Питомцы стабильности или грядущие бунтари? Дебютанты нулевых годов
Питомцы стабильности или грядущие бунтари?
Дебютанты нулевых годов
Помнится, в 1999 году возник спор, когда праздновать наступление миллениума — 1 января 2000-го или через год. Учёные вроде бы убедительно доказали, что новый век и тысячелетие наступит 1 января 2001 года, но в сознании простых людей важнее оказался сам факт смены единицы на двойку, и приход 2000 года встречали куда активней следующего.
Не знаю, кто оказался прав, но вот наступление новой эпохи в нашей литературе, по-моему, началось в 2000-м.
Какой она будет в целом, эта эпоха, короткой или продолжительной, плодотворной или скудной, прогнозировать сложно. Но первое, уже завершающееся, десятилетие, по крайней мере, оказалось не таким уж плохим. Пожалуй, с «оттепельных» конца 50-х — начала 60-х не было в нашей литературе столь богатого на открытия, на новые имена периода.
О них, о писателях, дебютировавших в 2000–2009 годах, юных и не очень, громко заявивших о себе и тех, кто остается в тени, и хочется поговорить в этой статье. Впрочем, исчерпывающая панорама вряд ли получится — всего нового, что появилось в литературе даже за столь короткий отрезок времени, как десять лет, обозреть невозможно.
1. Создание атмосферы
Именно в 2000 году большинство литературных изданий как-то дружно озаботилось привлечением на свои страницы новых имён. Тогда же была учреждена премия «Дебют» для авторов не старше 25 лет. Поначалу многим затея эта показалась не очень-то серьёзной: ну что, дескать, стоящего почти ребёнок может написать? Бывают, конечно, в мировой литературе ранние таланты, но их по пальцам пересчитать, не обязательно для их выявления создавать целый премиальный институт.
Но «Дебют» очень быстро доказал свою значимость и даже необходимость в литературном процессе. И, что характерно, для большинства лауреатов награда стала не авансом возможных будущих творческих достижений — награждали за действительно сильную прозу, стихи, пьесы, статьи… Приведу на память несколько лауреатов и финалистов «Дебюта», без кого современную русскую литературу уже очень сложно представить: Аркадий Бабченко, Василий Сигарев, Сергей Шаргунов, Андрей Иванов (Юрич), Андрей Нитченко, Анна Логвинова, Анна Русс, Валерия Пустовая, Владимир Лорченков, Олег Зоберн, Александр Снегирёв, Денис Осокин, Наталья Ключарёва, Игорь Савельев, Егор Молданов, Лев Оборин. По-моему, внушительный (и притом неполный) список.
Не стоит забывать и произведения тех «дебютовцев», кто не столь заметен сегодня. К примеру, повести «Австралийский связной» Антона Янковского и «Вспять» Александра Грищенко, рассказы Ольги Елагиной (Шевченко)…
В апреле 2001 года началась работа по организации Форума молодых писателей России, который состоялся в октябре в подмосковном пансионате «Липки»; с тех пор он проходит там каждую осень, собирая по сто пятьдесят молодых (до 35 лет) писателей почти из всех регионов страны.
В 1990-х над совещаниями молодых много смеялись, вспоминали, как лихо и безудержно на них пили, блудили, как лицемерили на обсуждениях рукописей. Писательство было объявлено частным делом, а всяческие объединения — пережитком времён соцреализма.
Но писатели объединялись всегда. И в XVIII веке, и позже. Чаще всего ненадолго, в молодости, и это закономерно — нужно почувствовать себя в некой атмосфере, увидеть и почувствовать подобных себе пусть даже для того, чтобы рассориться и разойтись по своим кабинетам.
Атмосфера эта в постсоветское время начала образовываться во второй половине 90-х: в 1996 году прошло Всероссийское совещание молодых писателей в Ярославле, в котором участвовало более четырёхсот человек; в 1999-м возобновились совещания в Переделкине, чуть позже — в Малеевке. На границе 1990-х и 2000-х вышло несколько коллективных сборников молодой прозы — «Время рожать», «Погода на завтра», «Антология современного рассказа, или Истории конца века», и затем сборники лауреатов и финалистов «Дебюта», участников Форума, альманахи интернет-журнала «Пролог», сборник премии «Эврика» (также возникшей в самом начале 2000-х).
«Братские могилы» называют и до сих пор коллективные сборники произведений только ещё начавших литературный путь авторов. Я не разделяю этой иронии. Во-первых, коллективные сборники — это срез того, что делается в литературе в определённый момент, во-вторых, у многих начинающих писателей ещё нет того количества повестей и рассказов, стихотворений, из которого можно собрать отдельную крепкую книгу, и участие в сборнике отличная возможность о себе заявить; в-третьих, на коллективные сборники нужно обращать внимание простым читателям: при обилии книжной продукции сложно найти своего писателя, и собрание под одной обложкой нескольких произведений разных авторов в этом поиске может здорово помочь…
Так или иначе, в 2000-х атмосфера в России, благоприятная для развития молодых писателей, была создана. Появились талантливые, свежие проза, стихи, пьесы, критические статьи… И нельзя не отметить роль взрослых в создании этой атмосферы, что, в общем-то, в традициях литературы. Грубо говоря, что стало бы с Пушкиным без Державина, с Чеховым без Григоровича, с Распутиным без Чивилихина, а с Дмитрием Новиковым без Маканина, с Денисом Гуцко без Курчаткина? С одной стороны, можно утверждать, что всё равно бы расцвели на литературном поле, а с другой — чёрт его знает.
2. Серьёзность в поэзии
После застойных 70-х–80-х 90-е, прозванные «лихими», были закономерны. В чём-чём, а в литературе они действительно были таковыми — в печать вырвалось то, что десятилетиями копилось в спецхранах и писательских архивах, порой шокирующее, порой бесталанное и пустое, но всё равно яркое, броское, отчаянно-лихое.
Вышла из моды внешне спокойная, размеренная реалистическая проза (кого можно назвать из реалистов, появившихся на стыке 80-х и 90-х? Разве что наконец-то пробившихся к массовому читателю Петрушевскую, Каледина, Василенко да, пожалуй, самый яркий в 90-е дебют, — Олега Павлова); серьёзная поэзия была заглушена авангардом, экспериментами, а то и попросту стёбом. Да и какой в 70-е–80-е была та серьёзная поэзия? Кипы стихов-вариаций о капельке росы, краюхе хлеба, плакатные вирши к очередной годовщине Великого Октября, 9 Мая…
Зарезвились на долгожданной свободе старшие поколения, к ним присоединились и входящие тогда в литературу двадцати-, тридцатилетние (им уже сорок и под сорок сегодня, и они никак не могут успокоиться). Наглядным примером той молодой поэзии 90-х может служить антология «Девять измерений» (выпущенная уже в середине 00-х).
В 90-х поэзия перестала волновать, перестала быть понятной простым читателям, а специалисты, видимо, делали вид, что понимают и восторгаются потоком экспериментов… Читатели же хотели душевности или хотя бы понятности. Не случайно столь популярны в те годы стали поэты не великого таланта, но пишущие ясным, человеческим языком. К примеру, Андрей Дементьев. Не случайна и мода на попсу — там тоже пели на человеческом языке и о человеческих переживаниях. Поэты-песенники, а точнее текстовики, на время стали лицом нашей поэзии для масс. Настоящие же поэты или продолжали веселиться, или ушли в свой мир, изобрели свой язык… В итоге даже специалистам это надоело.
Тут, думаю, уместно привести две цитаты.
Критик, знаток авангардной поэзии Кирилл Анкудинов писал двенадцать лет назад на страницах «Литературной учёбы» (1998, № 2): «Сейчас в моде тайнопись, герметизм, «тексты для посвящённых» <…> Последняя мода чтит бессмыслицу непростую, посверкивающую вспышками неизвестно откуда возникающих смыслов, плавно перетекающую в смысл, который, в свою очередь, даёт начало новой бессмыслице. Современная бессмыслица кокетлива, ей не к лицу быть однозначной. <…> Такой поэзии не нужен читатель, она не сможет общаться с ним, поскольку глуха и нема одновременно. <…> Люди так одиноки, так жаждут понимания. Поэт мучается, пытаясь отыскать единственное сочетание слов, чтобы его поняли правильно. Нам не дано предугадать… Ведь проклятье творчества связано именно с невозможностью быть понятым. И это проклятье оплачено кровью поэтов. По правде говоря, стихи-то пишутся для понимания. Только для понимания».
Но понять то, что писало подавляющее большинство поэтов того времени было действительно невозможно. И вот уже не выдержал Сергей Чупринин, главный редактор журнала «Знамя», где публиковались многие «последней моды» поэты (хотя, по-моему, его слова обращены главным образом к поэтам, любимым им с юности, но вдруг ставшим непонятными в своих новых произведениях): «Есть ли у нас сейчас поэты, не инфицированные неслыханной сложностью, не отворотившиеся от нас, сирых, с гримасой кастового, аристократического превосходства? Есть, конечно. Инна Лиснянская. Татьяна Бек. Тимур Кибиров. Иван Волков — каждый на свой лад продолжит этот список исключений. Понимая, что говорит именно об исключениях, а не о нынешней норме. Имя которой <…> — аутизм» («Знамя», 2004, № 1).
На самом деле таких восклицаний в конце 90-е — начале 00-х было немало, но они слабо повлияли на творчество именитых. Легко стать иронично-заумно-элитарным, но очень трудно вернуться к простоте и душевности.
В статье «Свечение на болоте», написанной осенью 2004 года («Знамя», 2005, № 5), я сравнил нашу современную поэзию с каменной речкой. Издалека вроде бы полноводный поток, а подойдёшь — полоса мёртвых камней… Мне удалось тогда найти лишь несколько поэтических имён, сумевших освежить эту речку тонкими струйками душевных строк. Сегодня, в конце 2009-го, этих имён уже намного больше. По крайней мере, для меня.
Как объект наблюдения, поэзия вещь очень сложная. Узнать, что в ней происходит, можно лишь отчасти… Однажды мы разговаривали с поэтом Максимом Лаврентьевым, и он назвал фамилию какого-то своего собрата по цеху. Я повспоминал и ответил: «Не знаю, не читал». «Не мудрено, — сказал Лаврентьев. — Нас миллионы».
Миллионы не миллионы, но многие десятки тысяч людей в современной России пишут стихи. Большинство из них стремится донести свои произведения до читателя, и почти всем это так или иначе удаётся. Сегодня есть великое орудие — Интернет. В Интернете есть свои классики и гуру, совсем (или почти совсем) не известные читателям толстых журналов.
Откровенно плохих стихов мне встречается не так уж много. И не потому, думаю, что я такой непритязательный читатель. Уверен, это от того, что культурный уровень людей всё же растёт, а человек, пишущий стихи, редко бывает невеждой, ему поневоле нужно общение, нужны ориентиры, и он их ищет в Интернете ли, в журналах… Впрочем, похоже, с поэзией среднего уровня у нас давно всё не так уж плохо. Но… «В наше время стихотворный талант нипочём — вещь слишком обыкновенная, — писал в 1846 году Белинский, — чтобы он чего-нибудь стоил, ему нужно быть не просто талантом, но ещё большим талантом, вооружённым самобытною мыслию, горячим сочувствием к жизни, способностию глубоко понимать её».
С тех пор подобное повторялось не раз, актуально это и в наши дни. Помню, на Четвёртом форуме в Липках (2004 год), во время встречи с редакторами толстых журналов, Сергей Чупринин удивил и обескуражил пишущую молодёжь заявлением, что хороших стихов сегодня как никогда много. Ими забиты шкафы в редакциях. И чтобы молодого автора заметили, он должен писать особенные стихи.
Не знаю, что подразумевал Сергей Иванович под «особенными стихами», но, думаю, стихи, «вооружённые самобытною мыслию, горячим сочувствием к жизни», входят в разряд «особенных».
В сегодняшней молодой поэзии много подражаний, эпигонства (чего, в общем-то, всегда предостаточно), но много и особенных стихотворений. Особенных, но написанных в традициях русской поэзии, где во главе угла были душевность, внешняя простота изложения, правда. («Ваша (русская — Р.С.) поэзия ищет прежде всего правды, — говорил Проспер Мериме, — а красота потом является сама собой…») Правду, играя в слова, найти сложно, и потому, видимо, молодые поэты, по большей части, очень серьёзны в своих стихах. Впрочем, серьёзность эта не отменяет звучащую порой горькую иронию, а то и сарказм, и ту непременную для поэзии глуповатость, без которой даже самое умное стихотворение превращается в мёртвый, бесполезный камень…
Чтобы очень сильно не растекаться по огромному древу нашей современной поэзии, назову несколько имён новых, появившихся за это десятилетие на общероссийском литературном поле серьёзных поэтов и укажу, где можно прочесть их стихи.
Андрей Нитченко (сб. «Водомер»; «Октябрь», 2005, № 12; «Литературная Россия», 2006, № 24; «Знамя», 2008, № 4; «Знамя», 2009, № 7), Иван Клиновой («Октябрь», 2004, № 5; «День и ночь», 2005, № 7–8; «Континент», 2006, № 129; «Вестник Европы», 2008, № 22), Анна Логвинова (сб. «Осенне-зимний разговорник» и «Кенгурусские стихи»; «Новый берег», 2004, № 5; «Новый мир», 2006, № 6; «Новый мир», 2008, № 9), Ася Беляева (сб. «Сердцебиение снов»; «Новые писатели», 2004; «Континент», 2005, № 125), Анна Русс (сб. «Марежь»; «Арион», 2003, № 2; «Новый мир», 2007, № 7; «Октябрь», 2008, № 10), Руслан Кошкин («День и ночь», 2005, № 9–10; «День и ночь», 2006, № 1–2; «Новые писатели», 2008; «Наш современник», 2009, № 7), Анна Матасова (сб. «Медвежья гора»; «Наш современник», 2007, № 10; «Новые писатели», 2008; «Наш современник», 2009, № 7), Ирина Сурнина (сб. «Золотая Русь», «Литературная Россия», 2005, № 43–44; «Литературная Россия», 2006, № 21, «Наш современник», 2009, № 7), Алексей Кащеев («Братская колыбель», 2005; «Новые писатели», 2008), Владимир Иванов («Арион», 2006, № 1; «Новый мир», 2008, № 7; «Новые писатели», 2008), Катерина Кюне (Екатерина Цыбина) («Наш современник», 2005, № 3; «Литературная Россия», 2005, № 29; «Новые писатели», 2008), Светлана Лавренкова («Новые писатели», 2008), Максим Лаврентьев («Литературная Россия», 2005, № 30; «Дружба народов», 2006, № 10; «Дети Ра», 2008, № 12), Игорь Фёдоров (сб. «Стихи Игоря Фёдорова»; «Знамя», 2001, № 12; «Знамя», 2003, № 11), Ольга Валенчиц (сб. «Необязательное искусство»; «Литературная Россия», 2005, № 46).
3. Возвращение реализма
Начну опять же с 90-х, времени перелома не только в социально-политической, но и литературной жизни страны.
Для советских писателей тот перелом оказался трагедией. Они в одночасье перестали быть уважаемы, защищены, популярны, их оттеснили (что исторически справедливо) дождавшиеся своего часа литературные подпольщики советского времени; место их книг в магазинах заняли всевозможные «Похождения космической проститутки»… О той трагедии написано немало горьких слов. Советую прочесть, к примеру, роман Юрия Рытхэу «В зеркале забвения».
Не меньшей, а может, и большей трагедией свободные 90-е стали и для начинающих тогда писателей. Они никого не интересовали в годы, когда открывалась запрещённая и возвращённая литература. Толстые журналы (по идее — дневники литературы текущей), пользуясь моментом (ведь неизвестно было, что там завтра: по-прежнему свобода или снова тоталитаризм), заполняли свой объём ранее запрещённым, недоступным, архивным.
Вспоминаются слова Андрея Немзера из статьи «Замечательное десятилетие» (2000 год): «Компенсаторная» стратегия времён перестройки была чревата дурными последствиями. То, что она невольно мешала сложившимся писателям идти вперёд, — наименьшее из зол. Куда хуже, что она сказывалась на редакторском отношении к писателям, коих в России принято называть «молодыми». <…>…современного нераскрученного сочинителя рассматривали как бы «при свете вечности».
Да, первое поколение постсоветских писателей мы потеряли, как теряли до этого поколения эпохи застоя. Но, с другой стороны, 90-е открыли широкому читателю, немалую часть которого составила молодёжь (в том числе и та, что через некоторое время начнёт писать сама), огромный мир другой литературы.
Кого-то издавали раньше, но крошечными тиражами, или так давно, что книги стали библиографической редкостью, но большинство имён и произведений было абсолютным открытием. Луи Селин, Оруэлл, Генри Миллер, Жене, Кортасар, Маркес, Борхес, Сартр, Камю, Солженицын, Набоков, Мамлеев, Сорокин, Лимонов, Довлатов, Бродский, Бородин, Ерофеевы, Ницше, Бердяев и ещё десятки писателей и философов, чьи книги поглощались с невиданной жадностью, были необычайно нужны.
Лет шестьдесят наша литература существовала в отсеке, где, конечно, тоже была жизнь, появлялись свои (да и не только свои, а общемирового масштаба) писатели, но всё же это был отсек, в который подавали корм избирательно, витамины лишь определённые и дозированно. А тут хлынуло всё — и необходимое, и вредное (хотя вредного, по-моему, в литературе не бывает).
Шквал старой по времени написания, но новой для советского/российского читателя литературы накрыл наш литпроцесс. Всё на время смешалось и перепуталось. Лишь к концу 90-х произошло выравнивание перекосов, очищение от большей части явного печатного мусора, началось возвращение интереса хотя бы специалистов к происходящему у нас в литературе здесь и сейчас.
И что интересно и даже удивительно — как недолго продержалась мода на то, что мы привыкли называть постмодернизмом (включая в него и концептуализм, и авангард, метаметафоризм, пародирование, соцарт и т. п.). Входящие в литературу в конце 90-х — начале 00-х оказывались в основном реалистами. Фантасты, фэнтезийщики, детективщики, различные экспериментаторы в области словесности (а их всех огромное множество, и есть очень талантливые), как и в советское время, остались на периферии литпроцесса. (Правда, в советское время их или запрещали, или очень прочно сдерживали, сегодня же у этой литературы есть предостаточно журналов, издательства или редакции в крупных издательствах, есть, наверное, и огромная армия читателей, но нет главного — широкого обсуждения этой прозы, споров и страстей.)
На страницы толстых журналов вернулся реализм, издательства постоянно основывают серии вроде «Современная российская проза», «Проза жизни» и т. д. Но тот ли это реализм, что был до переломных 90-х? Конечно, нет. Почти во всей современной реалистической прозе чувствуется влияние той волны открывшейся нам литературы. Да и вряд ли бы лет тридцать назад прозу Олега Зайончковского, Александра Иличевского, Ксении Букши, Сергея Шаргунова, Олега Зоберна, Ирины Мамаевой, Василины Орловой, Германа Садулаева и многих других назвали бы реализмом.
Благодаря той волне стали писать по-другому и старые реалисты Нагибин, Астафьев, Маканин, Курчаткин, Проханов; даже Борис Васильев свою «Глухомань» написал иначе, чем предыдущие повести и романы. Одним эти метаморфозы понравились, у других вызвали активное неприятие (особенно в отношении прозы Нагибина и Маканина), но иначе и не могло произойти. Реализм вернулся обновлённым, более ярким, богатым, свободным. То, над чем в 70-е бился Виль Липатов (по крайней мере в плане формы — «Серая мышь», «Игорь Саввович»), и потерпел в итоге неудачу, в 00-е утвердилось.
В 00-е вошел в обиход художественной литературы термин «человеческий документ» — почти лишённая беллетристических приёмов, почти бессюжетная, зачастую написанная от первого лица, очень похожая на описание действительно произошедшего, очень достоверная проза. С такими документами дебютировали Денис Гуцко, Александр Карасёв, Аркадий Бабченко, Ирина Денежкина, Дмитрий Нестеров, Антон Тихолоз, Алексей Ефимов, Василий Авченко… Вряд ли они отталкивались от исповедальной прозы шестидесятников, скорее всего — от той же возвращённой или открытой 90-ми литературы: Лимонов, Селин, Миллер, Камю, Сартр. Или, что ещё вероятней, писать их так, предельно достоверно, заставила инстинктивная потребность рассказать о том, что произошло с ними, с их близкими.
Многие, начавшие с «человеческого документа», за несколько последующих лет успели стать настоящими писателями-художниками, пишущими разнообразно, образно, но, что отрадно, по-прежнему достаточно убедительно фактически, психологически…
Необходимо отметить, что и большинство тех авторов, кто в 90-е являлся символом постмодернизма (опять же — в его собирательном значении), всё сильнее приближаются к реализму. «Лёд» и «День опричника» с «Сахарным Кремлём» Владимира Сорокина, по сути, реализм, правда, прозрачно-иносказательный; вполне реалистична последняя проза Пригова; всё меньше мистики и отсылок в прошлое, перепевов у Пелевина; всё ближе подходят к обновлённому реализму Андрей Бычков, Михаил Елизаров, Дмитрий Горчев…
Сейчас, в конце 2009 года, очевидно, что реализм за это десятилетие вновь стал центральным течением в русской прозе. Хотя, ещё раз отмечу, реализм обновлённый… Фактически то же самое случилось и почти сто лет назад — из тумана Серебряного века реализм вышел совсем не тем, чем был в 1880-е годы. И старенький Лев Толстой, олицетворение классического русского реализма, в этом обновлении активно поучаствовал.
В общем-то, как известно, всё в мире повторяется. Литература не исключение.
4. Критика и её критики
В уже упоминавшейся выше статье «Свечение на болоте» (2004) я, может быть, чересчур пафосно, объявил о рождении новой критики. Но, в целом, этот пафос оправдался. Валерия Пустовая, которая в той статье символизировала новую критику, продолжает будоражить литературный круг новыми суждениями и идеями; активно работают (в 2004-м они только начинали) Андрей Рудалёв, Алиса Ганиева, Марта Антоничева, Дарья Маркова, Елена Погорелая; из истории литературы и рецензий в актуальную, аналитическую критику включился Сергей Беляков. Правда, очень редко выступают стоявшие у истоков течения «новый реализм» в самом начале 00-х Сергей Шаргунов, Максим Свириденков, Василина Орлова.
Второе дыхание, кажется, обрели и те, кто сравнительно недавно предрекал литературной критике скорую смерть или, в лучшем случае, лишь обслуживание книжного рынка.
Редкий номер «Нового мира», «Знамени», «Дружбы народов», «Октября» обходится без большой статьи о нашей современной литературе. Очень интересна новая рубрика «Дважды» в «Знамени», где даются две, часто полярные, оценки одного и того же произведения. Жаль, что в «Нашем современнике» и «Москве» статей и рецензий, посвящённых современному литературному процессу, практически нет. Не стоит тогда и возмутительно удивляться тому, что, так сказать, либеральная проза на слуху, а патриотическая замалчивается. Получается, самим патриотическим лагерем она и замалчивается, или же не о чем там говорить. Или почти некому.
В патриотическом лагере, по-моему, два активных критика — Владимир Бондаренко (его, правда, больше интересуют фигуры самих писателей, их судьбы, чем произведения) и Капитолина Кокшенёва (она выстреливает двумя-тремя статьями, а затем надолго умолкает). И, кстати сказать, статьи обоих критиков очень редко появляются в тех же «Нашем современнике» и «Москве». Странно…
Сегодня основное внимание критиков, как недавно начавших, там и старших поколений, сосредоточено на молодой литературе. (Тут хочется привести ответы Сергея Чупринина на опрос, проведённый газетой «Литературная Россия» (2008, № 1): «Какие литературные события ушедшего года вам запомнились? — Необыкновенный ажиотаж вокруг молодых писателей — они просто нарасхват, и они женихи на всех свадьбах. Кто или что в минувшем году вас огорчили? — Огорчило то, что писатели старше 35 лет — чужие на этом празднике жизни. Видимо, сейчас в стране нужно быть молодым»).
Да, внимание, может быть, излишне большое, но, с другой стороны, о пустоте бы не спорили, пустоту бы так горячо не публиковали и не обсуждали.
Очень заманчивым для критиков в произведениях молодых (это слово употребляю всё-таки условно, понимая под ним тех, кто вошёл в литературу в последнее десятилетие) является то, что они пишут о нашем времени, берут почти всегда героя, только вступающего во взрослую жизнь, или, если вступившего, ещё не укоренившегося в ней. И показывают они этого героя, в общем-то типического, — по-разному. Хотя приметы времени, ситуации вроде бы схожи…
В последнее время много говорят о том, что 1990-е — десятилетие очень сложное, нами как следует не изучено, не осмыслено. Завершившиеся 00-е, по моему мнению, ещё более сложны для осмысления. К примеру, Евгений Ермолин в очень кратком, правда, подведении итогов этого десятилетия, охарактеризовал его так:
«Для России время на редкость бессмысленное, убийственно пошлое, потраченное на синицу банального комфорта, на патетику державной стабильности, девальвированную уже в конце 2008-го. Для русской культуры — часто время разоружения и капитуляции перед злом» («Континент», 2009, № 140).
Я думаю, что понять современникам время, в которое они живут, невозможно. Задача современников — предельно точно его фиксировать, запечатлевать настроения, ситуации, психологию людей, облекать в форму художественной литературы (в том числе и мемуары). Недаром прошлое мы воспринимаем не по документам министерств и департаментов, не по историческим источникам, а в первую очередь, по романам, повестям, рассказам, пьесам, стихотворениям, «романам без вранья». И эта традиция, уверен, сохранится в будущем, несмотря на развитие видео, аудио и прочих носителей информации…
Да, понять произошедшее в России и с Россией в 00-е невозможно. К счастью, писатели достаточно щедро зафиксировали это десятилетие (в противоположность 90-м). Что ж, из разноречивых, часто противоречащих друг другу кусочков-текстов, быть может, будущим поколениям удастся собрать более или менее объективную панораму.
Немалую часть этой панорамы, уверен, составят произведения литературных критиков, в чьих статьях речь ведётся не только о литературном движении, но и о движении самой жизни.
Дело в том, что у нас появилось новое поколение, не просто оценивающее те или иные тексты, а пытающееся рассуждать через тексты о том, что происходит в мире за рамками текстов. (В этом нет ничего удивительного, если почитать критические заметки Пушкина, статьи Гоголя, Белинского и т. д., вплоть до Льва Аннинского, Валентина Курбатова, Натальи Ивановой, Евгения Ермолина, Капитолины Кокшенёвой, Марии Ремизовой, Ольги Лебёдушкиной, Льва Пирогова). Литературный критик в России — это ещё и социолог, политолог, философ, психолог, теолог…
Пришедшие в критику в 00-е Валерия Пустовая, Андрей Рудалёв, Алиса Ганиева, Василина Орлова, многие другие, отталкиваясь от литературы, ведут речь вообще о России, её настоящем, будущем. И, что удивительно, большинство критиков нового поколения — государственники. Их заботит судьба России как государства, они хотят видеть её крепкой, сильной, народ богатым и духовно, и материально, людей — активными гражданами. Всё чаще подобные мысли встречаются не только у тех, кто пишет большие статьи, но и у лучших наших критиков, работающих в жанре рецензий — Льва Данилкина и Лизы Новиковой. И художественные произведения для такого разговора — отличная пища.
Эта заинтересованность в положении государства, в жизни народа очень показательна для поколения, начавшего общественную жизнь в 00-е. Вспомним последние годы 90-х: Россия практически разрушена «переходным периодом»; дефолт 98-го вновь сделал всех (почти всех) обманутыми и полунищими; вновь война в Чечне, выплёскивающаяся в другие регионы России; бессильный, больной президент; чехарда в правительстве; беспросветность впереди… И вдруг, как подарок на Новый год, свежий президент, бодро говорящий слова о великой России, призывающий к общей работе на благо родины.
Молодёжь особенно ждала перемен, недаром в созданную тогда организацию «Идущие вместе» ринулись тысячи. Уверен, не из-за карьерного роста они вступали, а действительно хотели принять участие в возрождении государства.
Но прошёл год, два, три, и оказалось, что общей работы нет, помощники кремлёвским вождям (а новый президент и его окружение в те первые годы воспринимались вождями) не нужны. В лучшем случае, исполнители кое-каких поручений, как правило, не очень чистых.
Впрочем, начало 00-х, то короткое свежее дуновение принесло свои плоды: появились повесть «Ура!» и манифест «Отрицание траура» Сергея Шаргунова, первые повести и статьи Василины Орловой, кипящие энергией повести Ксении Букши, начали свою критическую деятельность Андрей Рудалёв, Валерия Пустовая, которым мало оказалось только литературных произведений, а понадобилась и вся окружающая действительность, скорое будущее.
Кстати, это очень плотно стыкуется с позицией некоторых писателей нового поколения, для которых писательство не является единственным делом, а лишь одним из составляющих их общественной жизни. У тех же Шаргунова, Орловой, у Захара Прилепина, видимо, у Германа Садулаева, Сергея Минаева. Уверен, поставь их перед выбором — писать книги или заниматься честной госработой, они выберут второе. Они ищут реальной деятельности…
Влияние литературной критики (не только, конечно, нового поколения) растёт стремительно. Пусть пока лишь внутри литературного круга. И подтверждение тому — всё учащающиеся полемики не только между критиками, но и писателей с критиками.
Помню, когда я начинал знакомство с московским писательским миром (1996 год), нередко приходилось слышать от старших товарищей, что редакторы и критики не нужны. Первые, дескать, лишь портят произведения, а вторые издеваются («Критика — это когда глупые судят об умных», — вспоминали некоторые слова художника Ге). Прошло время, и те же писатели благодарят редакторов за подсказки и «ловлю блох», обижаются, что о них редко вспоминают критики. Когда появляется рецензия на их новую книгу, пусть даже рецензия нехвалебная, они радуются. Зато среди писателей новых претензии к критикам, особенно к своим сверстникам, больше и больше. Прорываются на страницы газет и журналов обиды, упрёки. То Олег Павлов выпускает книгу «Антикритика», то Александр Карасёв обвиняет критиков в непрофессионализме и глупости, то Захар Прилепин высказывает недовольство по поводу рассуждений Сергея Белякова, отвечает покритиковавшему его «Саньку» банкиру Петру Авену, публично предлагает выяснить отношения спутавшему критику с хамством Михаилу Бойко, то Герман Садулаев пишет едкий ответ критикам…
В общем-то ничего страшного здесь нет, и писателей можно понять, но…
Кто-то назвал критиков самыми внимательными читателями. Для меня в этой характеристике главное слово — «читатель». Критик — это один из сотни, или тысячи, или ста тысяч читателей того или иного произведения. Отличие от остальных читателей только в том, что он взял и выразил своё мнение по поводу прочитанного, нередко плюс к тому поделился ассоциациями, попутными мыслями (на мой взгляд, утверждение Дмитрия Писарева: «Вместо того, чтобы говорить о Писемском, я буду говорить о тех сторонах жизни, которые представляют нам некоторые из его произведений», — тоже имеет право на жизнь). И вот этот читатель отнёс свою запись в издание, её признали достойной публикации и опубликовали. И, в общем-то, всё на этом.
Сегодняшнего критика, в отличие от советского, никто не боится. Его самая гневная статья не закроет писателю дальнейший путь в литературе, и даже, зачастую, не повлияет на человеческие отношения (если они есть) писателя и критика… Когда я прочитал довольно жёсткие слова о рассказах Владимира Маканина, позже составивших роман «Испуг», одной из главных его почитательниц критика Натальи Ивановой, решил, что теперь их отношения разорваны, что отныне ни строчки маканинской прозы не появится в «Знамени», где Иванова служит. Но проходит время — и в «Знамени» появляется новый роман Владимира Семёновича, а при встречах (по крайней мере публичных) он мило беседует с Натальей Борисовной… Получается: Маканин написал, Иванова прочитала и выразила своё мнение. Маканин (как и остальные читатели статьи Ивановой) учёл или не учёл это мнение. Жизнь продолжается.
Так же было и при Белинском, при Писареве, Михайловском, Мережковском, в первые годы советской власти. Никто из-за статей ничего не запрещал; читатели исключительно из-за статей дружно не отворачивались от раскритикованного писателя, но благодаря статьям имели возможность утвердиться в своей читательской правоте или пересмотреть своё мнение о прочитанном. И многие, уверен (я, например, точно), благодаря оценке Натальи Ивановой тех рассказов Маканина, поняли: это не со мной что-то не так, что мне рассказы активно не понравились (мягко говоря), а видимо, с их автором…
Понятно, что каждый писатель считает очередное своё произведение самым лучшим, самым сильным, самым художественным. Иначе, без такой уверенности, и писать не стоит. Понятно, что критика часто задевает, обижает, озадачивает. Но ответ писателя критику, на мой взгляд, неуместен. Да, критик может ошибаться, может написать и чушь. И ошибки и чушь — полезны. Ведь такие же ошибки и чушь могут параллельно прийти в голову и другому читателю. И ещё десятку, и сотне. И ошибки и чушь ли это в таком случае или нечто иное?
Слава богу, ошибки и чушь у критиков нового поколения встречаются не очень часто. Мне кажется, это очень умное, удивительно образованное поколение, широко мыслящее. Позитивное, как принято говорить сегодня. Желаю ему по-настоящему реализовать себя, повысить градус литературной жизни. И, главное, не подхватить алексию, — ведь заниматься текущей литературой (выражение безжалостное, но точное) очень вредно. Но кто-то должен.
5. Перспективы
С одной стороны, нулевые стали благоприятнейшим временем для вхождения в литературу молодых авторов. Уже создалась обойма известных (хотя бы среди литературных специалистов), заставляющих за собой следить, писателей. И, что важно, обойма эта постоянно пополняется (в отличие от 60-х годов прошлого века, когда не успевшие заскочить в «оттепельный» литэшелон попали в разряд фактических нелегалов, — Бродский, Высоцкий, Губанов, Лимонов, Довлатов).
Мода на молодых оказалась не пшиком, она дала (и даёт) результаты. Рискну выстроить свой «первый ряд» появившихся за это десятилетие произведений писателей-дебютантов. Одни из них, на мой взгляд, обладают несомненными художественными достоинствами, другие ценны, в первую очередь, как «документы среды, жизни, эпохи».
«Ура!» Сергея Шаргунова, «Санькя» и сборник рассказов «Грех» Захара Прилепина, «Там, при реках Вавилона» Дениса Гуцко, «Пустыня» Василины Орловой, сборник «Я, внук твой» Ильи Кочергина, «Я — чеченец!» Германа Садулаева, «Алхан-Ютр», «Аргун», «Дизелятник» и ещё несколько рассказов Аркадия Бабченко, многие стихотворения Анны Логвиновой, Андрея Нитченко, Анны Русс, Катерины Кюне, Игоря Фёдорова, книга «Земля Гай» Ирины Мамаевой, книга «Замороженное время» Михаила Тарковского, «Люди с чистой совестью» Анны Козловой, книга рассказов «Вожделение» Дмитрия Новикова, «Рубашка» Евгения Гришковца, самый обруганный роман 00-х «Духless» Сергея Минаева, «Дай мне!» Ирины Денежкиной, повести «Без отца» и «Старик, посадивший лес» Антона Тихолоза, пьесы Василия Сигарева, критические статьи Валерии Пустовой, книга «Человек с яйцом» Льва Данилкина…
Что-то из того, что наверняка достойно первого ряда, я ещё не прочёл, что-то, может быть, станет для меня необходимо позже. Во всяком случае, не так уж мало для столь короткого, по существу, отрезка — десять лет.
Нельзя не отметить и значительно обогатившую русскую литературу прозу Александра Иличевского, Андрея Геласимова, Олега Зайончковского, Натальи Ключарёвой, Алексея Иванова (публиковавшегося давно, но открытого в самом начале 00-х), Андрея Рубанова, Оксаны Робски, Александра Грищенко, Владимира Лорченкова, Натальи Рубановой, Олега Зоберна, Александра Карасёва, Марины Кошкиной, Сергея Чередниченко, Максима Свириденкова, Сергея Самсонова, Всеволода Бенигсена… Изобилие редкостное.
С другой стороны, молодая литература процветает, получает признание и премии практически в отсутствии читателей.
По-настоящему популярными и читаемыми я могу назвать лишь троих — Сергея Минаева, Захара Прилепина и Оксану Робски, притом, что популярность их книг вызвана не только (а может, и не столько) самой их писательской деятельностью. (Заявленная популярность у читателей многих других авторов вызывает у меня большие сомнения, как реклама отстирывающего любые пятна порошка.)
Книги, написанные по большей части для массового читателя, остаются им незамеченными.
Очень сложно донести свои произведения до читателей нынешним молодым поэтам, даже активно публикующимся (недаром так популярны сегодня поэтические вечера, правда, не способные заместить чтение стихов теми, для кого они, по существу, пишутся), практически невозможно издать книгу молодому критику, хотя в журналах его статьи публикуются и вызывают резонанс. Почти нет книг молодых драматургов, авторов, пишущих для детей, а особенно — для подростков.
Многие писатели (разных поколений) видят путь к достижению популярности своих произведений через средства массовой информации. Потому, видимо, они так часто появляются на ТВ, радио, с энтузиазмом раздают интервью, делятся мнением по всевозможным проблемам в газетах, глянцевых журналах. Но это опасный для писателя путь. И даже «душевным кипением», «болью за судьбу страны» эту медийную активность оправдать нельзя, — мы видим, как некоторые писатели (кстати, их всё чаще обозначают как публицистов, журналистов, экспертов, а не писателей) превратились в свои карикатуры, благодаря частому появлению на публике, высказыванию по любому вопросу бытия. И интерес к их прозе становится всё слабее, — зачем читать, когда можно послушать раза два-три в неделю…
Главный путь для писателя стать популярным или сохранить популярность у читателей, как и пятьдесят, и сто лет назад, — его писанье.
Выражение «скандальный роман» употребляется чаще всего в негативном смысле. Но почему? Всё-таки одна из главных задач писателя — вызвать эмоции своим текстом. Пресной, нейтральной, правильной прозой эмоции вряд ли вызовешь. Нужно нечто неожиданное, яркое. Скандальное.
Время таких произведений, как «Сердца четырёх», «Красная пленка» или «Как я, и как меня», по всем приметам, прошло. Мат, описание половых контактов, копрофагия и т. п., являясь главной темой рассказа, романа, вряд ли кому-то интересны сегодня. Но есть множество других тем, способных вызвать шум, бурю, скандал…
Когда-то Андрей Синявский сравнивал писателя с диверсантом, ищущим, что бы взорвать. По-моему, верно. Какой толк настоящему писателю множить качественные тексты? Какой толк читателю их поглощать?
Сегодня по-прежнему предостаточно объектов для взрыва — в нашей действительности, имеется и взрывчатка — писательское слово.
И писатели ищут… В 2006–2008 годах вышло несколько романов молодых авторов на, так сказать, политическую тему: «Санькя» Прилепина, «Птичий грипп» Шаргунова, «Россия: общий вагон» Ключарёвой, «Люди с чистой совестью» Козловой. Острые, взрывоопасные романы. Но они показывают политические процессы всё-таки снизу (хотя Шаргунов и Козлова заглядывают в околокремлёвские кабинеты). А почему бы не появиться настоящему политическому роману, где бы рассказывалось о происходящем на вершине госвертикали в последние годы? Материалов (доступных или относительно доступных) предостаточно, плюс — воображение.
Нет, об этом пишут, конечно, но или явно беллетристически (Проханов, Латынина), или сатирически (Быков, Шендерович), или в духе того, что называют «документальными расследованиями». Художественная проза разрабатывает другие темы.
Но у нас нет романов о многих и многих гранях сегодняшней жизни, отсутствуют (или почти отсутствуют) в литературе целые слои общества. О рабочих вообще не пишут, о крестьянах совсем немного, да и то как-то по касательной или с позиции заехавшего в деревню горожанина, причём горожанина-интеллигента; о служащих, в том числе об «офисном планктоне» вроде бы немало, но вспомнить практически нечего («Рубашка» Гришковца, «Духless» и дальнейшие, более слабые вариации Сергея Минаева, не лучшие, на мой взгляд, романы Садулаева), о предпринимателях, бизнесменах достоверной прозы до сих пор почти нет, о творческой интеллигенции пишется много, но в основном всё это для внутреннего (внутрилитературного) употребления… Нет и большого, многопланового романа — грубо говоря, нет новой эпопеи. Романы, как правило, однолинейные, компактные. Их пишут с полгода, читают за три-пять дней и через пару месяцев забывают.
Не раз приходилось слышать на разных «круглых столах», что литература сегодня свободна как никогда, издаются любые книги. Но, может быть, дело не только в свободе слова, а в пресности, безобидности так называемой «высокой» литературы, да и беллетристики в целом?
За всё десятилетие мне вспоминается лишь три случая, когда произведения прозы вызывали споры за пределами литературного мира — «Господин Гексоген» Проханова, «Санькя» Прилепина и «Асан» Маканина. К остальному российское общество осталось или совершенно равнодушно, или проявило очень вялый, почти неощутимый интерес. И винить в этом общество, я считаю, нельзя, винить писателей — следует…
Многие дебютанты 00-х за пять — десять лет успели стать успешными авторами. Один за другим выходят, например, романы Андрея Рубанова и Германа Садулаева. Но у меня лично после их первых книг («Я — чеченец!» Садулаева и «Сажайте, и вырастет» Рубанова) последующие вызывают разочарование. Оба писателя выработали свою модель написания умеренно-крупного произведения и запустили станок. В принципе, всё располагает к тому, чтобы эти авторы стабильно выпускали по одному-два нормальных, качественных, в меру серьёзных (у Рубанова), в меру игровых (у Садулаева) романа в год.
Но их первые вещи, написанные ещё непрофессионалами, были по-хорошему злы, честны, отчаянны, как первая и последняя книга. Но книга оказалась не последней, а — отличным стартом для выстраивания успешной писательской судьбы.
Судьбы нынешних молодых писателей в условиях стабильности (сколько она продлится ещё — год, десять или двадцать лет?) наверняка будут благополучны, если, как говорится, не залупаться. Что ж, крыша над головой вроде имеется, и компьютер, кое-какая дописательская жизнь, окно в кабинете, чтобы посмотреть на внешний мир, дар воображения. Пиши на здоровье, зарабатывай на пропитание.
Залупаться никто не хочет, это уже (в отличие от 90-х — начала 00-х) не модно.
«Нас обрекли на медленную жизнь и приковали для надёжности цепями», — пел Высоцкий. Большая часть общества живёт в последние годы медленной жизнью, прикованная к ней цепями у кого ощутимого, у кого мизерного благополучия. Люди приспособились, рвать цепи и ускоряться мало кто хочет. И писатели, конечно, тоже.
Интересно, что сами дебютанты 00-х не раз высказывали мысль о том, что новое поколение очень осторожно, опасливо. К примеру, Захар Прилепин («Молодёжь к выходу на пенсию готова»), Андрей Рудалёв («Двадцатилетние «пенсы»), Герман Садулаев («Поколение трусов»). Но они имеют в виду то поколение, что следует за ними. А вот заметка поэтессы Екатерины Цыбиной (более известной сегодня как Катерина Кюне), опубликованная в газете «Литературная Россия» в середине 2005 года. Примерно двадцатилетняя в то время Цыбина говорит о своих сверстниках:
«Обсуждая некоторые события, мы с другом заподозрили, что труслив он, наш брат современный писатель. И чтобы проверить своё подозрение, поставили небольшой эксперимент.
Сочинили обращение к властям и правительствам с требованием всеобщих «мира, свободы и справедливости немедленно!» и, полные революционного энтузиазма, отправились проводить агитацию. Общежитие Литературного института, вечер, мы всем встречным объясняем свою затею в надежде подсунуть лист с каракулями и получить автограф. Не тут-то было! В лучшем случае, потенциальные писатели, туманно поводя глазами, как Б.Б. Гребенщиков — «Ах, сестра, ты не поймёшь моей вселенской тоски», бормочут какую-то невнятицу, что-то о самосовершенствовании, с которым надо бы разобраться, прежде чем переходить к глобальному. Пускаются в пространные рассуждения о принципиальной невозможности что-либо изменить, за которыми явно видна пара вопросов: «А чё я? А чё мне за это будет?» Кто-то даже про Колыму вспоминает… Вот тебе на! Никто никого на баррикады не зовёт, за идею умирать не предлагает, всё до крайности невинно — подпиши бумажку, где сказано «я хочу мира, свободы и справедливости» — и иди, ешь свои рисовые котлетки, самосовершенствуйся. <…> В итоге подписались двое.
В своё время Велимир Хлебников, не имея на то никаких разумных (в понимании большинства) оснований, не боялся называть себя Председателем земного шара. Эдуард Лимонов (человек совершенно другого уровня таланта) в 60-е годы, едва приехав в Москву из Харькова, гордо декларировал: «Мы — национальный герой!» А оказалось, что сегодняшний потенциальный писатель не просто на что-нибудь этакое не способен, он вообще боится что-либо сделать и даже сказать! <…> Может ли человек, не имеющий смелости сказать, что он выступает за мир, свободу и справедливость (ну или, в конце концов, против них), написать что-нибудь значимое?
Грустно как-то…»
Впрочем, сложно гадать о будущем, да и опасно, тем более о будущем отдельных писателей. Всё может случиться, а писатели (те, что пережили молодость), как правило, живут долго. Льву Толстому и преклонный возраст не мешал быть диверсантом со взрывчаткой.