Калган

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Калган

Казалось бы, что писать о Калгане. Очень многим это место знакомо. Торговые люди, пушнинники и всяких местных продуктов шерсти и кишок поставщики, слишком хорошо знают эти места. Но для нас в Калгане было три обстоятельства, которые всегда хочется отметить.

Когда вы выезжаете за Великую Китайскую Стену, то сколько бы раз вы ее ни видели, — всегда подымается особенное ощущение чего-то великого, таинственного в своем размахе. Только подумать, что за три века до нашей эры уже начала созидаться эта великая стена, со всеми ее несчетными башнями, зубцами, живописными поворотами — как хребет великого дракона через все горные вершины. Невозможно понять сложную систему этих стен с их ответвлениями и необъясненными поворотами, но величие размаха этой стены поразит каждого путника, поразит каждый раз.

И второе обстоятельство для нас незабываемо. Ведь Калган даже и по значению своему — врата. Он и есть врата в милую нам Центральную Азию. Все горы и возвышенности, окружающие Калган, уже действительно среднеазиатские. Самый воздух этого плоскогорья уже тот самый, который доходит и до великих высот. Караван, выходящий за Калганские стены, ведь это тот самый среднеазиатский караван.

Китайские власти никаких затруднений не делали. Наоборот, все визы были устроены без промедлений. Нам это особенно приятно, ибо является полною противоположностью тому, что когда-то мы претерпели в Хотане от даотая Ма. Не будем вспоминать о препятствиях, нам чинившихся, тем более что, как говорят, он уже не жив. Но и тогда среди препятствий и задержек я повторял в моих книгах, что такое отношение мы не принимаем как отношение Китая. Везде и всюду могут быть отдельные неприятные личности. Теперешние встречи подтверждают мои соображения.

Стоим в гостеприимной американской миссии методистов. Глава миссии — старый швед Содербом делает для гостя остановку незабываемо радушной. И другой его сотрудник Дэй, молодой, откровенно сердечный, готов поделиться добрым советом. Тут же и привлекающий к себе сердечное расположение китаец Чжу.

Из окон миссии широко раскидывается Калган, а на взгорьях окружающих — опять толпятся старые сторожевые башни. Правда, клубится лесовая мелкая пыль, и уже нужно запасаться теплым. Но это пыльное облако пролетит. Вечером необыкновенно прозрачно лиловеют горы и ало пылают под заходящим солнцем песчаные склоны.

До трав еще далеко, а до семян еще дальше. И не близки еще монастыри с целительными записями, но врата уже пройдены: за воротами — бодрость.

Оказывается, и дальше найдутся и почтовые, и телеграфные возможности. Еще не знаем, где встретим наших бурят и монголов. Еще вдали убегает последняя ниточка поезда, но ворота уже пройдены.

* * *

«Ни один великий человек не пострадал столько, как Конфуций от глупости лжи, извращения, от отсутствия симпатии и благородства, а в особенности и от глубокого невежества его осудителей», — так говорит Л. Джайлс и продолжает: «Конфуций был князем философов. Мудрейшим из мудрецов. Высоким моралистом, высокого и глубокого интеллекта, когда-либо появлявшегося на свете. Он был и государственный муж, и бард, и историк, и археолог. Его широкая объемлемость могла бы устыдить самых знаменитых древних и новейших философов».

Затем тот же автор справедливо указывает, что для вящей славы Конфуция послужили не годы его признанности, но, наоборот, время, в которое он подвергался особым нападкам, клевете и осуждению. Но сравнительно в недавнее время с великой фигуры учителя была снята пыль веков. Итак, даже этот, в конце концов, очень ясный и жизненный философ непременно должен был пройти через закалку клеветою.

Эти строки о Конфуции особенно вспомнились при проезде Великой Китайской Стены. Стена действительно великая, и философ-учитель жизни тоже действительно великий. Разве не странно, что этот вестник мира должен был иметь всегда запряженную колесницу, будучи готовым бежать от нежданных преследований?

Только подумать, что именно к Конфуцию в его время применялись названия шарлатана и лживца, а в лучшем случае его называли мечтателем и осуждали за неприменимость жизни. А этот мечтатель на вопрос о том, что такое небо, отвечал: «Как я могу судить о небе, когда я еще не знаю столько земных вещей».

В Конфуцианском словаре часто встречается выражение «джен», которое переводится или добродетелью, или доблестью. Так оно выражено в первых английских переводах. При этом сами исследователи не скрывают, что такое определение лишь относительно за неимением лучшего выражения. Для нас это понятие будет скорее слово «подвиг» во всем его высокостроительном значении.

Выходя за Великую Стену, хотелось подумать о чем-то великом, и мысль о великом мудреце Конфуции была особенно близка.

Построение Великой Стены обозначено замечательным сказанием. Для защиты государства был пущен белый конь, и там, где прошел этот светлый посланец, там, через все хребты и была воздвигнута Великая Стена.

Опять-таки белый конь.

21 марта 1935 г.

Калган

Данный текст является ознакомительным фрагментом.