Толкование совпадений

Толкование совпадений

Спасение от расово неполноценных феминисток и извращенок. О нет, конечно же, фильм не про это и не ради этой тоталитарно-патриархальной морали. Но ничего не бывает просто так.

Например, фамилия героини – Кохут – славянская (словацкая). Конечно, Вена – многонациональный город еще со времен Австро-Венгерской империи. И однако же как-то так вышло, что морально здоровому арийцу противостоит неарийская женщина с воспаленными эротическими фантазиями.

Итак. Он – аристократ, богач, немец, молодой и «нормальный». Она – плебейка, небогатая, славянка, старая, «ненормальная». Герои не сходятся по всем параметрам – от сословной и этнической принадлежности до возраста. Не говоря уже о сексуальных пристрастиях.

Если бы этот фильм был социальной драмой о барьерах на пути влюбленных, авторы оставили бы героям хоть узкую форточку, через которую они могли бы дышать навстречу друг другу, проклиная жестокое общество и злые обстоятельства.

Но здесь – трагедия полной, принципиальной, изначальной невозможности соединения. Единственная площадка взаимодействия – фортепьянный класс и Шуберт, да и то они понимают его по-разному. Для него это прекрасная музыка, и все тут. Для нее – высокое безумие, шепот или крик при отсутствии середины. Отчего так? Подсказка опять же в фамилии героини. Хайнц Кохут (1913–1981) был одним из столпов психоанализа. У его однофамилицы-пианистки – проблемы известного рода. Фаллическая женщина. Мужик в юбке, проще говоря.

Можно уйти в прямое толкование слов. «Кохут» значит «петух», а эта птица всегда и везде (за исключением советского тюремного обычая) была символом мужской активности. «Клеммер» означает «воришка» – дословно «щипач». Басня о нахальном крикливом петушке, которому перехватил горло деревенский вор. Петух оказался курицей-трансвеститом. Забавно.

Но главное – в другом. Недаром Эрика Кохут спит на отцовской половине кровати. Вот корень, в который предлагается зреть зрителям фильма.

Все начинается и кончается нашими эмоциями, нашими глубокими, не всегда нам самим понятными переживаниями любви и ненависти. Потому что все барьеры и стенки – внутри нас. Если бы Эрика и Вальтер подходили друг другу эмоционально, по направленности чувств, то все социальные барьеры были бы взяты, сломаны, опрокинуты. И даже если бы в фильме судьба разлучила влюбленных – то у зрителя все равно осталась бы «затитровая», так сказать, надежда, на то, что где-то все же сбудется. Чапаев выплывет. Ромео и Джульетта разберутся, где яд, а где снотворное.

И вот эта надежда, вот это желание «дать отдушину» придает многим произведениям искусства дополнительный и совершенно излишний характер инструкции по поведению в чрезвычайных обстоятельствах. Правильно расставлять часовых, проверить пульс у человека, лежащего без чувств, и так далее. Звонить 01, а до приезда пожарных законопатить дверь мокрыми полотенцами.

Для жизни это полезно. Для искусства – вряд ли. Потому что это письмо по неверному адресу. Искусство адресуется внутренним переживаниям человека, а они всегда гораздо трагичнее, чем внешние неудачи и драмы. И разговор нужен на соответствующем языке. Иначе это будет обмен благими пожеланиями.