Город чудес в стране дураков

Город чудес в стране дураков

Россию разрывают на части не только недалекие, амбициозные и откровенно враждебные ей политики. Самому их появлению страна обязана тем, что государственность объединяется с хозяйствованием, производственная организация экономики сливается с политической организацией общества, общенациональные интересы сводятся к интересам партийно-клановой номенклатуры. Дезориентация общества приобретает такие масштабы, что оно готово поверить любому беззастенчивому шарлатану, обладающему даром внушения. Или даже шарлатану без какого-либо дара — лишь бы сыпал обещаниями и кормил свою челядь. Конкурс на причастность ко двору, конкурс на милости номенклатурного барина — вот что совращало население, проспавшего свое будущее и давшее разрушить страну.

Среди деятелей так называемой “новой России”, личности которых обращали на себя особое внимание, особое место занимает господин-товарищ Лужков. Как господин царствующий над десятимиллионным городом, как товарищ принятый на всех этажах власти и в зарубежных клубах богатеев и прохиндеев. Его деятельность отнюдь не ограничивалась мэрскими полномочиями, он — крупнейший приватизатор власти и собственности. Он — крупнейший политический шарлатан и совратитель народа.

Амбиции Юрьмихалыча, подстегиваемые амией льстецов, простерлись так далеко, что к концу 1996 г. ни для кого не было секретом стремление московского градоправителя занять место российского президента, когда оно освободится после завершения карьеры Ельцина. Несмотря на то, что сам Лужков настойчиво отказывался от подобных предположений и не уставал повторять, что они несовместимы с его “этикой” и “моралью”, честолюбивые замыслы мэра были слишком очевидны. Особенно после того, как наш герой оказался не только мэром, но с лета 1996 г. стал еще и законодательствовать в “сенате”. Законодательствовал он шумно, переходя на стиль общения, принятый на стройплощадках и перенесенный затем в мэрские кабинеты. Шум был на публику, которой доказывалась способность Лужкова хамить не только в московских, но и во всероссийских масштабах.

Как бы то ни было, воззрения Лужкова, а не только его служебные поступки или льстивые статьи о его выдающихся качествах, должны быть подвергнуты тщательному рассмотрению. Обществу, в течение десятилетия занимающемуся избранием своих вождей (о чем оно совсем недавно не смело даже мечтать) и делающему, как показывает практика, один нелепый и опасный выбор за другим, необходимо составить объективное представление о сущности человека, постоянно включаемого в пятерку наиболее влиятельных политиков России. Надо понять его “философию”, чтобы знать, отчего стране так трудно жилось все эти годы.

Будучи на подступах к вершине государственной власти, Лужков сделал два достаточно ответственных заявления, выявившие основные черты его реальной политики с самодовольной прямотой и беззастенчивой откровенностью. В одном из его интервью (КП 08.10.96) говорится: “Недавно я был в Саратове — там собрался весь цвет общественности города. Когда рассказал им о том, что сегодня представляет собой Москва, ее экономика, бюджет и условия взаимодействия с регионами, люди аплодировали. Они были изумлены: многие ведь до сих пор считают, что Москва — это империя зла, нахлебник, чужеспинник, город, который обирает всю Россию. И когда я сказал, что Москва вносит 25 процентов бюджета Российской Федерации, зал загудел. Как так — вся Россия, великая страна, грандиозная территория, 170 миллионов человек — на четверть питается от Москвы? А выходит так — в России всего 17 субъектов Федерации являются донорами”.

Иными словами, Лужков объявлял себя кормильцем всея России! Но за перевиранием реальной ситуации нам видится и еще один важный момент — стиль градоначальника, чье хозяйственно-политическое мышление демонстрирует субъективно-региональный идеализм (или идиотизм?).

Безаппеляционность, превращенная мэром столицы в ораторский прием, имеет и свою оборотную сторону. На это указывает второй документ — письма Лужкова молодым избирателям, расцвеченное лживыми мифами, наполненное показной бодростью.

В зависимости от состава аудитории и от того, находится ли он “среди своих” или трудится для собственной популярности, по одному и тому же вопросу у Лужкова имеются как минимум две — прямо противоположные — точки зрения. Для узкого круга коллег-губернаторов Россия и ее хозяйство “уже угроблены”, для молодежной аудитории она продолжает оставаться “великой страной с грандиозной территорией”. Для участников совещания за закрытыми дверями государство находится в “диком положении”, для публики — праздничное меню из мифов, побасенок и легенд об экономике и бюджете, после которых провинциальный “цвет общественности города Саратова” разражается аплодисментами, не подозревая, что является участником очередной мистификации, подготовленной в “империи зла”.

Объективный, закономерный характер общественного развития отброшен в сторону. Его сменил откровенный субъективизм. Внушается суеверие, что “руководитель субъекта Федерации” в состоянии снизить или увеличить потребление производственных, энергетических или продовольственных ресурсов, что в его воле превратить “регион” из “дотационного” в “донорский”, что лишь одного его желания достаточно для того, чтобы региональное хозяйство “расслаблялось” или “напрягалось”. “Лучший мэр” (такое звание Лужкову присвоено в какой-то из многочисленных в России империй лжи) убежден, что при необходимости каждый “наместник” в состоянии совершить седьмой подвиг Геракла, и выгрести из Авгиевых конюшен нечто полезное и ароматное.

Рассматривая Москву в качестве своего владения, которым он вправе самовластно распоряжаться, столичный мэр, недовольный теперь политикой правительства России, заявлял, что готов “федеральный город”, подвластный Ельцину, подчинить Татарстану, возглавляемому Шаймиевым, поскольку дипломатичному наследнику булгар удалось превратить свой улус в ассоциированное с Россией государственное образование, выплачивая в общероссийскую казну чисто символические налоги.

Спрашивается, разве порядки, которые пытается навязать обществу Лужков, отличаются от уровня развития, свойственного раннему средневековью, в условиях которого любое государство представляло собой конгломерат практически самостоятельных княжеств с обособленной, замкнутой экономикой? Можно ли найти принципиальное различие между этими заявлениями и тем, что провозглашал в свое время, например, изменник и бунтовщик Дудаев? Быть может лишь то, что “хозяин” Москвы принадлежит к поклонникам феодального, а бывший “хозяин” Чечни — первобытно-патриархального общественного строя. Один, чтобы “приобрести небывалый экономический потенциал”, готов был русскую столицу превратить в татарскую вотчину, другой одну из провинций России — в “самостоятельное государство Ичкерию” с примитивной родоплеменной системой.

* * *

Оценим теперь мысли Лужкова, создающие картину “экономики, в которой все складывается лучшим образом”.

Экономические схемы, построенные лучшим образом, предполагают, что вместо действительно самостоятельных предприятий, создающих материальные, интеллектуальные и культурные ценности, действует территориальный хозяйствующий субъект во главе с правителем, совмещающим в одном лице власть государя, собственника и управляющего, который считает “своим” все, что находится на “его” земле, и “чужим” то, что находится вовне.

Общенародная собственность на средства производства и естественные природные ресурсы превращается в результате приватизационных манипуляций не в частную собственность юридических лиц, а в собственность территориальных магнатов, правомочия которых можно сравнить разве что с правами феодальных князей средних веков.

Потребность в модернизации общественных отношений благодаря таким энергичным “мыслителям” и “деятелям”, как московский мэр, оборачивается абсурдом, нонсенсом — реставрацией в стране порядков XII века, девиз которых: “вассал моего вассала не мой вассал”, — и таким образом, к неизбежному в дальнейшем распаду на сотни ублюдочных “территориальных образований”, которые даже государствами в государстве можно будет назвать лишь в виде горькой шутки.

Государственная власть из средства защиты граждан превращается в их нещадного эксплуататора, поскольку экономика, организованная таким образом, стремится свести к минимуму количество населения, рассматривая любые расходы на него как непроизводительные издержки, подлежащие изживанию.

Следовательно, когда процесс, о котором мечтает Лужков, будет приведен в действие, то вслед за упразднением Советской России (СССР), а затем “реструктурированием” Российской Федерации начнется обособление первичных территориальных элементов — районов, округов и городов. Что же касается самой Москвы, то ее мэр, наконец-то ощутивший себя независимым и свободным, окажется перед точно такой же фрондой префектов и супрефектов, которые так же, как и их патрон, начнут скрупулезно считать, какая часть Москвы является для московского бюджета “донором”, а какая “реципиентом”.

Сошедшая с ума вслед за Лужковым и его единомышленниками, страна получит вместо экономики современного типа, к которой оно созрело, к которой стремится, нечто до такой степени архаичное, что по своим характеристикам будет вторым изданием крепостничества, формой модернизированного средневековья со всеми прелестями его общественных отношений, которые могут существовать лишь в одном случае — если в “субъектах Федерации” будет установлен режим беспощадного насилия, откровенной тирании.

Разумеется, в этих экономических условиях ни о каком развитии производительных сил, современных производств, передовых технологий не может быть и речи. На месте единого экономического организма, расширенного до пределов государственных границ Российской Федерации, должны появиться не менее 89 замкнутых “экономических систем”, существующих в режиме автаркии, представляющих собой нечто вроде “поместий”, увеличенных по сравнению со своими предшественниками в сотни и тысячи раз. Регрессивный характер такого типа хозяйствования приведет к достаточно быстрому абсолютному уменьшению населения страны, его деквалификации и дебилизации. Спрос на высококвалифицированные кадры, особенно в сферах науки, тонкой технологии и образования исчезнет сам собой.

Вслед за сокращением экономического и демографического потенциала в сумасшедшей стране объективно сократятся и возможности обороны. С Россией как великой державой будет покончено. Она прекратит свое существование в течение нескольких, если не одного десятилетия и будет так или иначе захвачена мощными соседями.

Таковы в общих чертах неизбежные последствия бюджетно-экономической доктрины, пропаганда которой интенсивно ведется в последние годы. Внешнеполитическая дезинтеграция страны, осуществленная в период президентства Горбачева, и внутриполитическая дезинтеграция, завершаемая в президентство Ельцина, найдут свое логичное продолжение в окончательном экономическом и государственном распаде России, если только этому процессу саморазложения не будет положен конец.

Россия будет убывать с усилением Москвы (А.Краснов. Мысли вслух.)

Вся страна стремится переехать в Москву. Беженцы из “горячих точек”, оголодавший Север, бандиты из всех уголков страны — все устремляются в столицу. Под обслуживание нарастающей массы городские власти выбивают у федерального центра дополнительные средства, чем привлекают в Москву следующую порцию мигрантов. И так до бесконечности. Если мы не движемся к периферии, то страна сжимается вокруг столицы, государство исчезает.

Россия может прирастать с Сибирью. Если же она прирастает в Москве, то Сибири мы можем очень скоро лишиться. Что мы можем противопоставить китайцам, которых уже миллион сидит в Приморье и еще сто миллионов с вожделением смотрят через границу?

Почему у нас настолько тяжелые отношения у нас с японцами? Японцам, которых на крошечных островах почти столько же, сколько живет нас в России, тесно, и острова, по поводу которых есть хоть какая-то юридическая зацепка, могут стать для них важным фактором развития. Поэтому и нудят: “Отдай острова, отдай острова…” Если бы на Курилах сейчас жило хотя бы десять миллионов населения, и все было переполосовано дорогами, забито предприятиями, кипела бы жизнь как в Японии, никто бы вопроса об их принадлежности не поднимал. А когда там один обтрепанный рыболовный сейнер, да паршивая собака на раздолбанном пирсе, плюс пограничники злые — хуже этой собаки — жрать хотят и смотрят, кому бы в морду дать… Японцы приедут веночки к могилам своих солдат положить, посмотрят и рассвирепеют: на кой ляд вам эти острова, если вы до сих пор живете в наших дотах еще военного времени?

То же касается и Китая. По одну сторону границы миллиардное население, по другую — неосвоенный богатейший край — только руки приложи. Да и границу уже толком никто не охраняет. Вот и текут слюни и слезы — не у милитаристов — у простых людей, охочих до работы. За что им нас любить? За то что нахватали территории, а теперь ни себе, ни другим толку от этого нет?

Когда Россия прирастала Сибирью, ни у кого не возникало вопросов о праве русских занять целый континент. Кто хотел остановить нас или оспорить суверенитет на пограничных территориях, убедительно получили по зубам. Японцы помнят Хасан и Халхин-Гол, но в сегодняшней ситуации от этого еще больше звереют.

Понятно, что есть геополитические интересы, тут нас учить не надо. Но если не хотим отдавать, надо деньги вкладывать, народ привлекать. А у нас в Москву все стекается, а на периферии — пустые скалы в море и безнадежная тоска.

* * *

Деньги — единственная страсть, которую постоянно испытывает руководитель территории, “сидящий на хозяйстве”. Но в отличие от организатора производства, создающего средства за счет развития предприятия, “руководитель территории”, нисколько не заинтересованный в промышленном росте, добывает деньги там, где можно использовать привилегии, где не требуется крупных капиталовложений или же напротив, там, где кто-то намерился вложить деньги и есть административные рычаги выживания из него дополнительных средств “детишкам на молочишко”. Именно поэтому бюрократия Москвы симпатизирует банкам-ростовщикам и покровительствует торговым посредникам, нисколько не заботясь о материальном или научно-техническом производстве, именно поэтому строительные монстры громоздят в Москве фантастически дорогое жилье, безумно шикарные гостиницы и торговые центры, более похожие на выставочные залы. Не беда, что промышленная и научная жизнь Москвы едва теплится, главное — не иссякает поток денег в городскую казну, которую можно без особого напряжения приватизировать.

Если мэр столицы протестует против упорядочения деятельности “челноков”, значит именно с их торгово-посреднических операций легче всего получить разного рода доходы. Отнюдь не случайно относительно “ликвидации рабочих мест” отделываются пустопорожней демагогией, прикрывая фактическое безразличие человеколюбивой ссылкой на государство, которое “все больше и больше выбрасывает на улицу”. Мэр столицы не политик, он предприниматель от политики, заявляющий о себе: “Я хозяйственник!”.

Что обеспечивает доходность от предприятий северной части Тюменской области? Нефть и газ. А предприятий, расположенных в Башкирии, Татарии, Свердловской, Самарской и некоторых других областях? Их все еще не до конца разбазаренная устойчивость, созданная всей страной в период “плановой экономики”. Отчего Москва, в которой фактически не работают крупные производства, производит такую массу денег? Благодаря банкам-спекуляторам, превратившим ее в город, живущий на грабительские проценты, обирающий и жиреющий за счет всей страны. Тут еще, например, и “Газпром”, который перечисляет в бюджет Москвы, на территории которой нет никаких скважин или крупных хранилищ, налоги — в 1996 году 3,8 млрд. рублей, в 1997 — 7,9 млрд. (МК 01.12.98). Те, кто приватизировал целые отрасли, кормит и территориальную бюрократию — ради стабильности и воровской солидарности. Но и ненавидит ее, стараясь улучить момент, чтобы вспороть жирное брюхо бюрократа-бездельника, выписывающего справки и живущего на этом бесполезном деле.

В борьбе правительства Москвы с правительством России проявляется не столкновение концепций развития, а противоречия магнатов-монополистов. Критика, которая обрушивается на правительство, является отголоском непримиримой вражды, возникшей между отдельными кланами, не сумевшими договориться о принципах раздела страны, собственности и доходов, а значит — и власти.

Деление России на регионы-доноры и регионы-реципиенты не просто абсурдно, а и опасно. Поскольку территориальная неравномерность в распределении хозяйственного потенциала носит объективный характер, нет и не может быть “хороших” и “плохих” областей, краев или городов. Юридическое “равенство отношений”, на которых настаивает г-н Лужков, означает усугубление фактического экономического неравенства, в которое обязательно попадут граждане страны в зависимости от места своего жительство. Вслед за имущественным неравенством возникает территориальное неравенство, зависть населения одного региона к другому, за которыми следуют сепаратизм и политический распад.

Отсюда понятно, что может произойти, если, с одной стороны, “выравнивать экономические условия взаимодействия регионов с государством”, а с другой — расширять и дальше для Москвы и других “регионов-доноров” льготы и преимущества. Не пройдет и нескольких десятилетий такой политики, как от “грандиозной территории” Российской Федерации останутся отдельные разрозненные клочки. Остальные территории от такого “равенства” разбегутся в разные стороны.

Смехотворна в этой связи ссылка на опыт США времен “великой депрессии”. Рузвельт вводил государственное регулирование, а Лужков ратует за региональное регулирование; чтобы преодолеть кризис; Америка консолидировалась, а Россия распадается на составные элементы; американская элита стремилась к мировому господству, а элита Москвы — к частному благополучию по принципу ede, bide, lude — ешь, пей, веселись.

Лужков не может себе представить, что преодоление общенационального кризиса в экономике зависит от того, насколько решительно будут ограничены гипертрофированные, не обеспеченные реальным богатством денежные доходы столицы. Наоборот, его одолевают проекты, как свести к минимуму доходы конкурентов, всей остальной России, среди которых на первом месте — сырьевые отрасли.

Бюджет (А.Краснов. Мысли вслух.)

Бюджет должен наполняться налогами. Разработанный на основании неких гипотез о поступлении налогов проект бюджета должен уходить в представительный орган для длительной процедуры распределения этих денег. В административно-бюрократической системе иной механизм — распределение денег отдано на откуп одному мэру, которого одолевают отраслевые лоббисты-специалисты. В этой системе действует принцип “кто лучше обманет”. Происходит нечто подобное тому, как вычерпывали союзный бюджет отраслевые министерства типа Минводхоза: “У нас работает масса людей, давайте копать канал!”

Что происходит после того, как бюджет расписан бюрократами? Начинается сбор налогов. Но в этом сборе низовой чиновник совершенно не заинтересован. Сколько ни собери, все уходит в “закрома Родины” — в московский бюджет. Для чего стараться? Все равно приходится выпрашивать деньги у верховной власти — собрал ты их или не собрал.

Чиновнику нужно то ли украсть, то ли прославиться каким-нибудь проектом. Где он возьмет деньги? В городском бюджете? Да кто ж ему даст! Нужно идти к Юрию Михайловичу со своим проектом, сидеть в приемной. То есть, деньги раздаются не там, где может быть выяснены запросы населения.

В такой ситуации мотив деятельности любого чиновника: “Зачем собирать бабки для города? Пусть пока другие собирают, я буду их выпрашивать, буду сидеть в приемной, где их раздают”. А еще часть денег собирается не в бюджет, а в карман начальнику РЭУ, который всегда может “не заметить” аренду какого-то помещения или существенно ее снизить. А какие слезы текут, когда начальника РЭУ вынимает из собственного кармана деньги на ремонт забора к приезду городского начальства!

Лужковская система крайне неэффективна, у нее КПД как у паровоза. Поэтому Москва собирает 30 % оттого, что могла бы собрать, оттого, что положено собрать.

Что произойдет с топливно-энергетическими отраслями, если “заморозить долги по топливу” и “в разы снизить цены на их продукцию”, как предлагает Лужков? Подчиняясь рыночным законам, нефть, газ, уголь, древесина хлынут за рубеж. Исчезнет сырье даже там, где еще что-то перерабатывается. Безработных будет еще больше, а значит произойдет увеличение числа тех, кто вместо производства будет вынужден заниматься посредничеством. Оказавшись в “армии челноков”, они и увеличат московские доходы. Следовательно, Москва сможет “кормить деньгами” (но деньгами, за которыми нет реального товарного обеспечения) уже не четверть, а треть и даже половину населения страны, превращенного, таким образом, из самодеятельного в призираемое. Единственное неудобство, которое придется испытать столице в прямом и переносном смысле, так это топливо, которое “челнокам” придется привозить на собственном горбу из Турции, Китая и Арабских эмиратов, чтобы не замерзать зимой.

Таким образом, если подвести итог анализу принципов, которые “лучший мэр страны” довел до сведения всех заинтересованных лиц в 1996 году, оказывается, что в политическом отношении они направлены на то, чтобы уничтожить Россию экономически, а в экономическом — чтобы уничтожить ее политически. Политик, публично провозглашавший, что он является сторонником рыночных преобразований и противником прежней, административно-командной системы хозяйствования, в свое время высокопарно назвавший администрацию Москвы “правительством реформ”, предстает в облике закоренелого реакционера, пытающегося в конце XX столетия воскресить экономические и общественные порядки средневековья.

Перед нами не современный государственный деятель, стремящийся к тому, чтобы когда-нибудь стать “ключевой фигурой в государстве”, а феодальный правитель, которому не терпится превратиться в полновластного вассала при сюзерене, и интересы которого ограничиваются его вотчиной, где он чувствует себя непререкаемым “хозяином”. И слава Богу, что дурь Лужкова не расплескалась по России — это были бы “реформы” похлеще гайдаровских.

* * *

“Предел моих устремлений — Москва”, — заявлял г-н Лужков, удовлетворяя не столько любопытство журналистов, сколько успокаивая подозрительность дряхлеющего “монарха”, опасающегося, как бы за его спиной не сложился заговор, в котором честолюбивому мэру столицы может быть отведена решающая роль.

О том, насколько серьезно распространилась в этой среде психология заговоров и насколько далеки ее отдающие нафталином представления от политических технологий, можно судить по тому, как г-н Лужков искренно радуется, что “в их политической жизни” борьба за власть не сопровождается “войной, где противники уничтожают друг друга даже физически”; или демонстрирует непонимание: “какое моральное право имеет человек, который добровольно согласился работать в президентской команде, заявлять о своих претензиях на власть?”

Не предъявляя явных претензий на высший государственный пост, “лучший мэр” считал, что глава региональной исполнительной администрации должен иметь такую власть, которая бы носила абсолютный характер, чтобы она творила чудеса и демонстрировала нечеловеческую силу.

Все, что с таким апломбом декларировал г-н Лужков, представляет собой не демонстрацию глубокого понимания процессов управления современным государством, а откровенное ретроградство. В пассажах “серьезного политика”, каким считался г-н Лужков, сквозил злой политический инфантилизм, прекрасно совмещающийся у него с визгливой риторикой.

Греческий эпос хранит предание о царе Мидасе, прикосновение которого к любому предмету превращало последний в золото. Ничего хорошего из этого не получилось. В Москве существует собственный эпос — о величайшем хозяйственнике с выдающимися, героическими качествами. Не приходится сомневаться, во что могут быть конвертированы эти сомнительные таланты. Если русское общество заинтересовано в самосохранении, развитии, то единственная работа, которую можно поручить современному московскому Гераклу — это деятельность золотаря.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.