Стокгольмский синдром Руси
Стокгольмский синдром Руси
Стокгольмский синдром – термин популярной психологии, описывающий защитно-подсознательную травматическую связь, взаимную или одностороннюю симпатию, возникающую между жертвой и агрессором в процессе захвата, похищения и/или применения (или угрозы применения) насилия. Под воздействием сильного шока заложники начинают сочувствовать своим захватчикам, оправдывать их действия и в конечном итоге отождествлять себя с ними, перенимая их идеи и считая свою жертву необходимой для достижения «общей» цели. На этом поприще весьма преуспели литераторы и художники. Александр Блок, русский поэт с мироощущением европейца, пытается найти некий компромисс. В своей публицистике он сравнивает «монгольское нашествие» с «диониссийским», «обновляющим» началом, разрушающим европейское «аполлоническое», якобы несвойственное русским… «Татаро-монгольская» тема удивительным образом разрастается именно в эти годы. Причем раскрытие ее не браво-победное (что вообще-то было бы логично, ведь даже по официальной версии победа осталась за русскими), а какое-то пессимистически-некрофильское, мазохистское. 1880 г. Васнецов пишет «После побоища Игоря Святославича с половцами» (а половцы, как мы помним, – это степняки, а значит, «почти татары»). 1881 – «Битву русских со скифами». 1882 – «Витязь на распутье». 1883 г. – В.С. Смирнов создает полотно «Князь Михаил Черниговский перед ставкой Батыя». Через некоторое время В. Серов изображает пейзаж «После Куликовской битвы», удивительно перекликаясь с Васнецовым. «Двери Тамерлана», «Торжествуют» Верещагина к тому моменту уже классика. Савва Мамонтов – один из заказчиков Васнецова – пытается его «образумить»: «Если ты бодр, здоров и весел, это все, что нужно, и за успехом в работе дело не станет. Если ты станешь… предаваться какой-то непонятной мировой скорби (сколько доброго семени сгорало на этой негодной почве), то напиши мне, я изругаю тебя…» Но дело не в заблуждениях, или малодушии, или «творческом кризисе» отдельных художников. Это уже направление общественной мысли. Мейнстрим, так сказать. Направление поиска самоидентичности задано, и задано оно лукаво неверно. И результат не замедлил сказаться. Русские постепенно перестают ощущать себя европейцами, и происходит это фантастически быстро, несмотря на все успехи страны. Критическая масса пессимизма копится в русском обществе, и тут, как назло, Русско-японская война, которая оканчивается тяжелейшим поражением от «азиатов». Цусима, Порт-Артур… Цусима особенно болезненна, ибо в ней почти полностью потерян флот – флот, наследие Петра Великого, которым мы «грозили шведам» – еще один символ. Неужели это последнее, что делало нас Европой?! А что еще? Если окошко туда вам приходится «прорубать»? Сколь же сильна эта страшная Азия?! Общество дезориентировано и деморализовано. «О, Русь моя, жена моя, до боли нам ясен долгий путь, Наш путь стрелой татарской дикой воли пробил нам грудь…» (1907). Пишет Александр Блок. Это осмысление Цусимы. Шок, который был вызван первым известием. «Девочка пела в церковном хоре…» сменяется попыткой историко-философского анализа. Наконец, Ленин выступает: «Отсталая Европа и передовая Азия» (1913). (Интересно, что через 40 лет этот лозунг буквально понял Мао Цзэдун.) Русь охватил «стокгольмский синдром». Пиковое проявление этого «стокгольмского синдрома» – то самое «русское евразийство». Течение, зародившееся как раз в это время и оформившееся и окрепшее через несколько лет после катастрофы. В Софии, Париже, Берлине. «Евразийская» концепция возникла в эмиграции в 1920-х гг. в среде бывших офицеров Добровольческой армии, успевших разочароваться в Западе. То есть они оказались невостребованными политическими силами Европы. Их стремление воевать с большевизмом не получило одобрения в европейских странах, по которым в то время с триумфом разъезжал опальный Троцкий. Этим разочарованием умело воспользовались аналитики ОГПУ, сразу внедрившие в эмигрантскую среду своих агентов. «Евразийская» линия в советском руководстве была представлена прежде всего «младотурками» – большевиками, поддерживавшими тесные контакты с Кемалем Ататюрком. Может показаться удивительным, но большевистская Россия заимствовала идеологические принципы в революционной Турции, вплоть до государственного флага. Красный советский флаг с серпом, молотком и звездой как-то уж очень напоминает турецкий. Но это все случится позже, а пока мыслящие русские зачитываются Владимиром Соловьевым:
ПАНМОНГОЛИЗМ
Панмонголизм! Хоть слово дико,
Но мне ласкает слух оно,
Как бы предвестием великой
Судьбины божией полно.
Когда в растленной Византии
Остыл божественный алтарь
И отреклися от Мессии
Иерей и князь, народ и царь, —
Тогда он поднял от Востока
Народ безвестный и чужой,
И под орудьем тяжким рока
Во прах склонился Рим второй.
Судьбою павшей Византии
Мы научиться не хотим,
И всё твердят льстецы России:
Ты – третий Рим, ты – третий Рим.
Пусть так! Орудий божьей кары
Запас еще не истощен.
Готовит новые удары
Рой пробудившихся племен.
От вод малайских до Алтая
Вожди с восточных островов
У стен поникшего Китая
Собрали тьмы своих полков.
Как саранча, неисчислимы
И ненасытны, как она,
Нездешней силою хранимы,
Идут на север племена.
О Русь! забудь былую славу:
Орел двухглавый сокрушен,
И желтым детям на забаву
Даны клочки твоих знамен.
Смирится в трепете и страхе,
Кто мог завет любви забыть…
И Третий Рим лежит во прахе,
А уж четвертому не быть…
1 октября 1894 г.
Обратите внимание: «великая судьбина» – это не победа, а поражение! Очень христианский подход [64] . Не потому ли на картинах тех лет так много библейских сюжетов? Крестный путь, предреченный целому народу! Что это? Коллективное сумасшествие? Ведь это не один, не два экзальтированных художника, поэта, музыканта… Это целое направление в искусстве – Русь как объект мазохистских «сеансов»… Естественно, если человеку постоянно повторять, что он свинья – да как повторять! с какой «художественной убедительностью»! – он рано или поздно захрюкает. И Русь захрюкала. Она поверила в то, что была рабыней «монголо-татар», что в рабстве заключена «великая судьбина»! А надо ли еще что-нибудь? Ведь самое страшное, самое омерзительное холуйство (по Достоевскому) – это холуйство убежденное. Как же опасны самосбывающиеся пророчества!
В «патриотических» кругах принято восхвалять «подвиг» последнего русского царя Николая II (Романова), дескать, он принял «мученичество» во искупление судьбы страны. Э, нет, господа дорогие. Духовный подвиг – это индивидуальное, личное, можно даже сказать, интимное решение. Подвижник может жертвовать собой – это его исконное право, это его и только его выбор. И Христос поступил именно так. Но когда «подвижник» жертвует вверенной ему страной, народом, нацией – это никакой не подвижник. Монарх существует для того, чтобы процветало государство, и именно поэтому вся структура государства старается избавить его от решения бытовых вопросов, чтобы сосредоточить исключительно на делах нации. Но когда государство начинает существовать для того, чтобы обслуживать «духовный подвиг» монарха, – этому уже даже нет названия. На такое мракобесие не были способны даже «монгольские» «дикие» ханы.
До 1914 г. еще можно было что-то попытаться исправить. Но «паровоз вперед летел…». Впервые за несколько сотен лет Россия выступает против единственного своего европейского союзника – Германии на стороне… на стороне Англии, Франции в союзе с Японией, то есть своих традиционных геополитических противников… Шизофрения… Но жребий брошен. И надо как-то жить в этом шизофреническом мире. Для битвы против Европы нужны новые ориентиры, нужен антиевропейский миф… Далеко за мифом идти не пришлось. «Стокгольмский синдром» породил чудовищ. Россия после августа 1914 г. уже перестает быть Европой. «Что для русского хорошо – то для немца – смерть!» Четыре года спустя Александр Блок пишет «Скифов». Это пронзительный крик, эпиграфом к которому взяты строки Соловьева. И это пророчество, в котором отразился весь XX век.
…Придите к нам! От ужасов войны
Придите в мирные объятья!
Пока не поздно – старый меч в ножны,
Товарищи! Мы станем – братья!
А если нет – нам нечего терять,
И нам доступно вероломство!
Века, века вас будет проклинать
Больное позднее потомство!
Мы широко по дебрям и лесам
Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернемся к вам
Своею азиатской рожей!
Идите все, идите на Урал!
Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
С монгольской дикою ордою!
Но сами мы – отныне вам не щит,
Отныне в бой не вступим сами,
Мы поглядим, как смертный бой кипит,
Своими узкими глазами.
Не сдвинемся, когда свирепый гунн
В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
И мясо белых братьев жарить!..
Призыв поэта не был услышан. Спустя два года он умер в своей петербургской квартире от болезни, спровоцированной голодом и холодом. Про таких, как он, Достоевский писал: «у русских два дома, один Россия, другой – Европа». Но таких русских становилось все меньше… Не большевики принесли на Русь «азиатчину». Азиатчина прочно окопалась в умах и требовала материализации. Ею и стали большевики. Случайно ли, что на роль вождя эта масса выплюнула из своих недр человека с явно выраженными «татарскими» чертами? Или это чей-то «режиссерский» замысел? Чей?
На часах Истории 20 лет, прошедшие между войнами с одними и теми же участниками, с одними и теми же противоречиями – это ОДНА ВОЙНА – 100-летняя, 30-летняя и т.п.
Естественно, когда хлынула вторая волна – 41 (перевернутая 14!), как нельзя кстати пришелся Василий Янчевецкий (В.Ян) с его «татарской» трилогией, которая в противном случае осталась бы просто незамеченной. Как забавно сыграл псевдоним! Ян – поляк, знаковое имя, как русский Иван. Не это ли прозрачно упакованное послание «польским товарищам» Длугошу и Меховскому? Враждебную Европу, а это были вовсе не только немцы, а еще и румыны, мадьяры, чехи, итальянцы, нужно было чем-то пугать. Нужен был Миф. Миф, адекватный германо-арийскому. На войне все средства хороши, и если этот «монгольский», «варварский» «бэкграунд» дал силы хотя бы одному солдату продержаться на минуту дольше, хотя бы одному юному токарю или фрезеровщику выстоять смену (а было их куда как поболе), то Сталинская премия, полученная по итогам автором, была вполне заслуженной. Однако войны имеют свойство заканчиваться. Уже 3-ю часть трилогии «К последнему морю» в 50-е издали насколько это возможно формально и без помпы. Но мифы удивительно живучая штука. Случайно ли, что на самом излете СССР, в эпоху массового общественного пессимизма, Яна вновь переиздают тиражом, сопоставимым с текстами «дорогого Леонида Ильича»?
Данный текст является ознакомительным фрагментом.