Глава 1 Деловой треугольник

Глава 1

Деловой треугольник

Этой женщине судьба соблаговолила оказаться единственной заметной дамой, вполне самостоятельной фигурой в интересной компании классиков русской литературы, творцов ее «Золотого века». Она была и чуткой хозяйкой салона, и полноправной сотрудницей журнала, который объединял этих авторов; сама была автором и печаталась в журнале; часто становилась утешительницей впадавших в уныние, благотворительницей для попавших в бедность литераторов; наконец, долгое время была женой одного основателя журнала и еще более долгое время — любовницей другого. Что занятно — с ранней юности общаясь на равных со многими талантливейшими, культурнейшими людьми эпохи, которым установлены памятники, чьи имена носят улицы во всех городах России, она ухитрилась остаться простушкой и писать по-русски страшно безграмотно. Что не очень занятно — она пережила почти их всех и была практически совсем забыта уже при жизни.

…

В ее петербургской гостиной (иногда одновременно) собирались писатели: Николай Некрасов, Федор Достоевский, Николай Чернышевский, Иван Тургенев, Иван Гончаров, Виссарион Белинский, Лев Толстой, Михаил Салтыков-Щедрин, Александр Островский, Алексей Писемский, Афанасий Фет, Николай Огарев. Кто-то из них был уже известен, кто-то только начинал. В 1848 году, в год смерти Белинского, Некрасову и Достоевскому было 27 лет, Щедрину 24 года, Льву Толстому и Чернышевскому 20 лет. Корней Чуковский как-то пофантазировал — если бы в том году в тот момент в той гостиной вдруг обвалился потолок… Боже, трудно себе представить, что представляла бы собой русская литература, да что там — мировая история и культура, лишись они этих имен.

Имя этой женщины — первой, по-настоящему популярной (хотя и под мужским псевдонимом) русской писательницы — Авдотья Яковлевна Панаева. Убежденная демократка, она предпочитала именоваться более «простонародно» Авдотья, хотя ее называли и более «изысканно» Евдокия или по-французски Эвдокси.

Большой ценитель женской красоты Афанасий Фет вспоминал о Панаевой: «Явившись к пяти часам, я был представлен хозяйке дома А. Я. Панаевой. Это была небольшого роста, не только безукоризненно красивая, но и привлекательная брюнетка. Ее любезность была не без оттенка кокетства. Ее темное платье отделялось от головы дорогими кружевами или гипюрами; в ушах у нее были крупные бриллианты, а бархатистый голосок звучал капризом избалованного мальчика. Она говорила, что дамское общество ее утомляет и что у нее в гостях одни мужчины». Даже близорукий аскет Николай Чернышевский восхищался ею: «…красавица, каких не очень много». На книжке составленного им посмертного сборника статей знаменитого критика Николая Добролюбова Чернышевский сделал трогательную надпись:

«Авдотье Яковлевне Панаевой.

Ваша дружба всегда была отрадою для Добролюбова. Вы с заботливостью нежнейшей сестры успокаивали его, больного. Вам он вверял свои последние мысли, умирая. Признательность его друзей к Вам за него должна выразиться посвящением этой книги Вам».

Когда Николая Гавриловича Чернышевского в 1862 году арестовали, Панаева навещала его в тюрьме.

…

Авдотью Панаеву не оставил своим вниманием и Федор Михайлович Достоевский, тогда еще не великий, а начинающий. Он писал брату в 1846 году: «Вчера я в первый раз был у Панаева и, кажется, влюбился в жену его. Она умна и хорошенькая, вдобавок любезна и пряма донельзя».

Не мог не заметить ее и всемирно знаменитый женолюб Александр Дюма-отец, когда путешествовал в 1858 году по России: «…приблизилась госпожа Панаева: я поцеловал ей руку, и она, следуя прекрасному русскому обычаю, поцеловала меня в голову. Госпожа Панаева — женщина тридцати или тридцати двух лет, с очень выразительной красотой; она — автор нескольких повестей и романов». А было ей тогда на самом деле уже 38 лет.

Фет посвятил ей свое стихотворение «На Днепре в половодье». А уж у Николая Некрасова, ее любовника, гражданского мужа, была масса поводов посвящать ей стихи. Она могла быть любезной со всеми, но любила только его. А он — ее…

Бьется сердце беспокойное,

Отуманились глаза,

Дуновенье страсти знойное

Налетело, как гроза.

Вспоминаю очи ясные

Дальней странницы моей,

Повторяю стансы страстные,

Что сложил когда-то ей.

Я зову ее желанную:

Улетим с тобою вновь

В ту страну обетованную,

Где венчала нас любовь!

Правда, о Панаевой еще сохранились отзывы как о крупной мошеннице.

Быть у всех на устах, хозяйкой литературного салона, подругой и музой великого поэта и редактора великого журнала «Современник», а потом оказаться забытой — обидно. Но судьба часто так обходится с женщиной, которой отводится место при ком-то. Зато судьба, некоторое время помытарив, оказалась благосклонна к тому, при ком была Авдотья Панаева, — к Некрасову.

Необходимо сказать, что в 50–70-е годы XIX века Николай Алексеевич Некрасов, особенно в «левых», народно-демократических кругах, был самым популярным поэтом в России. «Печальник горя народного» был главным художественным рупором ходоков в народ, землевольцев, народовольцев и прочих революционеров периода царствования Александра II. Его стихи вошли в школьную программу по литературе еще при его жизни. Оставались там и после. Советская власть вообще подняла Некрасова на щит. Произошедшая переоценка ценностей в дальнейшем лишь слегка отодвинула фигуру Некрасова, но не сбросила его с пьедестала.

Простой, запоминающийся стих, народная речь, прекрасные поэтические образы, гражданственность — хороший поэт. Можно даже сказать, великий. По моему глубокому убеждению, совершенно объективным показателем, мерилом бессмертия писателя, поэта в особенности служат фразы, строчки, «крылатые слова», которые мы вспоминаем, цитируем, употребляем в быту, пародируем, иногда даже не вспоминая об источнике. У Некрасова таких строк предостаточно.

«Кому на Руси жить хорошо». Целое название поэмы. «Есть женщины в русских селеньях…» И знаменитое из той же поэмы: «Коня на скаку остановит / В горящую избу войдет!», «Ты и убогая, / Ты и обильная, / Ты и могучая, / Ты и бессильная, / Матушка-Русь!», «Бывали хуже времена, / Но не было подлей». «Вот приедет барин — барин нас рассудит», «Как дошла ты до жизни такой?», «Какой светильник разума угас!/ Какое сердце биться перестало!», «Поэтом можешь ты не быть, / Но гражданином быть обязан», «Суждены нам благие порывы, но свершить ничего не дано». И есть еще множество.

И дело не в том, что многое из этого оседает в подкорке со времен заучивания наизусть поколениями школяров. Дело в том, что это настоящая поэзия.

У Владимира Маяковского есть «классификационное» стихотворение, в котором он определяет свое место в литературе в беседе с Пушкиным. «После смерти нам стоять почти что рядом: вам на Пе, а я на Эм». Между ними же он отводит место Некрасову. «А Некрасов Коля, сын покойного Алеши, — он и в карты, он и в стих, и так неплох на вид. Знаете его? вот он мужик хороший. Этот нам компания — пускай стоит». Здесь Маяковский несколько ошибся. «В стих» Некрасов хороший, а как мужик, как человек — скорее, нет.

…

Видный публицист, историк, один из авторов крестьянской реформы 1861 года Константин Кавелин называл Некрасова «литературным кулаком, гостинодворцем и вором». Другой известный историк Тимофей Грановский изумлялся, что этот «мелкий торгаш оказался глубоко и горько чувствующим поэтом». Признанный лидер русских демократов Александр Иванович Герцен не пустил Некрасова на порог, когда тот приехал к нему в Лондон. И тот знал за что.

Впрочем, были и другие мнения. «Это был человек мягкий, добрый, независтливый, щедрый, гостеприимный и совершенно простой, не заботящийся о завтрашнем дне, когда сегодня надо помочь другому». Так сказал о Некрасове Достоевский.

Иван Иванович Панаев, как бы иронически о нем не писали современники, что бы не выискивали в его литературном наследии потомки, тоже имя в истории русской литературы XIX века. Много издавался при жизни. Барышни зачитывались его повестями «Барышня» и «Маменькин сынок», передовая интеллигенция посмеивалась над его «физиологическими» очерками в «Отечественных записках»: «Портретная галерея», «Петербургский фельетонист», «Литературная тля», «Литературный заяц». В его кругах тогда было принято посмеиваться над Фаддеем Булгариным, Николаем Гречем и Николаем Полевым. Не был забыт он при советской власти. Его избранные произведения издавались отдельными томами в 1962, 1986 и 1988 годах. Демократ все-таки. Но памятников Панаеву нигде не установлено, мемориальных досок нет. Да и диссертации писать по его творчеству как-то никому в голову из литературоведов не приходило. Мелок. Белинский как-то назвал Панаева «дагерротипным писателем». В 30-е годы XIX века вошло в жизнь изобретение француза Луи Дагерра — фотографические снимки на медных пластинах. Панаев обладал неплохой наблюдательностью, живым слогом. Мог хорошо что-нибудь описать, а вот с выводами и идеями как-то не получалось.

В годы диктатуры хамоватого пролетариата в советском обществе вопреки официальной идеологии сложилось несколько идеальное представление о дворянстве середины XIX века, описанном классиками русской литературы. Какими бы философиями оно ни мучилось, как бы ни страдало порой от бедности, а при встрече господа раскланивались, дамам ручки целовали, все владели французским, а чуть где задета честь — смело стрелялись. И вдруг в этом царстве благородства такой откровенный цинизм.

…

Сначала в просторной квартире Ивана Панаева Некрасов тайком уединялся с его женой. Потом тайное стало явным. Причем для всего петербургского света. Панаев, в молодости и в супружестве отчаянный бабник, после 36 лет вдруг легко смирился с положением признанного рогоносца и начал скатываться к положению парии. Возможно, это было связано с заболеванием. И из всех диагностических версий наиболее вероятной тут окажется алкоголизм.

Вот так получилось в интеллигентной среде в век, когда понятие «честь» было вроде бы еще реальным. Не полный трагических страстей любовный треугольник, а практически треугольная семья. Вывод — никакое время нельзя идеализировать.