Предыстория

Предыстория

В последней главе еще будет рассказано о таком несправедливом и роковом в истории России явлении, как черта оседлости для евреев. Различные ограничения в профессиональной деятельности, расселении, отправлении культа существовали для потомков Израиля везде и со времени рассеяния всегда. Но эти правила всегда имели исключения по отношению к самым успешным, то есть богатым. К таким и относились московские семьи Бриков и Каганов.

16 января 1888 года в семье юриста Меера Брика родился мальчик, которого назвали популярным в их роду именем Иосифом. В полной несчастий истории евреев маскировка имени иногда спасала их носителей, иногда служила своего рода пропуском в мир титульного народа для коммерции или получения образования, а иногда к ней прибегали просто в силу привычки. Поэтому Меер предпочитал называться Максом, а подросший Иосиф предпочел быть Осипом. Так и получился Осип Максимович Брик.

Папаша работал адвокатом, но в юности, бывало, подзарабатывал в торговле. Однажды он провернул замечательную операцию. Отдыхая в Италии, Макс, как и многие, собирал на берегу красивые, обкатанные водой камешки, выносимые прибоем. Некоторые из них, красноватого оттенка, напоминающие кораллы, ему особенно понравились. И если большинство туристов привозило на память об отдыхе горсточку камешков, то Макс привез несколько чемоданов. Нанял ювелира, который принялся оправлять минералы в низкопробное серебро и самоварное золото. Разумеется, не в Москве и Петербурге, а в Сибири, в отдаленных деревнях Поволжья и Урала, киргизских степях серьги, перстни, кулоны с «кораллами» шли на ура. И Брик неплохо заработал. Осип подрастет и тоже неплохо заработает на Маяковском.

В положенный срок Ося пошел в гимназию, находившуюся в Хохловском переулке. Спустя отмеренное судьбой время, путь школяра стал иногда пересекаться с путем симпатичной еврейской девочки, посещавшей женскую гимназию, располагавшуюся по соседству в Колпачном переулке. Да и жили обе семьи неподалеку. По субботам и праздникам посещали синагогу, до которой тоже было рукой подать по холмистым московским дорожкам. Семьи были знакомы между собой. Но если у Бриков с сыном проблем было немного, то у Каганов с дочерью были, да еще какие!

Лиля была на три года моложе Оси, родилась в 1891 году. Ее отец Юрий Александрович Каган служил присяжным поверенным. Помимо всего прочего юридического, занимался оформлением документов для евреев, селящихся в Москве в обход черты оседлости. Поскольку это часто входило в противоречие с законом, всё решали взятки полицейским чинам. На посредничестве Каган хорошо зарабатывал. Звали его вообще-то Урий. Как того библейского Урию Хаттеянина, у которого царь Давид жену Вирсавию увел и разразился покаянным пятидесятым псалмом. Мама Лили Елена Александровна была пианисткой. Но больше занималась детьми. Их было несколько, но важнейшую роль в истории треугольника суждено сыграть младшей сестре Лили Эльзе. Имена девочкам, кстати, дал папа в честь возлюбленных своего кумира поэта Гёте. Словно запрограммировал самих вырасти в возлюбленных литераторов.

Половое созревание плохо сказалось на Лилечке (сама себя она сокращала и Маяковскому велела — Лиличка), как ни парадоксально это звучит. Плохо в том смысле, что нимфетка чрезвычайно похорошела, превратилась в очень привлекательную юную особу. Все ее фотографические, живописные, графические портреты, что в ту пору, что в пору расцвета женственности, что даже в зрелом и весьма зрелом возрасте, показывают — эталоном красоты ее назвать нельзя. Но ведь чистая красота, чтобы оказываться всегда в центре внимания, чтобы обольщать мужчин, — не главное. Главными здесь становятся еще десятки порой малообъяснимых факторов: обаяние, шарм, остроумие, улыбка, умение строить глазки, умение вовремя восхититься собеседником и поддержать любой умный разговор, умение одеваться и раздеваться, способность вовремя рассмеяться и заплакать и т. д. Всеми этими искусствами Лиля овладела как-то сразу и в совершенстве. Секс и все предшествующие и сопутствующие ему игры, включая даже самую искреннюю любовь, сделались в ее руках и смыслом жизни, и главным способом комфортно существовать в любых условиях, и оружием, чтобы добиваться поставленных целей. Плохо только, что это оружие оказывалось порой весьма жестоким.

…

В старости Лиля Брик однажды сказала: «Я всю жизнь любила одного: одного Осю, одного Володю, одного Виталия и одного Васю», перечислив трех законных мужей и незаконного, самого знаменитого — Маяковского. Пошутила. Лиля Юрьевна вообще была очень остроумным человеком. И слукавила. Ложь всю жизнь была неотъемлемой частью ее натуры. Как, впрочем, и многих красивых любительниц кружить мужикам головы.

Самая большая странность ее жизни в том, что она действительно любила только одного — Осипа Брика. Любила упрямо, несмотря ни на что, постоянно изменяя и терпя его увлечения. Словно назначила, никого о том не спрашивая, Осю своим крестом. Точнее, «моген Довидом». В 1945 году одной знакомой Лиля заявила: «Когда застрелился Маяковский — умер великий поэт, когда умер Ося, умерла я». И прожила после этого еще лет тридцать.

В 1904 году тринадцатилетняя Лиля и шестнадцатилетний Осип познакомились на домашней вечеринке в доме Лилиной одноклассницы Лизы Румер. И симпатичная нимфетка сразу же влюбилась в серьезного малорослого гимназиста из хорошей семьи. Почему-то в него были влюблены многие девочки из ее гимназии. Ося благосклонно оценил чувства Лили Каган. Они созванивались, встречались, посещали театры и «электрические синематографы», катались на извозчике и даже целовались. Пока Осип не заявил, что его чувства к ней не так сильны, как следовало бы им быть.

Юная девица была убита горем, но не отчаялась. Осенью 1905 года она устроила так, чтобы Осип Брик был приглашен на бал в Охотничьем клубе, где Лиля и Лиза Румер были распорядительницами. И снова встречи, театры, киношки, катания, редкие поцелуи и снова никаких особенных результатов. А Лиля хотела большего и знала, чего именно, поскольку уже не была неискушенной девственницей.

Много лет спустя она совсем иначе описывала обстоятельства своего знакомства с Бриком. В одном классе с ней училась Вера Брик, родная сестра серьезного гимназиста. Весной 1905 года в сопровождении брата Вера зашла за Лилей, и они втроем отправились на собрание тайного революционного гимназическо-студенческого кружка, которым Ося руководил. Читать, стало быть, Ленина и Маркса, писать прокламации и листовки, учиться стрелять из револьверов. Время-то было какое! В стране революция! При этом Ося Брик был исключен из гимназии за политику.

Прошло бурное лето, началась бурная осень. Члены кружка устроили манифестацию в поддержку террористки Марии Спиридоновой, участвовали в демонстрации на похоронах революционера Николая Баумана. Причем отец не хотел пускать своенравную дочь, и Лиле пришлось убегать из квартиры через черный ход. А в декабре, в разгар восстания рабочих в Москве в дверь раздался звонок. Испугавшись, что это жандармы с обыском, Лиля спешно порвала всю имевшуюся у нее нелегальную литературу и спустила в унитаз. Но оказалось, что это дворник попросил плотнее завесить окна одеялами. Так тогда боролись с шальными пулями.

Правда о юных революционерах только в том, что Осип Брик действительно, отдавая дань радикальной моде, посещал какой-то кружок. Но ни в коем случае не руководил. И его действительно на пару месяцев исключили из гимназии. Но потом восстановили, и юноша закончил ее курс на «отлично». Сочинять байки о своем революционном прошлом в Советском Союзе было престижно, а иногда и необходимо.

До революций ли было Лиличке, когда в ее жизни наступило самое интересное? Она, девочка, в общем, умная, начитанная, никогда не блистала отличными оценками. Но неожиданно пятерки по литературе и русскому языку у нее посыпались одна за другой. Родители просто зачитывались ее сочинениями. И вдруг разразился крупный скандал. У Лили возник страстный плотский роман с гимназическим преподавателем словесности, который и писал за нее сочинения, и сам же их оценивал. Учителя уволили, Лилю оставили на второй год.

Весной 1906 года у нее роман с одним студентом, который даже делает ей предложение. Мать увозит ее полечить от избытка гормонов боржомскими водами. А там вспыхивает страсть с молодым образованным азербайджанцем, сыном нефтепромышленника. Может быть, в ее выдохе содержались феромоны? Потому что мужчины буквально липли к ней. Однажды в Художественном театре к ней подошел сам Федор Шаляпин и пригласил в свою ложу. Но Лиля была в сопровождении мамы и сестры Эльзы. Пришлось Шаляпину приглашать и их, охлаждая свои вожделения.

При этом легкие победы вовсе не мешают ее навязчивой любви к Осе Брику. Летом она отдыхает с матерью в Германии и принимается забрасывать Брика нежными посланиями. Осип отмалчивается, а потом посылает ей очень сдержанное, сухое письмо. Буквально несколько строк. Сравните с Андреем Белым, который в это же время пишет Любе Блок по сотне страниц ежедневных воздыханий. И тогда Лиля решает покончить с собой. Ни одна из десятков (если не сотен) будущих интрижек, влюбленностей, романов не вызывала у нее такой реакции. Только идея-фикс — Осип Брик. Попытка самоубийства заканчивается смешно. Бдительная Елена Александровна, заметив приготовления дочери, подменила горсть успокоительных таблеток горстью слабительных. Но все же Лиля переживала всерьез, следствием чего стал нервный тик на лице, сохранившийся у нее на всю жизнь.

Ося по семейным традициям поступил на юридический факультет Московского университета, а Лиля кое-как продолжила обучение в гимназии. И продолжила свое победоносное шествие. В пятнадцать лет она совершила поступок, который в те времена по эпатажности приравнивался к самому скандальному адюльтеру, — коротко постриглась. Шикарная рыжая коса немало способствовала ее успеху у мужчин. Но новый облик не убавил, а прибавил ей обаяния.

…

В 1907 году, отдыхая у бабушки в Польше, Лиля соблазнила родного дядю. Он был даже готов бросить семью и жениться на племяннице. Ни родители, ни раввины не могли сладить с этой напастью на приличное общество. А ведь помимо скандальных, у нее случалось множество разовых связей. При этом Лилю вряд ли можно было считать нимфоманкой. Эротоманкой, да. Свои победы она совершала изящно, легко, под настроение. Как профессиональному поэту написать стишок.

Елена Александровна поняла, что на дочь следует махнуть рукой, когда во время очередной попытки умерить пыл Лилички случился новый скандал. В саксонском санатории лечение водами и грязями привело к тому, что директор санатория собрался развестись с женой ради рыжей пациентки. В Москве новый роман с учителем музыки Крейном закончился абортом, после которого Лиля не могла иметь детей. И не очень в них нуждалась.

В 1911 году уже в двадцатилетнем возрасте Лиля Каган закончила гимназию и решила продолжить обучение в Германии. У нее обнаружились неплохие способности к рисованию и лепке. А в художественном училище в Мюнхене выяснилось, что она сама превосходный источник вдохновения. Она позировала одетой и обнаженной своему любовнику художнику Гарри Блюменталю. Снималась в стиле ню и у фотографов. Одновременно крутила роман с начинающим режиссером Алексеем Грановским (Авромом Азархом), будущим создателем еврейского театра в Москве.

Проучилась Лиля недолго. Вернулась на родину, где снова вспыхнули чувства к уже преуспевающему клерку отцовской ювелирной фирмы Осипу Брику. Что нисколько не мешало ей жить с другим богатеньким наследником, сыном банкира Львом Гринкругом. Здесь открылось еще одно замечательное качество Лилички. Бросая любовников, она зачастую обходилась без скандалов и страданий, сохраняла с ними дружеские отношения. Лева Гринкруг позже снимался вместе с ней и Маяковским в одном фильме. Лишь с великим поэтом у нее никак не обходилось без страданий с его стороны. Но и Владимира Владимировича она, в конце концов, приучила к легкости бытия.

А вечной ее «тяжестью» оставался Ося. «…это повторялось семь лет. Семь лет мы встречались случайно, а иногда даже уговаривались встретиться, и в какой-то момент я не могла не сказать, что люблю его, хотя за минуту до встречи и не думала об этом. В эти семь лет у меня было много романов, были люди, которых я как будто любила, за которых даже замуж собиралась, и всегда так случалось, что мне встречался Ося, и я в самый разгар расставалась со своим романом. Мне становилось ясным даже после самой короткой встречи, что я никого не люблю, кроме Оси».

Мечта сбылась в 1912 году. 26 марта Лиля и Осип поженились. Особенно радовались Каганы, что дочка наконец пристроилась и, может быть, прекратит свои сексуальные загулы. Два года спустя Осипу нашли практику в Петербурге и купили большую квартиру на улице Жуковского, неоднократно позже воспетую Маяковским.

После свадьбы Лиля заказала экслибрис для их с мужем библиотеки. На штампе были изображены целующиеся герои знаменитого средневекового романтического сюжета Франческа да Римини и Паоло Малатеста. Вместо обычной надписи «Из книг Л. Ю. и О. М. Бриков» была сделана такая: «В этот день они больше не читали». Но это было неправдой. Любили они почитать друг другу на сон грядущий. Особенно что-нибудь из современной поэзии.

Циничная Лиля Юрьевна позже рассказывала Маяковскому (и не ему одному) о своих впечатлениях о первой брачной ночи с Осей. Владимира, довольно молодого еще человека, к тому же безумно влюбленного в Лилю, почему-то это очень шокировало. А впечатления сводились в основном к тому, что, несмотря на романтическую обстановку с шампанским и фруктами на ночном столике, у сверхопытной женщины и совершенно неопытного двадцатичетырехлетнего сына юриста ничего не получилось. Лиля без всякого презрения констатировала факт, назвав то ли всего Осипа, то ли часть его тела «непомерком». Выяснилась и пропасть в темпераментах. Если Лиле требовалось много секса, то ему почти и не требовалось. И она… как ни в чем не бывало продолжила его любить.

Трудно сказать, совсем ли, сразу ли между супругами была исключена сексуальная составляющая. Репортерам и исследователям клубнички совсем не требовалось заглядывать в ее постель. Она сама охотно обо всем рассказывала. Но все обнародованные ею факты требовалось делить на восемь. Как молодого Маяковского доводила до исступления раньше, так и молодого Андрея Вознесенского позже престарелая Лиля Юрьевна однажды шокировала рассказом. «Я любила заниматься с Осей любовью. В такие моменты мы запирали Маяковского на кухне. Володя там выл, плакал, царапался в дверь, просился к нам…» Следует учесть, что и про «непомерка» Лиличка тоже могла наврать.

Во всяком случае, между супругами сам собой возник договор о том, что они будут любить друг друга до гроба, а похоть удовлетворять на стороне. Для этого необходимо было только желание. Никто никому чинить в этом деле препятствий не имел права. Некоторое время спустя Маяковский будет вынужден мысленно подписать этот устный договор. Но наступят совсем особые отношения.

А пока у Лили, что в Москве, что в Питере, роман за романом, свидание за свиданием. Одно из них чуть не привело к интересному знакомству. Однажды в театре с Лилей познакомился банкир Дмитрий Рубинштейн. И предложил ей посетить своего друга Григория Ефимовича Распутина. Уже знаменитая любовница имела шансы сойтись с самым знаменитым любовником России. Но встречаться со старцем ей запретил муж. В первый и последний раз что-то запретил. И она в первый и последний раз его послушалась.

Наверное, судьба Лили Брик могла сложиться совсем иначе, сблизься она с Распутиным. Наверняка ее ждала бы эмиграция и безвестность. Но в некоторых вещах Осип Максимович был прозорлив. Шел 1915 год. Разгар войны и канун огромных перемен в России. Трудно было предположить, что они окажутся столь радикальными. Но если окажутся, вряд ли можно было себе представить, что их воспоет кто-нибудь лучше, чем молодой, но уже достаточно известный поэт-футурист Владимир Маяковский.

* * *

В двадцатые годы процесс ликвидации безграмотности породил множество начинающих поэтов. Конечно, пролетарских, в крайнем случае, крестьянских. Среди тех, на кого они равнялись, безусловно, первым был Маяковский. Некоторые эпигоны были уверены, что фамилия Маяковский — псевдоним, говорящий о том, что поэт — маяк, освещающий недостатки настоящего и показывающий дорогу в будущее. В подражание эпигоны себе брали «поэтические» псевдонимы Прожекторский, Лученко, Светлый. У Михаила Шейнкмана получилось сделать себе поэтическую карьеру, когда он взял себе псевдоним Светлов.

Маяковский — фамилия украинского происхождения. И отец Владимир Константинович Маяковский, и мать Александра Алексеевна Павленко были дворяне родом из кубанских казаков. А у тех почти все носят украинские фамилии и почти никто не помнит украинского языка. Дотошные биографы поэта, строя его генеалогическое древо, нашли у предков родственные связи даже с Пушкиным и Гоголем. Но это ровным счетом ни о чем не говорит. Владимир Владимирович оказался единственным поэтом в своем роду.

Отец служил по лесному ведомству и судьба занесла его в Грузию. Там в горном селе Багдади недалеко от Кутаиси 7 июля 1893 года и родился последним ребенком в семье Володя. У него были еще старшие сестры Людмила и Ольга. Владимир Константинович служил в Багдади лесничим. Не дедом с берданкой, пугающим незаконных порубщиков, а обыкновенным чиновником с неплохим окладом. Через несколько лет отца повысили и перевели в город Кутаиси. Тогда было принято писать названия тамошних городов без гласных грузинских окончаний: Кутаис, Тифлис, Батум, Сухум, Боржом. Там Маяковский пошел в гимназию. Учился неважно.

Многое из своей биографии поэт превратил в стихи.

Я с детства любовью был одаренный.

Но с детства

людьё

трудами муштровано.

А я —

убёг на берег Риона

и шлялся,

ни чёрта не делая ровно.

Сердилась мама:

«Мальчишка паршивый!»

Грозился папаша поясом выстегать.

А я,

разживясь трехрублевкой фальшивой,

играл с солдатьём под забором в «три листика»…

Кстати, игра в карты, причем серьезная, на деньги, осталась страстью Маяковского на всю жизнь.

1906 год принес большие перемены в жизнь семьи. Ее глава Владимир Константинович умер совершенно нелепым образом. Сшивая бумаги, уколол палец иголкой. И не обратил на такую ерунду внимания. Но в результате воспаление, нагноение, сепсис, смерть. У его сына, человека впечатлительного, с той поры выработались два устойчивых психоза — айхмофобия, боязнь иголок, булавок и других мелких колющих предметов, и вермифобия, боязнь микробов, случайно заразиться. Он ни разу не пришил себе пуговицу. Приходилось кого-нибудь просить. Боялся, как это ни покажется смешно, уколоться о собственную щетину, поэтому брился ежедневно. И все время таскал с собой мыльницу с мылом, моя руки при каждом удобном случае.

Мать со взрослой Людмилой и подростками Олей и Володей перебралась в Москву в надежде на помощь государства. В автобиографии «Я сам» Маяковский вспоминал: «Двинулись в Москву. Зачем? Даже знакомых не было… Сняли квартиренку на Бронной… С едами плохо. Пенсия — 10 рублей в месяц. Я и две сестры учимся. Маме пришлось давать комнаты и обеды. Комнаты дрянные. Студенты жили бедные. Социалисты. Помню — первый передо мной „большевик“ Вася Канделаки». Отсюда и ранняя революционность Маяковского.

Владимир поступил в 5-ю гимназию[14]. «Единицы, слабо разноображиваемые двойками. Под партой „Анти-Дюринг“… Беллетристики не признавал совершенно. Философия. Гегель. Естествознание. Но главным образом марксизм. Нет произведения искусства, которым бы я увлекся более, чем „Предисловием“ Маркса. Из комнат студентов шла нелегальщина… Помню отчетливо синенькую ленинскую „Две тактики“»[15]. Хорош был бы поэт, если б этим его обучение ограничилось.

В 1908 году Маяковский был исключен за неуплату. Тогда же в талантливом недоучке проснулась страсть к сочинительству. «Третья гимназия издавала нелегальный журнальчик „Порыв“. Обиделся. Другие пишут, а я не могу?! Стал скрипеть. Получилось невероятно революционно и в такой же степени безобразно».

Тогда же пятнадцатилетнего подростка запросто приняли в РСДРП (б). Это Лиля Брик придумывала себе революционное прошлое. А у Маяковского все было на самом деле. Юного и более-менее образованного эсдека направили пропагандировать среди рабочих. Ненадолго. Где-то через месяц арестовали. Всего за два года революционной работы больше года тюремного срока. В одиночной камере Бутырки — 11 месяцев. В отличие от тюрем, куда сажали пришедшие к власти коммунисты, в царских застенках заключенные никогда не испытывали недостатка в книгах. И не были загружены работой. Каналы и железные дороги тогда строили вольнонаемные люди. Так что времени было предостаточно. Некоторые революционеры специально стремились сесть, когда чувствовали острую необходимость заняться самообразованием.

Нащупал верную дорогу и Маяковский. В самом деле, читать в 15 лет Маркса и Ленина — непонятно и скучно. До 1917 года этим занимались из чувства бравады, после — по необходимости. Маяковский начал читать стихи и прозу. И начал писать уже по внутренней потребности поэта. Но вначале плохо. «Вышло ходульно и ревплаксиво. Что-то вроде:

В золото, в пурпур леса одевались,

Солнце играло на главах церквей.

Ждал я: но в месяцах дни потерялись,

Сотни томительных дней.

Исписал таким целую тетрадку. Спасибо надзирателям — при выходе отобрали. А то б еще напечатал!» Далее случилось то, о чем в биографии «Я сам» поэт не пишет. В 1910 году он вышел из РСДРП и больше никогда ни в какую партию не вступал, хотя в должные годы в стихах и в полемике утверждал, что он коммунист. Может, фортуна его хранила, а может, полицейский Махмудбеков, оказавшийся давним другом отца Маяковского и рискованно для себя отмазавший юнца, когда того взяли с оружием и когда тому грозила ссылка в Туруханск. А то б еще со Сталиным там познакомился.

Затем целый год сплошного ученичества и сидения на шее у родных. Позже он отдаст им сторицей. Разочарование в поэзии подвигло его на обучение живописи. Сначала в подготовительном классе Строгановского училища, а с 1911-го — на первом курсе Московского училища живописи, ваяния и зодчества. Он действительно много рисовал. В советские годы рисунки Маяковского в «Окнах РОСТА» стали даже своего рода модным эталоном плакатного стиля. Но все же в этом роде деятельности Маяковский не создал ничего особенного — шаржист, карикатурист. Судьбе было угодно прославить Владимира как оригинального, необычного, страстного поэта. А после этой неоспоримой славы можно было уже продаваться большевикам и тосковать о том, что поэма «Хорошо» отнюдь не творческая вершина. Эта вершина была раньше и оказалась неразрывно связана с Лилей Брик.

Но вначале было нужно, чтобы в Россию пришел футуризм. Только прежде пару слов о коммунистической культуре. Когда власть в России взяли большевики, некоторым восторженным интеллигентам показалось, что сбылись вековые чаяния угнетенных классов, наступила новая эра в истории планеты, а с ней и новая культура. Но быстро выяснилось, что так называемая диктатура пролетариата — это диктатура ВКП(б) и ВЧК. А из трудов обожествляемых экономистов Маркса, Энгельса и Ленина вообще ничего не выжмешь, что могло бы послужить философским обоснованием какой-то новой культуры. Как Луначарский и бесчисленные доктора научного коммунизма ни старались. В конце концов советской культурой сделалось второе издание классицизма.

Новая культура возникала сама по себе, используя как философский базис ницшеанство, теории Владимира Соловьева и многое другое. Модернизм в архитектуре, символизм, акмеизм, неославянофильство и пр. в литературе, кубизм, абстракционизм и фовизм в живописи. Кое-что из этого продолжало цвести в двадцатые годы и в Советской России, пока всех не свели к одному знаменателю. В том числе и родившееся в Италии агрессивное течение в поэзии и живописи футуризм.

Отцом его считается прозаик, поэт и философ Филиппо Томмазо Маринетти. Вместе с ним «Манифест футуризма» подписали художники Умберто Боччони, Джованни Руссоло, Карло Карра, Джино Северини и еще несколько человек. Документ был издан 20 февраля 1909 г. в газете «Фигаро». Само название подразумевает культ будущего и дискриминацию прошлого вместе с настоящим. «Самые старые среди нас — тридцатилетние, — объявлял тридцатитрехлетний Маринетти, — за 10 лет мы должны выполнить свою задачу, пока не придет новое поколение и не выбросит нас в корзину для мусора…» В манифесте Маринетти провозглашался «телеграфный стиль» в поэзии, отказ от традиционной грамматики, право поэта на свою орфографию и словотворчество. Свои картины Боччони и Руссоло посвящали поездам, автомобилям, самолетам. Мотоцикл был объявлен более совершенным творением, нежели скульптуры Микеланджело. Маринетти говорил: «Жар, исходящий от куска дерева или железа, нас волнует больше, чем улыбка и слезы женщины», «Новое искусство может быть только насилием, жестокостью».

В 1912 году в Париже состоялась первая выставка художников нового направления, будетлян, как иногда футуристов называли по-русски. Отказываясь от старой и современной культуры, творя нечто бесчеловечное, нечто для роботов, андроидов (хотя их тогда и в идее не существовало), Маринетти откровенно провозглашал себя певцом грядущих кровавых революций. Предлагал этим революциям свои услуги. И они действительно понадобились, когда в Италии к власти пришел Муссолини. Между прочим, незадолго до прихода к власти Муссолини считали в Италии настолько преданным учеником Ленина, что журналисты называли его Муссоленин.

В Россию футуризм завез художник и поэт Давид Бурлюк. Он был на 11 лет старше Маяковского. Ко времени поступления обоих в училище живописи, ваяния и зодчества Бурлюк уже 11 лет учился в разных художественных школах в России и за границей. И многое успел узнать. В частности, про футуристов и Маринетти. Весьма небедный человек выделялся среди студентов безупречным костюмом и лорнеткой. И Гиппиус, и Бурлюк, пользовавшиеся этим видом очков, почему-то раздражали собеседников. Давиду Давидовичу сей оптический прибор, впрочем, был жизненно необходим. Дело в том, что в ранней юности два горячих еврейских парня, родные братья Давид и Володя как-то подрались. Да так серьезно, что Володя выбил родственнику глаз. С тех пор его левое око было стеклянным, а правое с небезупречным зрением. Тем не менее Бурлюк стал художником. Рослый и громогласный Маяковский тоже выделялся среди студентов. Только был бедным.

…

Они вначале чуть не подрались. Но потом сошлись. Старший рассказал младшему, убежденному социалисту о футуризме. И однажды Маяковский решил прочитать Бурлюку строчки, написанные в новом стиле, сказав, что это стихи его знакомого. На что Бурлюк среагировал неожиданно: «Да это вы же ж сами написали! Да вы же ж гениальный поэт!» Иногда авансы бывают полезны. На другой день, представляя юнца кому-то из знакомых, Бурлюк заявил: «Мой гениальный друг. Знаменитый поэт Маяковский». А потом, отведя в сторонку, сказал: «Теперь пишите. А то вы меня ставите в глупейшее положение».

Так Маяковский был вынужден стать поэтом. Он много и тщательно работал над стихами, вымарывая, вставляя, переписывая. А Бурлюк взял его на содержание, выдавая по 50 копеек в день. Только более чем через год, в конце 1912-го в самодеятельном сборнике футуристической группы «Гилея» «Пощечина общественному вкусу» вышли первые печатные стихи Маяковского «Ночь» и «Утро». Но эти звуко- и цветопись уже были новым словом в поэзии.

Багровый и белый отброшен и скомкан,

в зеленый горстями бросали дукаты,

а черным ладоням сбежавшихся окон

раздали горящие желтые карты…

Между прочим, многие ранние стихи Маяковского печатались без знаков препинания. Футуристы вели с ними борьбу. Среди тех, кто примкнул к новой организации, оказались поэты Велимир (Виктор) Хлебников, Алексей Крученых, Василий Каменский, Елена Гуро, Бенедикт Лившиц, Виктор Шкловский. Позже к ним примкнут молодые провинциалы Кирсанов, Асеев, Мартынов, художники Малевич, Гончарова, Попова и др.

В советские годы футуризм будет объявлен формалистическим течением, штукачеством, а участие в нем главного певца коммунизма Маяковского — чистой случайностью. Критики и панегиристы, а следом и школьные программы обычно будут отмечать начало подлинного творчества в критике всего буржуазного в «Облаке в штанах», в антивоенном пафосе «Войны и мира» и не замечать всего остального того же периода. На самом деле Маяковский плоть от плоти футуризма. И до появления в его жизни Осипа Брика поэта издавали в основном в тонких брошюрках на средства Давида Бурлюка. В «Я сам» Маяковский отмечал: «Издатели не брали нас. Капиталистический нос чуял в нас динамитчиков. У меня не покупали ни одной строчки».

Тем не менее о футуристах говорили и писали в скандальных хрониках. Группа поэтов и художников с 1913 года принялась разъезжать по стране с выставками и концертами. Молодым людям даже удавалось кое-что зарабатывать. Одно появление на сцене Маяковского в знаменитой желтой кофте или Бурлюка с нарисованными на щеках лошадками уже вызывало радость радикалов и ярость консерваторов.

Также будущие критики напишут о том, что Маяковский как поэт был наголову выше остальных футуристов. Трудно сказать. Самые талантливые среди них были хороши каждый по-своему. Вот стихи футуристов, написанные примерно в одно время, в 1913 году.

Алексей Крученых:

Я в ЗЕМЛЮ ВРОС

И ПОТЕМНЕЛ

ПОД ГРИВОЮ ВОЛОС

НАШЕЛ ПРЕДЕЛ

от славы ИСКУшенья

ЗАБИЛСЯ В СПРЯТ

НЕ слышу умиленья

ШЕПЧУ О СВЯТ

ПОДАЙ МНЕ силы

Елена Гуро:

Как высоко крестили дальние

полосы, вершины —

Вы царственные.

Расскажи, о чем ты так измаялся,

вечер, вечер ясный!

Улетели вверх черные вершины —

Измолились высоты в мечтах

Изошли небеса небеса…

О, чем ты, ты, изомлел — измаялся

Вечер — вечер ясный?..

Велимир Хлебников:

На эти златистые пижмы

Росистые волосы выжми.

Воскликнет насмешливо: «Только?» —

Серьгою воздушною ольха.

Калужниц больше черный холод,

Иди, позвал тебя Рогволод.

Коснется калужницы дремя,

И станет безоблачным время…

Владимир Маяковский:

Я сразу смазал карту будня,

плеснувши краску из стакана;

я показал на блюде студня

косые скулы океана.

На чешуе жестятной рыбы

прочел я зовы новых губ.

А вы

ноктюрн сыграть

могли бы

на флейте водосточных труб?

Ну, кому что нравится. Хотя и вправду Маяковский повыше будет, но не на голову. В 1913 году вышел первый сборник Маяковского «Я» (цикл из четырех стихотворений). Он был написан от руки, снабжен рисунками Василия Чекрыгина и Льва Жегина и размножен литографическим способом в количестве 300 экземпляров. Поскольку протест футуристов против современности был обычно эпатажным, двадцатилетний Владимир тоже эпатировал читателей строчками:

Я люблю смотреть, как умирают дети.

Вы прибоя смеха мглистый вал заметили

за тоски хоботом?

А я —

в читальне улиц —

так часто перелистывал гроба том…

Но были там и на редкость лиричные, изысканные слова:

Морей неведомых далеким пляжем

идет луна —

жена моя.

Моя любовница рыжеволосая.

За экипажем

крикливо тянется толпа созвездий пестрополосая.

Венчается автомобильным гаражем,

целуется газетными киосками,

а шлейфа млечный путь моргающим пажем

украшен мишурными блестками…

Два года спустя, рыжеволосая Лиля Брик, читая эти строчки, вероятно, представляла, что Маяковский как истинный поэт предвидел, предвосхитил ее появление. В этом же году поэт обратился к драматургии. Была написана и поставлена в петербургском «Луна-парке» программная трагедия «Владимир Маяковский». Декорации для нее писали совсем еще молодые художники Павел Филонов и Иосиф Школьник, а сам автор выступил режиссером и исполнителем главной роли.

С этой первой пьесой произошел забавный случай. Маяковский назвал ее почему-то «Железная дорога», хотя там лишь однажды упоминается паровоз. Действие происходит в какой-то абстракции с абстрактными персонажами, куда более отвлеченными, чем персонажи блоковского «Балаганчика». Но, подавая рукопись в цензурный комитет для разрешения к постановке, поэт забыл указать на титульном листе название, а свое имя не забыл. И цензор, решив, что так и задумано, позволил публичное представление пьесы «Владимир Маяковский». Автору это понравилось, и ничего менять он не стал. В «Я сам» он написал о представлении «просвистели до дыр». Уважаемой публике было непонятно. Маяковский и в дальнейшем как драматург остался непонятен массовому зрителю и не понят коллегами, режиссерами, властями. Хотя некоторые строчки из пьесы разошлись на цитаты: «простое, как мычание», «ищите жирных в домах-скорлупах и в бубен брюха веселье бейте».

В общем, новая творческая жизнь увлекла поэта. Поэтому неудивительно, что в феврале 1914 года Маяковский и Бурлюк были исключены из училища за публичные выступления и пропуск занятий. Владимир стал профессионалом, бедным, мало издающимся, но зато уже популярным в некоторых молодежных кругах. Вполне естественно, что его потянуло к крупному жанру, и он начал писать гораздо более программную, чем пьеса, поэму с рабочим названием «Тринадцатый апостол».

При издании цензор потребовал дать поэме другое имя и многое, что посчитал богохульством, вычеркнул. Позже Маяковский к религиозной теме почти не обращался. Зарабатывал на новом культе Ленина. Но в дореволюционный период своего творчества… Известный психологический феномен. Когда человек активно на всех углах что-то ругает, на самом деле латентно это ругаемое он почитает. Скажем, утверждает, что Бога нет, но в глубине души верит, что есть. У Маяковского этот тезис встречается почти буквально.

Вот я богохулил.

Орал, что бога нет,

а бог такую из пекловых глубин,

что перед ней гора заволнуется и дрогнет,

вывел и велел:

люби!

Но в написанном Маяковским читается даже несколько иное. Он постоянно обращается к Богу без коленопреклонений, даже запанибрата. «…наклонюсь и скажу ему на ухо: — Послушайте, господин бог!», «Бог потирает ладони ручек». И это чудесное:

И бог заплачет над моею книжкой!

Не слова — судороги, слипшиеся комом;

и побежит по небу с моими стихами под мышкой

и будет, задыхаясь, читать их своим знакомым.

Поэма «Человек» вообще построена по модели Евангелия: рождество, житие, страсти, вознесение… Поэт не придумывает здесь ничего особенно нового, как и герои этой книги Мережковский и Блок. Его страстную душу, жаждущую общения с высшими силами, не устраивала сложившаяся система духовности, в частности — православная церковь. Понятное человеческое желание не чувствовать себя рабом Божьим, не доверять профессионалам-пастырям однажды привело к реформе католичества и появлению протестантизма. В православии этого не произошло. Что Маяковскому не нравилось. В некоторых случаях он даже отождествляет себя с Христом. Тоже понятная ересь поэта. Но как человек увлекающийся он вскоре сотворил себе надолго кумира, причем чрезвычайно грешного.

Когда началась Первая мировая война, Ленин неуклонно и последовательно желал своей родине потерпеть в ней поражение. Всегда придерживавшийся левых взглядов Маяковский поначалу был проникнут патриотизмом. И ужасом начавшейся бойни. Он разразился целым циклом стихотворений «Война объявлена», «Мама и убитый немцами вечер», «Я и Наполеон», «Вам!». Он даже отправился записываться добровольцем на фронт. Но не взяли из-за социалистического прошлого — политически не благонадежен. Тогда же он задумал поэму «Война и мир».

«В рассуждении, чего б покушать», как вспоминал поэт, он открыл в себе сатирика и начал печататься в «Новом сатириконе». Разного рода саркастические гимны и легкое вроде «По морям, играя, носится/ с миноносцем миноносица». Все приближалось к главному знакомству его жизни. Для чего природа наградила Владимира нужным поэту качеством — он был влюбчив.

Из его первых увлечений наиболее известны две Марии. Одна из них сестра лучшего друга Давида Бурлюка. Другая носила фамилию Денисова. И уже с ней трагедия неразделенной любви привела к прекрасным последствиям, поэме «Облако в штанах».

Вы думаете, это бредит малярия?

Это было,

было в Одессе.

«Приду в четыре», — сказала Мария.

Восемь.

Девять.

Десять.

Поэтам вообще свойственно страдать. Если в любви у него хорошо, то это может привести разве что к легкомысленной песенке. А если следует отказ, отлуп, душевная боль должна разрастаться до вселенских масштабов, порождать великолепную звукопись, вроде этой из «Облака»:

Дождь обрыдал тротуары,

лужами сжатый жулик,

мокрый, лижет улиц забитый булыжником труп,

а на седых ресницах —

да! —

на ресницах морозных сосулек

слезы из глаз —

да! —

из опущенных глаз водосточных труб.

Весной 1915 года у Маяковского разгорается новый роман с окончившей 8-й класс гимназии Эльзой Каган. Познакомились они на каком-то поэтическом вечере еще за два года до этого. Юная девица покорила Владимира способностью сразу запоминать большие стихотворные куски текста и его сочинения в том числе. Кстати говоря, сам он в молодости обладал уникальной памятью, записывал свои стихи на каких-то клочках бумаги, папиросных коробках, практически не имел черновиков, все помнил. И не только себя. Он вроде бы знал наизусть почти всего «Евгения Онегина».

Неискушенная, в отличие от старшей сестры, Эльза искренне полюбила поэта. Несмотря ни на что, теплые чувства к нему сохранились у нее на всю жизнь. А он тогда милостиво позволил перерасти их роману из платонического в сексуальный. Он старался произвести на девушку впечатление — брал напрокат визитку, цилиндр, трость из дешевого магазина на Сретенке. Маяковский никогда не страдал болезнями ног, тем не менее с определенного возраста все время ходил с тростью, а то и с большой тяжелой палкой. Это было модно. Обещал сводить Эльзочку в хороший ресторан, но по бедности водил только на прогулки. Обещал прокатить в Сокольники на извозчике, но катал на трамвае по Тверской, проезжали и площадь, которая будет носить его имя. Родители Эльзы его не жаловали, и он старался не попадаться им на глаза. То есть Маяковский о Лиле и Лиля о нем через Эльзу знали, но вот познакомиться целых два года не могли.

В июне 1915 года Маяковский выиграл в карты 65 рублей и решил съездить в популярное у интеллигенции местечко Куоккала на берегу Финского залива. Там находилась дача хорошего знакомого поэта Корнея Чуковского. Там он познакомился еще с некоторыми интересными людьми вроде Ильи Ефимовича Репина.

В Куоккале была дописана начатая ранее первая поэма «Облако в штанах». По воспоминаниям Чуковского, Владимир целыми днями бродил по пляжу или прыгал с валуна на валун на мелководье и бубнил себе под нос, ища нужные слова и рифмы. А по вечерам читал Корнею Ивановичу и его домашним «Облако», каждый раз с самого начала, добавляя написанное за день. Читал, энергично размахивая руками, громко, поражая своим странным голосом — басом, иногда срывающимся в фальцет. Эта мука продолжалась недели две. Даже восьмилетняя Лидочка Чуковская чуть не выучила поэму наизусть.

Правда, бывали и перерывы. Из «Я сам»: «Поехал в Мустамяки. М. Горький. Читал ему части „Облака“. Расчувствовавшийся Горький обплакал мне всю жилетку. Расстроил стихами. Я чуть загордился. Скоро выяснилось, что Горький рыдает на каждом поэтическом жилете».

Тем временем жившие в Петербурге Брики предпочитали на лето снимать дачу в Подмосковье поближе к родственникам. Тем временем преуспевающий Осип Максимович занимался не только юридическими делами. Он разнообразил свой бизнес, в частности, военными поставками. Шла Первая мировая, и на этом можно было сделать хорошие деньги. А заработанное благородно было потратить на что-нибудь культурное. Скажем, на издательство. Небольшое, но яркое. Почему бы и не издать скандальных футуристов? Они пророчествуют революцию. Бездарность царского правительства и командования уже ясно показывает, что революция в скором времени не исключена. На футуристах тоже можно заработать. В июле Маяковский вернулся в Москву. Так к двум углам фатально и неуклонно притягивался третий, чтобы образовать треугольник.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.