256. ЧЕХОВЫМ

256. ЧЕХОВЫМ

10-11 апреля 1887 г. Таганрог.

7, 8, 9 и 10 апрель. Скучнейшие дни. Холодно и пасмурно. Все дни меня "несет". Бегаю днем и ночью. Ночью чистое мучение: потемки, ветер, трудно отворяемые скрипучие двери, блуждание по темному двору, подозрительная тишина, отсутствие газетной бумаги… Купил гуниади, но здешний гуниади - бессовестная подделка, с полынною горечью. Каждую ночь приходилось жалеть и бранить себя за добровольное принятие мук, за выезд из Москвы в страну поддельного гуниади, потемок и подзаборных ватеров. Постоянное чувство неудобной лагерной жизни, а тут еще непрерывное "ета… ета… ета… да ты мало ел, да ты ба покушал… да я забула засипать хорошего чаю"… Одно только утешение: Еремеев с женой и с своей удобной квартирой… Судьба щадит меня: я не вижу Анисима Васильича и еще ни разу не был вынуждаем говорить о политике. Если встречусь с Ан«исимом» Васил«ьичем», то - пулю в лоб.

Меня "несет", а потому редко выхожу из дому. Выехать нельзя, ибо холодновато, да и хочется поглядеть на проводы. 19-го и 20-го я гуляю и шаферствую в Новочеркасске на свадьбе, а раньше и позднее буду у Кравцова, где неудобства жизни в 1000 раз удобнее таганрогских удобств.

11-го апр«еля». Пьянство у Ер«емеева», потом поездка компанией на кладбище и в Карантин. Был в саду. Играла музыка. Сад великолепный. Пахнет дамами, а не самоварным дымом, как в Сокольниках. Круг битком набит.

Каждый день знакомлюсь с девицами, т. е. девицы ходят к Ер«емееву» поглядеть, что за птица Чехов, к«ото»рый "пишить". Большинство из них недурны и неглупы, но я равнодушен, ибо у меня катар кишок, заглушающий все чувства.

Теперь о текущих делах. Умерли: д-р Шремпф, Сила Маринченко, Марфа Петровна… Видел Марью Никифоровну, к«ото»рая величала меня "братцем". Егорушка служит в Русском общ«естве» пароходства. Уходит на службу в 5 часов утра, возвращается к обеду, в 5 вечера опять уходит и в 9 ч«асов», утомленный, голодный, идет из агентства в сад гулять с барышнями. Малый рабочий и приличный. Курит тайно от отца; Л«юдмила» П«авловна» прячет этот сыновний грех и боится, чтобы Митрофаша не пронюхал ересь. Егорушка свободен и от лавки, и от церкви, ибо некогда. Ходит на службу каждый день, не исключая больших праздников. Ему позволено возвращаться домой поздно ночью и говорить о женщинах; Владимирчик глядит на его жизнь и облизывается.

Каланча выкрашена в красный цвет. А. Ф. Дьяконов по-прежнему тонок, как гадючка, носит коленкоровые брючки и сковороду вместо картуза. Чакан жив, но я его еще не видел. Курдт и Файст умирать не собираются.

Видел похороны. Неприятно видеть раскрытый гроб, в котором трясется мертвая голова. Кладбище красиво, но обокрадено. Памятник Котопули варварски ощипан. О. Павел по-прежнему черен, франт и не унывает: пишет на весь мир доносы и бранится. Идет он по рядам и видит Марфочку, сидящую около своей лавки.

- Какого чччерта вы тут сидите?- говорит он ей. - Ччерт знает, как холодно, а вы не запираетесь! Чччерта вы уторгуете в такой холод!

Дядя ездит с ревизором. Ревизор - податной инспектор - играет тут такую роль, что Л«юдмила» П«авловна» дрожит, когда видит его, а Марфочка едва не выкрасила свои турнюры в желтый цвет от радости, когда он пригласил ее в кумы. Заметно, большой пройдоха и умеет пользоваться своим положением. Выдает себя за генерала, в каковой чин веруют и дядя и Лободины.

Покровский - благочинный. В своем муравейнике он гроза и светило. Держит себя архиереем. Его матушка мошенничает в картах и не платит проигрыша.