КОРАБЛЬ ДУРАКОВ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

КОРАБЛЬ ДУРАКОВ

Корабль, каким бы он ни был — большим или маленьким, где бы он ни был — в открытом море или в гавани, все равно является государством. Тонут корабли — вместе с ними тонут и капитаны, и матросы, здесь под кустом не спрячешься и не поможешь себе прекрасными речами. Если будешь честно служить общему благу, он еще более честно послужит и тебе.

Мичман Миколае Бразае.

Старые истины любят, когда их повторяют, поэтому иногда не будет лишним еще раз вспомнить: история реанимацией не занимаетсяи ничего не делает дважды. Это известно любому гимназисту. Поиски исторических параллелей ведут к трагикомическим результатам. Но как часто забывает об этом едва выросший из детских штанишек провинциальный политик! Ему кажется, что все начинается только с его первого проявления в политике, а после него ничего хорошего уже не произойдет. Это свойственно мелкому, заурядному человеку. Чем меньше его значение, тем более значительными кажутся ему его собственные обязанности, тем более важной — его историческая миссия. Серость не в состоянии понять, что в истории повторяются только ошибки, а учиться на них ему не позволяет его приходское величие. Такой шляхетско–беспорточный образ мышления очень характерен для литовцев, поэтому философ и вынужден был сделап, вывод, что наш народ никогда не был таким, каким он мог бы быть.

Обидно, но приходится честно признать, что каждому нашему шагу к свободе сопутствовала не общая идея, не общая цель, единство и сплоченность, а какая–нибудь буза, заваренная вождем местечкового масштаба. Без образа врага мы жить уже не можем. Мы должны когото бояться. В ходе истории нас объединял страх то перед викингами, топеред крестоносцами, то перед татарами, поляками или русскими. Страх стал уже психическим заболеванием многих политиков. И вдруг чужой армии больше нет. Теперь нас оставили наедине с собой, а смута не исчезает. Сейчас консерваторов объединяет страх передсоциал–демократами, а этих — перед консерваторами. До чего убогая, постоянно повторяющаяся историческая истина!

Сегодня мы боимся друг друга больше, чем в советский периоД, хотя прекрасно знаем, что в таких войнах смутного времени мы никогда ничего хорошего не выигрывали. Избивая друг друга, мы призывали себе на помощь соседей, а те, вызволив литовца от литовца, всегда забывали вовремя уйти. Вспомним последние выборы президента. Едва только Паксас вырвался вперед, как Ландсбергис призвал все партии создать антифашистскую коалицию имени Адамкуса. Против кого? Против своего, против человека, которого он сампризвал спасать Литву от произвола Вагнорюса и который вдруг… отказался подписать кабальный договор с компанией «Вильямс». Спасители отечества социал–демократы тут же объединяются с торговцами родиной — консерваторами. Опять–таки — против чего? Против молодости, неподкупности обещанных кандидатом перемен. Против него выдвигают своего кандидата — не чурающегося демагогии Витяниса Андрюкайтиса, но Бразаускас шепотом дает команду за него не голосовать и поддержать удобного ему, не разбирающегося в литовских делах американца. Ну чем не конфедераты? Но когда всеих замыслы рушатся, снова оказывается, что виноват народ. Его надо загнать в НАТО, его надо перевоспитать в Европейском союзе, обезличить и подчинить любым авантюрам «мудрых» политиков.

Вот почему наша борьба за свободу становится только малозначимой историей смуты литовского народа. Мы были великими, но нам понадобились поляки, которые очень быстро нас уменьшили так, чтобы и памяти не осталось от возведения на трон короля Литвы. Мыбыли бы еще более великими, но пришли в себя некогда разбитыенами крестоносцы. Когда Речь Посполита переродилась в паразитирующее государство, когда литовская знать, элита утратила национальные черты и достигла высшей стадии самоуничтожения, когда развалились все крепости и каждый второй воин стал сифилитиком, понадобились русские, чтобы мы окончательно лишились национального лица и не исчезли с лица земли… Правда, в наших несчастьях были виноваты еще и шведы, которые много обещали, но ничего не дали. Еще виноваты латыши, пруссы и, разумеется, евреи, только немы сами…

Кто же сеет эту конфедератскую смуту сегодня? Ландсбергис подает в суд на Йонаса Урку за оскорбление его «чести и достоинства». Человек, которому от природы чужды понятия чести и достоинства, ведет тяжбу с оскорбителем, который тоже по своей природе является комбинатором и иной жизни для себя не представляет… Комедия! Самозваному графу следовало бы знать, что истинному дворянину не пристало вызывать на дуэль первого попавшегося жулика, но куда там, — нужно разжалобить и подурачить избирателей… А почему Ландсбергис не подает в суд на дворянина Бразаускаса, который своим президентским декретом непонятно откуда вытащил этого жулика и посадил в совет Банка Литвы? Потому, что «папуля» сам настряпал для Литвы подобных деятелей воз и малую тележку. Почему его достоинства не задевает тот факт, что у государства, которым «папуля»

руководил, Урка украл одиннадцать миллионов? Потому что он сам тоже не иным путем попал в миллионеры.

Виноват народ, который не прихлопнул вовремя ни того, ни другого. О каком достоинстве могут говорить люди, страдающие манией величия, приведшие свой народ на первое место в мире по числу самоубийств? Кто возместит материальный ущерб, причиненный вдовам и сиротам? В суд какого государства должны они обращаться за защитой? И вообще, зачем они нужны, эти суды, если руководители управляют нашей страной в обход законов?

Когда А. Шлежявичюс отказался работать вместе с проворовавшимся министром обороны, лидером молодых лейбористов Линасом Линкявичюсом, и потребовал его отставки, юный практик комсомольских переворотов плюнул на все идеи и открыто побежал к Ландсбергисуза сочувствием. Политик, обладающий хотя бы толикой чести и достоинства, сказал бы: возвращайся, парень к своим, возмести ущерб, а тогдамы посмотрим… Но нет, идеолог «чистых рук» принял перебежчика с распростертыми объятиями только для того, чтобы как можно больше подгадить своим соперникам, хотя Линкявичюс обокрал не ДПТЛ, а литовских налогоплательщиков. Он продал десятки тонн стального проката, используемого для укрепления взлетных полос запасных аэродромов. Вывез эти листы в Ригу, а денег не оприходовал, присвоил в качестве личной добычи за вывод российской армии… Подобным же образом он продал на металлолом одиннадцать военных поездов и раздел армию. Один такой поезд с автономной электростанцией, пекарней, госпиталем, операционной, механическими мастерскими во время любого бедствия мог обслужить десятки тысяч человек. Для жителей какой–нибудь пострадавшей от наводнения Шилуте такие поезда были бы просто спасением, но вместо них на балансе министерства появился десяток домиков неясного назначения, стоимость которых в несколько десятков раз меньше дизельного двигателя подводной лодки, установленного только на одном поезде.

— Линас, зачем тебе нужно это барахло?

— Но должны же офицеры где–то отдыхать? — Вот государственное мышление государственного недоросля.

— Хорошо, десять домиков, а почему актов только девять?

— Один, кажется, двойной. Я проверю. — Он еще будет проверять, хотя и так ясно, что стоимость одного поезда превышает 400 тысяч литов, что посол В. Буловас на переговорах с Россией должен заних отчитаться, а тот деятель, получивший комиссионные, не может отыскать этих поездов на запасных путях Павильниса или Радвилишкиса или где–либо еще.

Такие дела государственных мужей стали традицией, нормой поведения, в таком духе были воспитаны весьма способные молодые члены правительства, хищники, достойные уровня Линкявичюса, Кактиса и Скрябиса. Кто на кого должен сегодня подавать в суд? Когда активисты ДПТЛ потребовали изгнать Линкявичюса из партии и лишить его министерского портфеля, другое аналогичное воплощение чести и достоинства — А. Бразаускас — ответил:

— Кого угодно, только не Линкявичюса! — От такой, уже более чем отеческой любви к этому толстяку мы не на шутку встревожились. А когда лидеру высказали претензию по поводу партийности этого насвинячившего фаворита, он и здесь нашелся, как ответить:

— Я не вижу существенной разницы между ДПТЛ и консерваторами.

В этом он прав. Он разницы не видит, поскольку в Литве правит одна партия жуликов, имеющая множество названий. Лока такая, извиняюсь за выражение, «элита» будет править страной, пока, эти отдельные команды будут играть в политический бейсбол с целью эксплуатации народа, существенных перемен в Литве не произойдет, так как у наших «спасителей» уже заготовлено достаточно крепкое убежище в Брюсселе. Поэтому они и будут гнать нас на Запад, поэтому и будут торопить, пока этот наш Запад еще остается диким.

Теперь давайте внимательно изучим литовскую, разновидность «Пакта Молотова — Риббентропа» ~ кабальный акт Баумгарнера Ландсбергиса по разделу Литвы. Кто первым ездил в Нью–Йорк к совладельцу той фирмы Казицкасу, кто первым встречался с представителями «Вильямса», кто организовал «для большей уверенности» письма Толбота, Олбрайт и других американских политиков их мальчику на побегушках В. Адамкусу? Это идея «папули», это заработанные им за посредничество процентики… Второй пастырь, или «фермер» Литвы — В. Адамкус. Это он созвал Совет обороны и заставил его поднять руки за «Вильямс». По Конституции, решения Совета обороны обязательны для правительства, а Паксас взял и не подписал.

Временно заступила на его пост И. Дегутене, но и эта лисичка, учуяв нехороший запах, замела следы и поручила подписать договор самому глупому члену своей команды С. Кактису, который за доллар готовпешком гнать вшу по шпалам от Мажейкяй до Вильнюса… В благодарность за собственный домик он поставил бы и три подписи… Но «Вильямс» сбежал.

Теперь попробуйте отбить мяч обратно. Не получится! На каждом метре он будет лопаться: слишком много государственных мужей погрело тут руки. Этот пресловутый акт уже не нужен ни Андрюкайтису, ни Бразаускасу, ни Юршенасу. На выборах он сыграл нужную им роль, а потом по требованию Бразаускаса его обменяли на невмешательство Адамкуса в дела премьера.

Главным виновником остался С. Кактис, потому что с него меньше чем с кого–либо можно было взыскать, а дальше, по мере повышения ранга, вина становилась все меньше и меньше, пока не удостоилась трех орденов Витаутаса Великого, изготовленных тоже на средства налогоплательщиков. Не понимаю, почему остался без награды за такую ловкую, унизительную для литовского народа аферу один только Баумгарнер?

Теперь попробуйте по важности или размерам орденов выяснить, что за жители нашей страны являются сегодня самыми популярными после трех великих аферистов, чем они занимались лет пять–шесть назад? Это все те же несостоявшиеся музыканты, ничего приличного не написавшие философы, экономисты, не защитившие никаких работ физики, профессоры–компиляторы, составившие из двадцати брошюр двадцать первую… ну, еще несколько юристов средней руки, не практикующих врачей… и все. А остальные и того не достигли — патентованные пустышки, вокруг которых еще кружится рой мух, именующихсебя политологами, специалистами по рейтингам, всезнающими журналистами и пророками.

Эта публика якобы формирует нашу политику, хотя прекрасно понимает, что невозможно формировать то, чего нет. Но таков образ их жизни. Такая нынче мода. На это без труда можно прожить, покрасоваться на телевидении, в газете и ни за что не отвечать, поскольку в Литве власть — это не облагаемый налогами капитал, ремесло, безвозвратный кредит. Короче говоря, власть у нас — это деньги.

Для порядочного человека такая деятельность не очень понятна, поэтому подозрительна, поэтому неприемлема, но попытайтесь поговорить об этой ярмарке пустоты с новоиспеченными «политиками»! Свою мизерную цену они будут раздувать всеми допустимыми и недопустимыми средствами, будут превозносить до небес свои заслуги перед народом, хотя нормальному человеку опять–таки трудно представить живое существо, которое с таким бесстыдством старалось бывнушить необычайно хорошее мнение о себе другим. Но кто задерет собаке хвост, если не она сама?.

Это явление нельзя назвать даже моральной распущенностью. Это, скорее, болезнь, порожденный глубоким умственным провинциализмом комплекс неполноценности, возникающий после разглядывания зарубежных витрин. И нисколько не глубже!

— Через два–три года мы будем жить как в Америке. — Это первое обещание Ландсбергиса, добравшегося до власти.

Через тринадцать лет мы живем хуже чернокожих жителей Гарлема. Это тоже Америка. Значит, серьезный политический кризис еще впереди.

Таким вот способом названные политики самими же придуманным «хорошим мнением» о себе, по моему глубокому убеждению, прежде всего совращают доверчивых людей, а потом, в процессе агитации своих последователей, сами начинают верить в эту чепуху. Более снисходительные наблюдатели называют людей, так превозносящих собственную «репуссацию», артистами. Но хороший актерникогда не верит, что он действительно Наполеон, он только его изображает, старается вжиться в образ, а наши «политики» до тех пор уверяют других, пока сами не уверуют в собственное величие и не начнут считать себя мессиями или яснописающими.

Такое их поведение меня нисколько не удивляет. Это закономерность, предписанная природой борьба за существование, война заместо под солнцем, борьба посредственности за выживание, закон джунглей, без соблюдения каких–либо границ, без чувства меры, без милосердия, которых требуют наши несовершенные законы или христианская мораль. Это закон выживания вида, части общества, руководствуясь которым наши политиканы–однодневки опутывают, как повилика, здоровое древо нации, сколько–то времени покрасуются над его вершиной, а затем, вытянув из него последние соки, погибают с ним вместе.

Сейчас даже самые большие оптимисты начинают понимать, что у нас политика давно уже стала не средством достижения определенной цели, а модой, инструментом для самовыражения отвратительных и корыстных посредственностей. Большинству участвующих в этой игре «политиков» на конечную цель наплевать, им важнее сам процесс, участие в нем как способ блеснуть, показать, что они чего–то стоят, и, разумеется, как подобает всем статистам, получить за это приличное вознаграждение.

Не могу удержаться, чтобы в завершение этой мысли не процитировать Ф. Ницше, который, наблюдая за подобными событиями и людьми, писал:

«Ничто не вызывает большего отвращения к так называемым «образованным» людям, якобы верующим в «прогрессивные идеи», как отсутствие совестливости, как спокойная наглость их глаз и рук, которыми они ко всему прикасаются, все хватают и облизывают. Мне кажется, в народе, в простом крестьянстве сегодня сравнительно больше благородного вкуса и уважительной тактичности, чем в читающем газеты мирке «образованных людей»…

Сейчас и caмыe большие моралисты видят, как быстро все проходит, как быстро все вокруг портится и вызывает неполадки, чувствуют, что до послезавтра не останется ничего, кроме одного человеческого свойства — неuзлечимой посредственности. Только у посредственности (сегодня) есть перспектива дальнейшего существования и размножения — это люди будущего, единcmвенные, кomopыe выживут. «Будьте такими, как они! Будьте посредственностями!» — вот что велит единственная (созданная нашими политиками) мораль, еще имеющая (какой–то) смыслм к которой (сегодня) еще прислушиваются. Но как трудно провозглашать эту мораль посредственности. Ведь посредственность никогда не осмелится признаться, кто она такая и чего хочет. Поэтому и кричит о чувстве меры достоинстве, о долге и любви к ближнему».

Что есть демократия без морали? Это церковь без Бога. Это институты государственной власти без обязанностей по отношению к своимгражданам. В конце концов, это не государство, а только его имитация, пародия. Не человек государству, а государство должно служить человеку. В моральном отношении мы уже несколько раз проиграли периоду большевизма. Этот факт будут изучать грядущие поколения. Идея социализма без ее сталинских или брежневских перегибов была и остается основным условием сохранения человечества. Ее не заменит никакая теория либерализма или социального дарвинизма. Старость должна быть обеспеченной и почитаемой, молодежь надо учить и воспитывать, богатый, хочет он того или нет, обязан делиться с продающим ему свои рабочие руки человеком. Иного пути нет.

Партии, создаваемые посредственностью под одного лидера или на одну избирательную кампанию, суть не что иное, как духовная нищета какого–нибудь рвущегося к власти клана, следствие отсутствия идей. Всевозможные блоки и союзы только подтверждают это правило, так как зло всегда организованно. Глобализация — это та же самая некогда провозглашенная большевиками мировая революцияи диктатура пролетариата или фашистский «новый порядок». Сегодня имя этой аморальной мясорубки — глобализация, более точно американизм, по Библии — Золотой телец, а в нашей обычной жизни дикий капитализм.

Поговорите с каким–нибудь социал–либералом, либерал–демократом или социал–клизматиком — название значения не имеет, — он сам не знает, что это означает, но он очень активно создает такой клан и продумывает, как лучше пробраться к власти. Как это похоже на офицеров, которые сбрасывают погоны и идут служить рядовыми за длинный доллар, изображая из себя патриотов, исполняющих свой долг перед родиной. Они не столь глупы, чтобы идти на помощь малым и слабым, добивающимся свободы, поскольку у них нет денег, чтобы заплатить. Такая извращенная милитаризация государства осуществляется за счет обнищания соотечественников. Это иностранный легион, носящий литовскую униформу.

Американский гангстеризм, империя доллара, насилие, кулы сверхчеловека (супермена) не спасет от духовной пустоты. (такими «идеями» возникали, росли и распадались все империи, стирая с лица земли только малое. Такому исчезновению может оказать сопротивление только творческое начало в человеке, его желание остаться великим и по своим творческим возможностям уподобиться Богу. Природа не терпит бесцельного накопления. Ей необходимо равновесие. Неумеренный избыток в одной части общества обязательно приводит к взрыву ограбленной.

Духовность — это не какая–то придуманная церковью загробная жизнь. Духовность — это нынешний день, это возможность человека трудиться, созидать, совершенствоваться и совершенствовать все вокруг себя. Это гармония с окружающим миром. Как идеология капитализм обречен, а так называемая циничная западная демократия, с ее доведенным до совершенства культом секса, есть не что иное, как капельница для продления агонии деградирующего человечества. Законы больших чисел не сделали человека более совершенным. В истории все шло наоборот: совершенствуя себя, человек совершенствовал общество.

Подобные мысли владели мной еще после того, как я написал свой первый рассказ. Политика вторглась в мою жизнь силком, каждый раз давая повод проверить справедливость своих убеждений. Я старался от нее избавиться, но, изгнанная в дверь, она часто возвращалась в мою жизнь через окно. Поэтому во время работы в Сейме я не связывал политику с моралью, считал ее чем–то близким к духовной нищете, которую следует лечить общечеловеческими ценностями, а не политическими лозунгами.

Часто, поднявшись на трибуну, я агитировал своих и чужих:

— Уважаемые, какая разница, кто представляет законопроект?

Гораздо важнее знать, нужен ли такой закон обществу, облегчит ли он людям жизнь или, напротив, сделает ее труднее. Если вам не по душе я или мой коллега, будьте справедливыми вы и сами представляйте проект Сейму.

Иногда нам удавалось чего–то добиться, мы начинали думать все вместе, в деловом настрое, но являлся какой–нибудь Ландсбергис или хищная Юкнявичс не, раздавал какие–то записочки, и снова начинался такой балаган, что тошно было слушать. Страсти раскалялись, глаза стекленели, а когда начинали расходиться, ни о чем не договорившись, никто уже не понимал, кому это было нужно и в какой политической баталии он участвовал. Поэтому к заседаниям Сейма я стал относиться как к какой–то беде. Я уверился в одном: на следующий срок меня сюда никакими калачами не заманишь. Такое решение принесло мне большое облегчение и предоставило какое–то время на творческую работу. Я перестал зависеть от какого–либо клана, стал внимательно наблюдать за своими коллегами, изучать их биографии. Могу поклясться всеми святыми, что ни одна из них не соответствует публикуемой ими в газетах лжи. Чем больше этим людям чего–то недостает в личной жизни, тем больше они придумывают о себе для публики.

Когда правые, защищая «левого» ставленника ДПТЛ Линкявичюса, стали собирать подписи под представлением о моей интерпелляции, у этой новой политической коалиции ничего не вышло. Никто из председателей комитетов под ним не подписался. Но меня пригласил немного «припалецкuсанный», несколько «прикаросасованный» и основательно «подкuркuласованный» изобретатель той новой политики — Бразаускас. Он в очередной раз подтвердил идентичность желаний и поползновений своих и Ландсбергиса.

Как нарочно, в тот день я получил сборник своих рассказов, изданный на японском языке, очень этому радовался и вовсе не думал, что могу смешать президенту все карты почти сложившегося пасьянса. Он долго шарил взглядом по столу, листал книгу, снова искал то, чего не терял, но «обстоятельства и высокие обязанности» вынуждали его говорить то, чего он пока еще не продумал:

— Ты талантливый, способный, тебя ценят за рубежом… Особенно немцы… Но тебе надо подать в отставку…

— Почему? — Мне стало его жалко, как человека, занимающегося самоистязанием.

— Ты чересчур произвольно интерпретируешь проблемы обороны. — Основные направления по этим проблемам мы обсуждали вместе. — Но ты не вписываешься в наши рамки…

— Что это означает в политическом смысле? Меня выбирали люди, члены комитета… Вы же беспартийный… Значит, появились какието новые, нам еще не известные рамки Президентуры?

— И да, и нет, но ты подавай в отставку.

Словом, ты очень хорош, но для нас будешь еще лучше, если отвалишь в сторону. Это шедевр мышления Бразаускаса, который требовал одного и того же от Шлежявичюса, Вайтекунаса, Григаравичюса и от меня.

— Я подумаю, хотя Ваша просьба не имеет для меня никакого значения. Я воспринимаю ее как дружеский совет.

Приглашенные им в свидетели Киркилас, от которого он никак не может избавиться, и его поверенный по партийным делам Березовас молчали, как коровы во время дойки. Не дождавшись их мнения, я поднялся и ушел. Березовас вышел следом в приемную и подбодрил: — Ты правильно ответил.

— Чье это мнение?

— Я не знаю, но Линкявичюс становится невыносимым.

— Еще проще, он всех нас сношает, но ему это позволяет Бразаускас.

Киркилас сориентировался только на следующий день и стал прикладывать свои обезболивающие примочки:

— Потерпи, пока все пройдет.

— А если я не хочу больше терпеть?

Он глядел на меня, моргал и не мог понять, как это не потерпеть ради карьеры. Сквозь дым, идущий из его трубки, на его личике можно было прочитать: «Витаутас, ведь небо принадлежит страждущим»! Ну настоящий политический мученик, социал–мазохист. Даже сорвавшись с цепи, не захочешь такому дать оплеуху.

Линкявичюс торжествовал.

— Ну как, жарким был разговор? — спросил он, весь сияя. — Ты за дверью подслушивал?

— Нет, но я…

— Он попросил меня остаться.

— Я так и думал.

— Что ты думал?

— Что нам обоим не хватит решимости. — Так думал фаворит о своем патроне. Такой вседозволенности, такого нахальства встречать еще не приходилось: сидит в чужом навозе, отогрелся и чирикает, как большой.

— Какой решимости? Вместе растаскивать казенное имущество? Этого мальчика, воспитанного комсомолом, словно ветром сдуло. Сейчас, даже если среди ночи меня разбудят, смогу сказать(как эта липучка поступит завтра или послезавтра, но тогда меня волновало совсем другое. Как мог выбранный нами самими и выдвинутый впервые люди республики товарищ так быстро измениться и обрасти такими тертыми карьеристами и подхалимами? Значит, мы были слепцами… Никто другой, кроме соседского Йонаса, в этом не виноват… Ведь было время, когда нужно было идти на риск. И даже очень. Тогда он только скромничал и каждый свой ответственный шаг начинал с убаюкивающей молитвы:

— Я не политик. Если будет плохо, то отвечать придется сообща. Нет, от ответственности он не отказывался, но и один за все отвечать не хотел. Он нуждался в коллективной мысли и ответственности, в моральной опоре и в людях, которые в трудный час будут рядом.

А сейчас? Во что он превратился сейчас? Но, может, не превратился, а только раскрылся и показал, кто он такой?. Чем дольше изучал я нашу совместную работу, тем яснее сознавал, что безраздельная власть действует на этого человека, как постоянно употребляемый допинг, подавляющий любые тормоза, которые становятся ненужными на пути к еще большей власти. Сама власть, словно свалившаяся с неба, перестала быть средством достижения новых побед, а стала его личным трофеем, медалью и главной целью в жизни. Произошла явная передозировка допинга. Отказаться не хватило сил. Пристрастие превратилось в болезнь.

Конечно, я мог сопротивляться, подобрать дополнительные факты, чтобы его притормозить: тут взял, там подсунул, тому пообещал, другому отдал, того возвысил, другого утопил, — но это было бы попыткой втереться в круг «незаменимых» людей, стремящихся любой ценой доказать свою «полезность», то есть копировать тех, кто дожидался такой аморальной групповой демократии и всеми силами толкал нас в ту сторону. Такая цена не была для меня приемлемой. Пресмыкаться и ждать какого–то вознаграждения за добровольное уничтожение своей личности могли только люди с его характером. Вылавливать в дерьме положительные для своей характеристики фактики и строить из этого навоза неясное будущее — не в моих правилах. Нужно было с честью отступить.

Через несколько дней я уселся за открытое письмо Бразаускасу.

«Уважаемый Президент! Испугавшись очередного визга своих подхалимов, Вы предложили

мне подать в отставку и предъявили два весьма расплывчатых, залитых почти дружескими слезами обвинения:

1. Ты чересчур произвольно интерпретируешь проблемы безопасности.

2. Ты уже не вписываешься в наши рамки.

Относительно первого обвинения мы договорились почти сразу. Я произвольно интерпретирую, потому что кое–что соображаю. Я изучил оборонительные концепции и доктрины более чем двадцати стран, принимал участие во многих международных семинарах, сам делал на них доклады, поэтому меня не сковывают никакие молитвы НАТО или ЕС, от которых Ваше окружение все еще падает в обморок, как некогда оно падало от звонков из Москвы. На меня не производят чарующего впечатления корыстолюбивые советы всевозможных опытных и все еще обучающихся экспертов. Нам нужны только документы такого рода, которые служат нашему государству, а не отдельным политикам. Они должны обсуждаться и приниматься всем народом, как его волеизъявление, но Вы отказались от такого пути, уступили капризам своих политически незрелых фаворитов и отложили в долгий ящик принятие этих законов. Работу выполняли 27 специалистов. Ее принял Совет обороны. Отказываясь задним числом от их услуг, Вы уничтожили себя в их глазах. Я не могу Вам этого запретить, но не имею права и одобрять Вас.

Относительно второго обвинения я много размышлял, пересмотрел записи, изданные под Вашей фамилией книги, Ваши выступления, статьи и указания и пришел к выводу, что нет никаких ни ваших, ни наших рамок. Есть только Конституция, Статут Сейма, законы, программа ДПТЛ, хотя наряду с ними все еще продолжает пыхтеть плохо Вами замешанная и уже порядком пригоревшая каша из политического флирта, неопределенности, самолюбования и практического бездействия, которую было бы гораздо полезнее отскоблить со дна государственного котла и выбросить вон.

А теперь об этих воображаемых Вами рамках политической деятельности.

Прежде всего, уважаемый, их нет, т. к. из пригоревшей каши невозможно вылепить никаких рамок. Их нет еще и потому, что досих пор Вы играли без каких бы то ни было правил, руководствуясь какими–то неясными, подсмотренными не то у Горбачева, не тоу Гришкявичюса дилетантскими методами работы доброго дяди. Поэтому я не могу, не желаю и не имею права мириться с навязанной Вами и враждебным идеям Трудовой партии окружением тактикой политической агонии. Отказываясь от избирательной программы и самых реалистичных обещаний, данных избирателям, мы практически лишились социальной базы и объединяющей идеи, которых никогда не сможем заменить никакими авторитетами, тем более сомнительными.

Это политический абсурд, порождающий групповые интересы правовой нигилизм, коррупцию, бесцельное разбазаривание бюджета и государственной собственности и шляхетско–беспорточный, парадный милитаризм. Как бы ни было обидно, мы должны признаться, что большинство честных и порядочных членов фракции ДПТЛ уже оказалось в заложниках этой непристойной и эгоистичной политической игры. Вот почему мы никак не можем поставить на место ландсбергизм, заразивший наше общество злокачественными политическими заболеваниями. Мы заболели уже сами. Таким образом сложилась негативная практика, когда в Высшие эшелоны власти выдвигались не обсуждавшиеся коллективно, недееспособные,

не проверенные в деле, но очень удобные Вам и Вашему окружению люди. Попав в руководство только по Вашей милости, они не стали считаться с мнением фракции и комитетов Сейма, законопроекты, регламентирующие деятельность этих институтов, откладывались в сторону, размывались или проталкивались с большим опозданием «в порядке особой срочности», точнее, в порядке постановки Сейма перед свершившимся фактом.

Такое непозволительное попустительство личным, групповым и ведомственным интересам, его несовместимость с общей политикой государства воспитало большую группу Ваших фаворитов, обласканную сверху, которая своими деструктивными действиями причинила большой ущерб авторитету Сейма и породила остающуюся за рамками закона самодеятельность «своих» людей. Вот почему лоббизм, коррупция и своеволие чиновников стали повседневным явлением, которое высшее руководство то ли не замечает, то ли не может одолеть.

Вы все еще пытаетесь доказать, что это унаследованная беда, но это не так. Вы не справляетесь и никогда не справитесь с ситуацией только потому, что довольствуетесь нереальной, искаженной информацией. Ваши рамки — прокрустово ложе, в котором нужно лежать, свернувшись клубком, поскольку неизвестно, кто и чтотебе отрубит. При одной только мысли о круге лиц, оказывавших и оказывающих на Вас влияние, уже не я один прихожу в содрогание. С. и М. Велонскисы, Раяцкас, Високавичюс, Буткявичюс, Норвилас, Езярскас, Садяцкас, Бузунас, Линкявичюс, Гудайтис и, наконец, Андрикис — это советники, достойные внимания не только журналистов. Выбор таких людей ведь не пришел сам по себе, это логичное продолжение Вашей многолетней неопределенной и несамостоятельной деятельности, хотя Вы и часто разводите руками, жалуетесь~ пытаетесь разжалобить зрителей, чтобы понравиться им: я искренний, я хороший, я ваш Президент. Но кроме прозвища «Старая дева»у товарищей Вы ничего не заслужили.

Как это несерьезно, Ваше Превосходительство! Президент не должен быть ни хорошим, ни плохим, он должен быть справедливым. Презuдентура — это не Ваше охотничье хозяйство, в нем нельзя править согласно старому клановому принципу: я тебя обласкаю, а ты за это мне отработаешь.

Уходя, я не делаю из этого никакой трагедии или грозных заявлений. Довольно. Хватит! Вы меня очень больно оскорбляете уже в третий раз. Поэтому, не находясь ни под чьим влиянием, не будучи связанным какой–либо присягой или опасением ее нарушить, я хочу еще раз спокойно проанализировать все накопленные мной факты и перед листом бумаги убедиться, что то, что я писал и что я пишу, не является заблуждением одного человека. Как человеку и как писателю, отдавшему национальному возрождению свои лучшие творческие годы и много потрудившемуся на Вашу победу, мне необходимо, наконец, выяснить, почему, каким образом, получив от своих избирателей абсолютное большинство в Сейме, имея возможность сформировать действенное, деловое, благосклонное к человеку труда правительство, Вы от всего этого отказались. Кто дал Вам такое право? Во имя каких идей, во имя каких целей или богатств Вы отвергли волю и благорасположение большинства и ничего не получили от злобного меньшинства? Почему Вы только маскировались предусмотренной в Конституции аполитичностью, а на практике, за неимением политической воли, собрали вокруг себя отверженных нами корыстных и откровенно враждебных к нам людей?

Как член презuдиума совета ДПТЛ я мог бы оставаться на всех своих постах, т. к. это не входит в Вашу компетенцию. Последнее слово должно оставаться за партией и фракцией, но на практике такого не будет. Вы все равно будете давить на послушных себе и ссорить инакомыслящих. Я этого не желаю, я устал от Вашего непостоянства, эгоизма, от Вашей изворотливости и от Вашего меняющегося по заказу непонятных людей мнения. Признаюсь откровенно, уважаемый Альгирдас, от Вашей воображаемой доброты мы все уже покрыты шрамами. Становиться на старости лет священным верблюдом не желаю».

Передав письмо в редакцию, я шел как заново рожденный и не понимал, какую новую тяжкую ношу взвалил на свои плечи. Да ладно, в тот момент я был счастлив, но меня повстречал еще более счастливый Кястутис Яскелявичюс и похвастался, что уходит работать в редакцию газеты «Пирмаденис».

— Слушай, что за японскую книгу ты подарил «Старой деве»? — Сборник своих рассказов.

— Не хвастай, он по–японски не рубит.

— Честное слово.

— А какое у него название? — продолжал он допрашивать. — «Корабль дураков».

— У тебя есть литовский вариант?

— Даже несколько.

— Тащи мне. Такую, зараза, сенсацию отколем! Подарим японскую книгу человеку, с которым по–литовски договориться уже невозможно!

Завравшись, мне не оставалось ничего другого, как в шутку взять и сочинить такой рассказ.

«Жил–был старый Морской Волк, и была у него еще более старая морская посудина. Такая старая и дырявая, что все крысы с нее разбежались, а вслед за ними — и опытные моряки. Тогда капитан перекрасил свой корабль и вместо названия «Ужас» написал новое — «Демократия», но и тогда не нашлось ни одного добровольца. Наконец Морской Волк собрал всех портовых дураков и каждого из них при помощи кнута и ругательств научил выполнять только по одному из необходимых команде дел.

— Я покажу вам, сволочи, демократию! — рычал он, словно гром, пока не добился своего.

По сигналу его свистка каждый дурак стремглав бросался на свое место и старался до тех пор, пока капитан не свистнет снова; после этого он всех их выстраивал и еще долго поучал:

— Я вас, придурошных губошлепов, научу демократии! Я вам, вшам краснопузым, покажу, откуда у той демократии ноги растут!

И только после этого каждый дурак получал порцию каши и бокал кислого вина.

Так и плавал он на той старой калоше, удивляя опытных моряков необычайной дисциплиной и слаженностью своей команды. Изобретательный Морской Волк похвалялся своей мудростью:

— Дурака нужно научить только одной, и то очень короткой, молитве, чтобы его можно было вовремя остановить и чтобы он при молитве не пробил борт корабля.

Но однажды дураки взбунтовались. Они привязали Морского Волка к мачте и принялись кричать, перебивая друг друга:

— Отдавай нам демократию! Куда mы девал нашу демократию? — у меня ее нет.

— Так чего же все время обещаешь?! Лучше отдавай, иначе тебе конец!

Понял Морской Волк, что с дураками надо разговаривать на их языке, однако немного перестарался:

— Выберите из своей cpeды самого глупого, тогда увидите, от куда у той демократии растут ноги.

Дураки так и сделали.

- Tы будешь капитаном, — сказали они самому большому ротозею.

— Но я не умею свистеть, — ответил он.

— Тогда будешь mы, — предложили они самому толстому.

Но и тот не умел свистеть. Долго выбирали дураки себе командира, пока не договорились, что капитаном будет тот дурак, который лучше всех не умеет свистеть. Тот и приступил к справедливой деятельности. Построил всех дураков как попало и стал их учить:

- Tы будешь поднимать паруса!

— Но я не умею.

— Я не умею лучше тебя поднимать паруса, поэтому выполняй или отведаешь кнута.

- Tы станешь у руля.

— Но я не умею править.

— Я лучше тебя не умею, не спорь, пока я не вытянул тебя кнутом!

Так ничего не умеющий лучше других навел свой порядок, а втихомолку свистеть все равно научился, поэтому и начал свистеть поделу и без дела.

Дуракам быстро надоела пустая беготня. Они уселись перед котлом с кашей и стали ждать. Свистнет новый капитан один раз они сидят и не обращают на него никакого внимания. Свистнет во второй раз — они спокойно стоят, и только после третьего свистка съедают кашу, выпивают вино и снова принимаются ждать. Пока они ждали, поднялся шторм, корабль утонул, а новый капитан захлебнулся nepвым, поскольку он не умел плавать лучше других.

Когда море, стихнув, выбросило на берег при вязанного к мачте Морского Волка, товарищи его освободили и стали расспрашивать:

— Что стряслось, свисток испортился?

— Нет, свисток цел.

— Кнут сломался?

— Не сломался.

— Револьвер промок?

— Не промок.

— Так что же случилось?

— Не надо было ругаться.

— Но где mы встречал Морского Волка, который не ругается?

— Ругаться, друзья, можно, но и дуракам не надо обещать то, чего не можешь показать.

Тринадцать лет!

Тринадцать лет вместе с критиком Юозазом Степшисом я пишу летопись этого корабля и, как видите, не могу ее закончить…