прекрасной церковью, все пять куполов которой были усыпаны звездами.

Оттуда мы спустились по бульвару к Цветной площади[272], где на коньках и санках катались дети. Обратно мы поехали на трамвае «А», но в нем была сильнейшая давка, так что нам с трудом удалось вырваться из вагона и тем спасти свои жизни. Потом мы зашли в маленькую столовую Дома Герцена, где расположены все писательские организации[273]. В столовой было пусто, так что у нас получился очень тихий и (из-за очень неспешного обслуживания) продолжительный обед.

В 6 часов вечера у меня была встреча со Станиславским. Секретарь мэтра пригласила в свой собственный удобный кабинет Станиславского, который величаво вошел с очень серьезным видом. Он сказал, что некий комитет со всем тщанием прочитал рукопись моей пьесы «Американская трагедия» и представил ее синопсис на русском языке. Он сказал, что ему пьеса очень понравилось и лично он был бы очень рад ее поставить, но специалисты вынесли решение, что она не сможет пройти цензуру – прежде всего из-за религиозных мотивов и из-за того, как показаны в пьесе отношения между работодателем и работником. Он сказал, что ему было очень больно отказываться от пьесы, поскольку он очень хотел ее поставить.

Вот так. Секретарь на прощание заверила меня, что все, кто прочитал пьесу, оценили ее как замечательную, и добавила, что, возможно, лет через пять им разрешат ее поставить.

Потом мы попытались купить билеты в Большой театр на новый советский балет, но все было продано. Снова поражение! Наконец у меня возникла блестящая идея этой же ночью отправиться в Нижний Новгород, чтобы больше не тратить время. Мы послали человека на вокзал, но он позвонил оттуда и сказал, что билеты есть только в «жесткий» вагон без плацкарты (как на «Максима Горького»), так что и от этой затеи пришлось отказаться.

7 дек., среда

На 10:30 утра у меня была назначена встреча с Мейерхольдом.

Вход в жилые помещения театра находится во дворе; на внешней двери висит табличка «Общежитие театра Мейерхольда». Как и во многих других организациях, сотрудники этого театра не только работают, но и живут вместе. Пролет грязной лестницы, узкий коридор – и мы оказываемся в большой комнате с множеством железных коек (так это тут спят актеры?). Нас встречает рыжеволосый молодой человек, который долго извиняется от имени г-на Мейерхольда, которого утром неожиданно вызвали на партийную конференцию, чтобы он отчитался о каком-то скандале в театре, поэтому он не мог выполнить свое обещание встретиться со мной. Он, конечно, был бы очень рад встретиться в другой раз и т. д. Мы вышли на очень красивую улицу Воровского, которую называют «Посольский ряд», так как здесь находятся иностранные посольства. Поскольку неподалеку располагалась организация квакеров[274], мы зашли туда. Мисс Дэвис, молодая женщина, приняла нас и рассказала о работе Общества в деревне, о санитарии, тараканах, клопах и других важных русских проблемах. Потом мы спустились к Арбатской площади и наконец нашли Французскую галерею[275], которую я давно хотел посетить. Это небольшое, но очень ценное собрание французских и немногих английских картин: Анри Матисс, Ван Гог, Гоген.

Позже в этот день меня вызвали в БОКС, где состоялась завершающая битва. Коринец, который держался с достоинством, заверил меня, что он человек ответственный и хочет сдержать свое слово. Он дал Биденкапу телеграмму об оплате моего проезда в Нью-Йорк и получил следующий ответ: «Драйзер заплатил пятьсот пятьдесят долларов за проезд в Россию и обратно. Все другие расходы в связи с его визитом в Россию должен оплатить БОКС». Я сказал – хорошо, я вернусь и выбью их из Биденкапа. Коринец сказал, что мы не можем говорить о поездке по России. Я сказал, что больше не хочу с ними разговаривать. Этот БОКС может идти ко всем чертям, он сам может идти ко всем чертям, а когда он попросил меня встретиться с Каменевой, которая меня ждет, я сказал, что и она тоже может идти к черту. Коринец сказал, что в свое время они все пойдут ко всем чертям, но сначала мы должны поговорить о поездке. Я встал, чтобы уйти, но другой человек, заведующий иностранным отделом БОКС Ярошевский, мягко убедил меня пойти и поговорить с Каменевой. Я пошел, и у нас была бурная сцена. Они настаивали на том, чтобы я не уезжал из России, а совершил поездку по стране, и пообещали позвонить мне в 8 часов. Чтобы остыть, мы прошли домой пешком по прозрачному морозному воздуху через бульвар и Петровку. Конечно, вечером мы ничего не могли делать, кроме как ждать телефонного звонка из БОКС. Приехал Серж, он был у нас, когда позвонил Ярошевский. У них был долгий разговор, в результате которого было решено, что я заплачу за своего секретаря, а БОКС заплатит за меня и еще одного человека. Было решено, что завтра вечером мы отправляемся в Нижний.

8 дек., четверг

Ожидания вокруг БОКС. Сильное напряжение. Светлые перспективы. В три часа дня. Меня приглашают в БОКС. Я на взводе. Роскошный скандал. Я всем и каждому сообщаю, что они могут идти ко всем чертям. Много сил потрачено на то, чтобы меня успокоить. Все будет исправлено. Не хочу ли я совершить прекрасную поездку в Нижний Новгород? Красивые пейзажи. Я говорю, что ничего не хочу, кроме как получить деньги за проезд и покинуть эту страну. Но они настаивают на том, чтобы по возможности вернуться к первоначальному взаимопониманию. Я даю им время до 8 вечера на то, чтобы подготовить план и представить его. Они звонят в 11. До того мы с Р. К. гуляем по городу. Красива Москва в звездную ночь. Мы заходим на телеграф. Я телеграфом прошу Бая выслать мне телеграфом же 1000 долларов. Затем ужин в гостинице. Приходит Динамов. Госиздат принял мои условия издания моих книг – минус 1000 долларов, 10 %.

8 дек., четверг

Сегодня вечером мы закончили все приготовления к отъезду. БОКС наконец-то нашло нам сопровождающего. Это Давидовская, женщина-медик, медсестра в Hotel Lux. Она в высшей степени подходит для такой работы, до этого путешествовала редко, а также обладает навыками и умом, исключительно подходящим к моим нуждам. Таким образом, в сопровождении исключительно компетентных специалистов – медсестры и библиотекаря Коминтерна – я сегодня в 8 вечера отправляюсь в Нижний.