По России

9 дек., пятница

Мы прибыли в Нижний Новгород в 9:30 утра. Чистый и оживленный вокзал. Мы зашли в ресторан. Пока мы ели колбасу, хлеб с маслом и пили чай с водкой, я наблюдал за людьми, проходившими через станцию. Вот маленькая девочка лет четырех; на ней огромная шуба до пола, ее голова замотана платком, и она с доброй улыбкой разглядывает всех вокруг. Выйдя наружу, мы сели на трамвай, который долго вез нас до Дома Союзов. Был ясный холодный день. Мы стояли на площадке трамвая и смотрели на проплывавший мимо нас город. Нижний показался мне очень привлекательным современным городом с широкими чистыми улицами. Мы проезжали мимо ярмарочных площадок, теперь пустынных, очень внушительных деревянных зданий, а затем пересекли реку Оку, которая впадает в Волгу Вдали, на другом берегу реки, открылся прекрасный вид: старинные здания и красивые церкви, холмы, стены Кремля с его старыми башнями. Наша гостиница «Новая Россия» оказалась рядом с красивой площадью, которая называется Советская. Площадь примыкает к стенам и башням Кремля, а в ее центре возвышается прекрасная белая церковь с серебряными куполами. Но в гостинице мы получили два душных ободранных номера. Особенно впечатлял мой: мягкие черные кресла и диван придавали ему вид игорного зала. Давидовская отправилась в местный Совет, где все были очень взбудоражены известием о нашем прибытии, и вскоре приехал представитель, чтобы показать нам город. Сначала мы прокатились по городу на маленьком автомобиле – это была одна из трех машин, виденных мною за время пребывания в Нижнем. Мы поехали вдоль берега Волги, которая выглядела очень могучей рекой, на середине она так и не замерзла, но суда, конечно, сейчас по ней не ходят. Чем больше я смотрел на город, тем больше он мне нравился. В нем есть яркая, живая атмосфера, есть очарование старых церквей и других зданий. Мы остановились у очень красивого нового дома с квартирами для рабочих и вошли внутрь. В чем состоит работа человека? Это самое важное, что нужно о нем знать. На двери, ведущей в одну квартиру, висела табличка, на которой было написано, что здесь живут настоящие железнодорожники, в том числе главный механик Воросов и помощник механика Краскова. Коридоры и комнаты были красиво отделаны, полы – отполированы; после месяца проживания все в квартире сияет. В первой квартире обосновалась семья из четырех человек, живущих в двух комнатах, и семья из трех человек, которая живет в одной комнате; ванная и кухня у двух семей общая. Первая семья платит за квартиру 15 рублей в месяц при зарплате 75 рублей. Еще одна четырехкомнатная квартира была почти американских стандартов. В ней жили ученый с женой и ребенком; комнаты – большие и привлекательные на вид, есть ванна. Они платят 40 рублей в месяц. Мы проехали в новый квартал, застроенный бревенчатыми домами для рабочих; этот поселок сооружен недалеко от завода. Зашли в один из домов и нашли его вполне комфортным: семья из четырех человек жила в двух комнатах, еще в одной комнате жили военный и его жена, которые также работали на заводе; кухня и ванная у них были общими. Все они утверждали, что очень довольны своими новым жильем и что жилищные условия значительно улучшились.

Мы посетили текстильную фабрику «Красный Октябрь», на которой работают 3700 человек. Это очень старая фабрика, со старым техническим оснащением, на которой из льна-сырца производят грубые ткани. Мы пришли в два часа, когда заканчивалась очередная смена. С фабрики выходило множество женщин, некоторые из них – с замотанными головами, потому что после работы они ходят в баню. Все выглядели какими-то посеревшими и уставшими. Разумеется, этот труд в пыли, летящей из сырья, очень вреден для здоровья. Работницы фабрики получают месячный отпуск и специальное питание со сливочным маслом и молоком, тем не менее здесь распространен туберкулез. Едва ли не первое, что бросилось мне в глаза внутри помещения, – это новая, появившаяся только в этом году система вентиляции за 400 000 рублей, которая была уставлена по требованию, выраженному через профсоюз самими работницами. Поскольку еще не все вентиляторы работают, нельзя сказать, насколько они помогут очистить воздух, который пока что кажется вязким от пыли. Но мне показалось, что 400 000 можно было с такой же пользой вложить в новое оборудование.

На обратном пути мы посетили губернский госпиталь. Он оказался хорошо управляемым крупным учреждением, в котором царили чистота и порядок.

С балкона открывался вид на большую бильярдную. После обеда мы отправились в вечернюю школу для рабочих. Здесь был свой живой маленький мир: юноши и девушки, спешащие по коридорам на занятия, гимнастика, стенгазеты, ребята, которые были рады показать мне кабинет рисования и подарить любой понравившийся мне рисунок, лаборатория физики с приборами, которые ученики сделали своими руками. Здесь обучаются и руководители заводских школ; все делается очень серьезно и с большим энтузиазмом.

Это был восхитительный вечер; лунный свет падал на снег, белую церковь на площади и на кремлевскую стену. Было так холодно, что снег хрустел под ногами.

Мы остановились в большом центральном рабочем клубе, бывшем клубе аристократии. Это тоже был гудящий маленький мир рабочих и работниц – с чайной комнатой, аудиторией, библиотекой и всеми другими дополнениями, которые должны быть у рабочего клуба. Потом мы пошли в кинотеатр, где мне показали картину «Поэт и царь»[276], которую, похоже возили за мной из Москвы в Ленинград, из Ленинграда в Москву, и вот теперь я обнаружил ее в Нижнем. Это была интересная картина, предоставлявшая много исторических данных о Пушкине и его времени, но в самой постановке не было ничего нового. Несомненно, что фильм вольно обращается с историческими фактами.

10 дек., суббота

Завтракали мы в маленьком буфете возле наших номеров. Когда мы заказали яичницу, нам принесли по крайней мере 13 жареных яиц. Я поспорил со своим секретарем, а она – со мной. Я сказал ей: «Если я когда-нибудь выберусь живым из этой страны, то буду бежать через границу так быстро, как только смогу, и, оглядываясь на бегу назад, буду кричать: “Да вы всего лишь проклятые большевики!”».

В деревню с нами поехал наш верный гид из местного Совета, а также энергичный молодой репортер из местной газеты, который попросил меня дать ему интервью. Я кратко обрисовал ему свои впечатления о Нижнем, а потом, когда мы одевались, сказал корреспонденту (речь шла о моих предыдущих вопросах о том, живут ли вместе с русскими в их домах свиньи и другие животные): «And now for the pigs!» («А теперь – к свиньям!»). Сотруднику газеты Павлу Павловичу Штатнову так понравилась моя реплика, что он записал русскими буквами, как это звучит по-английски, и сказал, что это будет заголовок его статьи. Мы выехали на авто в отличном настроении. Когда машина оказалась на открытом пространстве, стало очень холодно, и моя секретарша, страдавшая от холодного ветра, забилась под одеяло. Впрочем, всякий раз, когда я делал какие-то замечания о проплывавших мимо видах, огромных заснеженных полях или видневшейся вдалеке деревне, она высовывала голову из-под одеяла, чтобы тоже посмотреть на эти диковины, так как боялась, что без этого она не отработает свое жалованье. В нескольких милях от города находилось большое и красивое кирпичное здание завода, который производил телефоны. Мы остановились, чтобы посмотреть на него, и один из управляющих показал нам предприятие. На заводе работают 830 человек; это один из четырех заводов советского телефонного треста. А построен он так далеко от города потому, что призван выполнять военные заказы и поэтому должен был находиться в надежном месте. Завод производит телефоны для всего СССР, причем только под заказ. Производительность – 30 000 телефонов, столько же радиоточек и 5000 громкоговорителей в год. Условия работы очень хорошие. На станках работает много женщин – в частности, они делают болты и шлифуют телефонные трубки. Женщины, как и мужчины, выполняющие ту же работу, получают при сдельной системе оплаты от 50 до 54 рублей в месяц. Квалифицированный работник, например слесарь, получает 150 рублей в месяц.

Когда мы увидели село Ближне-Боровское, угнездившееся среди широкой равнины, оно показалась нам очень приятным. Хотя этот населенный пункт находится всего лишь в 20 верстах от Нижнего Новгорода, он кажется довольно обособленным.

Мы вошли в кабинет главы деревенского Совета, расположенный в небольшом бревенчатом доме. Здесь мы поговорили с главой местного Совета (Сельсовета), к которому относятся девять деревень, а также с секретарем местного Совета; оба они довольно молодые люди. Ватага детей, а также несколько стариков и женщин, узнавших о нашем прибытии, уже набились в маленькую комнату и молча стояли, внимательно наблюдая за тем, как мы разговариваем.

Я спросил представителя власти, какая программа переустройства имеется у Сельсовета. Он сказал, что цель состоит в том, чтобы объединить небольшие хозяйства или, если это необходимо, разделить их на меньшие – все в интересах общины. В целом, они стремятся к тому, чтобы сохранить хозяйства в рабочем состоянии. В случае, если хозяйство наследуют трое сыновей, Совет пытается понять, кто из них сможет лучше управлять им, а если кто-то совершенно не разбирается в деле, то лишить его возможности управления (хотя землю у него отнять нельзя). Что касается школ и клубов, то управление ими находится в руках более высокого (волостного) Совета, который назначает учителей и т. д.[277] Основная работа Сельсовета – помогать населению решать трудные вопросы и защищать его интересы. Люди идут в Совет со всеми своими проблемами – так, если умирает корова, они получают здесь страховку Совет является носителем культуры, просвещает крестьян, определяет и собирает налоги, и эти деньги идут в районный Совет, который финансирует школы и т. д. Работа двоих членов Совета оплачивается, трое работают на добровольных началах.

– Допустим, крестьяне захотели иметь трактора… Их действия?

Крестьяне организуются в артель для получения машин в рассрочку.

– Что вы сейчас пытаетесь сделать именно в этой деревне?

Здесь сейчас такие проблемы: 1) снабжение топливом, поскольку леса здесь мало; 2) переход на трехлетний севооборот; 3) организовать крестьян для совместной работы по производству и распределению. Мы уже организовали одну артель для покупки инвентаря.

Пожарный насос, который вы здесь видите, купил Совет. Водоснабжение здесь – не очень. Совет также получает хорошие семена, хороший корм для скота, инвентарь, организует закупку и продажу молока, но с зерном имеет дело кооператив. Здесь его хватает только на местные нужды, а пшеничной муки вообще нет.

– Может ли Сельсовет решить вопрос об открытии фабрики?

Это уже зависит от экономических возможностей. У Совета есть право узнать, хотят ли люди фабрику, но потом он должен идти за поддержкой в высшие органы. Если человек хочет основать небольшое предприятие, то разрешение может дать местный Совет.

У нас есть телефоны, установленные Советом (районным). Мы можем поговорить с Москвой, с Ленинградом. У нас здесь есть радио, население очень им интересуется, в кооперативах есть кружки по изучению радио. Радио в нашей деревне поставили профсоюзы, но, конечно, всеми делами деревни управляет местный Совет.

– А электричество у вас есть?

Нет, но есть большое желание его иметь.

Затем мы отправились на экскурсию по деревне, и на улице за нами потянулась постоянно растущая толпа. В первом доме, где мы остановились, была одна большая комната и крошечная кухня, была прихожая, за которой находилась очень низкая дверь, ведущая в гостиную.

Пол был выскоблен добела, большая кирпичная печь – побелена, а в углу висели иконы. Здесь жили шесть человек, я никак не мог понять, где они спят. Эта семья имела 4,8 десятин земли, зарабатывала 264 рубля в год и платила 7,60 налога. Кроме того, у них была своя лошадь, с которой они работали на других, у них не было платежей за аренду; сейчас мало дров, нет работы дома и нет коровы. Их единственная жалоба заключалась в том, что у них нет коровы, но зато у них есть радио. Это был дом бедного крестьянина. Сосед, маленький человечек с лохматой рыжей бородой и спутанными волосами – они были влажными, поскольку он только что пришел из бани (сегодня суббота) – встал у печи и улыбался мне так, как будто участвовал в розыгрыше. Он пригласил нас в свой дом. Это также был дом бедного крестьянина: две комнаты, которые выглядели довольно удобными, и восемь жильцов. Я тщетно искал свиней (в гостиной) и тараканов (повсюду). Чувствуется, моя поездка в Россию идет насмарку…

Затем мы отправились в дом крестьянина-середняка, очень красивый бревенчатый дом с изысканной резьбой по дереву на оконных рамах и небольшой верандой. К дому примыкал крытый сарай для коровы с лошадью и цыплят. Внутри были три очень красивые комнаты, большая кухня, удобная гостиная с мягкой мебелью и спальня. Здесь жили пять человек. Крестьянин владел 4,72 десятины земли и имел доход 403 рубля в год.

Мы заглянули в почтовое отделение и на телефонную станцию, которая соединена с И центральными телефонными станциями. За 18 копеек можно позвонить в Нижний (три минуты).

Потом мы двинулись к дому деревенского священника. Я боялся, что вся процессия последует за мной в дом, но представитель Совета велел им оставаться на улице. Тем не менее в дом вошли шесть человек: мы втроем, глава местного Совета, секретарь Совета и репортер. В доме было три комнаты, большая и уютная гостиная с некоторыми признаками культуры, а также спальня и кабинет. Священник, сухощавый человек с короткой бородкой, похожий на школьного учителя, встретил нас нервозно. Интервью с самого начала пошло со скрипом. Я спросил его, сколько верующих было здесь до революции и сколько их сейчас. Давидовская перевела мой вопрос. Священник заколебался.

– А вы лично какой национальности? – спросил он у нее.

Она сказала, что польская еврейка. Он заметил, что переводчики обычно не русские, и стал медленно отвечать:

Это сложный вопрос. Чтобы существовал приход, в нем должно быть не менее 50 человек. Я думаю, сейчас у нас их человек 300. Сколько сейчас стало неверующих – это трудно сказать. Стремление отойти от религии особенно сильно среди молодежи.

– Как вы думаете, социальные и экономические условия жизни в деревне после революции стали лучше или хуже?

Не могу вам сказать. Об этом нужно спросить местного представителя власти. Мое личное положение стало хуже, чем раньше.

– Как существует церковь с материальной точки зрения?

Мы живем на доходы от похорон, венчаний и т. п. Лично у меня нет никакого дохода, этот дом принадлежит церкви.

– А есть ли опасность, что религия отомрет?

За ответом я отсылаю вас к записи беседы Троцкого с делегацией американских рабочих в газете «Правда».

Тут мы решили как можно более аккуратно прервать интервью, поскольку стало очевидно, что мы измучили «батюшку»[278], который не может говорить свободно перед такой массой народа. Мы вышли на улицу, но моя секретарша тут же вернулась в дом, потому что забыла там перчатки, и священник сказал ей: «Пожалуйста, объясните господину, что я бы с радостью ответил на его вопросы, если бы мы были одни, но перед еврейкой, представителем власти, корреспондентом газеты! Если бы я высказал свое мнение…» – и он провел пальцем по горлу».

Затем мы вернулись в Сельсовет, где в маленькой комнате смотрителя нам подали чай из самовара, колбасу, черный хлеб, вареные яйца, соленья, конфеты и вино. При этом гости сели за стол, а хозяева и жители села стояли за нами и смотрели, как мы ели. Я почувствовал себя новым ревизором [279]. Когда мы закончили обед, я попросил их спеть. Хор возглавил молодой секретарь местного Совета. Сначала они спели песню о Волге, а потом и много других прекрасных песен. И, как и все русские, они пели очень хорошо, слушать их было одно удовольствие.

Когда мы вышли на воздух, было уже совсем темно. Через овраг мы добрались до школы и вошли в теплое и чистое школьное здание. Здесь было довольно темно, но учитель, который жил в доме при школе, вышел из гостиной с лампой и показал нам работы учеников – стенгазеты и рисунки, которые были развешаны на стенах. Когда мы стали садиться в автомобиль, чтобы ехать домой, толпа долго нас не отпускала, а дети кричали «Ура американскому делегату!». Автомобиль долго шел по бескрайней заснеженной равнине, пока мы не добрались до шоссе, ведущего в город.

Все ужинали (с пивом) в моем номере. Очень веселым парнем оказался газетчик. Он снова взял у меня интервью (примечание секретаря: все это время я проспала, поэтому ничего на этот счет сказать не могу), станцевал с моим секретарем русский танец, затем читал свои стихи и, вообще, всячески нас развлекал.

Потом они проводили нас на поезд, который отходил в 9:30 вечера.

11 дек., воскресенье

Мы прибыли в Москву утром. Пообедал с Вудом[280]. Здесь находится нью-йоркский театральный импресарио по фамилии Биберман[281]. Я сходил с ним в еврейский театр и посмотрел спектакль «200 тысяч»[282]. Он планирует вывезти эту труппу на гастроли в Америку.

12 дек., понедельник

Утром мы отправились в банк, где я получил 1000 долларов от Бая. Потом вернулись в отель, пришел Серж, который был со мной до конца дня. Пока мой секретарь находился в БОКС, где окончательно договаривался о нашем отъезде, я сходил с Сержем за покупками. Мы поспешили на ужин, потому что поезд отправлялся в восемь часов. Остановившись у отеля Lux, мы забрали нашу попутчицу Давидовскую и поспешили на такси на вокзал.

Мы боялись опоздать, но Д. сказала, что поезд уходит примерно в 8:25. Мы сказали, что думали – в восемь, а она ответила, что не уверена насчет 8:25. Носильщик вынес наш багаж на платформу, мы нашли вагон с нужным номером, но оказалось, что это вагон третьего класса. Из расспросов выяснилось, что это был не наш поезд, а наш отходит только в 11:25. Мы вернулись в вокзальный ресторан, решив скоротать время там. Мой секретарь был очень-очень зол (на себя), но мы с Сержем не теряли присутствия духа, я предложил Сержу поехать с лекциями по Соединенным Штатам – я бы мог организовать для него такую поездку. Ему идея очень понравилась, я попросил его записать все его многочисленные титулы и должности. Он приступил к работе со всей серьезностью, а я заметил, что ему лучше отправить этот список потом экспресс-почтой, потому что я боюсь, что, пока он закончит этот список, наш поезд уже уйдет. Все, включая моего секретаря, залились смехом, но Серж, который был рад видеть нас такими веселыми, похоже, вообще не понял шутки, потому что с величайшей серьезностью продолжал писать.

Время, таким образом, прошло очень быстро. В 11 часов вечера мы сели на поезд, попрощались с Сержем, и я наконец окончательно выехал из Москвы.

Мой сосед по купе оказался молодым турком. Мы с ним очень подружились.

13 дек.

В поезде не было вагона-ресторана, а мы не обеспечили себя, как все добрые русские люди, едой, чайниками, стаканами и пр. Турок стал настаивать на том, что он должен нас покормить. У него с собой была банка с перцем, которую он хотел открыть во что бы то ни стало. Он сломал об нее свой нож, чуть не сломал наши ножи, но, наконец, его настойчивость была вознаграждена. И, попробовав перец, фаршированный морковью, я понял, почему турок был столь настойчив. Перец был совершенно восхитительным на вкус, а у нас благодаря соседу появилась хорошая еда, которая состояла из хлеба, сыра, водки, вина и перца.

Отобрав у предупредительного турка всю еду, я стал вытаскивать из него и всю имевшуюся у него информацию…

По дороге из Москвы в Харьков. Интервью с моим попутчиком, турком, который едет в Константинополь. Халиль Касимович (Мемы Оглы).

Сейчас у власти Камиль-паша[283]. Об изменениях, произошедших после революции: церковь отделена от государства. Образование поставлено на другую основу. Раньше у них были только религиозные школы, но теперь есть хорошие общеобразовательные школы и обязательное образование. До революции доля неграмотных была на 10 % меньше, чем в России. Теперь об экономических условиях. Что Камиль-паша сделал для страны. До революции в течение 300 лет было построено только два сахарных завода, но за последние четыре года, когда у власти находится режим Камиля-паши, постоены еще два. Открылись технические школы; раньше, если машина ломалась, то ее мог исправить только иностранец.

– Сколько в Турции крупных городов?

Константинополь, Ангора, Адрианополь, Измир, Свае и Мусиль[284]. В Мусиле есть английская концессия, которая имеет 25-летний контракт через Лигу Наций.

– Препятствует ли религия развитию страны?

Да.

– Стремится ли Турция к индустриализации, как Россия?

Нет, страна пока еще не дошла до этой точки.

– Что с образованием?

Школы лучше, чем в России, потому что в Турции обязательное образование.

– Что было сделано для крестьянства?

Сегодня положение крестьянина улучшилось из-за того, что крупные землевладельцы были лишены политической власти, которую они прежде активно использовали против крестьянства.

– Как вы думаете, какая власть сделала больше для своего крестьянства: диктатура пролетариата в России или буржуазная республика в Турции?

Диктатура пролетариата сделала больше, в первую очередь потому, что Россия богаче, потому что Россия не выплатила свои дореволюционные долги, а Турция как член Лиги Наций выплачивает свои военные долги. Но Россия отказалась принять оплату за долг Турции перед ней в размере 17000000 рублей (?) или лир?

– Каково положение женщин в Турции?

Многоженство отменено, и женщины сняли чадру Раньше муж имел право развестись с женой без ее согласия, а у нее не было такого же права. Раньше у человека могло быть целых семь жен, и никто из них не имел никаких прав на собственность. Если муж умирал, все жены отсылались обратно, а имущество передавалось его родителям. Теперь они имеют равные права на собственность. Женщины теперь во всем имеют равные права, введено совместное обучение, они могут получать полное образование, работать в бизнесе – и везде на равных условиях. Одна женщина есть среди представителей Турции в Лиге Наций.

– Стала ли магометанская религия сильнее или слабее, чем раньше?

Я думаю, что стала слабее; единственные люди, которые сейчас следуют за религией Мохаммеда, – это крестьяне и чиновники, причем крестьяне – в меньшинстве, их 40 %.

– Была ли у Турции литература, были ли писатели, поэты, скульпторы, художники, газеты, журналы и т. д. До этого?

Раньше были только газеты, в искусстве ничего не было.

– Не знаете, есть ли сейчас в Турции какие-либо объединения писателей и художников?

Да, в Константинополе есть такие группы.

– Есть ли молодые поэты?

Да, есть. Но по именам я их не знаю.

– Есть ли новые издательства?

Да, в руках правительства.

– Развивается ли сейчас страна?

Да.

– Какие у Турции источники дохода, что у нее есть для экспорта?

Табак, фрукты, такие как апельсины, лимоны, инжир, финики, а также орехи, шелк, хлопок, рис, шерсть.

– С кем идет торговля?

Мы отправляем шерсть, табак и тому подобное в Англию; Россия покупает табак и рис, а взамен продает сахар и керосин. Мы также ведем дела с Северной Америкой. В прежние годы мы производили только сырье, поэтому наш доход был намного меньше. Сейчас мы готовимся использовать сырье в производстве на месте.

– Что сделала Республика для крестьянства?

Крестьяне очень бедны, промышленности у нас нет, у них есть только небольшие наделы земли, которая к тому же хуже, чем в России. Выращивается множество фруктов, но, поскольку нет никаких средств для их транспортировки, во многих местах урожай попросту погибает. Первое, что делает правительство, – это строит железные дороги, и эта работа идет сейчас полным ходом.

Ангора [ныне Анкара] сейчас застраивается американским архитектором по плану Нью-Йорка, ее так и называют – «Второй Нью-Йорк». Строится новый оперный театр. Население города составляет 84 000 человек.

– Может быть, для Турции было бы лучше, если бы в стране произошла пролетарская революция, а не возникла буржуазная республика?

Конечно, диктатура пролетариата – это то, к чему мы стремимся, но в то время у нас не могло быть пролетарской революции, потому что не было пролетариата, а религия имела слишком много власти. И раз теперь религия отброшена вместе с султаном, буржуазная революция является необходимым шагом к пролетарской революции. Конечно, мы не могли бы осуществить ее без влияния русской революции. Турция будет следовать примеру России и, на мой взгляд, идти ей будет намного легче, потому что наш управленческий аппарат работает лучше, чем русский.

– Сколько лет Кемаль-паше?

48 лет.

– Как он пришел к власти?

Был избран на четыре года. Недавно представил отчет и был переизбран.

– Что произойдет после его смерти?

Как после смерти Ленина его место заняли его последователи, так будет и с ним. Он бывший генерал, но человек научного склада.

– Какова система голосования?

У нас равное избирательное право.

– Есть ли в стране столь же богатые люди, как раньше?

Да, есть, но у них нет особых политических прав, как это было раньше.

– С какими странами они связаны?

В основном с Северной Америкой. Они получают оттуда машины, текстиль, металлоизделия.

Мы приехали в Харьков в 8:20 [вечера], надеясь наконец хорошо пообедать, но обнаружили, что поезд на Киев уходит в 8:40. Таким образом, уже через четверть часа мы оказались в купе поезда, направлявшегося в Киев, причем голодными и без перспективы поесть до утра. Тем не менее две мои фрейлины ухитрились за время восьминутной остановки выскочить из поезда и купить нарзан[285], хлеб и сыр. Пассажиров было очень мало, поэтому мы в относительном комфорте доехали до Киева, куда поезд прибыл около полудня. Мы пообедали на вокзале (как обычно, борщ, мясо и немного водки), внимательно следя за нашим багажом. Из автомобиля, который вез нас в Continental Hotel, мы наблюдали аварию.

Был туманный, морозный день, но Киев с первого взгляда очаровал меня широкими улицами, прекрасными старыми зданиями, красивыми церквями. Continental Hotel – красивое старинное здание с великолепным интерьером, напоминающим восточный, с широкой лестницей, с мягкими красными коврами и витражами на площадках, с вестибюлем, украшенным сложной резьбой по дереву, из-за чего он выглядит, как собор. Сначала нам дали два номера. Один из них, обставленный со вкусом, Д. назвала «дамской комнатой». Другой номер представлял собой огромный зал, грубо обитый красной кожей, – она сочла его подходящим для джентльмена, я же обнаружил, что этот номер не только уродлив – в нем было ужасно сыро и холодно. В комнате стоял обыкновенный умывальник с мраморной раковиной и кувшином для воды. Горничная с неохотой ответила на звонок, но все-таки мне с ее помощью удалось добыть полотенце и стакан горячей воды для бритья. В комнате было нестерпимо холодно, так что я был вынужден надеть шубу. В конце концов на третьем этаже мы нашли два других номера – мой оказался очень теплым и с ванной.

Пока наша Д. ходила искать местный Совет, мы с Р. К. погуляли по городу. Над ним все еще висел тяжелый туман, тротуары обледенели, было очень холодно, но оживленную уличную толпу окутывала аура культуры, что, безусловно, согревало душу. Чем ближе я знакомился с городом, тем сильнее он напоминал мне Париж: призывные витрины магазинов, хорошо одетые миловидные женщины… Мы свернули на широкую улицу и прошли к площади La International[286]. За ней начинался крутой склон, ведущий к засыпанному снегом парку, где дети катались на санках. Вечером пришел репортер взять у меня интервью. Тем временем Д. заказала ужин, но официант из всего заказанного принес только один шницель. Приехал наш гид из Отдела образования – похожий на бизнесмена молодой человек в коротком черном кожаном пальто. Вечером он отвез нас в оперу, а Р. К. осталась дома вести свои заметки. Постановка оперы «Фауст» была отвратительной, так что мы ушли при первой же возможности. Дома нас ждал самовар, и мы с удовольствием поужинали хлебом и сыром.

14 дек.

Как обычно, мы с утра начали опаздывать. Наши сопровождающие всегда беспечно обещают прийти в девять часов, а затем появляются около десяти тридцати… В десять мы самостоятельно отправились в старый монастырь – Киево-Печерскую лавру, которой 600 лет. Она высится на холмах, откуда открывается вид на Днепр. Мы сели в машину и проехали мимо парка, который видели раньше, мимо многих прекрасных зданий и церквей с разноцветными куполами. Когда мы вышли из машины, нам открылись наверху, на холме, стены и золотые купола монастыря. Пока мы поднимались вверх по дороге, на холоде и при ярком солнечном свете, нам встречалось множество людей на костылях, без ног или без рук. В монастыре находится дом для инвалидов войны, а также фабрика по производству протезов. Когда мы через арку с золотым куполом вошли на монастырскую территорию, передо мной оказался один из самых великолепных соборов, которые мне пришлось увидеть за всю свою жизнь. У него было пять золотых куполов, причем четыре составляли квадрат, в центре которого находился большой купол. Наружные стены были расписаны. Внутри церкви старый священник в длинных черных одеждах, с седой бородой, но с лицом, выражавшим что угодно, кроме святости, продал нам тонкие свечи по десять копеек за штуку и провел нас в очень тесное внутреннее помещение церкви. Здесь находился богатый алтарь с множеством икон, покрытых золотом и инкрустированных драгоценными камнями, а также ларцы с прахом священников и князей, которые были связаны с монастырем. Через люк в полу он провел нас в темный сырой подвал, где в пламени наших свечей мы увидели гроб, в котором под вышитым золотыми нитями покровом угадывались очертания фигуры человека. Вознеся молитву, старый священник поцеловал покрывало, затем приподнял несколько слоев шитой золотом бархатной ткани и открыл нечто похожее на иссохшую руку. Это было самое важное, что он должен был нам показать, – мумифицированные мощи митрополита. Мы вышли на улицу и поднялись к самой высокой части стены, откуда открылся прекрасный вид на Днепр и лежащий за рекой город, который и был построен вокруг этого монастыря. Священники того времени поставили перед собой скромную задачу – воздвигнуть величайшее здание из всех, какие смертные строили для Бога: «Лавра – высшее воплощение православной веры на земле».

Как заметил один из молодых калек, стоявших вместе с нами у стены, «отсюда идет прямой поезд до неба». Обширный по территории монастырь хранит за своими стенами несколько других церквей и сооружений, которые сейчас занимают музеи и т. п. Печерский монастырь был основан в Средние века и тесно связан с историей Киева, одного из старейших городов Европы. Во время революции вокруг этой крепости шло множество сражений, и ей был нанесен большой урон. Отремонтированные повреждения на внешних стенах собора сейчас замазаны свежей штукатуркой и обведены красной краской, символизирующей кровь мучеников.

Наш гид нашел нас и повел в антирелигиозный музей, где представлены реликвии, эмблемы, символы и сокровища великих религий мира. Цель экспозиции, без сомнения, состоит в том, чтобы показать сходство, слабость и иррациональность всех религий. Среди экспонатов есть очень красивые предметы.

В другом здании находилась коллекция церковных сокровищ, множество богатых церковных одежд, тиары, изумительная украинская вышивка. Здесь можно получить хорошее представление о культуре и талантах украинского народа. Снаружи мы встретили много священников, которые, очевидно, были на рынке, потому что они несли корзины с продуктами; один худой старик с пучком волос, выбивавшихся из-под черного головного убора, перебегал дорогу по тропинке, ведущей в одно из небольших зданий, держа в руках чайник с кипятком. Мы заговорили с ним о следах пуль, которые заметили на стенах; да, здесь во время революции шли бои, но Бог миловал, ни одна из икон не пострадала.

Затем мы отправились в музей Потоцкого[287]. Потоцкий – генерал старой русской армии, который до революции собрал великолепную коллекцию произведений искусства. Чтобы сохранить коллекцию, он предложил сделать из нее общественный музей и сам стал его хранителем. Это грузный, не очень интересный на вид мужчина с седой подстриженной бородой. Он сам открыл дверь и вместе с женой провел нас по музею. В залах было очень холодно, коллекция показалась мне не особенно примечательной. Целый коридор увешан картинами о разных войнах, которые вела Россия; есть несколько прекрасных предметов мебели, резные серванты, кресла, прекрасная каминная решетка, украшенная бусинами. Хранятся здесь и некоторые редкие книги, в том числе история Киева на английском языке, написанная англичанином в 1850 году.

Из монастыря мы отправились на машине по городу По очень ухабистой дороге мы проехали по берегу реки мимо множества вагонов, в которых везли пиломатериалы для строительства, затем пересекли торговую часть города и остановились у фабрики по производству сеялок. Здесь производят сеялки исключительно для посадки сахарной свеклы – в окрестностях много полей, засеянных этой сельскохозяйственной культурой. Это небольшая, но современная и эффективная фабрика, управляющий которой с гордостью отметил, что на 200 рабочих здесь приходится всего 19 служащих. Они выпускают более 2000 машин в год.

Мы также посетили машиностроительный завод «Большевик», старое предприятие с небольшим количеством нового оборудования, на котором занято 1400 человек.

(Примечание секретаря: я в этой поездке чуть не окоченела, так что вспоминать о ней мне очень неприятно, поэтому записи остались незавершенными.)

Дело шло к вечеру. Наш гид по-прежнему настаивал на том, чтобы мы осмотрели еще и табачную фабрику, но она оказалась уже закрыта, и тогда мы поехали на хлебозавод – там по крайней мере должно быть тепло. Действительно, там нас ожидали приятное тепло (потому и заметки об этом заводе подробные) и технический директор, который был очень горд своим предприятием и восторженно рассказывал о его работе. Здесь выпекаются только два вида хлеба, оба из муки грубого помола. Печи – немецкие; нам было очень приятно смотреть на то, как из печей выкатывают золотистые буханки с румяной корочкой. За день здесь выпекают 3,5 тонны хлеба, на выпечку уходит полтора часа, на подготовку теста – семь часов, за день получается 20 000 буханок. На заводе 114 рабочих. Несмотря на то что последние американские методы здесь пока неизвестны, это очень чистый и современный завод.

Мы поздно вернулись домой, поужинали в красиво оформленном ресторане отеля вместе с нашим гидом и шофером, потом попили чая из самовара и еще раз съездили на холм, чтобы полюбоваться видом и посетить рабочие кварталы (Р. К. осталась дома). В 22:00 мы выехали в Харьков.

J.H. Pierce in Pottsville Journal, Nov. 12, ‘27.

Дает историю царского режима[288]

К счастью, бо?льшую часть истории России при царском режиме я знаю. После Наполеоновской войны 1812 года на протяжении более 100 лет в стране строились заговоры против царской семьи и происходили бурные волнения, которые в 1905 году подошли к самым воротам Зимнего дворца в Петрограде [Петербурге]. Эти возмущения всегда подавлялись, но в 1917 году господствующий класс России был серьезно ослаблен неудачной войной, и на этот раз оппозиция, хотя и не сильно организованная, победила, и монархия 7 ноября 1917 года прекратила свое существование[289].

Если с России, страны наполовину средневековой и наполовину азиатской, снять налет иностранной культуры, то выяснится, что она всегда жила за завесой тайны, в атмосфере терроризма и романтики. Ее население, 140 миллионов человек, находилось в состоянии невежества и убожества и едва выживало, в то время как правящий класс, эксплуатировавший этих несчастных людей, купался в роскоши и великолепии. Трудовой класс был практически лишен возможности получить образование и самоопределиться, чем создавалось плодородная почва для вызревания семян беспокойства, зависти, ненависти и протеста.

Россия, с ее территорией и природными ресурсами, как у Соединенных Штатов и Канады, вместе взятых, практически не развивалась; ее народ за сотни лет репрессий приобрел комплекс неполноценности. Приветствовалось привлечение иностранного капитала для разработки богатых недр России; ее шахты и фабрики в основном управлялись иностранными инженерами и руководителями. Таким образом, в стране был разрушен дух инициативы, и, когда пришло время восстанавливать свои заводы, шахты и железные дороги, решение столь гигантской проблемы было осложнено отсутствием долговременной системы специализированного образования. Когда пали оковы, умы, которые в течение сотен лет стремились к самовыражению, стали чрезмерно усердно и с удивительной быстротой изучать и ухватывать новые мысли и идеи.

Когда мы кратко пересказываем печальную историю революции и контрреволюции, вторжения иностранных армий, голода и эпидемий в России, нужно помнить, что еще до революции, во время мировой войны, здесь было убито почти два миллиона человек и ранено пять миллионов, что железные дороги и фабрики были уничтожены, шахты затоплены, что моральный дух в стране был на самом низком уровне и что 140 миллионов человек, в основном неграмотные, не имели никакой кредитной или какой-либо иной финансовой среды и были внезапно отброшены на сотни лет назад, во времена бартерного обмена. Выращенный крестьянами картофель меняли у торговца на сапоги, а корку хлеба – на день напряженной работы…

Валюта на основе золотого стандарта

За это время страна перестроила свои железные дороги и заводы, запустила много новых отраслей, были построены огромные электростанции, осушены и вновь введены в эксплуатацию шахты, возведены тысячи прекрасных домов для рабочих. Создана валюта на основе золотого стандарта, значительно расширена система школ, поощряется образование. Здесь меньше всевозможных преступлений, нежели в Нью-Йорке или Чикаго. Здесь тратят 90 миллионов долларов в год на социальное обеспечение.

О том, как быстро идет процесс восстановления, можно судить по тому факту, что в 1924–1925 годах производство и добыча показали прирост на 60 % в сравнении с предыдущим годом. В 1925–1926 годах прирост по сравнению с предыдущим годом составил 40 %, а за только что завершившийся финансовый год – до 20 %. Снижение темпов роста производства, естественно, связано с постепенным завершением программы восстановления… В конце 1926 года в стране функционировали 144 концессии, в том числе более 40 в промышленности, 25 в горнодобывающей отрасли и 36 в торговле. Количество концессий постепенно растет, самыми крупными из них являются марганцевые концессии Гарримана[290], японские угольные и нефтяные концессии, золотые прииски на реке Лена, английский синдикат и сельскохозяйственная концессия Круппа. Общий капитал, инвестированный в концессии на 1 октября 1926 года, составил 41 миллион долларов, из которых иностранные концерны вложили 51 %, а советские организации – остальное.

Цифры, которые я привел, достаточны для того, чтобы убедить беспристрастный ум в том, что в стране есть экономический прогресс. Здесь имеются также огромные экономические ресурсы, ожидающие капитала для их эксплуатации. Важный вопрос: откуда придет этот капитал? Хорошо известно, что в Америке крупные банки, трастовые и страховые компании с угрожающей скоростью аккумулируют средства. Выпуски облигаций в Соединенных Штатах не могут поглотить такие средства, и у различных финансовых учреждений есть агенты по всей Европе, которые стремятся вложить эти деньги, но предложение по-прежнему превышает спрос. Эти средства должны найти себе выход или они станут бесполезными.

В Соединенных Штатах мы имеем перепроизводство почти по всем направлениям бизнеса, и, если не будут созданы дополнительные рынки, то мы не сможем сохранить наши нынешние темпы развития. Наши деньги должны быть направлены на создание этих рынков, наши банкиры должны настаивать на том, чтобы для покупок в Америке использовались американские кредиты. Если этого не сделать, то Америка станет на тропу войны с теми, кто бросает вызов ее индустриальному превосходству.

В свете такого отношения со стороны американского правительства от американского бизнесмена требуется много мужества, чтобы принять решение о вложении денег в Россию. Является ли такая внешняя политика привлекательной? Будет ли она полезной, найдет ли отклик? Поможет ли она возвращению наших кредитов, когда туман рассеется и мы оглянемся назад, на пройденный путь? Мы что, так близки к лесу, что не видим за ним деревья? Разве хороша для нас политика, согласно которой мы продолжаем помогать восстанавливать Бельгию, Францию, Италию, Польшу и Германию и не обращаем внимания на Россию? Мы ликвидировали задолженность перед нашими союзниками, которая была больше общей задолженности России, мы вливаем миллионы долларов в Германию, которая была зачинщиком войны, поглотившей множество человеческих жизней, и создала гигантские долги для будущих поколений.

Мы должны быть сверхкритичными и считать, что только у нас есть идеальное правительство, или мы должны быть внимательными и терпимыми? Должны ли мы забыть о том, что, когда нашей стране было десять лет, у нас тоже были странные взгляды, которые мы сейчас считаем невозможными? Помните ли вы, что ранняя история нашей страны хранит имена людей, которые были сожжены на костре за то, что выражали определенные религиозные убеждения? Когда вы почувствуете себя особенно великими, вспомните, что всего 66 лет тому назад нашу великую нацию, основанную на том, что все люди созданы равными, раздирала гражданская война, потому что большая часть населения страны верила в необходимость рабства для своих собратьев.

16 дек., пятница

Когда около полудня мы приехали в Харьков, в городе было пасмурно и холодно. Напитанный слухами, я был полон предубеждения против Харькова, и, когда мы поехали по непривлекательным улицам на полуразвалившемся авто, эти слухи, казалось, стали подтверждаться. В гостинице «Красная» нам временно предоставили только один номер – длинную узкую комнату; она выглядела так, будто еще недавно была коридором. С очевидностью, цены и обслуживание здесь были сравнимы с теми, что предлагала Bolshaya Moskovskaya, поскольку номер стоил 8 рублей, но удобства в нем, как оказалось, отсутствовали. Пока Давидовская искала местный Совет, мы пошли на телеграф. Улицы были очень оживленными; на открытой площади напротив отеля стоял длинный ряд извозчиков, сани которых радовали яркими цветными коврами, красной и зеленой обивкой и лошадьми с колокольчиками. Неподалеку мы нашли бюро путешествий концерна «Донуголь», где получили подробную информацию об оставшейся части поездки. Оттуда сотрудник послал нас в главную контору «Дон-угля» (это угольный трест Донецкого бассейна), где можно было узнать о путешествии на Донбасс. Мы долго бродили по этому огромному зданию из серого камня, разыскивая нужный отдел, пока не зашли в комнаты, которые занимала Американская комиссия. Я сразу понял, что в комнате есть американцы, и безошибочно их опознал – это были пятеро американских инженеров, которые всего лишь несколько месяцев провели в России. У них было много дружеских предложений по поводу поездки в Донбасс, а один из них предложил использовать свое влияние, чтобы переселить нас в отеле в номер получше. Потом мы подкрепились какао с булочками в обеденном зале при пекарне. Здесь было много деловых людей, чиновников промышленных трестов, частных трейдеров и др., значительную часть которых составляли евреи.

За обедом, который проходил под музыку в столовой гостиницы, мы пытались поднять себе настроение, беседуя о красотах Флориды и Черного моря. Оказавшись в Харькове, мы, похоже, ни на шаг не приблизились к нашей мечте пожить в более теплом климате, чем в Москве. После обеда нам дали большую комнату за 10 рублей, в которой мы решили поселиться все вместе. Д. расшевелила местных чиновников, предоставив им письмо от БОКС и статью Сержа обо мне, которая была напечатана в газете «Вечерняя Москва».

Потом к нам пришел очень вежливый молодой человек из местного Отдела образования, который предложил дельную программу знакомства с городом.

Вечером он привез нас в ведущий местный Драматический театр, который давал на украинском языке драматическую версию «Риголетто». Это был огромный театр, построенный наподобие Большого, – с тремя ярусами лож вокруг сцены, но зал был почти пустым из-за внезапной замены спектакля. Позже в зале появилось несколько сотен солдат местного гарнизона, которые заполнили свободные места. Я был удивлен прекрасной постановкой и великолепной игрой актеров. Похоже, украинцы обладают замечательными артистическими талантами, которые при царях подавлялись, поскольку официальным языком был русский, а массы знали только украинский. Теперь, при новом движении за развитие местных языков, эти таланты, кажется, расцветают с новой силой. После двух действий я с неохотой перешел в оперный театр. Здесь, как ни странно, тоже ставили иностранную классику: шла «Кармен», и тоже на украинском языке. Здесь мне тоже очень понравилась постановка, голоса были прекрасны, а Кармен была хороша – как немногие другие певицы, которых я видел в этой партии. Я так устал, что после третьего акта собрался домой, но директор умолял меня остаться, уверяя, что последний акт будет лучшим. Однако антракт был таким долгим, более полутора часов, что, когда занавес наконец поднялся, я уже был не в силах ничего воспринимать. Домой мы поехали на извозчике. Мое мнение о Харькове неуклонно улучшалось.

17 дек., суббота

Утром пришел наш гид, и мы отправились в очень хорошей машине на Электромеханический завод, расположенный на окраине города. За ночь температура повысилась, снег начал таять, появилась дымка. По дороге мне немного рассказали о городе. Мы проехали несколько широких улиц с прекрасными зданиями и новыми развязками, миновали район новых домов для рабочих – очень симпатичных, одно- и двухэтажных, из красного кирпича. Харьков, как и любой другой крупный центр, сталкивается с жилищной проблемой; за последние десять лет население города выросло с 200000 до 450000 человек. Завод, который мы посетили, оказался самым большим из всех, какие я здесь пока что видел. До революции это был немецкий завод, который находился в Риге, позже его перенесли сюда и выстроили на новом месте. Здесь работают 4000 рабочих и 1000 техников и инженеров, 400 рабочих – женщины. Из-за того, что заказов приходит больше, чем ожидалось, на заводе закончилось сырье, и в настоящее время работа идет только в одну смену, но никто из сотрудников не уволен. На государственных предприятиях, в принципе, можно временно перемещать рабочих с одного места на/в другое, но в действительности это сделать нелегко. В настоящее время завод работает только на четверть своей мощности. Сейчас он дает продукции на 15 миллионов рублей в год, в будущем планируется 40 миллионов. Технический директор, литовский инженер, обнял нас и ответил на некоторые мои вопросы, в частности о высокой стоимости производства в России. Он сказал, что она выше не более чем на 100 %, и это объясняется не только высокой заработной платой и социальными пособиями, предоставляемыми рабочим, но и более низким темпом работы, который сохраняет здоровье рабочих и преждевременно его не изнашивает. Он считает, что производство в расчете на человека стоит здесь на 30 % меньше, чем в Америке.

Пока мы шли по большому зданию, рассматривая нависавшие сверху краны, новые немецкие станки, изоляционные материалы и т. д., вокруг нас собралась толпа рабочих, которые хотели больше узнать об Америке. Услышав, какая там высокая заработная плата и какие хорошие бытовые условия, они вступились за своих и начали объяснять, что здесь рабочий лучше защищен, что он получает бесплатную медицинскую помощь, что дети работниц посещают ясли и т. д. Но тут выступил один рабочий, который сказал моему секретарю, что мы не должны верить тем, кто говорит будто рабочие живут хорошо, что они живут очень плохо, что у них вообще нет свободы, что они не могут открыть рот для критики и так далее. Другие рабочие были им очень недовольны, а секретарь ответила, что он-то, похоже, не побоялся высказать свою, критическую точку зрения. Когда мы уже уходили, двое рабочих догнали нас и объяснили, что этот рабочий немного не в себе. «Вы знаете, – говорили они, – в семье не без урода».

Всего в России насчитывается 27 таких заводов, все они входят в состав Государственного электротреста (ГЭТ), контролируемого правительством России. Заработная плата колеблется от 100 до 150 рублей у квалифицированных рабочих, женщины, работающие на станках сдельно, получают около 55 рублей, а более высококвалифицированные работницы – от 70 до 80 рублей. Многие из рабочих, например те, кто трудятся в литейном цехе, имеют отпуск длительностью один месяц, а раз в год завод закрывается на две недели ради общего отпуска.

Я спросил у эстонца[291], что он лично думает о советской системе и нужно ли ее будет менять с течением времени. Он уверенно ответил, что систему менять не нужно, что она – предмет постоянной заботы, что рабочие ее поддерживают и что он не видит причин, по которым ее нужно было бы изменить. Он сказал, что он не член партии и остался здесь просто потому, что удовлетворен материальными условиями и условиями работы. Он сказал, что платит 40 рублей за свою двухкомнатную квартиру, но рабочий за такую же квартиру платит, наверное, 5 рублей, потому что его заработная плата намного ниже.

С завода мы отправились в дневные ясли для детей работниц – они расположены рядом с заводской территорией. Здешние условия показались мне совершенно идеальными для детей грудного и чуть более старшего возраста, как и в образцовых яслях в Москве. Кормящие матери приходят к детям во время рабочего дня, потому что они работают шесть часов вместо восьми. Идея замечательная, но я больше не хочу смотреть ни на какие детские сады!

Вернувшись в гостиницу, мы обнаружили, что самовар все еще там, где мы его оставили. Вместе с секретарем мы сели пить теплый чай и продолжать наш бесконечный спор о том, как умный человек управляет дуболомом.

Приехал наш гид и отвез нас на выставку украинского искусства, которая экспонировалась в новом строящемся здании, где будут расположены офисы крупных правительственных промышленных трестов[292]. Сначала мы ехали на санях по узким улицам, затем по широкому бульвару и наконец по почти бескрайнему открытому пространству подъехали к новому зданию из серого камня высотой восемь или десять этажей, которое выглядело так, как будто его перенесли сюда из Нью-Йорка, на эти заснеженные равнины. Это здание производило огромное психологическое впечатление: казалось, оно символизировало собой индустриализацию России. Внутри пока не было никакого отопления, и побеленные стены блестели от инея. Каменные ступени были очень скользкими, и мой секретарь заметила, что, если она упадет и что-нибудь сломает, то мне как ее работодателю придется заплатить ей компенсацию. Но я ей напомнил, что все это время я должен платить за нее страховые взносы в отдел государственного страхования.

Сама выставка также неожиданно оказалась впечатляющей. Здесь были представлены действительно прекрасные картины и скульптуры – это было живое, молодое и сильное искусство. Мне очень понравилась маленькая картина, изображавшая насыщенными зелеными красками с вкраплением красного цвета лесной пейзаж. Художник А. Симонов[293] назвал ее «Чтение письма», поскольку маленькая фигурка в красном – это девушка в красном платье, которая сидит на поляне и читает письмо. За нее попросили 350 рублей и обещали прислать почтой детальные сведения о ней и о нескольких чашках и вазах, которые я захотел купить.

Здесь было несколько залов, посвященных архитектурным планам и чертежам строящихся в Харькове зданий, а также проектам. Этот город живет прекрасными мечтами; новое здание является только первым из числа многих, которые будут построены вокруг. Одним из них станет комплекс зданий правительственных ведомств. Чертежи всего проекта, определенно, рисуют прекрасную картину. Легко поверить, что через десять лет здесь, в Харькове, будет украинский Чикаго.

Пока мы обедали в отеле, наш гид Борис Вольский, который сам является художником, принес фотографии картин с выставки. Затем я дал ему интервью, из-за которого мы чуть не опоздали на поезд. Мы прошли, наверное, несколько миль по скользкому льду, покрывавшему платформу станции, пока добрались до нашего вагона и вскочили в него как раз вовремя. В душный вагон набилось множество людей, я чувствовал себя очень уставшим и больным, постельного белья здесь не давали, и мы провели весьма тревожную ночь – некоторое облегчение принесли лишь две бутылки нарзана, которые проводник купил во время остановки. В нашем четырехместном купе оказался пожилой мужчина, инвалид, который сразу же заговорил со мной по-немецки и долго рассказывал о своих страданиях во время революции. Он был торговцем, все потерял и теперь утверждал, что за ним и его семьей следит тайная полиция.

18 дек., воскресенье

В 10 утра мы прибыли в Сталино, центр Донецкого бассейна, шахтерский город с населением в 110000 человек. Город находится в 12 верстах от станции, поэтому мы сели в старый экипаж, запряженный большой черной и маленькой белой лошадьми, и поехали – в коляске на колесах, так как продолжалась оттепель и по дорогам бежали ручьи от таявшего снега. По мере того как мы ехали по грязным улицам, в холоде и тумане, у меня начало портиться настроение. Тем не менее я чувствовал, что в конце концов поездка получится интересной. Со всех сторон, словно пирамиды, над шахтами возвышались холмы из отработанной породы; по крутому склону одного из них двигалась вагонетка. У станции дома представляли собой просто лачуги, но по мере приближения к городу они выглядели все лучше. До чего же запущенная территория, но тем не менее очень обжитая. Разбрызгивая липкую грязь, мы скоро оказались на улицах городка. Повсюду – толпы людей; как обычно по воскресеньям, работал базар. Наш отель оказался совершенно новым и, как заверил нас швейцар у входа, «очаровательно чистым». Маленькие комнаты были светлыми и удобными. Здесь мы заплатили по 4 рубля за комнату, но так как мы потребовали покрывала на кровати, с нас взяли еще по 50 копеек за каждое покрывало.

Мы позавтракали в соседнем кооперативном ресторане, где было немало интересных типажей: женщин, замотанных в серые шерстяные шали, неотесанных мужиков… Но иногда попадались и хорошо одетые мужчины, а один даже с тростью. Нам подали хот-доги и картофельное пюре с подливой – первое напоминание об американской кухне, а Давидовская предпочла свою любимую «рыбу фиш» (гефилте-фиш, фаршированную рыбу, еврейское блюдо. – Ред.)…

Пока Д. звонила местным чиновникам и будоражила их известием о прибытии именитого гостя, мы с моим секретарем решили прогуляться по утопающим в грязи улицам. Было очень сыро и облачно, и город выглядел настолько уныло и безобразно, что дальше некуда. Только люди были энергичные и хорошо одеты. Среди воды и уличной грязи там и сям виднелись маленькие палатки и лотки, с которых продавали всякую всячину: инструменты, галантерею, книги, старую глиняную посуду, мотыги, простыни, кровати, обитые тканью кушетки, кресла, колыбельки – в общем, самый жалкий ассортимент. Как оказалось, мы вышли к центральной водонапорной станции (с водой здесь проблемы, вода подается по трубам только в эту часть города). Женщины поочередно подходили к маленькому окошку, вручали талон (маленькую желтую бумажку), ставили свои два ведра под трубу, и мастер включал воду. Потом они вешали эти два ведра на палку, водружали ее себе на плечи и, балансируя, шли по скользким от грязи улицам домой. Одной молодой женщине очень не повезло. Она поскользнулась на ледяном пригорке и упала, вылив оба ведра воды прямо на себя. Потом она встала, подобрала ведра и с мрачным выражением лица вернулась к водонапорной станции. Вдали, среди холмов, виднелись симпатичные дома из белого камня.

Нам рассказали, что это поселок для рабочих и их семей и что сейчас там живут 12 тысяч человек.

Вечером наш гид по Сталино, молодой человек из Отдела образования, повез нас на машине в один из клубов для рабочих. Здесь была прекрасная выставка, подготовленная к десятой годовщине [Революции]; сначала освещалась история Революции, потом шли фотографии, плакаты, документы, график роста профсоюзов за 10 лет, бесконечные таблицы – одна из них показывала, что до революции 95 % населения не голосовали на выборах, а сейчас доля голосующих составляет 94 %. Был зал, посвященный сельскому хозяйству, с графиками, показывающими рост числа коллективных крестьянских хозяйств в этом районе (6 – в 1921 году и ИЗ – в 1927-м). В коллективных хозяйствах объединено 10000 крестьян, они используют 3 % земли.

В 1916 году в этом районе было 120000 лошадей, после революции и войны осталось всего 22000. Сейчас первоначальное поголовье лошадей практически восстановлено. То же справедливо в отношении поголовья коров.

Большой зал посвящен угольной промышленности. Здесь представлены образцы нового оборудования, сталеплавильные печи американского типа, графики развития производства, модели вагонеток разных размеров, демонстрирующие развитие угледобычи с 1917 по 1927 год. В 1917 году, то есть до того, как угледобыча была полностью разрушена, здесь добывали 1511 миллионов пудов[294] угля в год, сейчас – 1400 миллионов. Было также представлено несколько образцов изобретений, которые сделали шахтеры, среди них кабельная вагонетка и углевоз. Демонстрировалась также спецодежда для рабочих: высокие резиновые сапоги, фартуки, комбинезоны, перчатки и т. д. В Отделе по охране труда были показаны различные устройства для обеспечения безопасности в шахте (электролампы, кислородные компрессоры), а также плакаты, предупреждающие рабочих об опасности.

На выставке Отдела культуры были представлены графики, показывающие ликвидацию неграмотности с 1923 года по настоящее время. Из 41727 человек, посещавших вечерние школы в этом районе в 1923 году, 28983 человек сейчас грамотны, то есть завершили начальное образование. Посещаемость школ в этом районе составляет 100 % у детей в возрасте до девяти лет и 82 % у детей старше девяти лет.

В том же здании находится и центральная библиотека. Библиотекарем в ней оказался энергичный молодой человек: на вид ему не более 20 лет, симпатичное смуглое лицо, блестящие черные глаза… Зал выдачи книг на дом был забит постоянными читателями. Мой секретарь спросил, нет ли у них каких-то моих книг, и библиотекарь сразу ответил, что нет, но они заказали все, что было издано на русском. Она заговорила об издательстве «Земля и фабрика», но библиотекарь быстро ее перебил: «Да, я знаю, что издательство “Земля и фабрика” собиралось издать собрание сочинений, но теперь его выпустит “Госиздат”. Я прочитал об этом в библиографическом журнале». В этой библиотеке 20000 книг, в читальный зал приходят по 250 человек в день, а 47 % пользователей абонемента являются рабочими.

Из библиотеки мы отправились в клуб профсоюза советских служащих и работников торговли[295], в который входят здесь 1600 человек. Это было старое здание с большой аудиторией, чайной, спортивным залом и библиотекой, насчитывающей несколько тысяч книг (кстати, во всех библиотеках здесь используется американская десятичная система классификации Дьюи). Здесь, как и в другом здании, в комнате отдыха было радио, по которому члены клуба каждый вечер могли слушать местные станции, а также Москву, Берлин, Лондон.

Я вернулся в отель рано, потому что очень устал прошлой ночью в поезде. Мое впечатление о Сталино заметно изменилось. В городе, который, на первый взгляд, выглядел как захолустная дыра, я обнаружил живые центры культуры, привлекающие массы населения.

19 дек., понедельник

Утром молодой человек зашел, чтобы забрать нас на очередную поездку с осмотром достопримечательностей. Нас ждала хорошая машина; неожиданно снова похолодало, и весь растаявший снег снова замерз, в результате чего всюду стало очень скользко. Мы поехали на Государственную ферму им. Троцкого[296] (Совхоз), которая находилась в 12 верстах от города, за угольными шахтами, стоящими посреди голой степи. Вокруг каждой шахты ютилось по нескольку домиков. Шофер безрассудно вел машину по заледенелым просторам с огромной скоростью; сырой колючий ветер бил нам в лицо. У машины часто пробуксовывали колеса, ее заносило, а иногда нас подбрасывало на колдобинах плохой дороги. Мы промчались мимо повозки, на которой управляющий Совхозом ехал в город. Сопровождавший нас латыш по имени Этьен, главный агроном района, остановил повозку и попросил управляющего развернуться и поехать с нами. Совхоз, стоявший на холме, представлял собой скопление белых кирпичных зданий. До революции эта ферма принадлежала американцу по фамилии Хьюз[297]. Сейчас у фермы 3000 десятин земли (3270 га), 2000 из которых обрабатываются. Зимой можно было мало что увидеть, кроме конюшен, скота и молочной фермы. Сначала мы пошли на конюшню, где находилось 200 рабочих и 150 молодых лошадей, несколько рысаков и около 60 тягловых лошадей. Была здесь и отдельная конюшня для жеребых кобыл. Мы спросили, дают ли им два месяца отдыха до и после родов, как и всем работающим женщинам, и нам вполне серьезно ответили, что дают. Они жеребятся только зимой, потому находятся в особенно теплом месте и получают усиленное питание. Конечно, как и на любом производстве, по соседству имелись ясли, причем жеребята, кобылы и жеребцы содержались по отдельности. Агроном подчеркнул, что их разделяют барьеры и что в этом возрасте им позволено лишь смотреть друг на друга. Я отметил, что в этом видна строгая «красная» нравственность. Затем мы осмотрели коров, которые содержатся в очень хорошем коровнике. Когда я обратил внимание на их худобу, агроном пояснил, что это коровы немецкой породы, которые не дают много молока, если их раскормить. Коров кормят рубленой свеклой, и на каждые 10 фунтов свеклы они дают 3 фунта молока[298]. Молочные продукты поставляют на соседние предприятия, где рабочие получают молоко за вредность производства.

Я спросил, почему этот район безлесный, и агроном пояснил, что здесь действительно мало деревьев, но не столько из-за почвы, сколько из-за атмосферы. Тем не менее здесь сажают деревья. В каждом округе – десять районов, в каждом из них по четыре агронома, и еще шесть агрономов работают в центре (наш гид как раз и был одним из этих шести).

«Ну а теперь – к свиньям», – прозвучало историческое выражение, которое подходило и к этому случаю. Скользя и едва ли не ползя по обледенелой земле, мы подошли к очень приличному свинарнику, где обнаружили отличных чистых свиней. К нему примыкал большой участок, огороженный высоким забором, за которым бегали молодые кабанчики. Агроном сказал, что это «кабаний монастырь». Он также показал нам место, где свиньи купаются, и заметил, что летом хрюшки разгуливают по всему большому двору.

Дальше мы вместе с большим и толстым управляющим-скандинавом скатились по льду к машинному двору, где я, к своему удивлению, обнаружил много разной сельхозтехники – плугов, жаток, культиваторов, сенокосилок – в основном производства компании Deering. Была в хозяйстве и мастерская.

Оставалось еще посмотреть овец, но мы все настолько промерзли и чувствовали себя так ужасно, что решили вернуться в хозяйский дом. Здесь в просторной уютной гостиной полыхала дровяная печь, перед которой стояло кресло-качалка. В него-то я и уселся с чувством благодарности. На длинном столе располагались горшки с хризантемами. Я по ошибке их принял за бумажные цветы, столь популярные в России. Я спросил, не досталось ли кресло-качалка в наследство от американца Хьюза, но мне сказали, что это не так. На обед у нас были каша, кофе, домашний белый хлеб, зельц, швейцарский сыр, соленые огурцы, вино и водка. Все очень приятно расслабились после долгой поездки по морозу и ветру. Оттаяв от еды и питья, мы стали разговорчивыми и увлеклись дискуссией об отношениях между США и Советской Россией и на другие схожие темы. В середине разговора мой секретарь разразилась резкой тирадой, направленной, как мне показалось, против меня. Когда я упрекнул ее, что она выступала против меня на иностранном языке, она возмутилась и ответила: «Напротив, я в резкой форме высказалась о том, какой вы замечательный человек, какой важной персоной являетесь в Америке и какое влияние можете оказать на Россию. Другими словами, я обманула не вас, а их».

Перед отъездом появилась обычная здесь книга отзывов, в которой я должен был описать мои впечатления, но, надо сказать, что впечатления у меня были не очень хорошими, потому что они сказали, что прибыль хозяйства в прошлом году превысила расходы всего на 3000 рублей – и это при 200 постоянных работниках. Они объяснили, что большую часть вырученных денег вкладывают обратно в производство.

Выйдя, мы обнаружили, что наша открытая машина завалена снегом. Мы взяли метлу и очистили сиденья. На агрономе была огромный овчинный тулуп. Кроме того, он захватил «на всякий случай» пару валенок. Наш молодой гид, который был одет в легкое пальто, тоже облачился в аналогичную шубу и стал похож на огромного лохматого бизона. В таком виде они сели на передние сиденья, чем слегка заслонили нас от колючего встречного ветра. Мы снова полетели по мрачной степи. По дороге мы проехали «хутор» (стоящие на отшибе ферма или крестьянский дом – это довольно редкое явление в России), и я заметил стадо скота, стоявшего в загоне – и это в такую плохую погоду. Мне сказали, что они ожидают своей очереди на бойню (так что об их содержании уже заботиться не надо). Сплошь покрытые снегом, мы остановились, чтобы сфотографироваться. Энергичный человечек, снявший нас в шубах и шапках, чуть не порвал жилы от напора, с которым он хотел продемонстрировать «американскую скорость». Меня сфотографировали отдельно, без шубы, я оставил пару автографов, и в конце концов из-за настойчивой просьбы моего секретаря напоследок осмотреть в Донбассе шахту, мы отправились туда. Шофер поднял верх машины, но наш гид так хотел показать мне окрестности, что открыл окно справа от меня и сел рядом. Одетый в огромную шубу, объемный черный воротник которой простирался на милю, он полностью закрыл от меня половину машины, так что все, что я мог видеть, – это маленький уголок окна. Но гид был настолько счастлив из-за маленькой хитрости, которая позволила мне наслаждаться видами, что у меня не хватило духу его разочаровать.

Драйзер и его спутники по поездке в Сталине», Донбасс, 19 декабря 1927 года.

Мы проехали через город к холмам, которые я заметил, стоя посреди грязи, еще в первый день пребывания в Донбассе. В городе обращали на себя внимание отдельные прекрасные каменные дома для рабочих. Мы остановились у занятного совсем нового каменного здания – это был клуб шахтерского профсоюза. В удобном доме было 67 комнат, современные средства связи, современная мебель, а также прекрасный зал – фактически театр на несколько тысяч мест. Кроме того, здесь были прекрасный лекционный зал со специальными партами и большой спортзал с современным оборудованием. Постройка здания обошлась в 600000 рублей. Неподалеку возводится большой клуб для металлургов, стоимость которого составляет около двух миллионов рублей.

Теперь мы были готовы спуститься в шахту. По дороге к нам присоединился другой гид, который приготовил спецодежду для такого случая. Было всего четыре часа дня, но уже достаточно темно, мокрый снег бился в окна машины, кое-где сквозь туман виднелись электрические огни, иногда звучал заводской гудок. На шахте мы зашли в шахтерскую баню, где переоделись. Там было восхитительно тепло. Сюда заглянул один из мастеров, симпатичный молодой человек с длинным прямым носом, что придавало ему несколько надменный облик. Мы облачились в тяжелые брезентовые штаны и куртки, широкополые шляпы, нам дали угольные лампы накаливания. В таком виде, похожие на заправских шахтеров, мы вышли обратно на дикий холод, прошли по скользкой земле и подошли к лестнице, ведущей в шахту. Снаружи несколько женщин толкали по рельсам вагонетки с углем. Снизу поднялась клеть, с которой ручьем стекала вода, мы зашли в нее и опустились под землю на глубину 140 метров. Там мы вышли в пещеру с рельсами и электрическим освещением. Впрочем, освещено было только центральное место. Когда мы зашли в боковой коридор, то светили уже только наши фонари. Каждые несколько минут раздавался предупредительный свисток, и наш гид говорил «вправо принять» или, если вагонетка ехала в обратном направлении, «влево принять», и мы прижимались к каменистым стенам, в которые были вбиты укрепления. Появлялась лошадь с седоком, пригибавшим голову, чтобы не стукнуться о потолок. Лошадь тащила две или более вагонетки с углем. Я заметил, что воздух внизу был достаточно свежим, а в некоторых местах коридора в лицо даже дул легкий ветерок.

Мы прошли через какую-то дверь, и внезапно воздух стал гораздо теплее, а в нос ударило зловоние, доносившееся от лошадей. Мы попали в конюшню, где жили эти несчастные лошади, работавшие глубоко под землей. Они стояли в узком стойле в полной темноте – через несколько лет такой жизни все они слепнут. Специально для них нужно закачивать свежий воздух – его требуется втрое больше, чем людям. Двигаясь по коридору, я думал о таком кошмарном существовании, а меня тем временем продолжал преследовать этот ужасающий запах. В конце концов мы подошли к тому месту, где непосредственно добывался уголь. Эта шахта полностью механизирована, здесь нет никаких кирок. Я увидел в действии ту машину, которую видел раньше только на выставке, – это был механизм, с помощью которого уголь перемещался по узким коридорам и доходил до вагонеток. Вокруг нас собралось несколько молодых шахтеров, которые хотели узнать об условиях труда шахтеров в Америке. Они сказали, что своими условиями довольны: проходчики работают по шесть часов, а водители вагонеток – по восемь. Они с радостью ожидают семичасового дня, обещанного всем рабочим правительством. Когда мы возвращались, в лицо все время дул ветерок. Мы прошли мимо ругающихся водителей, иногда у стен видели отдыхающих рабочих. Затем мы снова попали в помещение, залитое электрическим светом, зашли в клеть, с которой стекала вода, и были подняты наверх – все в целости и сохранности. Мы снова вышли на холод и кинулись в горячую баню, где смыли угольную грязь с рук и лиц…

На обратном пути мы остановились у группы новых шахтерских домов и постучали в дверь одного каменного домика, в окнах которого горел свет. Нам ответил пронзительный голос хозяйки – она боялась открывать дверь, потому что мужа не было дома. Мы подошли к следующему дому; здесь на нас начали лаять собаки, но хозяин открыл дверь. Он оказался довольно вежливым человеком, пригласил нас внутрь, появилась невысокая босая девушка – его жена. Нам показали маленькую кухню с большой кирпичной плитой, просторную гостиную и спальню – все выглядело новым и привлекательным. Он сказал, что за аренду, электричество и воду ничего не платит, потому что дом построил завод, на котором он работает. Он квалифицированный механик, зарабатывает 150 рублей в месяц. Сейчас, правда, в доме нет воды, и ее нужно привозить с близлежащей станции.

Добравшись до гостиницы, мы пошли поужинать в соседний кооперативный ресторан, где заказали шницели со свеклой. Мне понравилась игра скрипача из Вены и его жены – пианистки и виолончелистки. Сначала он по просьбе какого-то молодого человека сыграл прекрасную еврейскую мелодию. Увидев, что мы ее оценили, он специально для нас исполнил некоторые американские песни, в том числе «Янки-дудл». Думаю, что в этом захолустье он не процветает, а, напротив, очень нуждается. Возле пианино сидели две сильно накрашенные проститутки, из-за которых вспыхнула перепалка с Давидовской.

Мы все очень устали и осоловели от пива, тем не менее я вступил еще в один спор – с моим секретарем. Я высказал ряд соображений относительно советской действительности, и она очень этим возмущалась. Я сказал, что большинство показанных нам предприятий далеко не новы, они уже много лет действовали при царе, а некоторые даже не достигли довоенного уровня производства. Что у совхоза прибыль составила только 3000 рублей. Что, по словам агронома, трактора, которые в таких количествах выпускают в Ленинграде, по качеству сильно уступают американским, да и стоят дороже. Ну и потом я вспомнил торговца в поезде и его жалобы, я сказал, что нельзя работать с такой скоростью, что предприятия должны показывать больше прибыли. Она ответила, что ей стыдно снова повторять старую историю о войне и революции, разрушивших все отрасли промышленности, так что их пришлось восстанавливать. Она не будет снова разъяснять заявление Рыкова о том, что уровень производстве достаточно высок, но многое идет непосредственно рабочим, и темпы роста кажутся ниже. Как я мог подумать, что система не работает, после того, как я видел улучшение условий жизни масс и страны в целом? Почему я думаю, что они должны показывать прибыль в деньгах? Я считал, что она – никудышный экономист, но она никогда не предполагала, что я сам такой. Какова основополагающая цель производства: обеспечивать прибыль или же удовлетворять потребности людей и обеспечивать их жизненными удобствами? И разве это не то, чего быстро достигла в Советской России индустрия? Я говорил, что всегда знал об ужасных условиях жизни в России при царе, но она не думала, что я не знаю или не понимаю, куда идет вся прибыль предприятий, когда вижу значительное улучшение уровня жизни масс по всей России. Посмотрите на новые дома для рабочих, на прекрасные клубы, на работу в области культуры – даже в этой дыре. Посмотрите на новые больницы, на детские сады на фабриках (может, вы их мало видели?) – и у вас не останется сомнений в том, что промышленность работает с прибылью.

(Примечание секретаря: я ничего подобного не говорила, но потом об этом размышляла.)

19 декабря 1927 года, понедельник. Сталино, Россия

Дым, гарь и слякоть. Встал в 8:30. Перечитываю «Нового Макиавелли»[299] (английский социализм 1900-х годов). Мы должны посетить сегодня совхоз (сельскохозяйственную ферму), шахту, шахтерский клуб и дома рабочих. Местный Совет должен предоставить автомобиль. Около 10:30 мы начинаем. Наш шофер был раньше как-то связан с московским Кремлем. Бесшабашный водитель. Степи. Пятнадцать верст езды по снегу – через ледяную равнину. Франко-немецкий директор фермы г-на Хьюза. Чистокровные жеребцы и кобылы. Быки и коровы. Свиноматки и хряки. Овцы и […]. Главная контора. Г-н Хьюз принес в Россию комфорт. Живые цветы. Туалет в главном здании. Это обстоятельство заставляет меня предложить проведение в России национального дня туалета. Еще один долгий спор, хотя у нас вроде бы нет времени. Скот на снегу. Почему он тут? А, его собираются забивать. Клуб шахтеров. Мое замечание о клубе местных служащих. О, им ничего больше и не нужно. Шахта. Лошади, которые слепнут через пять лет. Шестичасовая работа для настоящих шахтеров (углекопов). Восемь часов для других. Мы сделали это! Шахтерская баня.

Россия

Кажется, иногда они верят, что классы реальны и независимы от входящих в них людей. Статистика вместе с ошибками, несправедливостью, жадностью и глупыми недоразумениями приводит вас ко вполне приемлемым процентам.

+

Они хотят, чтобы все было организованно, полностью согласовано с правительством, соотносилось с коллективной целью и с бесконечным числом государственных функционеров – и никак иначе.

+

И они, кажется, понимают (наконец-то), как ни одно другое современное правительство, что нужно все больше и больше пользоваться услугами экспертов. Они не похожи на нас – мы все еще совмещаем очень эффективные (с одной стороны) методы работы с плохо обученными и действующими без энтузиазма работниками. Они мирятся с неэффективностью, расточительностью, непониманием и отсутствием мотивации.

+

В Америке наша задача – поймать и использовать во благо все, что ускользает, вернуть миру разрушенные промышленные и финансовые предприятия и поставить их на службу общему благу.

+

У нас – множество собственников без цели.

Видно, что страна, конечно, не заброшенная, но пока еще невероятно бедная. Слава Богу, здесь нет глупого и бессмысленного богатства, демонстрирующего свою бессмысленность нуждающимся. Это нация людей вооруженных, решительных, подчиняющихся приказам, частично обученных и (по крайней мере, официально) имеющих цель (и с огромной партией, направляющей их к этой цели). Их чувства – это в основном коллективные чувства; их цели – коллективные, а не индивидуальные, как у наших [нечитаемое слово].

Они – коммунисты, и потому для них индивидуализм означает путаницу. Их цель состоит в том, чтобы подчинить недисциплинированного рабочего так же, как они подчинили и упразднили недисциплинированное богатство. Порядок и преданность, как в раннем христианстве, – вот самая суть их учения. Короче говоря, как сказал мне сам Бухарин, они излучают восхитительную коллективную энергию и счастье. Короче, если я правильно [нечитаемое слово], он сказал (обрыв текст – Пер.).

20 декабря 1927 года, вторник, Сталине, Россия

Мрачно и холодно. Дождь со снегом и просто снег. Мы завтракаем в ресторане гостиницы «Металлург». Одно из впечатлений, которое я получаю от жизни в России и от местных отелей, состоит в том, что они здесь хорошо понимают, как должна выглядеть жизнь с санитарной точки зрения, но не совсем понимают, что для этого нужно делать. Так, они сооружают туалеты, но ими невозможно пользоваться – хотя бы потому, что в них отсутствуют цепочки для слива. Они понимают, что умывальники необходимы, но воды в них подают так мало, что ей можно лишь смочить лицо и руки. У них есть номера с ванными, но горячая вода поступает туда только в субботу или воскресенье – в дни, которые они в «дованную» эпоху привыкли считать банными.

У нас тут сегодня возникло определенное напряжение. Накануне я отчитал Давидовскую, которая попыталась заставить меня уехать на «Максиме Горьком» (и оплатить ее возвращение домой в Москву), и теперь она оскорблена в лучших чувствах. Со всем тем, что случилось вокруг Сталина накануне, видимо, уже ничего поделать нельзя[300]. Я начал перечитывать «Нового Макиавелли». Под моим окном двое мужчин забили свинью – наверное, ради мяса для ресторана отеля. Я постригся и побрился у парикмахера. Он оказался евреем, который 11 лет проработал в Константинополе. Он явно не сторонник коммунистических принципов и жалуется на жизнь в России – но жалуется дипломатично. Сначала он спросил, можно ли по комфорту сравнить Россию с Америкой. Когда я сказал, что здесь как-то все не очень, он сообщил, что здесь все ужасно. Конечно, можно заработать пару сотен, но арендная плата так высока, так высока – 25 рублей. Бритва, которая в прежние времена стоила 1 рубль, теперь стоит 13 – и с ножницами то же самое. Очень дороги мыло и парфюмерия. Его рубашка, которую я, судя по качеству, мог купить в Н.-Й. за 1 доллар, обошлась ему в 8 рублей, то есть в 4 доллара. Его костюм, который в Америке стоит 35 долларов, не больше, здесь стоит 170 рублей, или около 85 долларов. Еда и другие вещи тоже очень дорогие. В Константинополе, где он работал, он зарабатывал 100 франков в месяц, но мог позволить себе 12 костюмов. Здесь у него только один. Он хотел бы уехать из России, но правительство не выдает ему паспорт, а если выдаст, то это будет стоить 200 рублей, но у него столько нет. Что еще хуже – другие страны не принимают иммигрантов из России, потому что считают их коммунистами. «Все-таки хорошо бы уехать», – сказал он в заключение.

Потом мы с Р. К. пошли на телеграф. Как обычно, возникла серьезная дискуссия о России и о том, почему Р. К. находится здесь. Она немного подавлена (Россия выглядит не очень хорошо), но защищает коммунизм – новый день с его заботой о благосостоянии самых низкооплачиваемых рабочих. Мы сцепились не на шутку. Во второй половине дня позвонил представитель местной газеты и взял у меня интервью о России и Америке! Эти люди повернуты на теме Америки. Потом позвонил представитель местного Совета. Не хочу ли я осмотреть сталелитейный завод в […]? Р. К. ехать отказалась. Мы с Давидовской едем, но я ужасно боюсь ехать с самым безрассудным шофером, которого я встречал в своей жизни. Нас кидает, машина скользит и буксует, я жалуюсь, но результат нулевой. Сталелитейный завод, на который мы приехали, оказывается, построен французскими концессионерами еще в царские времена. Завод большой, но не огромный – двенадцать печей и плавилен. Мне рассказывают, что впоследствии концессия была передана американцу по фамилии Фаркуар (Farquhar) при условии, что он увеличит его мощности вдвое. Он вложил 25000000 долларов США и построил дополнительные мощности, но все они через 20 лет должны быть переданы России. Нас водил по заводу молодой русский инженер, который говорит по-английски; он очень умный и решительный, говорит немного снисходительно, но вежливо. В 4:30 мы вернулись в Сталине. Еще одна дикая гонка. После этого мы (немедленно) упаковали вещи и выехали в Ростов.

21 дек., среда, утро

В пять часов вечера [накануне] мы выехали на машине на станцию. Наш безумный шофер снова скользил по льду выскакивал из колеи и грохался о землю так, что у нас захватывало дух. На вокзале мы нашли буфет, забитый людьми, а также зал ожидания, редкостное собрание овчинных тулупов и множества старых меховых шапок и кепок. Мы взяли чай, хлеб, колбасу и симпатичную «французскую» выпечку. Когда подошел поезд, народ хлынул на перрон, и нам пришлось немного подождать. Потом мы пошли по заледеневшей платформе против ледяного ветра вдоль бесконечной череды вагонов. У ступеней вагонов «Максима Горького» стояли длинные очереди ожидавших входа; мне казалось, что все они не смогут попасть в вагоны. Было очень жаль этих людей, стоявших на сильном ветру на скользкой платформе с разнообразным багажом и постельными принадлежностями. Едва мы успели разместиться в своем «мягком» вагоне, как поезд тронулся, и наш проводник сказал, что вся эта толпа погрузилась. Продремав все три часа пути до Константиновки, мы прибыли туда примерно в десять часов [вечера]. Каков же оказался наш ужас, когда мы узнали, что поезд на Ростов будет только в три часа ночи! Станционный буфет был переполнен, сидеть и ждать там все эти часы казалось делом совершенно невозможным – тем более что мы думали, что на это уйдет всего 20 минут. Я переполнился яростью [и обозлился] на все русское: на недостатки системы, на непростительную небрежность со стороны чиновника в Сталино, который не знал, когда поезд уходит, и т. п. Но все страдания проходят, и мы приспосабливаемся к любым трудностям. Сначала я выпил нарзана, и это немного меня охладило, потом я попробовал чай, булочки и сыр, потом, чтобы поднять настроение, выпил немного водки. К счастью, время потихоньку шло вперед. Было уже 12:30 – оставалось всего три часа. Но тут мои женщины вернулись от начальника станции с известием о том, что поезд опоздает (на сколько – еще никто не знал) из-за метели. Так что программа потребовала дополнительных корректировок. Одна из хорошо одетых молодых женщин с очень сильно накрашенными губами едва не плакала; она получила телеграмму о том, что ее муж заболел в Ростове, она хотела как можно быстрее его увидеть. Вокруг нашего стола началось импровизированное совещание пассажиров; высказывалось множество предложений, которые тут же заглушались другими предложениями. Возник план подождать до пяти часов, когда через станцию будет проходить рабочий поезд, идущий в рабочий поселок, и сесть на этот поезд, когда он придет. В поселке были комнаты и гостиница, а здесь, рядом со станцией, ничего не было. Молодая женщина хотела рано утром доехать до соседней станции и сесть на поезд, который идет оттуда… Но в этот момент появился начальник станции, который ошеломил нас сообщением о том, что поезд опаздывает на десять часов.

Мы решили, что нам ничего не остается, кроме как сидеть на станции до рассвета. Люди уже дремали или попросту спали, положив голову на стол. В углу на полу разместилось с полдюжины бездомных детей. Время от времени зал обходил охранник, который вытаскивал сирот и выталкивал их к выходу, говоря, что они не могут здесь спать, что они должны идти спать в третий класс и т. п. Сотрудник ГПУ, дежуривший на станции, любезно предложил мне для сна недурную твердую скамью в своей маленькой комнате, и я с благодарностью принял его предложение. Я сделал подушку из своей шубы и проспал до утра. Воздух здесь был густо напоен русскими запахами; вскоре после того, как я лег, сотрудник ГПУ положил голову на стол и крепко уснул, однако сторож иногда к нам заглядывал. С очевидностью, он патрулировал зал ожидания для пассажиров третьего класса, где собиралась пестрая толпа «медведей» и бандитов. Кстати, я решил, что русские больше других похожи на медведей, потому что зимой они впадают в спячку, а в своих овчинах и мягкой одежде кажутся большими и лохматыми (впрочем, иногда мне кажется, что они больше напоминают ходячие матрасы).

Наконец, тьма отступила; в семь часов утра вошла Р. К., которая подняла меня с моей роскошной кушетки, и я пошел за ней в буфет. Здесь я обнаружил Давидовскую, выглядевшую уставшей и посеревшей; Р. К. по своему обычаю спала на столе, а Д. всю ночь просидела в вертикальном положении.

Теперь, когда снаружи заработали извозчики, мы решили прокатиться и освежиться. К нам в буфет прорвался ушлый пожилой извозчик, хотя охранник пытался встать на мою защиту и твердил ему, что я американец и ничего не понимаю в местных обычаях (на что тот с яростью повторял: «Как это так – не понимает?!»). В конце концов этот седобородый извозчик в старой меховой шапке-ушанке и овчинном тулупе согласился отвезти нас в поселок и обратно за два рубля. Поездка оказалась очень интересной. В этом городке находится не менее дюжины крупных заводов по производству кокса, бензола, стекла, стали, зеркал, керамики, так что в воздухе висит тяжелый дым от множества труб. Сам городок, кажется, построен совсем недавно; мы проехали по длинной улице с новыми кирпичными или оштукатуренными домиками; все они были очень аккуратными, с симпатичными деревянными заборами, выкрашенными в зеленый цвет, а деревянные ставни домов также были зелеными. Возле сталелитейного завода построены прекрасные новые каменные дома для рабочих. Наш доброволец водитель отвез нас на базар. В России базар – это древнее, но умирающее учреждение (оно представляет собой ряд открытых прилавков; мелкие торговцы и крестьяне кладут свой товар прямо на землю), потому что кооперативы приходят и строят свои большие современные магазины прямо рядом с рынками и таким образом вытесняют из бизнеса частных торговцев. Мы осмотрели прекрасный новый большой кооперативный магазин с множеством отделов. Разумеется, когда мы нашли другой, новый базар, рядом с ним обнаружили новый строящийся кооперативный магазин. Люди нам показались хорошо одетыми и довольными.

Вернувшись на станцию, мы обнаружили, что Д. сидит в той же позе, в которой мы ее оставили. Время приближалось к девяти часам. Женщины были заняты уборкой буфета, протирали столы и другую мебель, поливали растения и мыли кафельный пол. Женщины, моющие пол, здесь не встают на колени, а просто наклоняются и энергично двигают скрученной тряпкой взад-вперед. Пол выглядел очень чистым – трудно было поверить в то, что накануне вечером он представлял собой скопище грязи и мусора, оставленное большой массой людей.

Наш старый извозчик сказал, что за такую добросовестную работу двух рублей мало, поэтому я дал ему еще 25 копеек за его «добросовестность». Но отделаться от него оказалось не так-то просто. Он увязался за мной в буфет и попросил меня налить ему «для сугреву». Наконец я согласился, ему дали стакан водки, он залпом выпил, а я заплатил еще 60 копеек за его услуги.

Теперь, когда мы остались единственными пассажирами, ожидавшими поезда, можно было спокойно зайти в дамскую комнату, чтобы смыть часть грязи и стереть остальную полотенцем. Мы заказали завтрак, и я начал чувствовать себя почти как дома, поскольку стал расставлять стулья за столом. Давидовская сказала: «Кажется, его наконец что-то здесь заинтересовало».

Завтрак оказался почти домашним: яичница, горячее молоко, булочки, колбаса и джем из айвы. Потом мы вспоминали истории из своей жизни, и я рассказал о том, как был в Чикаго коллектором. Время шло, вот уже полдень, а поезда все не было…

В 12:30 мы все-таки выехали из Константиновки. Наконец мы снова оказались в удобном двухместном купе международного вагона! Просто сидеть в тишине и покое и смотреть в широкие окна – уже это успокаивало после долгой утомительной дороги, которую мы проделали от самой Москвы. Насколько хватало глаз, простирались заснеженные степи, время от времени на пути попадались деревни и новые промышленные городки. Пока я ехал через эти бескрайние русские степи и думал о том, как они будут развиваться, мне в голову пришла идея: думаю, что правительство должно взять на себя возделывание этих земель так же, как оно взяло на себя развитие промышленности; здесь нужно организовывать крупные фермерские хозяйства и нанимать крестьян за зарплату, как нанимают рабочих на фабриках. Это устранило бы многие из тех неразрешимых проблем, с которыми сталкивается не только Россия, но и любая страна, развивающая свое сельское хозяйство.

Вскоре равнины очень быстро поглотила кромешная тьма. Нам ничего не оставалось, как опустить шторы и отдыхать до семи вечера, когда мы прибыли в Ростов. Отель San Remo. Первый номер, который мы осмотрели, представлял собой целый зал с роялем и необычной коллекцией антикварной мебели, включавшей большой черный диван. Для остальных трех человек мы выбрали еще одну большую комнату, в которой было несколько окон, выходивших на улицу, и затейливый мраморный камин с фигурами херувимов, державших какие-то гирлянды над неиспользуемой топкой. Мы хотели сходить в общественную баню или принять ванну, но было уже слишком поздно. Тогда мы спустились в «бар», который находился в подвале, и поужинали. Здесь было множество посетителей, играл оркестр. Мы заказали кавказское блюдо шашлык, которое нам аппетитно сервировали с зеленым луком и жареным картофелем. Потом мы вернулись в номера и в 10 часов легли спать.

22 дек.

Солнечное утро. Мы спали до 8 часов, несмотря на то что рано легли. Мы спустились на почту, где я получил ответ на свою телеграмму, а также поменял 100 долларов в кооперативном банке – получилось 194 рубля. Ростов – красивый город с населением 220000 человек, хорошо расположенный, с площадями и широкими улицами, но он не очень живой и не имеет той особой атмосферы, какая есть у Киева и Харькова. Это главный город Северного Кавказа, богатого аграрного региона. Город бурно строится. Мы позавтракали в одном из сетевых кооперативных ресторанов «ЕПО»[301], который отдаленно напоминал американскую закусочную.

Мы посетили самую крупную в России табачную фабрику, которая называется Донская государственная табачная фабрика имени Розы Люксембург. Она представляет собой ряд зданий из красного кирпича, большинство из которых были построены 78 лет назад, когда завод начал работу. До войны завод работал только три-четыре дня в неделю и производил 15 миллионов сигарет в день. В то время на нем было 3800 рабочих. В настоящее время насчитывается 4500 рабочих, в том числе технических сотрудников, 3400 из которых заняты изготовлением сигарет, а остальные – на вспомогательных работах: делают бумагу, ящики и т. д. Сейчас выпускается до 35 миллионов сигарет в день; основной причиной роста является внедрение новой техники; один из мастеров провел два года в Америке, изучая новые методы работы.

Всю эту информацию я получил от директора, Михаила Ивановича Петрова[302], симпатичного молодого человека 29 лет, по профессии электромеханика, который был избран на свою нынешнюю должность рабочими. Он получает партмаксимум для этой области – 210 рублей, и платит 35 рублей в месяц за аренду меблированной квартиры.

Петров утверждал, что по интенсивности работы фабрика могла бы сравниться с американской, но оборудование и здания тут старые. Да, он знаком с теми новыми методами, которые разработаны на фабрике в Нью-Сейлеме для упаковки сигарет в коробки, узнал о них через Францию. Правда, здесь их представить сложно, потому что их внедрение потребовало бы увольнения большого числа рабочих, а в Советской России это нужно делать осторожно и постепенно; под эту технологию не подходят также существующие здания. Табак выращивается в этом районе, в Грузии и в Крыму, крымский – лучший. На этой фабрике уже давно (с 1922 года) введен семичасовой рабочий день, и мы видим, что предприятие в этих условиях работает лучше.

– Будет ли еще лучше с шестичасовым рабочим днем?

Мы уже рассматриваем такую возможность.

– А пять часов?

Фантастические мечты мы не рассматриваем.

– Я не говорю о фантастике. Бухарин включил это предложение в свою программу на будущее.

Да, но мы пока такого не планируем.

– Вы работаете на экспорт?

Да, во многие страны, но в очень малых объемах, 15 миллионов в год. Когда мы работаем на экспорт, приходится снимать с коробок все советские этикетки и эмблемы. Наша лучшая марка для экспорта – Orient.

Наши работники получают месячный отпуск, особые жилищные условия, у них есть клуб, детский сад, ночной санаторий, где на некоторое время остаются те, у кого слабые легкие. 71 % рабочих составляют женщины, и они получают три дня отпуска во время месячных, потому что это производство особенно вредно для слизистой оболочки. Младенцев привозят к кормящим матерям в специальную комнату из находящегося неподалеку детского сада фабрики.

– Сколько денег вы тратите на социальное обеспечение работников?

С 1921 года мы потратили пять миллионов рублей на вентиляцию, санитарию, ясли, клуб. Для сооружения домов для рабочих мы дали 300000 рублей департаменту строительства города. 3 миллиона 300 тысяч рублей были потрачены городом на перестройку военных казарм в дома для рабочих, 9 миллионов – на строительство нового жилья. 10 % доходов каждого учреждения и предприятия идет на строительство.

До революции условия на этой табачной фабрике были ужасающими, рабочие без вентиляции работали по 12–14 часов.

– А технические специалисты у вас кто? Иностранцы?

Нет, все русские и все молодые люди, которые закончили обучение уже после революции. Иностранные специалисты здесь не нужны, поскольку предприятие несложное.

Ростов – новый город, развитие которого было остановлено войной. Царь препятствовал его росту, потому что Ростов-на-Дону всегда был городом революционных рабочих. Поэтому его восстанавливали с большими трудностями.

– Какова заработная плата?

В среднем 73,20 рубля, самая низкая – 45 рублей, самая высокая – 250.

У работника с самой низкой заработной платой после всех обязательных расходов остается всего около 19 рублей. Это немного, потому что у многих из них есть семьи, но у них есть пособия, бесплатные поездки, медицинское обслуживание, школа, материальная помощь. Конечно, на 45 рублей жить непросто, и, хотя они могут получить кредит от фабрики, это все-таки бедность. Здесь есть строительные кооперативы, в которых в этом году приняли участие 450 наших работников, 150 человек строят жилье для себя сами.

Затем мы прошли через всю фабрику. В первом цеху находились листья, которые подлежали сортировке. Здесь стоит новая система вентиляции, которая за час полностью обновляет воздух. Среди женщин, разбиравших листья табака, мы встретили нескольких ветеранов: одна из них проработала на фабрике 54 года, другая – 37, и выглядели они довольно бодро.

Они сказали, что сейчас условия труда стали намного лучше. Эти работницы получали 72 рубля в месяц.

Главное производство работало в одну смену, с 6:30 до 2 часов дня, другие – в две и три смены. Новые машины для прессования и резки повышают производительность более чем в два раза. Один механик усовершенствовал старые подающие машины так, что их производительность возросла на 50 %.

В одной из комнат, ранее принадлежавших клубу, на стенах были написаны лозунги: «Дым из труб – это дыхание Советской России», «Интенсивность труда, преданность делу каждого на его рабочем месте принесет коммунизм – счастье рабочих».

К нам подошла красивая девушка лет двадцати со свежим лицом и обратилась к нам на ломаном английском. Она сказала, что она родом из Эдинбурга, из Шотландии, уже шесть лет живет в России. Ее отец работал в Одессе, и она так редко говорила по-английски, что почти забыла язык. Девушка оказалась ярой молодой коммунисткой (комсомолкой). Она спросила меня, что я думаю об оппозиции, и, когда я сказал, что мало в этом понимаю, она возмутилась: «It is a shame for you» («Как вам не стыдно!»).

Когда мы вернулись в кабинет директора, я задал ему еще несколько вопросов.

– Насколько выше стоимость производства здесь, чем за рубежом?

На нашей фабрике она на четверть меньше. Мы продаем сигареты по 45 копеек за пачку, в пачке 25 штук, и, если убрать все налоги государству, то пачка обходится нам в 18 копеек. С 45 копеек мы платим 27 копеек налогов, с 14 копеек – 8 копеек в общем, заявление Рыкова относится к машиностроению.

Затем уже директор захотел задать мне несколько вопросов. Первый и последний из них были о деле Сакко и Ванцетти. Я попытался объяснить отношение американского общества к иностранцам, которые не были натурализованы, и спросил его, каково было бы отношение русских к иностранцу, подозреваемому в преступлении здесь. Он ответил, что в случае с иностранцами они всегда депортируются. Я сказал, что Сакко и Ванцетти не хотели, чтобы их выслали в Италию. Он сказал, что их можно было бы депортировать в Россию.

Мы во второй раз выпили чаю, мне подарили деревянный портсигар и несколько пачек сигарет. Затем наш гид отвез нас в соседний профилакторий для работников со слабыми легкими. Они проводят здесь два месяца при особом внимании и уходе, продолжая при этом работать. Это был очень симпатичный домик с красивыми спальнями, столовой и приятной кухней. Я сказал, что сам хотел бы остаться здесь пожить. Оттуда мы прошли в другое кирпичное здание. Когда мы поднимались по лестнице, я заметил, что не удивлюсь, если они мне попытаются показать еще одни ясли – и, конечно же, именно так и оказалось. Р. К. сказала, что, если я буду вести себя тихо и спокойно осмотрю дневные ясли, то потом она найдет для меня туалет… Поэтому я осмотрел очередные ясли – и должен только сказать, что эти ясли были особенно хороши – думаю, они были даже лучше, чем образцовые в Москве.

Когда мы снова вышли на улицу, там стоял туман и падал снег. Мы нашли извозчика, который отвез нас в Нахичевань, армянскую часть города. В надвигавшихся сумерках мы не заметили в этом районе никаких отличительных национальных черт, улицы здесь тоже были широкими и симпатичными. Мы остановились у одной большой церкви и вошли внутрь, поскольку у меня создалось впечатление, что армянская церковь напоминает римскую, но внутри, насколько я могу судить, она напоминает прочие православные. Я не могу оценить живописность таких церквей; когда я вхожу под их холодные, безрадостные своды, тускло освещенные свечами, когда я вижу немногочисленных крестящихся прихожан, когда я слышу, как священники распевают свою бессмыслицу, на меня нападает тоска.

За время поездки мы довольно сильно замерзли и решили заехать в центральную баню. При этом возникла проблема: что делать с моими деньгами, которые я всюду носил с собой в двух пакетах? Было решено, что, поскольку мне придется мыться в одиночку, то лучше всего отдать деньги Р. К., которая, по крайней мере, говорит по-русски. В просторном вестибюле нас встретила целая толпа нищих и прочих прихлебателей, сидевших и стоявших у фонтана, поэтому мы подошли к самым дверям, и только там я передал деньги. После некоторой суеты мне разрешили отправиться одному в первый класс мужского отделения. (Примечание секретаря: к сожалению, я внутрь не попала, поэтому мне об этом приключении сообщить нечего.)

Потом все мы, вымытые и сияющие чистотой, наконец встретились в вестибюле с Р. К., которая прижимала к груди мои пакеты с американскими купюрами. Мы снова поужинали в главном ресторане ЕПО шашлыком с зеленым луком, жареной картошкой и пивом, потом пошли домой и упаковали вещи. Швейцар гостиницы был уверен, что в поезде будет международный вагон, но когда мы добрались до поезда, то обнаружили, что в нем есть только второй класс, но и там не дают постельных принадлежностей, я хотел было вернуться в отель, но, поскольку до субботы не было скорого поезда, а, как оказалось, только в скорых поездах существует такое «специальное обслуживание», пришлось грузиться в этот. Хорошо хоть проводник не подселил четвертого человека в наше купе и дал мне небольшую подушку И мы легли спать без всего, кроме хорошего настроения.

23 декабря 1927 года, пятница, в пути между Ростовом и Кисловодском

Снег. Холодно. Один и тот же тип поездов. Поезда с нефтью. Крушение. Каналы.

130 кавказцев в форме и с [нечитаемое слово] на ногах.

Галка. Американец, выглядевший очень крупным или похожим на кавказца. Крестьяне в нашем вагоне. Чай в 10 утра. В Армавире.

Здесь была большая битва с Деникиным.

Новый город раскинулся.

Все собрались у двери – свиньи, куры, собаки. Босая женщина с голыми руками и ногами идет по снегу в сарай.

Летние платья и зимние сапоги.

Женщины и мужчины идут с ведрами к дыре во льду на ручье – набрать воды. Мы покупаем утку за 40 копеек.

Ворона в этой области заменяет галку.

Новые города.

Кавказцы ведут своих коров домой в стаде.

Поля галок.

Горы вдали.

Солнце выходит из-за…

23 дек.

На следующее утро мой взгляд по-прежнему радовали степи. Вот если бы в Минеральных Водах было потеплее! Но пока никаких признаков перемен. Заснеженные степи и снова снег – снег без конца. Мне кажется, теперь я покидаю подлинную Россию, обширные пространства, которые занимают большую ее часть. Теперь мы приближаемся к Кавказу. В 3:30 дня уже стемнело, когда мы прибыли в Минводы – это конечная станция для поездов, следующих на Кавказ. И хотя здесь много снега, воздух явно мягче. Поезд на Кисловодск должен был уйти через час. Пили чай в буфете. Рядом сидела бедная женщина с двумя детьми; когда она увидела, что нас интересует ее разговор с другой бедной женщиной, которая сидела рядом, она стала жаловаться нам на жизнь. Она направлялась в Грозный, в направлении Баку, и три дня ждала на вокзале поезда, так как они были настолько переполнены, что она не могла получить плацкарты в третьем классе. Она потратила все деньги. Мы переворошили наше значительные запасы еды – хлеб, масло, яблоки, сыр, колбаса, сахар-песок, который всю дорогу сыпался из сумки – и дети начали есть все подряд, а старуха-соседка продолжала стоически жевать белый хлеб.

Поездка в Кисловодск заняла более двух часов. В темноте ничего не было видно, но время от времени нам становилось ясно, что вдоль дороги все еще лежит снег. Рядом с нами сели муж с женой, видимо, хорошо обеспеченные люди с двумя маленькими детьми. Старшая девочка все время кричала; отец тщетно пытался унять ее ласками, угрозами и мольбами. Когда они выходили в Пятигорске, он взял ребенка на руки. Девочка продолжала брыкаться и кричать, и его терпение кончилось: «Сволочь! – закричал он. – Какая же ты бессовестная сволочь!» Они исчезли в темноте станции. Напротив нас сели двое молодых ребят с тяжелыми мешками за спиной. Они были очень плохо одеты, как чистильщики обуви в Штатах, и говорили на странном языке. Мы спросили, кто они. Оказывается, это были армяне, старшеклассники. Они учились в Пятигорске и сейчас ехали домой на рождественские каникулы – субботу, воскресенье (25) и понедельник. Мешки – это, оказывается, их багаж. У них были черные глаза и смуглые лица. Эти крепкие ребята планировали окончить учебу здесь и уехать в Ростов, чтобы учиться в техникуме. Они вытащили огромную буханку белого хлеба, за разговорами разломили ее на части и проглотили, не пережевывая. Затем они стали расспрашивать нас. Они были очень рады узнать, что мы из Америки, и сразу же захотели выяснить, как живет в Америке рабочий человек! Один из них считал, что президентом у нас Чемберлен, а другой сказал: «Нет, он в Англии», но так и не смог вспомнить имя нашего президента, хотя знал, что столица называется Вашингтон.

Когда мы в семь часов вечера вышли из поезда, нам показалось, что мы находимся в новом мире. Несмотря на то что на земле лежал снег, воздух был мягким и свежим. Мы последовали за носильщиком, который объяснил, что наш отель находится так близко, что он отнесет наш багаж прямо туда. Мы увидели перед собой извилистую улицу, с одной стороны которой высилась каменная стена, а над ней виднелось великолепное здание – очевидно, санаторий или дом отдыха, как-то связанный с железной дорогой. Мы сразу же почувствовали успокаивающую атмосферу отдыха, горный воздух, почти дикую красоту – и все это после холода и суровости того мира рабочих, который мы оставили. Отель представлял собой правительственный гостевой дом. Мы выбрали красивую большую комнату на втором этаже с множеством окон и балконом, нависавшим над улицей. Стоила она 6 рублей, в летние месяцы – 12 рублей, но сейчас, в зимний сезон, посетителей было мало. Мы так устали, что не стали распаковывать наши чемоданы, хотя рассчитывали на длительное пребывание, а спустились в столовую на ужин. Кухня здесь была лучшая из всех, с которыми я сталкивался в России. Мы разделили порции между собой и получили великое разнообразие блюд: тут была и свекла со сметаной, и капустные котлеты, и телятина с запеченными спагетти, и вино – и все это в целом обошлось в 3 рубля. Пока мы ели, я заметил, что в зал заходит и занимает свое место приметный мужчина в простом русском костюме. В этом обрамленным бородой лице с прекрасными кроткими голубыми глазами было что-то знакомое. «Похоже, это архиепископ из Ленинграда», – сказал я. Р. К. повернулась и посмотрела на него. «Конечно, это Платон, – сказала она. – Обмануться невозможно, это его глаза». В этот момент наши взгляды встретились, мы улыбнулись, а он поклонился в знак того, что нас узнал. На выходе мы остановились и поговорили с ним. Он сказал, что находится здесь в отпуске и принимает ванны из нарзана «для сердца».

Мы решили сразу лечь спать, чтобы встать рано и осмотреть город при свете дня.

24 дек.

Мы действительно встали в 7 часов. Это было несложно, потому что в нашей комнате уже светило солнце. Мы вышли на улицу и были очарованы холодным свежим воздухом и красотой города. Окружавшие нас со всех сторон улицы взбегали по холмам, а наверху находились красивые санатории, коттеджи и дома отдыха, а также большое белое здание с колоннами, которое оказалось источником нарзана. Я уже смирился с тем, что и здесь продолжается зима, потому что это место выглядело в снегу очень красивым, а воздух бодрил. Мы бродили по извилистым улочкам, пока не дошли до оживленного рынка, где простые крестьяне, которых можно найти в любой деревне, продавали свои товары. Здесь были также постоянные павильоны, в которых продавались разные товары и материалы. Мы купили у крестьянки горячее молоко, прошли мимо дома отдыха Союза художников. Ко многим домам вели каменные ступени, но все здания были закрыты на зиму. Мы пересекли мост, вошли в очаровательный парк и дошли до чистого потока, заканчивавшегося небольшим искусственным водопадом. С поверхности поднимался легкий пар, и я подумал, что это, должно быть, и есть нарзан. Р. К. опустилась на колени и зачерпнула ладонями воду «На вкус – как духи», – сказала она. Потом понюхала воду: «И пахнет духами!» Она поднесла мне в руке немного воды, чтобы я тоже почувствовал запах. Да, пахнет духами. Странное дело! Я тоже наклонился, чтобы попробовать воду, но тут Р. К. просто зашлась от смеха: она вспомнила, что смазала руки ароматным защитным кремом.

В конце парка была расположена красивая застекленная нарзанная галерея с оранжереей. Здесь находился источник нарзана, и мы бесплатно напились воды, которую в Москве покупали по 40 копеек за бутылку. Затем Давидовская остановилась у туристического бюро, чтобы получить информацию, а мы отправились в Курзал, большой павильон для развлечений, который стоял у железной дороги – его мы заметили еще когда приехали. Курзал – это большое здание, в котором находятся театр, концертный зал, бильярдная и т. д. Возле него разбит красивый сад с концертным павильоном и летним театром, а с уступа открывается прекрасный вид на город. Далее мы увидели клетку с двумя очень симпатичными русскими медведями прекрасного медового цвета, а также орлов, сов, лис и павлинов. У стены большого здания можно было присесть на скамейку под теплыми лучами солнца и представлять себе, что пришла весна.

Вернувшись в отель, мы встретили нашу Дэви – очень рассерженную, поскольку она повсюду нас искала. Нас ждал извозчик, готовый отвезти нас в разные санатории, а сама она вооружилась типовым путеводителем. Экипаж представлял собой красивые дрожки, запряженные парой лошадей, – после этого я видел дрожки или сани, запряженные только одной маленькой русской лошадкой.

Первый санаторий был предназначен для крестьян со всего Советского Союза. Здесь в течение пяти недель могут одновременно находиться 65 пациентов. Санаторий был очень чистый и симпатичный, с хорошей столовой и залом для собраний. В каждом номере стояло по четыре кровати, крестьяне были одеты в белые льняные костюмы. Их сюда бесплатно направляют местные отделы здравоохранения. Среди отдыхающих восемь женщин. С одной из них мы познакомились, когда заглянули в комнату, где шел какой-то урок. Это ветеран партии 60-летняя Евдокия Михайловна Борисова, она является членом местного Совета, очень активно произносит речи и только сейчас учится читать и писать.

Второй санаторий, который мы посетили, предназначен для ответственных партийных работников. Ранее он носил имя Троцкого, теперь называется «Октябрь». Это красивое здание с одно- и двухместными номерами, симпатично обставленными, с ярко-красными одеялами на кроватях. Мне сказали, что когда Уэллс был в России, он прожил здесь шесть недель. Летом в санатории находятся 70 пациентов, зимой – 45. В отдельном здании расположены хорошо оборудованные нарзанные ванны, здесь также можно принимать электрические ванны и разные другие процедуры. В коридоре бани мы встретили Крепса, руководителя пресс-бюро Коминтерна, – он проводит здесь свой отпуск.

Третий санаторий, который мы посетили, носит имя Ленина и является крупнейшим лечебным заведением в Кисловодске. Это не только санаторий, но и научный институт по изучению заболеваний сердца. Он расположен на холмах, откуда открывается прекрасный вид на город и окружающие холмы. Санаторий вмещает 120 пациентов летом и 110 – зимой и принимает не только членов профсоюзов, направляемых сюда местными клиниками, но также частных лиц, которые платят за путевки от 158 до 300 рублей в месяц. Поскольку в это время в санатории был «тихий час», когда все должны отдыхать в кроватях, мы осмотрели только комнаты тучных пациентов, которые в это время занимаются ходьбой. В кабинете управляющего нам рассказали о том, каким был город до революции. Практически все здания раньше были частными гостиницами и коттеджами. Например, это здание было гостиницей, в которой останавливались пациенты, принимавшие процедуры частным порядком. Во время гражданской войны эти здания использовались как казармы белогвардейцев, а в ванных располагалась конюшня. В ходе разговора выяснилось, что детские санатории постепенно ликвидируются, поскольку было установлено, что дети склонны становится хроническими больными и инвалидами. Вместо этого детей помещают в лесные школы, которые предоставляют им специальное лечение и в то же время позволяют продолжать обучение. Это тот же принцип, по которому действуют профилактории на промышленных предприятиях.

Выйдя, мы увидели, что наш извозчик на своем прекрасном экипаже с прекрасными лошадьми катается вверх-вниз по горной дороге, чтобы лошади не замерзли. Мы остановились у телеграфа, откуда я хотел послать рождественскую телеграмму, но это рядовое дело на 32 копейки заняло полчаса и вовлекло меня в череду высказываний типа «чертовы дураки», «бездельники», «дуболомы», «ну что за паршивая страна» и т. п. При этом Р. К., которая тоже находилась в плохом настроении, заявила мне, что я типичный американец, который ожидает, что все будет «как дома».

Мы вернулись в отель весьма замерзшими и уставшими, поужинали в столовой и попрощались с Платоном, который сказал, что так и не получил от БОКС стенографическую запись своего интервью. У Р. К. здесь нашлась знакомая – жена директора Курзала, и мы вечером отправились к ним, в большое здание, где в это время продолжались концерт и показ кинофильма. Некоторое время мы слушали музыку, а потом пошли в их дом, красивый коттедж, расположенный в парке. Хотя он был руководителем большого зала, который после революции был отремонтирован и в прошлом году дал прибыль в 200000 рублей, в его коттедже было всего три комнаты. При этом в одной из них жили мать его жены и еще не знаю сколько родственников (мы прошли через эту комнату, чтобы добраться до гостиной). Комната была довольно уютной, нам подали чай с вареньем, выпечку, конфеты, яблоки – а мы в это время бурно обсуждали проблемы коммунизма. Хозяин оказался очередным «религиозным» фанатиком: до революции он был механиком, а теперь получил партмаксимум[303] для этого района – 190 рублей, на которые должен был содержать жену и троих детей. Но он был в восторге от развития страны, считал, что со временем у людей будет все и что рост населения не опередит производительные силы страны, поскольку более культурные люди будут практиковать контроль над рождаемостью. О военном коммунизме, который здесь практиковался, он сказал, что это были всего лишь правительственные меры в период большой нужды – приходилось командовать всеми поставками и одинаково распределять товары. Его жена – глуповатая, очень разговорчивая и сильно накрашенная женщина, у которой, очевидно, есть амбиции претендовать на лучшее, но говорит она о том, что рабочие очень критикуют их, если они пытаются отремонтировать свой дом. Они спустились к нам в отель. Звезды сияли, воздух был чистым и бодрящим – в общем, это прекрасный зимний курорт. Правительству, наверное, приходится распределять ежегодные отпуска по всем сезонам, чтобы летом здесь не было давки.

Драйзер, кутающийся от холода. Рисунок Рут Кеннел

25 декабря 1927 года, между Минеральными Водами и Баку

Солнце над горами – птицы, летящие против света – холмы с полосами снега и земля, припорошенная снегом, – победа серого – богатая и захватывающая фактура, как у короткого серого меха.

Как дети, которые верят в Санта-Клауса, мы в рождественское утро встали очень рано, в 4 часа, так как хотели сесть на скорый поезд до Баку, который выходил из Минеральных Вод в 7:25. Когда мы выехали в Минводы, было еще темно и холодно. Мы думали о доме. На одной станции мы долго стояли, пока экипаж завтракал, и начали нервничать из-за того, что опоздаем на поезд, но ничего страшного не случилось – поезд сам опоздал. Мы засели в буфете и приготовились к осаде. Мы пили чай, потом, чуть позже, молоко, а потом, еще позже, я захотел холодной индейки – несмотря на сильные боли в солнечном сплетении. Поэтому я заказал одну порцию ценой один рубль. Поскольку Д. заказала какую-то копченую рыбу антикварного вида, у нас получился рождественский завтрак, который раз и навсегда излечил меня от любви к холодной индейке. Нам также принесли примерно полпуда белого хлеба, добытого из горы буханок, находившейся в углу ресторана. После завтрака я разложил пасьянс – в основном для развлечения зрителей. Я уже фактически начал чувствовать себя на этой станции как дома, но тут в 12:30 прибыл поезд…

Вскоре мы выехали из Минеральных Вод в международном вагоне. Я думал, что мы уже распрощались со степями, но вот они снова здесь: заснеженные и абсолютно плоские. В этом поезде был вагон-ресторан – первый, в котором я побывал в России. Мы там пообедали: места там очень много, гораздо больше, чем в американском вагоне. Обед состоял из супа, холодной рыбы с соусом из хрена, жареной утки с соленьями, яблока с рисом, кофе и пирожных (кофе, конечно, был ненастоящий). Все это обошлось в 5 рублей 80 копеек. В четыре уже стемнело, и, поскольку мы очень устали, то легли спать. Около 8 часов вечера мы проснулись оттого, что поезд долгое время стоял на одном месте; оказывается, это был Гудермес, станция после Грозного и Владикавказа. Мы услышали, что наши соседи говорят о крушении грузового поезда, который шел перед нами. Лопнул рельс, вагон в середине состава перевернулся, остальные взгромоздились на него; четыре человека погибли.

26 дек.

Спал с перерывами до 8 часов утра. В 8:30 поезд тронулся. Местность изменилась; раньше это были замерзшие болота с высокой коричневой травой, дикие утки, далекие кустарники и небольшие кучки деревьев, теперь же – цепь покрытых снегом гор и деревенек возле дороги – глиняные хижины с соломенными крышами; свиньи и коровы во дворе; женщина в красном платке, которая, скрестив ноги, сидела у двери и просеивала зерно через круглое сито; крытые соломой домики на сваях. Затем мы проехали мимо потерпевшего крушение поезда: скрученные и разбитые грузовые вагоны, разбросанные вдоль полотна, рассыпанное повсюду зерно, разбросанные бумаги и книги, солдаты, охраняющие мертвые тела. Еще чуть-чуть, и это мог бы быть наш поезд… Р. К. представила себе такой захватывающий репортаж в американских газетах, что почти сожалела о том, что нам удалось избежать катастрофы: «На Рождество в степях Кавказа погиб в железнодорожной катастрофе Теодор Драйзер».

К полудню весь снег в степи исчез, и его можно было увидеть только на горах. Появились овцы, коровы, пастухи в черных кавказских бурках с широкими прямыми плечами, как будто у них от плеча до плеча проходила палка, и в больших меховых шапках. У Порт-Петровска[304] – скопление землянок возле путей на фоне горных вершин.

В том же вагоне ехало множество ответственных партийных работников, возвращавшихся в Баку и Тифлис со съезда в Москве. Были здесь армяне, старый грузин, который работал со Сталиным, Шамше Лежава, белорус, сибиряк, еврей. Самым внимательным ко мне оказался один молодой армянин из тифлисского финотдела: он настаивал, чтобы я обязательно выпил кавказского коньяка, тифлисского шампанского и водки. Мы все вместе пообедали в ресторане, а потом он сидел у нас в купе и пел армянские и грузинские песни – горячий, сумасшедший молодой человек. Эльчебиков.

Мы прибыли в Баку около 10 часов вечера. Город нас поразил: дикого вида вокзал; толпы людей, бегающих туда-сюда; убегающий от нас носильщик; все тараторят на странном языке. Баку – столица Азербайджанской Республики, его население 447 000 человек, а официальным языком является азербайджанский, хотя надписи на указателях повторяются по-русски. Наш носильщик бросился к одному из многочисленных смуглых извозчиков, которые выстроились у вокзала в очередь. Все они очень плохо знали русский язык. Экипажи в Баку оказались самыми прекрасными из всех нами виденных: они запряжены двумя лошадьми, костюмы у возниц – длинные пальто ярко-синего цвета, перевязанные по талии красным поясом, на головах у них большие меховые шапки. Мы поехали в гостиницу «Новая Европа». Это был новый отель, семь этажей которого ярусами окружали расположенную в центре шахту, по которой поднимался и опускался открытый лифт. Мы взяли двухкомнатный номер на шестом этаже за 8 рублей. Как и во многих местах с мягким климатом, в нем было очень жарко, а окна были наглухо запечатаны без намека на форточки. Сервис оказался сравнительно хорошим, правда, возникла большая суета вокруг заполнения каких-то бланков, предъявления документов и т. д. Но в конце концов нас все-таки поселили.

27 дек.

Мы позавтракали в столовой гостиницы, которая оказалась очень дорогой: 1,60 за кофейник – правда, кофе был настоящий. Затем мы отправились на прогулку по набережной. У кромки воды дул свежий морской бриз – приятное напоминание о Сан-Франциско. Улица вдоль набережной была заполнена носильщиками в рваных одеждах с деревянными коромыслами, которые они носили на плечах. Иногда под тяжелым грузом из каких-то ящиков или старых железок носильщики почти сгибались пополам. Все они были местными, смуглыми и сиплыми. Здесь встречались также странные маленькие кибитки на двух высоких колесах, разукрашенные цветными узорами. Такими же узорами или бисером здесь украшают сбрую лошади. Длинные доски иногда перевозят так, что они до половины выступают над головой лошади. В гавани виднелось множество старых кораблей и огромное количество ржавых остовов полузатопленных судов. У самой воды стоял большой новый каменный жилой дом, в который мы зашли. Во дворе мы обнаружили молодую женщину, которая рассказала нам, что она здесь живет, что это дом только для моряков, что ее муж пропал в море два месяца назад, а она осталась с двумя маленькими детьми. У нее была комната в двухкомнатной квартире с одной кухней и одним туалетом на две семьи. Она получала пенсию от государственной судоходной компании (26 рублей в месяц) и платила за аренду 50 копеек в месяц.

На одном из живописных извозчиков мы вернулись в отель. Дэви уже посетила Бакинский Совет и ожидала нас. Бакинские власти, похоже, не оценили меня настолько высоко, чтобы предоставить гида. Дэви сказала, что женщина, с которой она говорила в Совете, утверждала, что хорошо меня знает. «Да, я читала все его произведения; это мой любимый поэт». Тут я должен добавить, что в поезде из Ростова один человек предположил, что я – Джон Рид.

Потом мы поехали в клуб работниц-мусульманок имени Али Байрамова[305]. Это очень большое здание, которое раньше было резиденцией местного нефтяного магната[306]. Здесь были клубные комнаты, читальный зал, театр, «Ленинский уголок», странным образом напоминавший мечеть; с одной стороны был бюст Ленина, с другой – его портрет, а на куполе изображены серп и молот.

В 1924 году в клубе насчитывалось 550 человек, в 1925 году – 1300, а теперь – еще больше. Значительная часть этих женщин была неграмотной, носила паранджу и не училась никакому ремеслу. Сейчас здесь проводятся занятия по шитью, вышивке, ковроткачеству, акушерству, музыке, танцам и ликвидации неграмотности. Меня затащили в детский сад, где в течение дня находились дети женщин – членов клуба. Там как раз проходило родительское собрание. Дети приветствовали нас словами «Salome malekov»[307] («Здравствуйте»). Миниатюрная женщина, которая водила нас по клубу, тоже была мусульманка – очень небольшого роста, с красивым смуглым лицом и большими темными глазами. Здесь у всех женщин прямые черные волосы, смуглая кожа и большие темно-карие глаза.

На улице, ведущей к клубу, много маленьких лотков, с которых торговцы продают свои товары. Эта узкая мощеная булыжником улица забита людьми, в основном женщинами, скрытыми паранджой или закутанными в платки из хлопка, оставляющие открытыми только лица. Их фигуры на первый взгляд могут показаться живописными, но это пока вы не заметили современные дешевые ботинки и цветные хлопковые чулки. В каждой второй лавке продают шашлык – кусочки баранины на палочках, которые переворачивают над огнем, горящем в железном горшке, или над тлеющим древесным углем. Мы заглянули в один интересный дворик с соседним садиком, к которому ведет лестница. Сразу появился смуглый и грозный на вид хозяин, который пригласил нас войти, но мы хотели пойти дальше на холм к большой церкви, которая маячила в конце этой узкой улицы. Но как эта улица была полна жизни, цвета и романтики Востока, так и церковь, особенно внутри, была похожа на все другие греческие церкви, которые я видел, за исключением того, что старый священник, совершающий службу, скорее плакал, чем нараспев читал молитвы. Когда мы возвращались, маленький ресторан уже распродал весь свой шашлык, поэтому на соседней улице мы нашли другое заведение. Это был типичный пивной зал, но гостеприимнейший хозяин сразу предложил нам две порции шашлыка и отбивную из баранины с косточкой, также приготовленную над огнем. Кроме того, он принес омара, пиво с сушеным горошком, зеленый лук, редис и тонкий белый хлеб, приготовленный в виде больших листов, которые по виду напоминали стиральные доски. Возвращаясь домой, мы остановились у пекарни и купили выпечку к чаю в отеле. Рядом с гостиницей находился зверинец, и весь фасад здания был покрыт цветными изображениями животных. Эти картинки не только служили нам ориентиром, но и завлекали войти внутрь, поэтому мы наконец решили посмотреть, что же там показывают. Внутри было очень холодно, тускло светили лампочки, но животные были интересными: дикие кошки, тигры, львы, медведи, обезьяны, змеи и птицы. Уставшие и замерзшие, мы вернулись в номер и бросились к самовару.

28 дек., среда

Утром мы отправились городским трамваем на нефтепромыслы. По пути сделали две пересадки и проехали несколько районов города с новыми зданиями. У моря мы зашли в контору Государственного нефтяного предприятия Азербайджана. По забрызганным грязью улицам туда-сюда сновали автомобили «Форд», поэтому не было ничего удивительного в том, что, когда Дэви представила свои документы, руководство компании выделило нам для поездки на нефтепромыслы машину марки «Форд». День был холодный, туманный, начинался моросящий дождь. Большинство скважин было затоплено водой, многие скважины истощены. Ближайшая к городу группа работающих скважин дает 2000 тонн нефти в день. Здесь восьмичасовой рабочий день, три смены, а рабочий в среднем зарабатывает 70 рублей. Сырой продукт перекачивается по трубам в так называемый Черный город[308], где идет его очистка. Нефть экспортируется в Турцию, Францию, Италию, нефтепродукты – в Германию. Из-за большого внутреннего спроса на экспорт идет только около 10–12 %. Методы добычи, как пояснил нам наш гид-бригадир, похожи на американские. На этом промысле работают 520 рабочих, их новые и старые дома находятся неподалеку на холмах – оттуда видны скважины. Раньше здесь все было черным от копоти – рабочие жгли керосин, теперь они сжигают природный газ. Жилье у них бесплатное. Средняя семья (скажем, из четырех человек) получает две комнаты и кухню. Работник, который уволен или прекратил работать на концерн, не может быть выселен из своей квартиры без решения суда, но должен платить арендную плату. Безработный платит аренду из расчета 2 копейки за кубический (очевидно, квадратный – Пер.) метр. Если ему удается найти приемлемое жилье в другом месте, то он переезжает туда. Человеку, который работает здесь, но живет в другом месте, выплачивают 9 рублей 75 копеек. Всего здесь обитает около 30 человек, которые не работают на этом предприятии, потому что, когда человек уходит, он обычно находит работу в другом месте, и жилье предоставляется там.

Я спросил гида о носильщиках и возчиках, которых так много на улицах Баку Оказывается, у них есть профсоюз, они не работают за зарплату, но как члены профсоюза получают определенные льготы и могут через профсоюз найти другую работу Получают они около 90 рублей в месяц, я подумал, что нам нужно не жалеть бедного носильщика, а считать, что он вытащил в жизни счастливый билет: он совершенно здоров, счастлив и сам себе хозяин.

До революции каждая частная фирма имела свою территорию и охраняла от других свои геологические секреты. Поэтому в ходе эксплуатации было сделано множество ошибок, бурение часто велось без необходимости. Здесь пока эксплуатируются только мощные скважины, а маленькие еще не задействованы, чем объясняется тот факт, что в этом нефтеносном районе занято больше людей, чем в США. Сейчас они экспериментируют с откачкой воды с разработанных территорий вместо затопления их, и со строительством дорог. Чтобы затопить эту область, нужно шесть миллионов, тогда как для осушения – всего два. Стоимость эксплуатации выше, чем в Америке, но продукты добычи стоят меньше, поэтому Россия может конкурировать с другими странами. Производство в России гораздо дороже только в машиностроении, где необходимо импортировать оборудование. Когда Советское правительство взяло контроль над нефтяными месторождениями, они были в ужасно ветхом состоянии; теперь условия доведены до довоенного уровня, но производство еще до него не дотянулось. В 1902 году наибольший объем производства составил 520 миллионов пудов, а план на 1928 год – 480 миллионов пудов[309].

– Что делают в гавани все эти старые железные суда?

Всем им больше 30 лет, они принадлежат отдельным капиталистам. Примерно 200 судов можно использовать, но для этого придется потратить много денег на ремонт, так что дело того не стоит. Самые крупные из этих судов имеют водоизмещение 1000 тонн, но сейчас мы строим суда водоизмещением 5–6 тысяч тонн. Наши суда ходят в Астрахань и по Волге; небольшая торговля идет с Персией и Туркестаном.

Питьевая вода – это здесь серьезная проблема, ее приходится доставать из скважин глубиной 140 м. Или передавать по трубам на большие расстояния.

Когда мы ехали на трамвае вдоль берега, видели в доках множество других ржавеющих старых судов. В конце концов мы прибыли в Черный город, который, как утверждают, уже и не Черный, поскольку условия жизни в нем заметно улучшились. Тем не менее мы пробрались по черным, грязным улицам, где все перекопано и идет строительство, к главной конторе и получили там разрешение посетить завод № 2. Стоя на заводском дворе, мы с Р. К. опять начали дискуссию. Я предположил, что новый порядок здесь будет означать торжество убожества из-за отсутствия классовых различий и снижения уровня жизни для того, чтобы охватить всех. Р. К. утверждала, что в России работники умственного труда уже создали для себя более высокий уровень, что всегда будут различия в индивидуальных вкусах и темпераментах. Я сказал, что если все люди будут одинаково обеспечены, то никогда не возникнут высоты красоты и роскоши, потому что увеличивающееся население, которое будет следовать за более высоким уровнем жизни масс, будет потреблять увеличивающееся богатство. Р. К. ответила, что чем выше культура общества, тем сильнее в нем контроль над рождаемостью. Я сказал, что это вздор, что обычный человек хотел детей лишь тогда, когда мог их себе позволить, и, кроме того, по мере улучшения условий жизни уменьшается смертность.

Пришел очень вежливый гид и начал нам объяснять, как идет процесс переработки нефти. Вверху, на холмах, находится множество резервуаров, в которых хранится нефть, подаваемая с месторождения. Из резервуаров нефть направляется вниз, к батареям [перегонным кубам], где она нагревается, и из нее выделяются керосин, бензин и другие фракции, которые затем по трубам поступают в хранилища. На этом заводе работают в три смены 350 рабочих. Во всем Черном городе – 14000 рабочих, а во всей нефтяной промышленности в Баку, включая все нефтяные месторождения, занято 40 000 рабочих.

В конце смены, в 3 часа дня, мы вышли из Черного города и, чтобы избежать давки в транспорте, взяли старого извозчика, который только что привез в этот район какую-то мебель.

Мы поужинали в очень хорошем семейном ресторане рядом с отелем. Вечером я поехал с Дэви смотреть фильм «Победа женщины»[310]. Р. К. предупредила меня, что фильм – дрянь. Теперь, когда я своими глазами увидел его, я готов с ней согласиться. Дело происходит в России. Это история феодальных времен. Предводитель разбойников похищает девушку и принуждает ее выйти за него замуж. В брачную ночь она его обманывает, а затем, когда появляются солдаты, чтобы его арестовать и он уже готов сдаться, она спасает его как своего любимого мужа, и все заканчивается благополучно.

29 дек., четверг

Мы встали рано, но было уже светло; солнце пробивалось сквозь туман, и день обещал быть прекрасным. Мы сели на извозчика, и я попросил его подъехать к мечети, которую видел из своих окон. Она стояла в одиночестве на мрачном холме, и, чтобы добраться до нее, нам пришлось пробираться сквозь липкую грязь и копоть, я ожидал чего-то более прекрасного – храм был очень простой и полуразрушенный. Вокруг него теснились домики бедняков, а вдоль улиц громоздились горы торфа. Мы спустились с холма и поехали к другой мечети, чьи купола и минареты были видны издалека. Этот храм был намного больше и изящней первого. Мы уже выходили со двора, когда один из мальчиков спросил нас, не хотим ли мы заглянуть внутрь. Я полагал, что ни один неверный не может войти в магометанский храм. Тем не менее он открыл дверь, и мы заглянули внутрь. Там был большой белый зал с современными электрическими светильниками, на полу было расстелено множество восточных ковров. А еще мы увидели маленькую резную лестницу, которая не имела других украшений, и балкон, на котором стояли женщины.

Добравшись до нашего квартала, мы решили взойти на стену укрепления, которая издалека выглядела совершенно очаровательной. Это был новый мир, или скорее старый мир, подобный странице из сказок «1001 ночи». Узкие извилистые улицы, по которым струилось половодье носильщиков, согнувшихся под пачками, ящиками и тюками сена у них на спинах; нагруженные такой же поклажей ослы (часть из них несла на себе мужчин, которые на крошечных несчастных животных выглядели смехотворно большими); женщины, скрывавшие за платками свои лица, даже когда они носили ведра с водой, младенцев, глиняную посуду или сундучки; мясо, приготовленное на маленьких жаровнях над древесным углем; уличные разносчики, покупающие у торговцев дневной запас апельсинов; шум голосов людей, говорящих на необычном языке; смуглые дружелюбные лица. Фрагмент древней серой каменной стены странной формы, поднимающейся высоко над старыми зданиями. Мы искали Ханский Дворец […] и долго блуждали по лабиринту из узких улочек, спрашивали дорогу и тут и там, но никто не знал такого названия. Но тут из группы вышел худощавый парень лет 16 и стал жестикулировать, пытаясь показать нам путь. В то же время он пытался говорить, но ему мешала короткая уздечка языка. В конце концов он решил провести нас сам и пошел вперед. Поворачивая за угол, он робко, в вопросительной манере, оглядывался, чтобы удостовериться, что мы следуем за ним. Мы ходили за ним взад и вперед, взбирались по осыпавшимся каменным ступеням, проходили через грязные дворы, через узкие проходы, но в конце концов добрались до высокой каменной стены с парапетами наверху. Однако деревянные ворота были закрыты; нам сказали, что замок будет открыт для посетителей завтра. Мы возразили, что сегодня уезжаем, но пожилой длинноносый и длиннобородый хранитель покачал головой, когда наш гид сказал ему об этом, и что-то раздраженно ответил на своем родном языке. Мы посмотрели сквозь расщелины в стене на замок – маленькое серое каменное здание, которое стоит здесь с пятнадцатого века. Говорят, что в нем 68 небольших комнат, а тронный зал сохранился совершенно нетронутым. Другой парень, который шел с нами, спросил, откуда мы, и, когда мы ответили ему, что из Америки, наш гид издал щелкающий звук, выражающий удивление, и воскликнул: «Америка!» Другой мальчик сказал, что в Америке его друга вылечили бы. Это для нас его город был похож на место действия сказок из «1001 ночи», а сам он считал страной чудес Америку.

Очень странно выглядели среди этих людей время от времени встречавшиеся краснобородые мужчины или красноволосые женщины. Красный цвет был темным и неестественным – должно быть, это краска.

Мы вернулись домой, упаковали вещи, прошли обычную процедуру выезда из отеля, включая раздачу всевозможных чаевых и уплату паспортных сборов, и поехали на вокзал, чтобы сесть в 13:40 на почтовый поезд, который шел до Тифлиса. Дэви ушла покупать билеты и через некоторое время вернулась, чтобы объявить, что на этот поезд билетов нет. Мы сидели в буфете среди нашего обширного багажа; здесь толпилась масса народу, сновали официанты, разносившие супы и мясные блюда; нас уже тошнило от одного вида еды в вокзальном буфете; меня преследовали раздражение и усталость. Нам ничего не оставалось делать, кроме как вернуться в отель, но снова проходить все эти церемонии в «Новой Европе» не было сил. Недалеко от вокзала находился отель Bristol. Дэви была уверена, что он совсем рядом. Какой шанс сэкономить! Она поручила носильщику отнести наш багаж прямо в отель.

Отель «Бристоль» оказался намного дальше, чем думала Дэви. Скоро мы, Р. К. и я, остановились в парке, потому что устали от этой гонки. Дэви погналась за ним по всем этим изгибающимся улочкам, крича, чтобы носильщик шел не так быстро. А тот действительно развил приличную скорость, если учесть, что он нес большой чемодан, тяжелую кожаную сумку и шубу. Потом она рассказывала, что, когда мы наконец прибыли в отель, она была полностью измотана и так рассердилась на него, что дала ему всего 50 копеек, которые он, чувствуя себя виноватым в своем явном намерении, принял без комментариев. Погода переменилась: стало восхитительно тепло. Некоторое время мы посидели в парке под яркими солнечными лучами и помолчали, а потом встали и отправились в отель. Дэви взяла нам одну маленькую комнату с плотно закрытыми окнами, в которой, однако, было холодно. Я попросил номер с отоплением, но мне сказали, что он освободится позже. Я отправился прогуляться вдоль воды, и в конце концов интересные достопримечательности и свежий воздух подняли мое настроение. Мы поужинали рядом с отелем в каком-то потрепанном кафе, стены которого были расписаны очень смешными изображениями дам и кавалеров, прогуливающихся по саду. Ели обычный борщ, пили пиво. Возвращаясь в гостиницу, мы зашли в большой кооперативный магазин. Он был заполнен покупателями, к кассиру стояла длинная очередь. Плакаты на стенах говорили о преимуществах кооперации.

Потом мы прогуливались по узкой улочке и заглядывали в витрины маленьких магазинов и ювелирных мастерских, где демонстрировались большие серьги, которые носят здесь женщины, музыкальные инструменты, в том числе тар и кавказский барабан, на котором здесь играют пальцами, словно на рояле. Инструменты были инкрустированы перламутром, а тар [местная балалайка] даже покрыт серебром. Мы также прошли по ряду магазинов, в которых по 3 рубля за пару продают кавказские шелковые чулки – их делают тут же на станках.

Вернувшись в отель, мы переехали в большую комнату с железной печкой, которую нам обещали топить. Потом пили кофе, поданный очень заботливой хозяйкой, которая сокрушалась о том, что мы так скоро уезжаем и не успеем узнать, как хорошо готовит ее сестра. Мы легли спать очень рано, хотя нас раздражали шум и разговоры в буфете; ночью кто-то пришел и все-таки развел огонь в нашей печи, стоявшей в коридоре.

29–30 дек.

Под свист ветра, который задувал из-за угла и с грохотом бился в окна нашей комнаты и балконную дверь, мы поднялись в темноте в 4 часа утра. В комнате было тепло от печи. Поскольку мы спали, не раздеваясь, то довольно быстро оказались на улице. Здесь все еще дул холодный резкий ветер. Звезды скрылись, порывистый ветер швырял в лицо заряды мокрого снега. Приехав на вокзал, мы узнали, что поезд на три часа опаздывает. Проверив оставшиеся сумки, мы вернулись в отель, где получили разрешение занимать нашу комнату до семи часов утра. Все это время мы проспали, а потом поднялись и пошли на станцию. Коридоры и залы ожидания были заполнены людьми. Мы получили наш багаж и уложили его на свободное место в коридоре у главной лестницы. Потом сели на сумки и стали ждать, наблюдая за отливами и приливами людского моря, я никогда в жизни не видел таких несчастных людей: маленьких мальчишек в грязных лохмотьях, стариков, скребущихся под такими же лохмотьями, бедных женщин, терпеливо сидящих на одеялах с детьми… Все эти люди раньше были почти совершенно неграмотными, а большинство из них неграмотны и сейчас. Время от времени маленький мальчик с лицом, черным от грязи, одетый в лохмотья, свисавшие с его голых рук и плеч, прикрытый старым соломенным ковриком, босой, с грязными спутавшимися волосами, подходил ко мне и просил денег. Для меня это был сигнало том, что нужно внимательнее следить за карманами и еще крепче держаться за сумки. После двух с лишним часов ожидания наш носильщик, у которого был номер, поэтому ему можно было доверять, привел нас вместе с толпой на платформу, и мы наконец снова сели в международный вагон и поехали в Тифлис. В давке у поезда кто-то вытащил у Р. К. из кармана апельсин.

Железная дорога на Тифлис несколько миль шла на юг вдоль берега Каспийского моря. По другую сторону тянулась рыжая равнина с низкими коричневыми холмами. Всюду виднелись стада овец и селенья пастухов, состоявшие из землянок. «Боюсь, что здесь нет “Ленинских уголков”», – заметила Р. К. Теперь мы проезжали более широкие и более пустынные участки; здесь паслись верблюды, по равнинам двигались караваны этих животных с вьюками на спинах, скрытыми под выцветшими полосатыми покрывалами. Море осталось позади, и железная дорога слегка отклонилась к северу в направлении Тифлиса.

Путь шел через степь, где выпасали скот. Деревни здесь стали несколько менее примитивными. Новые глинобитные дома под соломенными крышами, крытое красной черепицей здание в центре – наверняка это местный Совет! На фоне глинобитных домов неподвижно стояла женщина, наблюдавшая за поездом. Ее тело и лицо скрывало черное покрывало, из-за чего она казалась символической фигурой, стоящей на сцене. Вдали прошла женщина в ярко-красном одеянии с высоким глиняным кувшином. Дома были построены на высоких сваях. Рядом с железной дорогой двигался караван кибиток, запряженных волами. В поле мелькнул проблеск от работающего трактора. Местность постепенно становилась все более процветающей и цивилизованной на вид. В городах было много недавно построенных зданий. Мы проехали мимо нового моста через реку и нового строящегося железнодорожного пути.

В 11 часов вечера мы прибыли в Тифлис, столицу Грузии[311]. Вокзал города поражает своим хаосом. У нашего носильщика не было никакого номера, он схватил багаж и, как безумный, кинулся с ним на улицу. Воздух здесь, конечно, не был теплым, но, во всяком случае, снега не было. В этот поздний час с транспортом были проблемы. Наш носильщик нашел какой-то жалкий старый автомобиль, его толстый водитель запустил двигатель, и нам пришлось торговаться с ним под оглушительный грохот. До отеля Orient он просил пять рублей. Нам пришлось согласиться и за эту цену прогромыхать по улицам в отель. Однако когда дело дошло до расчетов, он потребовал 7 рублей, сказав, что два рубля стоит багаж. Мы платить отказались. Он начал вопить, но не двигался с места. Мы передали это дело сотруднику отеля, и в конце концов водитель принял оплату в пять рублей. Отель был довольно симпатичным, с очаровательным турецким залом, но наши номера были не очень хороши. Зато оказалось, что это «двухпростынная» гостиница, то есть в ней каждому выдают по меньшей мере две простыни.

31 дек.

Окно моей комнаты выходило на главную улицу. Утром я был поражен прекрасным видом. Прямо через дорогу стояла огромная каменная церковь в кремово-коричневой гамме, причем коричневый камень бежал полосами вдоль стен. У храма был большой центральный купол и четыре меньших купола, и вся эта прекрасная, компактная симметричная структура четко вырисовывалась на фоне горных садов и улиц, засаженных высокими кипарисами. На вершине горы стояло белое здание, перед ним проходила железная дорога. Проезжали автомобили, по улицам сновали хорошо одетые люди; Тифлис казался современным и процветающим городом. Падал мокрый снег, и, когда мы вышли наружу, обнаружили, что на улицах скользко, а воздух сырой и холодный. Мы зашли на почту, но нашли там только пакет с советскими изданиями от Сержа. Когда мы вернулись в отель, нас уже ждала там Дэви с программой пребывания от местного Совета. Все музеи находились рядом – собрание старых грузинских картин, копии настенных украшений в церквях и т. д., а также новые картины; музей естественной истории с прекрасной экспозицией о жизни диких животных в Грузии и на окружающих ее территориях Кавказа: волки, дикие кошки, птицы, фламинго, огромный тигр, убитый вблизи Тифлиса, кабаны, горные козы, коллекция прекрасных бабочек и жуков. Мы двинулись по грязным главным торговым улицам. День был предпраздничным, и магазины оказались переполнены. До того как магазины в три часа закрылись, мы успели купить пару штук кавказского шелка.

Когда мы вернулись в отель, мне стало очень плохо; очевидно, влажный воздух и туман отрицательно повлияли на мои легкие. Но у нас были билеты в оперу, поэтому я встал и пошел. Здание оперы прекрасно выглядело и изнутри, и снаружи, причем коридоры были намного красивее, чем интерьер самого зала. Стены были украшены причудливыми узорами – такими же, как в старом дворце в Московском Кремле. Давали новую комическую оперу «Жизнь – радость», написанную грузином, и пели на грузинском языке[312]. Музыка была хороша, костюмы довольно красочные, но сюжет оказался затертым: веселый молодой человек принимает снотворное зелье, а проснувшись, обнаруживает, что превратился в коронованного правителя, облаченного в пышные одежды. Он влюбляется в очаровательную даму, но оказалось, что вместе с троном ему досталась и уродливая царица, и он в ужасе убегает. Короткий спектакль закончился в 10:30. Мне было интересно наблюдать за людьми, потому что у грузин очень характерные черты: это энергичные, мужественные, способные люди. Высокие, красивые, лихие мужчины (Тифлис показался мне городом Сталиных). Женщины в нарядных шелковых платьях, вблизи которых чувствуется особая атмосфера, хотя смуглость и резкие черты, которые подчеркивают мужскую красоту, слишком тяжелы для местных женщин.

Тифлис встречал Новый год в кафе, в том числе и в ресторане нашего отеля. Когда мы подошли к моему номеру, выяснилось, что туда пришел коммунист из Армении, с которым мы познакомились в поезде на Баку; оказывается, он в течение последних двух дней звонил в отель и нас разыскивал. Дэви разорилась на бутылку вина; я лег спать, а они с Р. К. ушли с молодым человеком в другой номер, где, должно быть, славно провели время, потому что на следующее утро Р. К. отказалась по крайней мере от двух бокалов вина.

1 янв. 1928 года

Новогоднее утро. Город красив в ярком солнечном свете, заснеженные горы сияют на солнце. В довольно ранний час для местного уроженца наш армянский друг вывел нас из гостиницы. Мы пошли в кафе Germania, небольшую немецкую кондитерскую, на второй завтрак. Мы уже делали заказ, когда пришел полицейский и сказал хозяину, что тот должен закрыть свое кафе, потому что сегодня праздничный день. Нам, впрочем, разрешили закончить завтрак, хотя у меня сложилось впечатление, что вся местная полиция пришла патрулировать кафе, чтобы убедиться, что в него не попали другие клиенты. Обескураженный немецкий владелец несколько раз выходил наружу, чтобы их успокоить.

Мы погуляли по территории, примыкающей к зданию Совнаркома (Совет народных комиссаров Тифлиса). Это был очаровательный парк с регулярно спланированными клумбами, кипарисовыми деревьями, старыми виноградными лозами, опутывающими здания, и красно-бурыми дорожками. Здесь прогуливалось и множество солдат из близлежащих казарм. В парке был пруд с одиноким лебедем. Рядом находилась церковь, которая мне очень понравилась. Наш гид сказал, что теперь здесь пионерский клуб. Во дворе устроили спортивные площадки, и, когда я заговорил о неуместности такого использования этого благородного здания, наш армянин пояснил, что был план вообще взорвать эту церковь и возвести на ее месте новое здание, я сказал, что лучше превратить церковь в усыпальницу выдающихся деятелей страны. Мы подошли к правительственному гаражу и получили машину для поездок по городу.

Сначала мы поехали в старую его часть; наверху, на холмах, стояла древняя крепость, от которой остались только стена и башня. Здесь был татарский район[313]: много старых зданий, более узкие улицы, рынки. Мы проехали по одному из восьми мостов через реку Кура. Многочисленные церкви, по-моему, ничего не добавляют к красоте города, потому что церкви в грузинском стиле весьма неприглядны – ребристый купол или три купола, окрашенные в серебристый цвет или с серебряными вставками, суровые и простые по силуэту строения, выполненные из грязно-серого камня.

Мы начали подниматься по горной дороге, и с каждым поворотом перед нами открывался все более прекрасный вид. Тифлис лежит в долине, но со всех сторон взбирается на горы. Мы поднялись на значительную высоту и осмотрели город оттуда. Я смог разглядеть «свою» церковь; были видны также очень большая больница, макаронная фабрика из красного кирпича, крытые красным дома, сады. Выше, на высоте 1500 метров, виднелось несколько коттеджей для ослабленных детей, больных туберкулезом, так называемый «Детский городок». Спустившись вниз, мы прошли по красивому центральному парку и зашли в картинную галерею, где осмотрели небольшое собрание грузинских картин. Мне понравились две большие картины с видами улиц в Самарканде, в Азии. На них были изображены уличные базары, развернутые в тени красивых полуразрушенных мечетей, чьи купола и башни напомнили мне о синей мозаике мечети в Ленинграде. Художника звали Гиго[314].

У нас не было обеда, поскольку все рестораны были закрыты. Поезд на Батум должен был отходить в 10:40 вечера. Нас провожал армянский друг. В этом поезде был только один мягкий вагон, и, судя по толпе, которая его осаждала, в нем старались занять места около тысячи человек. У нас возник спор в отношении наших мест, потому что на них были и другие претенденты. Но вмешался человек из ГПУ, который всегда работает на станции, и мы обосновались в четырехместном купе с соседом – молодым красным командиром, который старался нам во всем помочь. Это наихудший поезд из всех, в которых мне довелось путешествовать, если не считать «Максима Горького».

2 янв. 1928 года

Утром мы увидели настоящую зимнюю сцену – местность, утопающую в снегу, небольшую речушку, быстро бегущую среди заснеженных берегов; огромные падающие снежинки. Р. К. вынула путеводитель и зачитала нам с верхней полки описание Батума.

По мере того, как мы двигались вперед, снег постепенно прекратился, его сменили сильный туман и дождь. Еще через два часа снега на земле не было и в помине, но остались дождь, болота, странные покрывала на деревьях, которые сохраняют их от сырости и одновременно придают деревьям необыкновенную форму; дома, построенные на сваях, свежая зеленая трава. Похоже, у мужчин в этой стране принято носить фески. Деревни выглядят примитивно, лучшие дома стоят на кирпичных столбиках – очевидно, для того, чтобы поднять их над болотистой почвой. На заднем плане видны низкие горы, я задал красному командиру несколько вопросов об армии. В его подразделении 450 человек. Во время сражения командиры находятся на передовой; в мирное время они спят и едят со своими подчиненными. К солдатам также относится практика 8-часового рабочего дня; фактически, они часто работают менее восьми часов. Значительная часть времени уделяется образованию. Раньше, при царе, солдат очень ограничивали и третировали. На бульварах и в трамваях были таблички: «Солдатам и собакам вход воспрещен». Сейчас каждый год солдат получает месячный отпуск, для него все бесплатно. С высшими офицерами, как утверждает командир, солдат находится в равных социальных условиях, но на службе, конечно, действует субординация. Офицеры не должны жестко насаждать дисциплину, не должны ругать солдат, кричать на них; дисциплина достигается путем обучения и воспитания, а не посредством наказаний, которые теперь отменены, хотя раньше они были очень строгими. В армии ликвидируется неграмотность. Командир утверждал, что условия жизни солдат очень хорошие и что они не жалуются. Если к солдату приезжает родственник, то ему дают комнату; родственники всегда могут посещать с экскурсиями военные лагеря.

Наш поезд опаздывал уже на три часа, а теперь мы узнали, что впереди произошло крушение, и нам придется еще час простоять на заброшенном полустанке, пока нас не заберет поезд, возвращающийся из Батума. Наш поезд медленно прошел несколько миль и остановился в совершенно диком месте. Мы вышли, и, поскольку всем запретили идти по путям, на которых произошло крушение, нам пришлось тащиться в обход по грязи с тяжелым багажом к поезду, который стоял на… (обрыв текста. – Пер.)

Какими жалкими выглядят местные жители! Одетые в рванье, с повязками из ткани на голове, напоминающими чалму, они следовали за нами, надеясь заработать на переноске нашего багажа. Мы наняли двух мужчин и девушку. Несколько тележек, запряженных волами (погонщик – очень симпатичная девушка с черными кудрями под желтым платком), часть сумок несли в руках; расчет [с носильщиками]. Пройдя примерно милю по грязи, мы подошли к нашему поезду и поехали дальше. Крушение затронуло все пути; опрокинутые цистерны с нефтью. Несчастный случай – тормозной кондуктор поскользнулся в грязи, его керосиновая лампа ударилась о цистерну с нефтью и разбилась, нефть загорелась, человек сгорел полностью. Бригадир поезда обернулся, увидел, что произошло, и кинулся отцеплять другие вагоны, благодаря чему спас 26 из них. Сторож, который рассказал нам эту историю, утверждал, что черноволосый бригадир поседел от ужаса… Поезд теперь шел вдоль берега Черного моря: темный песок, густой подлесок вдоль берега и лесистые горы с другой стороны дороги. Мы проехали мимо больших ботанических садов, находящихся за пределами Батума, и прибыли в город около пяти часов [вечера] в мрачную, холодную погоду.

Батум выглядит как провинциальный город. Мы взяли извозчика, приехали на набережную и узнали в приемной Совторгфлота (советский торговый флот), что сможем купить билеты только в девять часов [вечера], а пароход уходит в полночь. Поэтому Дэви отправилась в город получать деньги в банке, а мы сидели и ждали ее в буфете. К металлической печке жались какие-то оборванцы. Когда Дэви вернулась, мы отправились в город, сначала на телеграф, но никаких телеграмм от Сержа не было. Затем зашли в близлежащий ресторан. Унылый ужин обошелся в 4,80. Р. К. поинтересовалась, можно ли здесь починить ее пишущую машинку. Официант попытался отвести нас к дому механика, который держит в городе мастерскую по ремонту пишущих машин. Повторяя «еще немного» и «чуть дальше», он долго водил нас взад-вперед по пустынным улицам, постоянно заворачивая за углы и иногда расспрашивая прохожих. Наконец механик был выслежен, он согласился отремонтировать нашу машинку и доставить ее к нам на пароход. Еще несколько часов ожидания в буфете; я чувствовал сильную слабость, болела грудь. В комнате роились толпы людей. Наконец, в 11 мы поднялись на пароход.

3 янв. 1928 года

Примерно в 3 часа ночи 3-го числа пароход Советской торговой компании «Пестель», названный в честь адмирала декабристов, воевавшего на Черном море[315], вышел из Батума. Я был рад, что моя поездка подходила к концу, но не рад тому, что оказался в затертой пятиместной каюте. Если бы дело было летом, мне пришлось бы делить ее с четырьмя другими мужчинами! Женские и мужские каюты здесь полностью раздельные, причем первые лучше и, в целом, более удобные. Это «однопростынное» судно без ванны и с одеялом по требованию. Из умывальника с резервуаром в два галлона (9 литров. – Ред.) воды невозможно выжать ни капли. Я смирился с неделей без умывания. Море очень неспокойно. Судно качало и било, иллюминатор моей каюты заливали волны.

В 7 часов утра мы достигли маленького порта Поти – это достаточно унылый причал внутри искусственной гавани. Снег, дождь, холодный сырой ветер. Я думаю только о Константинополе и юге. Яйца с отвратительным кофе со сгущенным молоком в кают-компании, которая является более удобной версией судовой столовой. Разговаривал с офицером из Баку, с которым мы встречались в поезде. Он едет в Сочи. Я изо всех сил старался раскладывать пасьянс и смотреть на погрузку. Это был медленный процесс. Уже час ночи, а мы так и не вышли из порта. К этому времени на севере возник разрыв в облаках, и стало ясно, что мы будем идти на запад вдоль горного хребта, который тянется по всему северному берегу Черного моря! Когда мы выходили из порта, нас сопровождали облака чаек, которые на золотом фоне рассветного неба на севере были похожи на серебряные искры. Море волновалось, но явно успокаивалось. Меня заинтересовала группа моряков в тяжелой одежде, они отправлялась в Севастополь в военно-морское училище, и им было очень весело. Один из них, высокий неуклюжий парень с типичным открытым славянским лицом, который глазами все время провожал меня, спросил у Р. К., не мои ли это книги. Оказывается, в киоске на судне стояли «Сестра Керри» и томик рассказов под названием «Необыкновенная история»![316] Вечером мы прибыли в Сухум, но остановились на некотором отдалении от берега. В темноте огоньки сияли над водой, и город выглядел очень привлекательно. Было облачно, дул холодный бриз, но воздух был мягким.

4 янв. 1928 года

Утром море было спокойным; я прогуливался по палубе и наблюдал, как из воды выпрыгивают дельфины и рыбы, похожие на осетров. Пароход шел на запад. Прорвавшееся сквозь тучи солнце осветило море на севере, но юг и восток оставались мрачны и унылы. Сотнями пролетали дикие утки, лысухи и гагары – столько птиц я никогда не видел. Становилось теплее и тише. В 12 часов мы прибыли в Гагру, который считается самым красивым из кавказских курортов. Сразу за городком возвышаются горы. Гагра состоит из множества прекрасных крупных зданий, большинство из которых, несомненнно, являются санаториями, гостиницами и банями. Мы не причаливали к берегу, разгрузка судна проходила с помощью небольших шлюпок. Я обратил внимание на пассажиров второго и третьего классов – таких же азиатских и жутких, как всегда. Их огромная сбившаяся масса вызвала у меня ощущение тошноты. Россия для меня навсегда изгажена холодом и грязью. Бухарин говорил, что они построят здесь рай. Но когда? Через пятьдесят или сто лет. Я, пожалуй, поищу свой, пока еще жив. Далее по побережью находится город Адлер, где начинается железнодорожная линия, которая следует вдоль берега моря до Туапсе. Сегодня здесь довольно тихо и солнечно. Мы все еще движемся вдоль этих огромных гор, которые по мере приближения к Сочи стали еще выше: на заднем плане поднялись два-три очень высоких заснеженных пика. По всему берегу разбросаны дома, некоторые из них очень большие и красивые – очевидно, это санатории. Неподалеку от Сочи находятся знаменитые серные бани «Мацеста». Когда наша судно вошло в порт Сочи, было уже четыре часа, и солнце садилось. За хребтом прибрежных гор поднимались заснеженные вершины еще более высоких пиков, розовевшие отраженным светом заходящего солнца; их силуэты четко выделялись на фоне неба, словно розовые камеи. Не знаешь, в какую сторону смотреть: на берегу прекрасный город с его восхитительными зданиями и банями на фоне гор, с другой стороны – солнце, заходящее в море, покрытое полосами червонного золота… Всего через несколько минут сияние исчезло, горные вершины окрасились в холодный чистый белый цвет, и вот уже над водой сияет луна, которая какое-то время назад едва виднелась над горами.

5 янв. 1928 года

Рано утром мы пришвартовались к причалу в Новороссийске, ведущем портовом городе с населением 62000 человек. Сойдя с судна, мы обнаружили череду извозчиков с дрожками нового для нас стиля: они укрыты сверху матрасом или ковром, на которые вы садитесь и свешиваете ноги сбоку, упираясь ими в подножку. Мы тронулись вперед по тряской дороге. Был солнечный морозный день. Город казался новым и неприветливым. Выйдя в центре, мы попытались найти ресторан, но без успеха, а потом прошли мимо марширующих солдат (повсюду я встречаю этих трех солдат) и поднялись на небольшой холм, где заканчивался город и начинались луга. Неподалеку находилась пара прекрасных зданий. Мы по-прежнему надеялись найти в Новороссийске хороший ресторан, в котором кухня хоть немного отличалась бы от того, чем кормили нас на судне, но попытки оказались тщетными. Наконец мы забрели на рынок, где крестьяне продавали разнообразные продукты. Мне захотелось выпить горячего молока, и я попросил Р. К. пойти и купить немного выпечки, которую мы видели в киоске на другом конце рынка. Она восприняла эту идею с холодком и раздражением, ибо не могла понять смысла этого действия, но через некоторое время с неохотой купила немного печенья, и мы его съели с горячим молоком у стойки посреди тающего снега и грязи. Потом мы снова пошли на главную улицу и увидели, что главная столовая наконец открылась, но когда мы вошли внутрь, нас тут же остановил тошнотворный запах.

Мы выбежали наружу со стаканом чая, и моя спутница вынуждена была признать, что еда на базаре хороша по крайней мере тем, что он находился под открытым небом. По главной улице люди несли симпатичные маленькие елочки, потому что был канун старого русского Рождества, и верующие настойчиво отмечают старую дату, хотя в новом русском календаре Рождество приходится на 25-е число. Таким образом, современный русский празднует два отдельных рождественских праздника, между которыми попадает Новый год, так что получаются довольно продолжительные зимние каникулы. Мы пошли в банк и поменяли на рубли немного американских долларов – конечно, им до смерти хотелось получить доллары, но все равно они обменяли мне их только по курсу 1,93. Потом мы вернулись к пароходу; впечатление от города осталось самое отвратительное. Я заговорил с Р. К. об ее отъезде из России; она заняла оборону и стала рассказывать о преимуществах жизни в Москве, о личной свободе, об отсутствии напряжения, о том, что здесь можно проявить себя, о преимуществах, которые имеют здесь трудящиеся, – например о бесплатной медицинской помощи, что позволяет жить при небольших доходах, даже если уровень жизни остается низким. Все время, пока мы шли по улице, я почему-то почесывался. «Боже, кажется, у меня вши!» – от этой мысли я пришел в ярость.

На набережной мы встретили Дэви и ее соседку по каюте, и они отвезли нас в ближайший ресторан. Здесь был тот же старый шведский стол, те же цветы и пальмы в горшках, те же уныние и едкий запах. За соседним столиком сидели русские, которые только что вернулись морем из Нью-Йорка, и громко разговаривали на отвратительном ломаном английском – просто чтобы похвастаться. Мы заказали жареную курицу и хлеб с маслом; курица оказалась не так уж и плоха, но вот качество масла… а эти огромные толстые ломти белого хлеба! Р. К., которую даже на суше никогда не покидали приступы морской болезни, была очень подавлена, я тоже был в плохом настроении. Мы вернулись на судно, я забился в свою холодную сырую каюту и рано лег спать.

6 янв.

Когда мы снова тронулись, началось сильное волнение. В 7 утра мы прибыли в Феодосию, что на берегу моря в Крыму. Некоторое время я не вставал, но тут вернулась из города Дэви. «Жаль, что вы не пошли, – сказала она, – это замечательное место, я даже посетила картинную галерею». Мы с Р. К. сошли на берег, дали извозчику рубль и поехали по городу; улица, обращенная к морю, была прекрасна – один дом лучше другого. Раньше это были резиденции богачей, а теперь клубы, дома отдыха и санатории для рабочих. Преобладала греческая архитектура. Это, как мне кажется, показывает, что в свое время здесь жили греки, повлиявшие на этот город, или что на архитектуру влияют природные условия. Один особенно красивый дворец из сероватого камня с мозаиками и башней в саду строил для себя табачный магнат – и уже почти достроил, когда произошла революция. Так что пожить ему во дворце не пришлось, он бежал за границу[317]. В настоящее время здесь расположен санаторий профсоюза советских служащих и работников торговли. Повернув в один из переулков, мы попали в картинную галерею художника Айвазовского, собрание прекрасных картин на тему моря; одно из огромных полотен с морским видом занимает целую стену. Этот художник больше всего на свете любил Феодосию; еще мальчиком он обычно спускался на пристань, вход куда был запрещен, и делал эскизы; его прогоняли, даже задерживали, его наказывала мать, но ничто не могло оторвать его от берега моря. Здесь также есть экспозиция новых картин местных художников. В целом галерея показалась мне совершенно очаровательной.

Конечно, как всякий хороший извозчик, наш извозчик должен был обязательно показать нам базар; улицы были грязными – видимо, недавно прошел дождь, да и сейчас было сыро и пасмурно.

К следующей стоянке море довольно сильно заволновалось. Все разбрелись по своим каютам, но на меня волнение не действовало. В 9 часов вечера мы прибыли в Ялту, где были самые сильные землетрясения[318]. Сначала я не хотел сходить на берег, потому что с парохода ничего не было видно, кроме огней в лавках на набережной, так что Р. К. и Дэви ушли без меня. Но позже я тоже решил пройтись.

Некоторое время я прогуливался по тускло освещенной улице, разглядывая новые щитовые дома, очевидно, сооруженные для пострадавших. В город отсюда вела не одна улица, а несколько живописных улиц, которые проходили мимо садовых оград. За заборами, словно стражи, высились кипарисы, и, вообще, ночной город выглядел привлекательно. Я поднимался по одной из темных улиц, когда в двадцати футах впереди меня на тротуар неожиданно рухнула значительная часть кирпичной стены. Я отпрыгнул на середину улицы; появились люди, которые громко разговаривали и жестикулировали. В общем, и мне достались кое-какие впечатления от землетрясения. Здесь тоже погода была мягкая, а улицы – чудовищно грязные. Мы вышли из Ялты очень поздно ночью, но я в этот день рано лег спать.

7 янв, 1928 года

В 8 утра – Севастополь, знаменитый порт, за который шло множество сражений. В очередной раз я воспылал надеждой найти здесь приличную еду. Мы наняли извозчика, чтобы он показал нам город. Сначала мы двинулись вверх по главной улице, а потом спустились вниз к морю. Это довольно тихое место, на окраинах которого находится несколько военно-морских училищ, и потому на улицах города много моряков. На пристани стоит памятник адмиралу, который спас порт от турок в 1853 году[319]. «Пошел!» – сказали мы, и наш извозчик тем же путем поехал обратно. «А почему не по-другому?» – спросили мы. «Так в городе только две улицы, – ответил он, – и на обеих мы уже были». Свернув за угол, он начал с энтузиазмом демонстрировать нам местные достопримечательности: «Вот трамвай, – выступил он в роли добровольного гида. – Он идет на железнодорожную станцию». «Замечательно», – ответил я. «А там рядом базар», – с надеждой продолжил он. «Нет, мы сойдем здесь», – сказал я, и мы пошли в ресторан. Здесь подавали своего рода молочный обед, но по крайней мере это была безопасная еда: горячее молоко, яйца, масло, белый хлеб… «Я зашла слишком далеко, – внезапно сказала Р. К. с очень удрученным видом, – чтобы сейчас мне можно было чем-нибудь помочь». Мы вернулись на судно. Там группа курсантов сходила на берег и отправлялась в свое училище. Я купил на судне несколько своих книг и отдал их командиру, который всю дорогу смотрел на меня с нескрываемым любопытством. Он был очень удивлен и долго меня благодарил. «Это будет хорошая память», – сказал он.

В 5 вечера мы бросили якорь достаточно далеко от берега, где был небольшой причал. Волна была очень высокой. Я вышел на палубу, чтобы понаблюдать за буксиром, который пытался подобраться достаточно близко к судну, чтобы забрать пассажиров и отвезти их на берег. Суденышко бросало, как пробку; в любой момент оно могло ударить нас в борт. Еще одно судно, грузовое, находилось поблизости, ожидая буксировки назад. Было темно, дул сильный ветер – дикая сцена, но наконец пассажирам удалось сойти на берег, и через некоторое время мы снова были в пути.

Последняя ночь на судне была самой тяжелой. Пока мы не достигли Одессы, волнение было настолько сильным, что мы не могли встать на ноги, не то что паковать вещи. Помню, как, глядя на пять спасательных кругов, висящих на стене, я сказал себе: «Наверняка все они уже сгнили. Готов поспорить, что, если кто-то наденет такой круг, то пойдет с ним прямо на дно».

8 янв. 1928 года

Примерно в 8 часов утра в воскресенье мы добрались до Одессы. Было холодно, висел туман, лежал грязный снег. Здесь прекрасный порт. Мы взяли авто до отеля Passage, который находится на главной площади города напротив большого собора. Это очень старый отель, но у меня был неплохой номер, в котором мне понравились старая черная мягкая мебель и шкаф из красного дерева. Это был «беспростынный» отель. Как я понял, гости либо должны были приезжать со своим бельем, либо платить за белье и одеяла дополнительно. Кровать с соломенным матрасом была очень жесткой, но зато из моих окон открывался интересный вид на площадь и на собор с куполом и шпилем. Мы нашли где поесть – это была своего рода семейная столовая во дворе; еда была не самой ужасной, но зато там было душно. Мы провели день, разъезжая туда-сюда по различным линиям. Одесса – очень старый город, здания когда-то были очень хорошими, но сейчас кажутся полуразрушенными и серыми. Официальный язык здесь украинский, но на всех указателях приводятся также надписи по-русски. Днем было сыро, висел туман. Мы пришли домой вечером, дождались Дэви и отправились в тот же семейный ресторан на ужин. Несмотря на то что хозяин пытался создать домашнюю атмосферу, играя на скрипке в сопровождении пианино, еда оказалась такой же плохой, как и раньше: такой же старый борщ, тот же старый шницель, котлеты, венгерский гуляш, который заставил бы Бела Куна начать новую революцию, те же черствые пирожки – о, Боже мой! Вечером нам ничего не оставалось, кроме как лечь спать.

9 янв.

В понедельник утром мы отправились в компанию Derutra узнать, когда будет пароход. К моему ужасу, выяснилось, что пароходов до Константинополя не будет до 18-го числа (итальянское судно) или до 19-го (русское). Поскольку итальянский пароход идет пять дней, а русский – всего 36 часов, мы склонялись к тому, чтобы выбрать последний. Но потом нам пришло в голову, что лучше вообще отменить заезд в Константинополь, а отправиться прямо в Париж через Польшу Я решил справиться обо всем в компании Derutra; они изучили мой паспорт и сказали, что мне нужно будет получить польскую визу, а также продлить мою российскую визу Потом мы пошли в визовый отдел и узнали, что у меня вообще нет выездной визы, и что я должен подать заявление и заплатить 21 рубль. Мы очень заволновались и запротестовали, заявив, что я гость БОКС и что они должны были решить этот вопрос в Москве. Сотрудник визового отдела с этим согласился.

Я написал запрос на получение бесплатной выездной визы через Польшу, и моя просьба была удовлетворена. В компании Derutra сказали, что они могут получить польскую визу через два дня после того, как будет готова российская выездная виза. Я отправил в Константинополь телеграмму об изменении своих планов[320]. Мое единственное желание – как можно быстрее выбраться отсюда и вернуться в Америку.

После обеда я долго гулял и дошел до набережной. Был солнечный день. Я нашел лестницу, на которой в 1905 году шла стрельба, показанная в фильме «Потемкин». Там 200 ступенек, и я прошел их вверх и вниз.

10 янв.

Во вторник, зайдя в компанию Derutra, мы задали вопрос о таможенном досмотре багажа. Выяснилось, что без специального разрешения я не могу вывезти из страны ни печатные материалы, ни рукописи. Это меня возмутило до крайности. Затем мы спросили о деньгах. Как оказалось, на вывоз сумм более 300 рублей также требовалось получить специальное разрешение, а поскольку у меня была почти тысяча долларов, которые прислали мне в Москву, они сказали, что получить разрешение будет сложно. Дома я собрал все свои бумаги, включая эти заметки, все книги на английском, личные письма и т. д. Они заполнили почти всю мою сумку И на этот раз ко мне пришел за интервью молодой репортер из местной газеты. Он хотел знать, что я думаю о России; к тому же он говорил по-английски, поэтому я произнес перед ним длинную речь о том, что я думаю о местных условиях, о том, что это интересный эксперимент, но им предстоит пройти долгий путь, прежде чем они смогут попытаться применить свою систему в других странах. Я не возражал против попытки применить ее здесь, но они не должны пытаться изменить другие страны, пока не доказали жизнеспособность системы здесь. Я также сказал, что, прежде чем дальше отправлять средства на поддержку бастующих и т. д., нужно увести детей с улицы. Он сказал, что в Одессе осталось всего сто беспризорников, что у большинства из них сейчас есть дом. Мы поспешили в Derutra вместе с сумкой, которую они выхватили и начали изучать, попутно составляя список ее содержимого, я закипел от злости, но оказалось, что меня ждет еще более безумная дискуссия о деньгах.

Я попросил Дэви дать мне документы из БОКС, которыми она пользовалась во время поездки и в которых говорилось, что я – гость Советского правительства. Я думал, что они мне помогут при пересечении границы. Однако она отказалась отдать мне эти бумаги. После этого в самых крепких выражениях я высказал все, что думаю о ее паршивой организации, о ней самой, а также обо всей этой идиотской затее. Я все-таки забрал эти бумаги и вышел с ними на улицу. Р. К., которая составляла список документов, выбежала за мной и сказала, что для того, чтобы получить разрешение на выезд, Derutra должна иметь документы из БОКС. Я передал бумаги ей.

Это был окончательный разрыв с Дэви. Она вернулась домой, а мы пошли ужинать в ресторан Bristol Hotel, где когда-то съели неплохой завтрак из блинов, яичницы с ветчиной и ячменного кофе. Я соблазнился обнаруженной в меню «дикой уткой», ибо вспомнил всех летящих уток, которых видел в этой части света. Мы также заказали голубцы. Утка оказалась ужасной, так же, как и капуста, и мы ушли в полном разочаровании.

После сцены, разыгравшейся в Derutra, мы с Р. К. продолжили прогулку по набережной в другом направлении. Здесь мы прошли мимо множества прекрасных старых домов, которые раньше наверняка были резиденциями богачей, а теперь, скорее всего, давали кров примерно 60 семьям. Некоторые из этих домиков были просто очаровательны. В который раз мы встретили марширующих с песней солдат – наверное, где-то поблизости находились казармы.

Вечером, не увидевшись с Дэви, мы отправились в большой оперный театр: давали «Садко», одну из самых известных русских опер Римского-Корсакова. Первый акт был ужасен: расстроенные инструменты, плохие голоса, плохой хор. Р. К. была очень разочарована, потому что постановка, которую она видела в Москве, была намного лучше. Тем не менее она заставила меня остаться на второй акт, в котором есть «Индийская песня»[321]. Второй акт действительно оказался намного лучше, и я был рад, что мы остались. У оставленной жены был хороший голос, и сцена могла бы быть эффектной, но сам Садко выглядел как большой бык с плохим голосом, который портил каждую сцену. На рынке у пристани собралась толпа, чтобы посмотреть на Садко, уплывающего на лодке. Здесь-то и были иностранные гости: они подходили к купцу и желали ему удачи в путешествии в подводное царство. Один из них был в индийском костюме; он тихо шагнул вперед и со сложенными руками спел «Индийскую песню». Это было очень эффектно. В конце второго акта мы ушли домой.

11 янв.

Сегодня мы подали заявку на вывоз денег из страны и получили разрешение; также было получено разрешение на вывоз документов. Мы с Дэви находимся в открытом противостоянии, Р. К. выступает посредником.

Мы позавтракали в отеле Bristol: блины, джем, сметана, ячменный кофе и яичница с ветчиной из восьми яиц, хотя мы просили четыре (они просто сделали две порции по четыре яйца в каждой). Был холодный солнечный день. Мы вернулись домой. Я получил телеграмму, в которой говорилось, что моя телеграмма, адресованная в Константинополь, не была доставлена адресату, поэтому я послал телеграмму в контору Кука. Вернулся в отель, чувствуя себя совершенно разбитым. В комнате было холодно, я надел меховую шапку, шубу, меховые перчатки и лег на кровать, откуда и продиктовал Р. К. оставшуюся часть своей статьи. Утром в газете «Одесские известия» появилась статья обо мне с фотографией. У меня не было никакого желания снова выходить на улицу, поэтому мы выпили чай в номере, и я лег спать в ожидании чего-то лучшего.

12 янв. 1928 года

Утром мы отправились в Derutra для получения дополнительной информации. Они все еще ожидали польской визы – ее обещали выдать завтра. Я с их помощью отправил телеграмму в Константинополь племяннице[322].

Затем мы позавтракали в отеле Bristol. Рядом с нашим столом стоял аквариум с золотой рыбкой, которая постоянно поднималась к поверхности воды – наверное, воду в аквариуме очень давно не меняли. Р. К. сказала, что ей кажется, будто они все время говорят «Бла-бла-бла». Мы снова начали неприятный спор на старую тему «Коммунизм и индивидуализм». Она защищала глупцов и «свиней», утверждая, что лучше снизить общие стандарты за счет немногих, если таким образом можно устранить бедность масс. Мы, как обычно, делали друг другу «комплименты». Я сказал: очень хорошо, можешь оставаться со своим коммунизмом, мы расстанемся хорошими друзьями, и каждый пойдет своим путем. Это замечание так сильно ранило ее чувства, что она хотела расплакаться прямо там, но потом мы решили, что лучше прийти для этого домой… Я предложил куда-нибудь съездить, чтобы поднять ей настроение, и она ледяным тоном согласилась. Мы пошли на железнодорожную станцию, очень тоскливое место, и узнали, что пропустили поезд в деревню. Потом мы на трамвае поехали на курорт под названием Фонтан[323], который находится в нескольких милях от города. Мрачная погода была под стать нашему унылому настроению. Над городом висел густой туман, так что из окон трамвая можно было видеть только объекты на переднем плане. Но какие объекты! Милю за милей мы ехали мимо стоящих на пустырях разрушенных зданий, от которых остались только фрагменты каменных стен. Казалось, это какая-то армия, двигаясь на Одессу, разрушила по пути все и вся.

Мы прибыли в Фонтан на берегу моря – без сомнения, достаточно красивое место, но летом. Теперь же, в холодном тумане, оно казалось заброшенным. Здесь было множество небольших летних домиков из бетона и руины прекрасных домов, оставшихся на холмах. Мы подошли к обломку стены с каменными воротами, на которых виднелась заржавевшая табличка «Дача (коттедж) Л. Кермачова». На дорогу с лаем выбежали свирепые собаки, но тут появился какой-то парень, который ударами кнута загнал их обратно. Мы продолжили спускаться по скользкому холму к пляжу, где несколько парней сидели у больших рыбачьих баркасов, рядом с которыми были развешены сети. Здесь еще сохранилось несколько красивых домов; в одном из них располагалась дача профсоюза советских служащих и работников торговли, в другом – профсоюза работников пищевой промышленности. Наверху находилось красивое каменное здание, очевидно, театр. Мы спустились по оврагу ниже. Внизу на склоне стоял небольшой белый глинобитный домик, окруженный изгородью из хвороста; небольшое крыльцо защищали от ветра высохшие сорняки. На крыльцо вышла маленькая старушка, которая сказала нам, что так мы отсюда не выберемся, и указала дорогу к машине. Мы пошли назад, но Р. К., почувствовав возможность привнести в экскурсию некий местный колорит, заговорила с женщиной.

Она пригласила нас войти погреться. Мы вошли. В доме было три крошечные комнаты, выстроенные в ряд; средняя комната, находившаяся рядом с крыльцом, очевидно, служила гостиной. Здесь стояли кирпичная печь, стол, два-три стула и этажерка; на каменном полу – солома, на подоконнике – лампа. Остекление небольшого зарешеченного окна представляло собой множество кусков стекла, сцепленных вместе. Основание лампы было похоже на чернильный прибор, и я сказал, что, когда вернусь домой, обязательно сделаю лампу из чернильницы. Р. К. заметила, что это, безусловно, даст большую экономию. На свежепобеленных стенах висела пара каких-то причудливых картинок религиозного содержания, в комнате справа также были религиозные картины, свечи и несколько бидонов с молоком. В помещении было чудовищно холодно, и именно поэтому хозяева хранили здесь молоко, которое они продавали горожанам. В комнате слева, также неотапливаемой, стояла деревянная кровать, покрытая старыми тряпками и овечьей шкурой. Мы сели в гостиной, и маленькая старушка начала разжигать погасший огонь. На ней были старая черная юбка и белый шерстяной свитер, поверх которого она надела мужской жилет, превратив его в какой-то причудливый лиф. У нее было приятное утонченное лицо; наверное, у нее что-то болело, потому что время от времени она тяжело вздыхала и бормотала «Боже мой». Ее муж – тоже маленький старичок 68 лет с жалким комическим лицом – застенчиво смотрел на нас небольшими темными глазками. На нем были старое стеганое пальто и валенки. Он так и сидел на низеньком стульчике рядом с печью, пока жена зажигала огонь и раздувала его взмахами подола своей юбки, объясняя, что в сырую погоду огонь разгорается с трудом.

Мы попросили у нее горячего молока, и она поставила кастрюлю на плиту. Старик рассказал, что до революции был садовником, работал на богачей, которые жили в прекрасных домах, но теперь, когда все они уничтожены, у него нет никакой работы. Он сам построил этот домик несколько лет назад и по возрасту освобожден от налогов. Он рассказал, что имеет право на пенсию по старости в размере 15 рублей в месяц, но для того, чтобы ее получить, нужно преодолеть столько бюрократических препятствий, что он не стал и беспокоиться. Старик тоже вздыхал при каждом движении. Женщина принесла буханку белого хлеба и отрезала ломтик для кошки, которая набросилась на него так, как будто это было мясо, и зарычала, пытаясь побыстрее проглотить корочку. У них была корова, и они жили тем, что продавали молоко. Летом они переселялись во двор и сдавали свои комнатки по 150 рублей за сезон. Старик считает, что можно получить участок под ферму у правительства, если достаточно сильно этим озаботиться, но местный Совет уже распределил большую часть земли, да они и не хотят давать землю старикам. Это были поляки, которые приехали в Одессу тридцать или сорок лет назад; детей у них не было; в этом овражке они пережили всю войну и все голодные годы.

В голодные годы, сказал он, кошка здесь не выжила бы – да, конечно, они ели кошек. Мы задали вопрос о разрушенных зданиях. Они были уничтожены не только в ходе боев, но и самими людьми во время голода, когда они фактически разграбили опустевшие дома богачей, которые бежали за границу или погибли, и продавали их вещи в Одессе, чтобы купить себе еды. Там можно было что угодно купить – были бы деньги. У него все было не так плохо, потому что он работал в местном Совете и получал так называемый паек. Узнав, что мы из Америки, они стали расспрашивать, как там живут люди; например, старушка хотела знать, есть ли у нас там советская система…

Выпив горячее молоко, которое оказалось замечательным, мы заплатили хозяйке, попрощались и продолжили наш путь, постоянно оглядываясь на маленький домик, который чем-то напоминал хижину старичков из сказки «Чудесный кувшин»[324]. Мы спустились к остановке трамвая, совершенно не готовые к часовому ожиданию, и стали ходить по дороге взад-вперед, чувствуя себя несчастными и замерзшими людьми, которые не могут думать и говорить ни о чем стоящем. В окне дома напротив было видно, как женщина ищет вшей в голове маленькой девочки, расчесывая ее густой расческой. Наконец трамвай пришел, и мы поехали в отель; в комнате было холодно, мы замерзли, поэтому заказали себе горячие ванны, которые нас немного согрели.

Вечером мы поужинали в гостинице Bolshaya Moskovskaya, пришли к себе в холодный номер, и, пока он прогревался, я продиктовал статью для российской прессы о моих общих впечатлениях от России. В 5:40 уехала Дэви, и я сразу почувствовал облегчение. «Ребекки Копек» больше с нами не было.

13 янв. 1928 года

Пришла телеграмма из Константинополя: виза получена, все готово к отъезду в 5:40. Мы спустились по лестнице и зашли в археологический музей, где находилась большая коллекция свидетельств о расселении греков вдоль берегов Черного моря за несколько столетий до Рождества Христова. Похожий на священника художник показал нам свою особую коллекцию картин и керамики из этого района, в частности из Бессарабии. Его фамилия Чернявский[325]. Он сказал, что сейчас для него наступили трудные времена, нет денег даже на покупку красок. «Мы здесь не нужны», – сказал он.

Мне кажется, что его картины – местные пейзажи, старая крепость под Одессой, откуда взята большая часть керамики и камней, представленных на выставке, – просто очаровательны. Мне понравились его чувство цвета, его небеса. И вместе с тем – как убого он выглядел со своими длинными всклокоченными волосами, падающими из-под старой меховой шапки на тонкое желтое лицо и длинный потертый черный халат. «Появляется новая форма искусства, – продолжал он, – никто не интересуется старым искусством или вообще искусством. Мы, художники, просто выживаем».

Еще один холодный, туманный день. Вернувшись в отель, мы хотели выпить чаю, чтобы согреться, но горничная строго заявила, что кипятка до шести не будет. По телефону мы узнали, что пришла польская виза, так что сегодня можно ехать. Поезд отправлялся в 5:40 вечера; на этом же поезде Р. К. могла бы доехать со мной до станции, на которой можно сделать пересадку на Москву. Derutra договорилась, что ее сотрудники встретят меня на границе, в Шепетовке, а затем на польской границе и, наконец, в Варшаве. Получалось, что теперь, когда поездка заканчивалась, мы наконец-то нашли эффективно работающую организацию, которая, впрочем, выставила немалый счет за свои услуги, я пришел домой в отличном настроении: наконец-то я скоро перейду – да что там, буквально переползу через границу. «Я лучше умру в Соединенных Штатах, чем буду жить здесь», – сказал я Р. К. Она не возражала, очевидно, посчитав мой случай безнадежным (к этому времени в ее обороне уже были пробиты довольно значительные бреши. Она сказала, что цель моей миссии в Россию – вернуть ее на родину). Впервые в поездке у меня дважды сошелся пасьянс. «Вот видишь, – радостно сказала Р. К., – тебе привалила удача». В пять часов пришел сотрудник Derutra и отвез нас на станцию. Провожать нас приехал менеджер компании. Вагон был не самый удачный, половину его занимали купе, а другая половина представляла собой жесткие места, на которых не было даже электричества, только свечи. Derutra дала понять маленькому и глуповатому на вид проводнику, что я – очень важная персона, что мне нужно «персональное обслуживание», и он вился вокруг, глупо поглядывая на нас своими хитрыми глазками и постоянно переспрашивая, не желаем ли мы чего-нибудь. А мы поняли, чего желал он; эти люди думают, что мы сделаны из денег. Он принес нам чай в белом кофейнике, и Р. К. сказала, что всякий русский высоко оценил бы этот отличный кипяток. Я достал кекс, хлебные палочки, лимон и сыр, и у нас получился праздник. Когда поезд тронулся, было уже совсем темно, и мерцающая свеча наполнила наше купе мягкими тенями. При этом наш неряшливый проводник ежеминутно открывал дверь, просовывал голову внутрь и спрашивал, не желаем ли мы чего-нибудь и не застелить ли нам кровати (он боялся, что господин найдет постельные принадлежности очень грубыми). Мы по крайней мере раз пять сказали ему, что пока постель нам не нужна.

Когда постель мне наконец понадобилась, проводника уже было не найти. Прямо перед нашим вагоном находился вагон международного класса, направлявшийся в Москву. Р. К. решила в пять утра перейти в него и доплатить за место, а не покупать новый билет на станции. Но наш проводник настаивал на том, что «мягкий» столь же хорош и что он сам купит билет на станции. Мы легли, но покоя нам не было. Каждые несколько минут эта маленькая крыска царапала дверь: не решила ли госпожа, как она поедет – мягким или международным? Да, она твердо решила ехать международным. Он считает, что это ошибка. Так когда она будет пересаживаться? Не ранее, чем мы доедем до станции, где поезд будет разделяться, ответила она. Наконец, мы уснули, но рано утром проснулись и стали смотреть на заснеженный мир и на замерзшие леса за окном, я сказал, что это все же лучше, чем сырой холод юга. Мы поговорили о музее греческих древностей, в котором были накануне, и о непреходящем совершенстве греческой цивилизации, пока еще непревзойденной, о греках как торговцах на побережье Черного моря. Наша маленькая крыска снова начала скрестись в дверь. Не желает ли госпожа перейти в международный вагон прямо сейчас? Нет, она не желает. Она подождет, пока мы доберемся до станции пересадки. Он явно слишком много выпил. Его глаза стали еще более блеклыми и заспанными. Едва мы задремали, снова царапанье в дверь. Не желает ли госпожа перейти прямо сейчас, он готов ей помочь. А сколько, спросила она, нам осталось до этой станции? Полтора часа. Вот это время она и подождет. Но через полчаса он пришел снова… Свеча у нас давно догорела, в купе было совсем темно. Р. К. решила пересаживаться, потому что пока она этого не сделает, покоя не будет. Не доверяя пьяному проводнику, я пошел вместе с ней. С багажом в руках мы пересекли опасное место между двумя вагонами. В международном вагоне ярко сияли электрические огни, было чисто и тепло. Как жаль, что эту ночь мы не смогли провести здесь! Мы попрощались, и я вернулся к себе. Через несколько минут в дверь снова постучали. Я подумал, что это снова тот дурак, но за дверью раздался голос Р. К. я открыл. Она объяснила, что проводник только что сказал ей, что он должен на следующей станции забрать постель, потому что он взял ее в международном вагоне, я сказал ему, чтобы он взял постель, вышел отсюда и оставил меня в покое. Р. К. добавила, чтобы он не приходил снова, что я хочу спать. Если бы она не пришла и не объяснила все это мне, я бы, наверное, убил проводника, когда он в очередной раз пришел и попытался забрать эти постельные принадлежности. Она посидела со мной еще некоторое время, пока снова не пришел проводник и не объявил, что мы приближаемся к пересадочной станции. Мы снова попрощались…