Глава 2 1957–1958. ПЕРВАЯ ЗИМОВКА В РУССКОЙ ГАВАНИ

Глава 2

1957–1958. ПЕРВАЯ ЗИМОВКА В РУССКОЙ ГАВАНИ

Когда мы были молодыми

И чушь прекрасную несли,

Фонтаны били голубые

И розы красные цвели.

Ю. Мориц

Там, где, мозоля нам глаза,

Легла на глобус бирюза,

На деле там черным–черно,

Там солнца не было давно.

За тыщу верст среди глубин

На льду чернеет бивуак.

К. Симонов

Сборы на будущую зимовку четко разделялись на две независимые половины. Первая — не столько научная, сколько образовательная, которую мы прошли на различных курсах и практиках, а также в библиотеке института, постигая премудрости науки, которую нам предстояло создать. Иные корифеи готовы превратить ее в систему дифференциальных уравнений, за недостающими членами которых нам и предстояло отправиться на арктические архипелаги.

Вторая — сплошной бесконечный аврал, репетиция того, который ожидает нас в Арктике накануне зимовки. Сначала в разных организациях ищем все необходимое для работы и жизни на зимовке, а затем пакуем все это добро в тюки и ящики, груды которых грозили серьезно потеснить народонаселение нашего института. Когда размеры этой горы начинали напоминать то ли Эверест, то ли Казбек, грузовики вывозили ее на склады таинственной организации под названием Арктикснаб, располагавшейся тогда за городом на станции Перово. Так мы существенно расширили свой кругозор в качестве грузчиков, что было составной частью подготовки будущих полярных исследователей. Если мы рассчитывали на некий героический ореол в глазах знакомых девушек, то они все чаще смотрели на нас с сожалением, ибо уж они–то знали, что зимовочная полярная экспедиция настоящее кладбище несостоявшихся надежд и обещаний. Само собой — еще тревог для родителей, в основном матерей, поскольку мы представляем поколение без отцов, оставшихся на полях сражений 1941–1945 годов или сгинувших в ГУЛАГе.

В основе нашей научной программы лежит вещественный баланс ледника Шокальского по наблюдениям за снегонакоплением (приход) и таянием (расход), с учетом айсбергообразования. На основе послойного описания в шурфе предстоит восстановить прошлую историю ледника по соотношению количества льда (для теплых лет) и фирна (для холодных). Еще — метеорологические наблюдения, которые для ледника практически отсутствуют. Мне вместе с начальником предстоит изучение движения ледника. Главная проблема моей работы — отсутствие сведений о каменном ложе, по которому движется ледник, только самые общие соображения. В целом моя тема — не самая перспективная для младшего научного сотрудника.

Такая у нас наука — взаимодействие трех сред на планете: твердой (земной коры), жидкой (Мировой океан) и газообразной (атмосфера). Умные физики от взаимосвязей нескольких сред бегут как черт от ладана, свалив эту проблему на географов, при этом понося нашу науку за отсталость и ретроградство, одновременно оттопырив от презрения нижнюю губу. Мол, какая может быть к черту география в наше время!

Работать нам предстоит практически с чистого листа, поскольку материалы Михаила Михайловича Ермолаева, замечательного и перспективного ученого, начальника экспедиции по программе 2–го Международного Полярного года, базировавшейся на Русскую Гавань, были уничтожены при его аресте в 1937 году. Известно, что он не обнаружил фирна, то есть питания, на ледниковом покрове Новой Земли. Позднее фирн там появился. Распутывать эту чертовщину предстоит нам, но и этого еще мало.

В Москве информация неизвестной бабки со двора с поленницами на берегах Северной Двины полностью подтвердилась. Нам это, естественно, ничего хорошего не сулит, но заведомо отразится на нашей деятельности самым отрицательным образом. Похоже, даже будущий академик Авсюк не знал многого. Однажды мы обратились к нему с предложением: в том же составе и с той же программой перебросить нас на Северную Землю. Григорий Александрович ответил вполне определенно:

— Станция в Русской Гавани уже внесена во все перечни по программе Международного Геофизического года, причем согласованные. Изменить мы их не вправе даже на самом высоком уровне. Разумеется, в Москве мы будем отслеживать обстановку, и вас не бросим. Если кто–то опасается риска, то он свободен в своем выборе.

Желающих воспользоваться такой свободой не оказалось. Неожиданно Яблонский, определенно отличавшийся радикализмом в своих суждениях, так объяснил позицию шефа:

— Нам отведена роль прикрытия в планах ВПК, причем на самом высшем уровне.

В разведке бы служить такому парню аналитиком высшею уровня, хотя представителем компетентных инстанций среди нас оказался совсем другой, похоже, не отличавшийся склонностью к анализу.

В июне в Архангельске северные белые ночи. В городе областной молодежный фестиваль, местная репетиция того, что спустя полтора месяца разразится в столице на уровне всемирного. Прямо на широкой набережной имени Ленина (всего год назад — Сталина) оркестры наяривают «Мамбо итальяно», «Бесаме мучо» и «Домино». Звуки музыки доносятся через Двину к причалам Бакарицы, где мы вкалываем в качестве грузчиков на сухогрузе «Мета», который доставит нас в Русскую Гавань. Там нам предстоит оставаться неизвестно сколько, поскольку программа Международного Геофизического года действует с 1 июля 1957 по 31 декабря 1958 года. Разумеется, в разгар полярной ночи нас никто снимать не будет — это ясно и белому медведю. Как и у наших предшественников, уходивших за моря в былые времена, у нас все впереди, и все мы молоды, ибо средний возраст участников экспедиции — всего четверть века! Вот опыта бы нам побольше, особенно полярного…

На погрузочном аврале работаем вместе с моряками и докерами, чтобы знать, в каких трюмах и в какой последовательности окажется наш груз, чтобы без паники разбираться с ним уже при выгрузке в Русской Гавани. Люди заново присматриваются друг к другу, мысленно прикидывая, с кем легче сойтись, на кого можно положиться. Для меня главное — причастность к Арктике, поэтому мне интересней общаться с Евгением Зингером (который в 1944–1945 годах зимовал в Амбарчике в устье Колымы, а позже плавал радистом на ледоколах «Северный ветер» и «Микоян») или с Зиновием Каневским, в 1955–1956 годах отзимовавшим на полярной станции в Русской Гавани. Отменным качеством обоих является бьющий через край оптимизм в сочетании с юмором, в меру соленым у Зингера и более тонким, но приправленным солидной дозой перца у Каневского: обоих наши зубоскалы побаиваются. Женя даже внешне и всем поведением напоминает незабвенного Джона Фальстафа, который, по определению своего создателя Шекспира, «молодец мужчина и, вообще, клянусь небом, боевой малый», в чем читателю предстоит убедиться неоднократно. Зиновий Каневский ближе к героям Бабеля, но с отчетливыми чертами московского интеллигента. С обоими нескучно, для зимовочной экспедиции что надо.

Начальник нашей экспедиции тоже с полярным опытом, хотя и небольшим — неполный полевой сезон в дельте Лены и месяц на острове Врангеля. Самый опытный из нас — пятидесятилетний плотник (и одновременно промысловик) Романов, которого обычно называют дядя Саша. У Наташи Давидович, супруги Каневского, есть также свой зимовочный опыт, но на полярной станции, причем непонятно, в какой степени он применим для нашей экспедиции. Опыт остальных — чисто книжный, и ему еще предстоит пройти проверку, как и у меня.

Забывается, уходит в прошлое расставание с родными там, в Москве. Все заслонил аврал, не оставляя времени для сомнений, интересы экспедиции все больше определяют наши дела и поступки, когда индивидуальность каждого все отчетливей проявляется в готовности подчинить личное общему делу. Судьба каждого все чаще воспринимается как часть успеха (или неудачи) экспедиции. Вживаясь в новые условия, постепенно постигаем суть предстоящего бытия.

Постепенно в каждом возникает уверенность — да, мы сможем, это нам по плечу. Наконец погрузка закончена, судовые документы оформлены, и 6 июля наша «Мета» отдает швартовы. Жены и знакомые моряков бодро машут вслед своим милым с причалов Бакарицы, нас провожать некому. Не спеша низкие берега Северной Двины уходят куда–то за корму, а навстречу нам плывут один за другим лесовозы под флагами разных стран. Прощание с Большой землей для меня и моих товарищей прошло без эмоций, нашим главным желанием тогда было просто выспаться.

До Русской Гавани мы добирались десять суток, продолжив свою деятельность в качестве грузчиков при заходе на полярные станции в Малых Кармакулах и на мысе Столбовой. Немного генерального груза (мука и цемент) и до черта угля, который к берегу доставляется на плашкоутах. Затем его затариваем в мешки, и на собственном горбу вброд доставляем по назначению. Во время перекуса на берегу приобщились к местным экзотическим яствам, которых не подают в «Метрополе» или «Национале»: малосольному гольцу и громадным пятнистым яйцам кайры. Их вареный белок настолько жирный, что, оставаясь прозрачным, напоминает странное желе, что поначалу озадачивает. К завершению рейса мы стали квалифицированными грузчиками и точно знали, в каких трюмах и в каком порядке находятся наши грузы.

Утром 16 июля справа по курсу открылась Русская Гавань. Я поднялся пораньше, чтобы посмотреть подходы к ней по радиолокатору. Возможности этого прибора я описал в своей дипломной работе, но теперь только впервые получил возможность познакомиться с ним на практике. Капитан Г. Д. Бурков любезно предоставил эту возможность. К моему удивлению, эта новая по тем временам техника оказалась относительно простой в обращении, и мне, как геодезисту, она пришлась по душе, тем более что позволяла брать пеленги и измерять расстояния при скверной видимости, в тумане и ночью. Жаль, что подобной штуки не оказалось в прошлом году на «Зое»…

Ледник Шокальского в знак приветствия выслал нам навстречу флотилию нежно–голубых айсбергов. В глубине суши просматриваются невысокие горные цепи, среди которых выделяется силуэт горы Ермолаева. Горы слегка присыпаны снежком, выпавшим накануне. Сам пейзаж: не такой враждебный, каким показался мне в сумерках наступающей полярной ночи при первой встрече с борта «Зои Космодемьянской». Прошлогодняя рекогносцировка не прошла даром, местность под сереньким низким небом опознается быстро и уверенно по всем важнейшим ориентирам. Судно, обходя айсберги стороной, пробирается в сложных очертаниях побережья и наконец с грохотом вываливает якорь в бухте Володькиной у поморского становища. Все, приехали!

Обстановка у будущей экспедиционной базы спустя несколько дней в моем дневнике описана следующим образом: «На берегу невообразимый кавардак. Груды угля, бочки с горючим, ящики, строительный лес… Лают на привязи собаки. Полтора десятка непроспавшихся личностей бродят среди этого хаоса в тщетных попытках обнаружить самое необходимое и определить, к чему бы приложить руки в первую очередь. Голодные, измотанные недосыпанием люди с трудом держатся на ногах… Первым делом пытаемся выяснить, все ли доставлено на берег. Поначалу приходим в ужас, потому что в каждой партии грузов не хватает чуть ли не по десятку мест. Что–то нашли, на остальное махнули рукой, благо общее количество все же сходится. В три часа пополуночи 20 июля «Мста» дает продолжительный гудок. Слышно, как на судне выбирают якорь. У трубы возникает султан пара, словно звук прощального салюта… Против ожидания уход судна прошел спокойно, без особых эмоций. Два–три человека как–то лениво помахали руками, и все. Тут же все повалились спать».

Все мы нуждались в отдыхе, потому что впереди нас ожидала тяжелейшая бесконечная работа. Наша ближайшая жизненная альтернатива необыкновенно отчетлива. Или все вместе выстоим и выполним задуманное, или, кое- как перезимовав, втихомолку вернемся на Большую землю и разбежимся, чтобы поскорее забыть здешнее житье–бытье. Дискомфорт, физические трудности, жизнь в безвестье, все это мы проходили в детстве и юности, которые пришлись на военную пору. Оттуда у нас не только привычка к трудностям, но и необходимость знать, во имя чего, этого из нашего поколения не вытравить. Соответственно, главное требование к себе и людям — надежность. Как должное мы восприняли решение о 14–часовом рабочем дне вплоть до завершения строительства на экспедиционной базе и будущих научных стационаров на леднике Шокальского. О выходных не могло быть и речи. Наш удел на ближайшие месяцы — вкалывать на износ, даже обычные человеческие потребности, такие как еда и сон, удовлетворяются, только чтобы обеспечить собственную работоспособность.

Тем не менее нашу жизнь на берегах Новой Земли никак нельзя было назвать ущербной. У людей сохранялся интерес к окружающему, и поэтому после окончания дневных работ и ужина желающие ознакомиться с окрестностями отправлялись побродить вокруг базы, разумеется, за счет сна. Сама жизнь поддерживала нас в активной форме.

Эти прогулки на практике выливались в своеобразные рекогносцировки, тем более, что здешняя «история с географией» вовсю заявляет о себе через местную топонимику. Название обширному заливу Русская Гавань норвежский промысловик Фридрих Мак дал в 1870 году, обнаружив на его берегах поморские кресты. Наш ледник в честь известного океанографа и географа Шокальского назвал Седов, посетивший эти места в апреле 1913 года. Основная масса других топонимов здесь возникла в 1930 году, во время стоянки ледокольного парохода «Седов» с экспедицией О. Ю. Шмидта на борту, в честь которого назван полуостров, на котором находится наша база. Именами других участников этой экспедиции были также названы полуостров Савича, бухты Микитова и Воронина (капитана «Седова»), гидробиологов Усачева и Ретовского (озера). Полуостров западнее нашей базы был назван в честь помора Степана Горякова, имя которого оказалось на одном из крестов. Другие природные объекты в округе носят имена выполнявших работу по программе 2–го МПГ: гора Ермолаева и бухта Карбасникова. Мыс Утешения был назван еще в 1594 году голландцами из экспедиции Виллема Баренца — это наиболее старый топоним в нашем районе.

Поскольку наша база располагается в бухте Володькиной, на этом названии необходимо остановиться особо. Похоже, в том же 1930 году она была названа в честь заместителя Шмидта, директора Института по изучению Севера профессора Р. Л. Самойловича. Когда позднее он оказался одной из жертв Большого Террора, бухту переименовали в честь сына профессора, также побывавшего совсем молодым в Русской Гавани и также оказавшегося среди жертв Большого Террора.

Войцеховский создание своей карты описал так; «Я заснял только береговую часть Русской Гавани и ближайшего побережья, а в глубь суши я уходить не мог из–за недостатка времени. Теперь я всех сотрудников «исповедую». Каждый приходит и рассказывает, где он был, что видел и как шел». Рассчитывать на особую точность такой съемки не приходится, но и отказываться от этой карты в нашем положении нельзя. Современная карта масштаба 1:100 000 составлена на основе аэрофотосъемки 1952 года, и судить о ее достоинствах и недостатках еще рано, но определенно одно: фронт ледника Шокальского на обеих картах в сравнении с тем, что мы можем наблюдать на местности, изменился мало. Это не укладывается в общие представления о всеобщем, глобальном отступании оледенения, и решать это противоречие в любом случае предстоит нам. Как это мы сделаем, пока непонятно, но ради этого сюда мы и забрались. Наш предшественник Михаил Михайлович Ермолаев, геолог по основной специальности, свою докторскую диссертацию посвятил оледенению Новой Земли, и мы отнюдь не преисполнены благодарности отважным чекистам, уничтожившим его работу.

Наша главная забота — как превратить бывшее промысловое становище в экспедиционную базу, способную выдержать здешнюю суровую зиму с ее свирепыми ветрами, характер которых многократно описан с деталями, способными напугать самого отчаянного храбреца. По этой причине наш начальник отказался взять обычные брезентовые палатки, которые используются на Большой земле повсеместно от Таймыра до Памира. Для наших работ он намерен доставлять нас на пункты наблюдений в балке на прицепе трактора, но насколько это реально?

Состояние доставшегося нам наследства озадачивает. Холодный склад практически не требует ремонта. Уютная внешне банька, увы, без печки, но восстановить ее несложно. Бывшую салотопку, стены которой, казалось, насквозь пропитаны специфическим ароматом жира морского зверя, наши механики Коля Неверов и Игорь Ружицкий решили приспособить под механическую. Здесь работы будет побольше. В перспективе два наших трактора нуждаются в гараже, но его строительство мы отложили на потом. Жилой дом без печей и оконных рам требовал наибольших усилий. Романов- старший обошел весь дом, который строил еще четверть века назад, деловито обстукал его стены плотничьим топориком и вынес такое заключение:

— Глаза боятся, руки делают. Будем жить, ребята!

Печник Романов–младший (в обиходе дядя Вася) в это время сидел на красных кирпичных развалах, покуривал и деловито сплевывал сквозь зубы, ему тоже все было ясно.

Часть научных сотрудников в качестве неквалифицированной рабочей силы поступила в распоряжении печников и плотников, остальные работали на складе. На мою долю выпало приготовление глиняного раствора, штукатурные работы, доставка кирпича, уборка мусора и изготовление печей–времянок. Первую такую печь я соорудил в «детской комнате», среди обитателей которой со своими 177 сантиметрами я оказался самым низкорослым. По своему архитектурному исполнению она несколько напоминала известную Пизанскую башню, но грела, не слишком дымила и честно сушила портянки всех «деток». Следующее отопительное сооружение в «девичьей» (временное жилье Ляли Бажевой и Наташи Давидович) носило отчетливые черты модернизма и конструктивизма, и с этой точки зрения вызвало некоторые замечания, которые я за занятостью отверг. Работа, ничего, кроме работы…

Зингер (поскольку он еще и парторг, многие зовут его товарищ Зингер, а большинство — просто Женькой), проходя мимо меня, замечает:

— Работай, негр, солнце еще высоко…

Сам он, облачившись в брезентовый ямщицкий плащ, препоясанный вервием, конопатит стены будущего жилья и во всю глотку распевает текст на слова Беранже:

Четыре капуцина пришли однажды в сад,

В саду растут маслины и зреет виноград…

Видимо, спохватившись, что описанная ситуация не соответствует окружающей реальности, Женя неожиданно меняет тему:

Раз в поезде сидел один военный,

Обыкновенный гуляка–франт.

По чину своему он был поручик,

Но дамских ручек был генерал…

Смену репертуара дядя Саша, орудовавший на лестнице под самым потолком, прокомментировал по–своему:

— Батя наш с духовного на мирское перешел.

Как любитель истории, в оправдание нашего бытия он тут же сослался на прецедент былых времен:

— В ту германскую, когда строили железную дорогу на Мурманск, нанимали китайцев с условием работать от восхода до заката… Вы–то, люди образованные, знали, на что шли. В полярную ночь отоспимся…

База базой, но не только она. 22 июля начальник с водителем Игорем Ружицким отправился на ближнюю рекогносцировку в район горы Ермолаева, которая неожиданно затянулась на сутки, поскольку наши разведчики предприняли настоящий бросок вверх по леднику, побывав на самом ледниковом покрове где–то в районе ледораздела. Миновав разбитый трещинами уступ ледника, названного Ермолаевым Барьер Сомнений, они обнаружили еще один неизвестный барьер, правда, без трещин, отсутствующий на карте. Ледник на большей части своего пространства оказался проходимым для трактора, и это уже немало.

Начальник метеоотряда Олег Павлович Чижов, которому положение и возраст дают особое положение в экспедиции, не без сарказма так прокомментировал это событие в адрес руководства:

— По неожиданности вы как Амундсен…

Начальник уверяет, что будущие маршруты, мои и Олега, будут проводиться в санно–тракторном поезде. К строительству передвижных балков наши плотники уже приступили, хотя в такую полевую благодать почему–то не верится. Высказав руководству свои сомнения, получил резкую отповедь:

— Об этом, Владислав Сергеевич, не с вашим опытом судить[Фамилии нашего начальника я не привожу, поскольку человек, не лишенный достоинств, просто оказался не на своем месте. Его пребывание на Новой Земле оказалось не характерным для его трудовой и научной биографии. Однако, опусти я некоторые детали, связанные с руководством экспедиции, целый ряд событий в ее деятельности не получил бы объяснения на страницах настоящей книги.].

Все же отметили день рождения нашего повара, которого по случаю достижения совершеннолетия мы произвели в коки, иначе работник кают–компании именоваться не мог. Изредка наша жизнь разнообразилась походами в баню на полярной станции, пока мы не ввели в строй свою. На полярке есть чему поучиться. Оказалось, что все постройки на полярке, как и в нашем становище, обращены торцами навстречу лютой боре, что не случайно, поскольку строители 30–х годов знали, что делали. Наружные двери домов, во избежание метельных заносов, открываются только внутрь. Если повезет, смотрим кино. На полярной станции Главсевморпути электричество, тепло, уютно, чисто, налаженный быт, работа со строгим чередованием вахт, условия жизни — для нас пока недосягаемая мечта.

Ее небольшой коллектив возглавляет радист Г. Е. Щетинин, полярник с довоенным стажем В 1950–1951 годах дрейфовал на засекреченной (второй дрейфующей после папанинской СП-1) станции СП-2, а еще раньше участвовал на Диксоне в отражении нападения немецкого рейдера «Шеер» в августе 1942 года. Как человек, причастный к закрытым операциям того времени, в воспоминаниях предельно осторожен — сталинское время наложило свой отпечаток.

Кстати, следы войны нетрудно заметить и в окрестностях нашей базы — старые артиллерийские позиции на полуострове Савича. Один из промысловых домиков неподалеку от полярной станции в те годы служил наблюдательным пунктом, о чем свидетельствует надпись на потолке, бесхитростно изложившая чью–то полярную одиссею:

В скворечнике этом зимою и летом

Томились матросы, забытые светом

Прожили три года на Новой Земле,

И с богом ушли на большом корабле.

Ушли, однако, не все — у берегового обрыва осталась могила с вырезанным на деревянном столбике якорем и звездой.

Иногда начальник собирает нас для обсуждения планов на будущее, которое омрачают два обстоятельства: строительство на базе требует гораздо больше времени, чем мы ожидали, а трудности маршрутов по леднику мы также недооценили. Многие буквально мечтают о зимовке на ледниковом покрове (точнее, ледоразделе), где можно получить уникальный научный материал, тогда как меня это место интересует мало. Отношения между людьми остаются практически в пределах нормы, хотя попытка начальника заставить вчерашних студентов обращаться к друг другу по имени–отчеству, разумеется, провалилась. Однако, когда в руководстве произошел так называемый инцидент на крыше, многие насторожились.

Бажев работал на кровле бани и, увидев проходящего Зингера, окликнул его и поманил к себе пальцем. Женя такое обращение посчитал недостойным и, кратко словесно отреагировав, продолжил свой путь. Большой чести участникам этого, в общем, незначительного конфликта описанное событие не делало, но начальник сумел поднять его на должный уровень, всенародно обратившись к своему парторгу:

— Евгений Максимович! Нам с вами надо поговорить.

Секретов, что в экспедиции, что в коммунальной квартире, не бывает. Стало известно, что начало беседы имело шекспировский оттенок:

— Вы оскорбили моего заместителя, вам придется подать рапорт об отъезде на Большую землю.

В ответе же прозвучали гашековские нотки, причем достаточно официально:

— Товарищ начальник! Меня назначило партбюро института. Пусть мой беспартийный шеф обратится к нему с обоснованием замены, тем более, что я здесь единственный коммунист. По отношению ко мне была допущена вопиющая бестактность, и я указал своему оппоненту его место, не более.

На том беседа закончилось… Общественное мнение экспедиции сочло, что Зингер удачно закрыл наметившийся конфликт.

Нужно только время, которое в череде будней и событий отведет каждому достойное место в нашем маленьком ограниченном коллективе.

10 августа два санно–тракторных поезда отправляются на ледниковый покров с грузом для строительства наиболее удаленного от базы научного стационара. В походе участвуют оба водителя, начальник, Чижов и Каневский. Бажев, показавший себя сильным организатором и хозяйственником, остается на опустевшей базе, где дел достаточно. Людей на базе осталось меньше, они успешно трудились и за себя, и за уехавших. Определенно спокойней и без нервотрепки, которую начальник нередко создавал просто своим присутствием.

Неожиданная новость — с полярки сообщили, что вышел из строя трактор Ружицкого. И это в начале экспедиции! Только аврал и забота о тех, кто находился в маршруте на единственном оставшемся тракторе, отвлекала нас от черных мыслей. Участники похода вернулись 16 августа, оставив груз на месте будущего стационара. Усталые, измотанные, с обгоревшими лицами. Дважды трактор Неверова садился в трещины, из второй удалось его извлечь только спустя десять часов. При форсировании одной из зон трещин расстояние по прямой в три километра прошли за пять часов, тщательно проверяя фирн специальными щупами, то и дело отыскивая обходные пути и т. д. Достаточно сказать, что по маршруту выставлено 120 вех, в основном в зоне фирна. Из–за многочисленных поворотов это место получило название Серпантин.

Хотя нервов в этом походе было потрачено немало, случались и веселые моменты. Все многократно вспоминают, как Олег Павлович, стоя на тракторной гусенице, распорядился: «Трогай!» Причем это указание совпало с реакцией водителя на свою технику:

— У, зараза!

Наш ученый муж (еще один кандидат наук в экспедиции) на это с достоинством незамедлительно отреагировал: «Я вам не зараза, я старше вас!» Последовал взрыв хохота у присутствующих: все довольны и никто себя не уронил…

Со строительством базы к этому времени мы преуспели. Закончены штукатурные работы в главном доме базы. В механической забетонированы опоры под движки. Один уже опробовали, заработали приемники, а вечерами на исходе полярного дня стали включать свет.

Только бы не подвел транспорт накануне решающих событий, завершения строительства стационара на ледниковом покрове, от которого зависит успех экспедиции. Все чаще возникает вопрос — как быть маршрутникам — мне и Олегу Яблонскому: ведь в соответствии с предварительными планами нас должны перевозить с точки на точку наблюдений в балке на прицепе трактора! Теперь в подобное не верится. Разумеется, можно и пешком, только тогда придется запланированный объем наблюдений сокращать и изменять, но как? Необходимость в этом вырисовывается все неотвратимей, причем с потерями в сравнении с первоначальными планами.

Спустя полтора месяца после высадки в Русской Гавани я начал свои первые маршруты, причем с массой ненужных приключений. 22 августа впервые проехал на тракторе по леднику Шокальского до так называемой Перевалки, расположенной у боковой морены в пяти километрах южнее юры Ермолаева против гор Бастионы. Цель моего появления — нанести положение Перевалки на карту, поскольку отсюда тракторный путь расходится на юг к будущим стационарам Ледораздельная в области питания и к западу Барьер Сомнений в области расхода.

Впечатления от езды по каменистой полярной пустыне в кабине трактора: сплошной немилосердный грохот и тряска. Одновременно возникает тревога, когда бросается в глаза летящая из–под гусениц каменная крошка и талый снег, изгибающийся от непосильного груза, словно бумажная лента, двутавровый швеллер буксировочного устройства, куски металлической оковки, надраенной до зеркального блеска вместе с древесной трухой по всему тракторному следу. Ненадолго нам хватит при такой езде тракторных саней. Тем разительнее бег трактора с прицепом по леднику в спокойной краевой зоне ледника, лишенной больших трещин.

Пока Перевалка представляет скопление ящиков и бочек с брошенными тракторными санями поблизости, не выдержавшими описанных испытаний. Ребята занимались разгрузкой, а я успел отнаблюдать пункт на морене, отметив его солидным гурием, благо камня здесь хватало. Начальник заполнял журнал под мою диктовку, явно оценивая мою дея–тельность. С Перевалки я пришел к выводу о необходимости такого же пункта на гребне юр Бастионы.

Начальству моя идея понравилась, и на следующий день мы отправились претворять ее в жизнь. Часа за полтора на гребной шлюпке одолели акваторию Русской Гавани, благо погода стояла идеальная. Высадились в устье речки Неожиданная за ледником Шокальского, начали подъем по каменистым склонам и снежникам, временами по снежным мостам, под которыми бесновалась и ревела Неожиданная. Пока поднимались, потянуло холодным ветерком — и чем выше, тем сильней. Наконец добрались до плоского гребня на Бастионах с превосходным обзором по всем направлениям, где анемометр показал скорость ветра 27 метров в секунду или 11 баллов по шкале Бофорта («Производит сильные разрушения. Вдали от побережья наблюдается очень редко»). В такой обстановке я задумался — стоит ли приступать к наблюдениям, но начальник решил иначе. Разумеется, это была напрасная попытка, поскольку перекрестье нитей в поле зрения трубы дергалось и прыгало. Нам оставалось (по жаргону военной поры) драпен махен. Пока добрались до берега, шлюпку оттащило от него уже на десяток метров, хорошо на мелководье.

Все последующее — сплошное нагромождение спонтанных, не слишком умных решений, из которых мы каким–то образом выпутались. Решили грести к полярке напрямую, получив волнение в правый борт, грозившее перевернуть шлюпку, а нас — отправить на корм креветкам. Невольно стараясь укрыться от ветра, мы прижимались к фронту ледника со всеми вытекающими последствиями, к счастью, от него не отвалилось ни единого айсберга. То и дело наше суденышко на очередном гребне взлетало к небесам, а затем рушилось в бездну, и с каждым подобным кульбитом, казалось, сердце вот–вот оторвется в направлении ближе к седалищу. Сидя на мокрых банках, в полузатопленной шлюпке, мы яростно орудовали веслами, поскольку другого нам не оставалось. Таким оказалось наше первое знакомство со здешней борой. Переживания не в счет, тем более что, не проявив предусмотрительности, все же мы дешево отделались. Поучительно, тем более что пока в наших действиях больше мальчишеского…

Уже на следующий день я отправился с санно–тракторным поездом к Ледораздельной, чтобы положить маршрут, провешенный на местности, на карту, начиная с Перевалки. На исходе августа на 76° с. ш. ночь уже входит в свои права, преображая пейзаж. По леднику тянет легкий ветер, над темно–синей поверхностью моря повисла алая полоска зари. Необычайная голубая мгла разлита вокруг, и сама поверхность ледника, изъеденная летним таянием, вся в огромных кристаллах льда, буквально исходит голубизной. Глубокую тишину нарушают лишь осторожное журчание воды да хруст талого льда под ногами. Багровая луна в два обхвата зависла в голубой дымке. Заснеженные горы по горизонту словно обсыпаны синькой. В пути пытаюсь доспать на койке в балке в обнимку с теодолитом, чтобы, не дай бог, вывалившись, этот точный инструмент не претерпел ущерба. Под скрежет гусениц и броски нашего «экипажа» возникает своеобразный маршрутный концерт из дребезжанья металлической посуды, грохота незакрепленных ящиков, лязга металла и скрипа дерева. Люди на койках–полках держатся за деревянные стойки, головами и ногами пытаясь лежа образовать упор, и, странно, продолжают спать в этой адской какафонии. Способные ребята! Остановка воспринимается как нечто чрезвычайное и, поскольку не сулит ничего хорошего, комментируется преимущественно матюками и другой близкой терминологией. Со стороны даже за стеклами кабины видно, насколько напряжено лицо водителя. На сложных трещиноватых участках с покатой поверхностью люди для страховки пытаются удержать балки и сани собственными плечами и спинами. Порой кажется, не выдержит позвоночник, а мускулы сводит от запредельного напряжения. Все это создает дополнительную нервную нагрузку, лишая людей сна. Но даже в тревожном сне, больше напоминающем забытье, пережитое не отпускает людей.

Для ночевки остановились на плоском выходе коренных пород в километрах двух севернее безымянного второго барьера. Этот важный ориентир получил название оазис (по примеру антарктических) Анахорет. После непродолжительного сна продолжаем путь наверх. Приближение к ледоразделу словно мобилизует людей. Участок ледникового покрова под названием Серпантин доставил немало тревог из–за многочисленных трещин, скрытых под снегом и фирном, которые требовали поисков пути и частых обходов. На ровной белой скатерти пройденный путь санно–тракторного поезда выглядит скоплением своеобразных вензелей в попытках разминуться с трещинами. Уже исчезли из вида береговые ориентиры, так что моя работа теперь состоит в регистрации пройденного расстояния и направления движения, чтобы потом наметить положение Ледораздельной. Нет–нет в стороне в поле зрения возникает голубой провал, от одного вида которого по спине пробегает холодок. К счастью, туман и низкая облачность не помешали нам в приближении к цели, которая обозначилась на горизонте грудой грузов, доставленных сюда еще в середине августа.

Вторично на Ледораздельной я появился спустя неделю. За это время она приняла вполне обжитой вид. Рядом с балком возвышался небольшой жилой домик площадью всего 15 квадратных метров (не считая тамбура и холодного склада), достаточных для житья–бытья трех человек. При необходимости он мог вместить и десяток неприхотливых полярников! Оставалось сбить деревянные койки и дополнительные стеллажи. Уже сложена печь, просыхает. При мне заканчивалось оборудование метеоплощадки, причем в адских условиях — сплошная поземка, мокрый снег замерзает на штормовке, превращаясь в ледяную броню. Теперь ясно, какой просчет мы допустили в оценке погоды для геодезических работ, просто потому, что не было необходимой исходной информации: за ней–то мы и забрались в эти забытые богом и людьми места.

Людей с Ледораздельной только успели перебросить на строительство второго стационара у Барьера Сомнений, как произошли те самые события, которые предрекла нам неизвестная бабка почти год назад. В первых числах сентября на рейде полярной станции бросил якорь военный тральщик. Его командир заперся со Щетининым для обсуждения каких–то общих проблем. Возвращаясь на корабль, бравый моряк поинтересовался у своего провожатого:

— А это что за люди в становище? Экспедиция, откуда взялась! Мне же со своих матросов придется респираторы снимать.

Еще спустя несколько дней на полярную станцию прибыл капитан–дозиметрист, который поведал о предстоящих событиях много интересного. Правительственным решением Новая Земля становится полигоном по испытанию новейших видов оружия. В некий день «Д» и час «Ч» (о чем мы будем извещены особо) нам надлежит собраться на полярной станции и совместно с ее персоналом ждать своей участи, бросив все свои дела. Кто–то из наших попытался уточнить ситуацию:

— А мы тоже здесь по решению правительства,..

Капитан отреагировал достойным и, главное, убедительным образом:

— Мы, военные, приказы не обсуждаем, мы их исполняем. Так исполняем, что будет слышно, а если повезет — то и видно. Может возникнуть необходимость эвакуации. Прошу быть готовым к любому повороту событий…

Все последующее развивалось как обещано. После сообщения о подрыве «изделия» нам оставалось только дождаться его результатов. Спустя минут пятнадцать–двадцать до нас донеслись раскаты, напоминавшие нестройные артиллерийские залпы или грохот рождающихся айсбергов, а наши барографы зафиксировали удар воздушной волны, преодолевшей трехсоткилометровое расстояние. Позднее над полуостровом Литке поднялось странное, ни на что не похожее облако с характерными выступами–протуберанцами, торчавшими во все стороны: шляпка термоядерного гриба. Прошло время: термоядерное пугало то ли растворилось в атмосфере, то ли туман и дымка скрыли его. Теперь нас интересовал уровень радиации, измерение которой капитан доверил одному из нас, продемонстрировав употребление радиометра, приемная часть которого была похожа на хоккейную клюшку.

Утром нас растолкал очередной дозиметрист–доброволец, поскольку уровень радиации приближался к опасному пределу, а капитан куда–то запропастился. Известно, что даже маленькие люди способны нарушить ход истории самым непредвиденным образом, как это произошло и в нашем случае. В конце концов капитана извлекли из комнаты поварихи, и история смогла развиваться в направлении, предусмотренном командованием полигона. К счастью, переполох продолжался недолго, и вскоре мы вернулись к своим делам.

Пребывание на полярной станции совпало с двумя событиями. Во–первых, нас поздравил с началом работ Михаил Михайлович Ермолаев, пожелавший успехов в выполнении программы МГГ, что стало для нас символом преемственности исследователей разных поколений полярников. Во–вторых, мы достойно отметили день рождения Каневского. В меру «поддавший» Олег Яблонский собирал подписи под телеграммой: «Спасибо, что воспитали такого человека». Теперь можно было думать о завершении строительства на Барьере Сомнений, а также одновременно готовиться к заброске зимовщиков Ледораздельной.

С учетом нашего строительства, термоядерных игрищ у военных и других вынужденных задержек сокращение моей программы по времени становится неизбежным даже просто по техническим причинам — использовать тяжеленный (в сборе до 120 кг) фототеодолитный комплект при отсутствии постоянного помощника физически невозможно. Хочешь не хочешь, придется заменять фототеодолитную съемку геодезическими наблюдениями, таким образом, чтобы точность наблюдений не сказалась на окончательных выводах в части природного процесса.

Дальше — больше… С наступлением полярной ночи начальник направляет меня на ледник для завершения работ, причем без помощника. Я потребовал письменный приказ, но мои доводы были отвергнуты самым простым и доходчивым образом:

— Путь в науку непростой, как и отношения в научной среде. А теперь представьте, как вы после зимовки появляетесь в институте без собственных наблюдений. Кто с вами захочет иметь дело, кому вы будете нужны?

Весьма убедительная постановка проблемы! На следующее утро я в одиночестве отправился на ледник. В таком же положении находится и Яблонский. Два недалеких индивидуалиста — слишком много для одного ледника, где любая случайность может оказаться роковой… Тем не менее мы продолжали работать порознь, встречаясь только для ночлега и совместной трапезы. Вскоре я уяснил, что не должен с темнотой оказаться в незнакомой части ледника, Олег этого правила не признавал. Не пользовался он и буссолью, что было удивительно, поскольку он имел опыт работы с геологами. Лишь однажды мы предприняли совместный маршрут в опаснейшей зоне трещин Барьера Сомнений, где обнаружили домик Каневского, наполовину погрузившийся со снежным блоком в трещину. Очень сложный в моральном плане парень, совмещающий в характере одновременно внутреннюю беззащитность с агрессивностью, цинизм с ранимостью. Весьма неосторожный и неадекватный в опасных условиях. Со временем мы бы преодолели сложившуюся отчужденность, но для этого требовалось время… Тем самым в одинаково сложном положении оказались оба.

Ночь становилась длиннее с каждыми сутками, что в сочетании с непогодой позволяло нам знакомиться с завалами литературы, полученной еще на Большой земле из запасников. Мы оба открыли тогда для себя Хемингуэя, и фраза одного из героев «Пятой колонны»: «Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписался на весь срок», — удивительно совпала с нашим тогдашним восприятием нашего арктического бытия. Я выполнил этот контракт, судьба Олега (об этом ниже) сложилась иначе.

Без нас 21 октября с Большой земли пришло судно, доставившее овощи и пополнение для экспедиции: актинометриста Валерия Генина, прежде зимовавшего на Чукотке, и врача, ступившего на берега Новой Земли в габардиновом плаще и модных ботинках апельсинового цвета. Они много рассказывали о молодежном фестивале в Москве, изменившего многие стереотипы сталинского времени. Тысячи иностранцев, и ни одного взрыва или другой диверсии! Но в целом это событие — лишь на периферии наших интересов. Из других событий — запуск спутника. В нашем восприятии преобладало впечатление от самого факта первенства в космической гонке. Я тогда не предполагал, что спустя четверть века буду использовать съемки из космоса в своей повседневной работе, когда можно будет считывать с экрана компьютера необходимую информацию без запредельных физических перегрузок и воздействия мороза и ветра на собственную «морду лица», не считая душевных терзаний успеть или не успеть в зависимости от изменений погоды.

По радио слово «спутник» заполняет эфир, но нас больше волнует предстоящая заброска зимовщиков Ледораздельной, которые втроем (Генин, Яблонский и Хмелевской) покинули базу во главе с начальником 4 ноября, миновав в тот же день стационар Барьер Сомнений. Каневские успели сообщить нам по радиостанции «Урожай» об этом событии, затем эфир в промороженной полярной ночи замолчал…

Вернувшись десять дней спустя, рассказали о провалах трактора в трещины, когда с разрушением снежного моста на 30–градусном морозе оттуда начинал валить пар, поражавший воображение, поскольку в глубине трещин еще сохранялась летняя температура. Удивляли и одновременно создавали свои трудности обросшие инеем вехи, с трудом различимые ночью. Непосредственно заселение Ледораздельной заняло четверо суток, когда выяснились два неприятных обстоятельства: во–первых, забыли соль, во–вторых, «Урожай» не обеспечивает связи ни с базой, ни Барьером Сомнений… Что и говорить, славная зимовка предстоит нашим товарищам!

На базе — свои проблемы, и первая из них вполне ощутима, поскольку с замерзанием ручья мы остались без воды. Попытка решить проблему заготовкой снега на ближайшем снежнике закончилась конфузом из–за гнилых водорослей, заброшенных туда штормом. Придется заготавливать лед для камбуза на ближайших озерах. Пока наши товарищи штурмовали ледораздел, завершились стройработы на базе, в связи с чем решили вымыть пол в кают–компании, и первый же посетитель покатился по заледеневшему полу! Совместить кают–компанию с ледяным катком — определенно в этом заключается нечто сугубо арктическое. На фоне мелких неудач задействована баня, что опять–таки связано с повышенным расходом воды на фоне общего дефицита драгоценной влаги. Заготовка озерного льда позволила решить проблему вплоть до Нового года, но самыми напряженными усилиями!

Сильное впечатление оставило первое знакомство с зимней порой. При таком ветерке лучше держаться от береговых обрывов подальше, случайным порывом запросто может сдуть в море. При встречной боре (мордотык на полярном сленге) возникает ощущение, что отпетый злодей пытается содрать кожу с «морды лица» тупым ножом. Однако! Температура в доме в эти дни упала до +5. Обложив наветренные стены дома снежными блоками, мы значительно утеплили нашу полярную обитель.

Где–то в начале декабря чету Каневских на Барьере Сомнений предстояло заменить Олегу Павловичу Чижову и автору настоящих строк, что разнообразило нашу жизнь и существенно обогатило мой полярный опыт. Первые дни предстояли большие хозяйственные работы: перебросить в склад тонну угля и дрова, привести в порядок продуктовый склад, освоить приготовление пищи на печке и т. д. и т. п. Сопровождаю Чижова на метеоплощадку, отмечая мелочи, способные вывести наблюдателя из себя, что ведет к ошибкам при снятии показаний приборов и т. д. Хуже с актинометрическими наблюдениями, когда приходится нередко работать с металлом голыми руками. К счастью, пока везет с погодой.

Уже полтора месяца, как мы расстались с солнцем, таким обычным для Большой земли. За повседневной работой не замечаем признаков серых полуденных сумерок. Соответственно, большая часть нашей жизни проходит при свете керосиновой лампы. Оба переносим темноту спокойно. В ясную погоду при полнолунии ледник и окрестные горы залиты потоками лунного света. Отчетливо видны наши следы вокруг домика и море заструг до самого горизонта. Время от времени небосвод перепоясывается лентой полярного сияния, от которого становится еще светлей. Знакомые созвездия среди россыпи звезд забрались куда–то к зениту. На севере, приглядевшись, можно различить равномерные вспышки маяка на острове Богатом: все, что нам осталось от цивилизации и людей. «Уму непостижим тот мир, который недвижим», — как сказал поэт и оказался прав. Довольно часто в стылой тишине слышен глухой и поначалу непо–нятный регулярно повторяющийся шум, когда рушатся снежные мосты и осыпаются в глубь ледниковых трещин. Изредка звонкий и сильный, напоминающий винтовочный выстрел удар, когда возникают свежие трещины во льду, до поры до времени не представляющие опасности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.