4. В преисподней

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

4. В преисподней

28 августа 1984 года начался подземельный кошмар Элизабет Фрицль. Той ночью ее разбудил отец и шепотом позвал за собой в подвал, куда обычно запрещал входить. Он сказал ей, что надо помочь установить стальную дверь – заключительный штрих тюрьмы, которую он выстроил под домом своей семьи в Амштеттене. Это могло показаться странным, но он часто работал внизу, в подвале, по ночам, и, механически подчиняясь, она последовала за ним.

После того как они вдвоем укрепили дверь, Элизабет почувствовала, как отец схватил ее со спины, и, вдохнув эфир, она потеряла сознание. Придя в себя, Элизабет увидела, что прикована наручниками к металлическому столбу. В таком положении она оставалась в течение следующих двух дней. Потом Фрицль посадил ее на собачью цепь в полтора метра длиной, чтобы можно было добраться до импровизированного туалета, но в то же время лишил ее свободы передвижения. Бункер к тому времени уже был переоборудован под темницу: тяжелая металлическая дверь оснащена электронным управлением, а крошечная комнатка – изолирована и звуконепроницаема. Первые несколько недель отец держал напуганного до смерти подростка в кромешной тьме.

Элизабет пыталась сопротивляться. Она колотила в стены и кричала до тех пор, пока окончательно не сорвала голос, но никто не откликнулся, и в конце концов она опустила руки. Когда она перестала сопротивляться отцу, побои поубавились, но не убавилось желание ее отца спать с ней, и он еще целых девять месяцев не спускал ее с привязи. Отец приходил, только чтобы в очередной раз изнасиловать ее или оставить ей еду, чтобы она не умерла с голоду. Она оказалась перед дилеммой: «Я должна была умереть голодной смертью или быть изнасилованной. Это был жесткий выбор. Хотя по большому счету его у меня не было».

Она не в состоянии была вспомнить, сколько раз отец насиловал ее, пока держал на цепи, или сколько раз он насиловал ее до того, или сколько раз насиловал ее за все годы, проведенные ею в подземелье. В конце концов ей оставалось только выносить это или сопротивляться и умножать свои страдания избиениями. Какой уж тут выбор.

Фрицль отрицал все, что Элизабет говорила про наручники и собачью привязь. «Это было бы излишне, – отчеканил он. – У моей дочери и так не было шансов сбежать».

Но тем не менее, поначалу отчаявшаяся Элизабет еще кричала о помощи и, вся израненная, билась о стены своей тюрьмы, слабо надеясь на то, что кто-то откликнется на ее зов, но ее камера находилась так глубоко под фундаментом дома и была так хорошо звукоизолирована, что никто не мог ее услышать. Четыре года Элизабет была полностью отрезана от мира. Ее единственным посетителем был ее гнусный тюремщик, единственным развлечением – считать часы до его очередного возвращения, до очередного избиения и изнасилования.

Фрицль нисколько не сожалел о содеянном. «Почему я должен сожалеть? Я заботился о ней. И я не дал ей увлечься наркотиками».

Но ничто не свидетельствует о том, что Элизабет когда-либо пробовала наркотики. Ее приятель об этом даже не слышал. «То, что сказал ее отец, неправда от первого до последнего слова, – заявил Андреас Круцик. – Такого в принципе быть не могло, чтобы она зашла так далеко и стала наркоманкой... Это все ложь».

Даже сегодня в Вене есть лишь один небольшой центр торговли наркотиками, расположенный на Карлсплатц. Сбежав в Вену, Элизабет остановилась в Бригиттенау, который находился в трех километрах от этого места. А наиболее предпочтительными наркотиками среди сверстников Элизабет были сигареты и алкоголь, что видно и из ее писем.

Ее отец сетовал, что даже когда он нашел ей работу, Элизабет время от времени позволяла себе оставаться дома. Но ведь она была почти ребенком. «Она дважды сбегала и слонялась где-то с людьми сомнительных нравственных устоев, которые не могли оказать на нее хорошего влияния», – сказал он. Сложно представить, впрочем, чтобы на ее пути встретился человек еще более «сомнительных нравственных устоев», чем Йозеф Фрицль собственной персоной.

«Я возвращал ее домой, – продолжал он, – а она снова убегала. И потому я должен был создать такое место, где у нее была бы возможность – пусть и против воли – избежать дурного влияния окружающих».

Но дурное влияние оказалось куда ближе.

Когда Элизабет была заперта в своей тайной темнице, наверху следовало дать некоторые объяснения. Это произошло два года спустя после того, как она стала стажироваться в ресторане Розенбергера под Стренбергом. А потом, как сообщил ее босс Франц Пернер, Элизабет «вдруг исчезла». Фрицль объяснил ему, что она сбежала из дому и на работу уже не вернется.

В день исчезновения Элизабет Розмари Фрицль, как и полагается, безотлагательно заявила о пропаже дочери. Некоторое время спустя Фрицль предоставил полиции письмо – первое из тех, что ей пришлось написать в заключении. На письме стояла дата – 21 сентября 1984 года – и была наклеена марка близлежащего городка Браунау-на-Инне, того самого, где появился на свет Гитлер. Из письма выходило, что Элизабет сыта по горло жизнью с родителями и остается у подруги. Она предупреждала родителей не искать ее – и в противном случае грозилась покинуть страну.

Как сообщил немецкий новостной журнал «Дер Шпигель», «наскоро состряпанное письмо помогло чиновникам быстро покончить с делом. Пожалуй, сегодня даже австрийские молодежные организации задались бы вопросом, с чего бы девочке, которую все знают как уравновешенную и стеснительную, дважды сбегать из дому? Но тогда письмо полностью соответствовало распространенному мнению о том, что такие беглецы – это неблагодарные дети, которым стоило бы подумать о том, как страдают из-за них их родители».

Дни сменялись неделями, и Фрицль велел Элизабет написать матери другие письма. Так, ей пришлось сообщить, что она ушла в секту и просит полицию не искать ее. Писать эти письма было для нее пыткой. Каждым следующим письмом она лишала себя шансов на то, что кто-нибудь станет искать ее, сама запирала подвальную дверь на еще один замок, закапывая себя все глубже и глубже в могилу. Ей хотелось передать в них какие-нибудь знаки, которые указали бы адресатам на страшную истину. Но их диктовал и перечитывал отец. Он мог быть бесконечно бессердечным, но дураком он не был. Ничто не могло укрыться от него: ни символ, ни знак, ни малейший намек на то, что что-то идет не так. Да и к тому же запуганная Розмари и доверчивые власти готовы были верить всему, что им говорилось. Сколько бы ни теплилась у нее надежда, при таком общении с миром она рано или поздно была обречена исчезнуть. Казалось, всем было все равно.

Полиция купилась на письма и прекратила поиски. А городские власти тем временем делали не больше того, чего от них требовалось. Они переправили заявление о пропаже девочки в Министерство внутренних дел Австрии, в управление финансами и во все управления образования Австрии, на случай, если имя Элизабет Фрицль всплывет в чьих-то протоколах, но на том их деятельный порыв и закончился.

«Йозеф Фрицль только помог властям уклониться от этого дела, когда сообщил, что дочь его, вероятно, присоединилась к какой-то секте», – рассказывает «Дер Шпигель». С самого начала все казалось таким логичным. Никто даже не удосужился проконсультироваться с доктором Манфредом Вольфартом – офицером полиции, занимающимся проблемой сектантства в епархии церкви Св. Польтена. Он-то все раскусил бы в мгновение ока. Ведь секты, члены которых живут уединенно от своих семей и знакомых, практически не встречаются за пределами Японии и англоговорящего мира, где их эксцентричные выходки постоянно приковывают к себе внимание общественности.

Неделя-другая, и сыщики попросту махнули рукой на Элизабет Фрицль. А когда ей исполнилось девятнадцать, то ее исчезновение и вовсе перестало быть проблемой полиции. «В полиции с этим можно столкнуться сплошь и рядом. Все мы понимаем, что ребенок в какой-то момент все равно покидает дом, – объяснил главный следователь Франц Польцер. – А к тому же ей уже девятнадцать. Полиция Австрии не может разыскивать пропавших людей после того, как им исполнится девятнадцать. Гражданин Австрии волен отправиться в любую точку планеты, если ему захочется».

Планируя заключение Элизабет, Фрицль был чертовски педантичен. Все отмечали в нем его высокую организованность, и те, с кем ему приходилось работать, давали ему самые высокие оценки. У него были деловые отношения с Антоном Графом, их соседом по летней гостинице, которую Фрицль держали в горах, – Граф сдавал ему землю внаем. «Он был надежен. Если он давал слово, вы могли рассчитывать на него. Если он брал у вас инструменты и говорил, что вернет их через два дня, через два дня они были снова у вас. Он говорил – и он делал. На него всегда можно было положиться».

И все же иногда Графу нелегко давалось общение с Фрицлем. «Он был несгибаем и совершенно невосприимчив. Вы могли быть больны, что-то могло случиться, его это не волновало... Было установленное правило – и точка».

Антон Граф виделся с Фрицлем каждое лето и знал Элизабет, когда та была еще маленькой. И когда она «пропала», Фрицль, несомненно, не мог не рассказать Графу о случившемся. «Однажды он пришел к нам в старое здание и сказал: „Лиззи больше не придет домой. Она спуталась с какой-то сектой и исчезла“».

Письма, которые писала Элизабет в заточении, лишний раз укрепляли всех во мнении, что она угодила в лапы безумных религиозных фанатиков, и предотвращали все дальнейшие расспросы. «Чуть позже он рассказал нам, что получил от нее письмо, – рассказывал Граф. – В нем говорилось, что искать ее бесполезно. Она с головой ушла в сектантство и была там так счастлива, что домой возвращаться не собиралась». Фрицль излагал все настолько правдоподобно, что ни у кого не возникло и тени сомнения в его словах.

Другие знакомые – например, приятель Фрицля, заместитель мэра Лазберга Леопольд Штутц – также пересказывали историю о том, как Элизабет – или Лизель, как звал ее отец, – сбежала к сектантам. «Когда мы спрашивали его о Лизель, он отвечал, что ее разыскивает Интерпол, сказал Штутц. – Он говорил, что так волновался за нее, что даже ходил к гадалке, чтобы узнать, что с ней стряслось».

Никто больше ни о чем его не расспрашивал, никто ничего не проверял. Своей легендой Фрицль ввел в заблуждение даже некоторых ее школьных друзей. «Я помню, как сильно боялась Элизабет своего отца и как дрожала над тем, чтобы успеть домой вовремя, – рассказывал ее школьный товарищ. – Когда мне сказали, что она ушла в какую-то секту, это показалось мне логическим завершением всего этого, ее попыткой освободиться от семьи и от деспотичного отца».

Никто не задавал вопросов.

Только ее молодой человек Андреас Круцик не поверил рассказам ее отца. «Она попала в секту? Абсолютная ерунда, – сказал он. – Она не из тех, кто может поддаться на влияние сектантов. Она всегда точно знала, что делает и зачем она это делает».

Ложь была совершенно прозрачна. Но к несчастью, Круцик судил обо всем так трезво уже по окончании трагических событий. А тогда он еще не слышал измышлений Фрицля. Он думал лишь о том, что его бесцеремонно бросили и разбили ему сердце. «Мы были парой, – сказал Андреас. – Мы писали друг другу, встречались. Но ни с того ни с сего все оборвалось. Я звонил ей, а меня отфутболивали. Все было кончено – с тех пор я так и не видел ее».

Какой, спрашивается, влюбленный юнец станет настойчиво наводить какие-то справки, особенно если он пообещал хранить свои чувства в тайне от безумного отца своей любимой?

Фрицль делал все возможное, чтобы сохранить в тайне заключение своей дочери, и в то же время он страстно желал довериться какой-нибудь сочувствующей душе – походя в этом отчасти на закоренелых преступников, которые рискуют быть раскрытыми только из-за, чтобы показать всем, как они были умны. «День ото дня, с тех пор как я запер в подвале дочь, мое положение становилось все безумнее, – признался он. – Мне часто хотелось рассказать все другу, но я боялся, что меня посадят».

Исполненный жалости к себе, Фрицль уверен, что попался на крючок именно он, а не его дочь. «Я ступил в этот порочный круг, из которого не было выхода, – сказал он. – Я просто все время откладывал принятие решения... Нет, правда, я серь езно раздумывал над тем, отпускать мне ее или нет, но никак не мог решиться, хотя – а может, именно поэтому, – я понимал, что каждый день промедления усугубляет мое преступление. Я боялся угодить за решетку, боялся, что все, кто знал меня, узнают о моем поступке, – и я откладывал решение снова и снова. Пока однажды – когда прошло приличное время – не стало уже слишком поздно для того, чтобы выпускать Элизабет обратно».

Недели под землей складывались в месяцы, а Фрицль продолжал никому не нужный фарс, изображая хорошее отношение к дочери. Он мог рассказывать ей, как продвигалась работа в саду у нее над головой, или болтать о фильмах, увиденных по телевизору, он описывал ей свои поездки за город и даже держал в курсе новостей о ее братьях и сестрах. Для нее, лишенной возможности увидеть все это своими глазами, это была дополнительная пытка.

За этим следовал секс. Элизабет заявила, что сексуальные домогательства к ней ее отца начались, когда ей было одиннадцать, хотя Фрицль возражал, что ни одного изнасилования не было совершено до ее заточения, – как будто это его как-то оправдывает. Поначалу он, по его словам, старался контролировать себя, но его «желание заняться сексом с Элизабет только росло со временем». В конце концов его похоть раздавила его и вынудила к инцесту.

«Впервые у нас был секс весной 1985-го – девять месяцев спустя после того, как я забрал ее, – уверяет он. – Я был не в силах больше сдерживаться. Я хотел иметь от нее детей. Я мечтал о второй полноценной семье, там, в подвале. В какой-то момент ночью я спустился в подвал. Я понимал, что Элизабет не хотела того, что я делал с ней. Но желание нарушить запрет было слишком сильно, чтобы устоять».

Он помнил, что Элизабет не сопротивлялась ему и только тихо плакала после произшедшего, еле слышно всхлипывая. А потом, каждые два-три дня, когда он приносил ей еду и сменную одежду, он спал с ней. «Я был одержим», – сознался он.

Выбор перед Элизабет стоял однозначный: голодная смерть или изнасилование. И по ее воспоминаниям, отец отнюдь не откладывал свои намерения целых девять месяцев. Все началось сразу, когда она была еще в цепях. Похоть отца не стала последствием ее ареста – она была только его причиной.

Фрицль, которого теперь хотят представить нам умственно нестабильным, уже признался, что в момент изнасилования сознавал, что поступает нехорошо. «Я понимал, что поступаю плохо и причиняю ей боль, – сказал он, – но я не владел собой, и опять-таки это желание было слишком сильно для меня».

Для многих даже намек на такое чувство стал бы достаточным поводом отпустить ее, но Фрицль не терзался сомнениями по поводу того, чтобы обрушить всю мощь своей похоти на несчастную дочь. Друзья говорят, что к этому моменту от 27-летнего брака с Розмари Фрицль осталась одна видимость. С 1984 года, заимев любовницу, находящуюся в подвале, Фрицль вовсе перестал спать со своей женой. Жене он безапелляционно заявлял: «Ты слишком жирная, чтобы спать с тобой». А родным и близким в ее же присутствии говорил: «Толстухи мне не чета».

Розвита Цмуг, которая позже владела рестораном и бывшей гостиницей Фрицль в соседней деревне Ашбах, так и сказала: «Их браку настал конец».

Хотя Розмари пыталась держать лицо, Розвита понимала, что мужество ее напускное. «Между ними был лед, и они даже не разговаривали друг с другом, – сказала она. – Фрицль просиживал целыми днями в баре, строил глазки посетительницам и улыбался в тридцать два зуба, словно ему дела ни до чего нет, пока она крутилась как белка в колесе, выполняя всю грязную работу».

Друг Фрицля Пауль Хоера также видел разлад в их браке, хотя и списывал вину за это на его жену. «Я думал, она просто холодная женщина. Я понятия не имел об их взаимоотношениях, но я знал точно, что она не в его вкусе. Он рассказывал мне, что ему нравятся стройные женщины и что у него есть любовница. Но даже подумать не мог, что это его дочь».

Фрицль не скрывал, что даже не пытался предохраняться во время изнасилований. «Вообще-то, я хотел детей от нее, – говорил он. – Я задумывался о потомстве. Для меня это было прекрасным вариантом – иметь еще одну семью в подвале».

Казалось, что пасть еще ниже в своей порочности просто невозможно. Он уже запер свою дочь в четырех стенах, сделав ее своей наложницей, избивая ее во имя своего садистского наслаждения, насилуя ее по своему же капризу. На протяжении первых четырех лет своего заключения она была совершенно одна. Ее единственным гостем бывал только сам насильник, который приходил «за этим» раз в несколько дней. За эти годы она наверняка увязла в глубочайшем отчаянии. Он не стал скрывать и рассказал ей, что все вокруг молча проглотили его выдуманную историю. Все поверили написанным ею письмам; никто не искал ее и не собирался искать – ни ее мать, ни братья и сестры, ни друзья, ни социальные службы, ни полиция. Его самонадеянность одержала верх. Как он умен; никто даже не ищет ее. Все были уверены, что она чудно проводит время в какой-нибудь коммуне хиппи. Да если бы они и стали искать, то ее родной дом по Иббштрассе, 40, – всего в нескольких метрах под их ногами, – был бы последним местом поисков. Ее похоронили заживо.

А потом, когда стало казаться, что хуже быть уже не может, несчастная Элизабет забеременела.

«Если задаться вопросом, в какой момент в Элизабет произошел надлом, то это, несомненно, будет момент, когда она впервые поняла, что ждет ребенка, и потом на протяжении всей беременности переживала, родится ли ребенок здоровым, – сказал профессор Макс Фридрих, глава детской и юношеской психиатрической лечебницы при Медицинской академии в Вене. – И конечно, оставили свой отголосок сами роды, особенно учитывая то, что рядом с ней не было ни повитухи, ни врача».

Надеяться ей было не на что. Отец имел над ней полную власть. Она была беспомощна – просто пленница, которую можно ударить и изнасиловать, когда взбредет в голову, и которая теперь вынашивала ребенка от собственного отца.

Проводили и параллели с делом Наташи Кампуш. Ее похитили с Венской улицы на пути в школу, когда ей было всего десять лет, и восемь лет держали в подвале, прежде чем в 2006 году ей удалось сбежать. Профессор Фридрих был психиатром в деле Наташи. Он сказал, что точно так же, как и Наташе, Элизабет пришлось пойти на компромисс со своим захватчиком, для того чтобы хотя бы сохранить жизнь.

«Когда в восемнадцать лет ее схватили и посадили в клетку, она была жутко напугана, – сказал профессор Фридрих. – Вопрос в том, как она справлялась со своим страхом и в какой момент ее воля была сломлена – потому что это должно было случиться. И тут мы сталкиваемся с таким явлением, как стокгольмский синдром, когда жертва смиряется со своей участью».

Стокгольмский синдром – психологическая реакция, которая нередко наблюдается у людей, взятых в заложники, когда жертва выказывает знаки благосклонности к своему обидчику, вопреки мукам и опасности, с которыми заложник может сталкиваться. Бывали случаи, когда заложники и вовсе влюблялись в своих захватчиков. Впервые этот синдром был зафиксирован после ограбления «Кредитбанкена» в Нормальмстронге, в столице Швеции, Стокгольме, в 1973 году. Грабители держали работников банка в заложниках с 23 по 28 августа. В этих условиях пленники начали испытывать сильную эмоциональную привязанность к преступникам и даже заступались за них, когда были освобождены после своего шестидневного плена.

Термин «стокгольмский синдром» был предложен криминалистом и психиатром Нильсом Бейеротом, который сотрудничал с полицией при ограблении. Знаменитые дела продолжились похищением Патти Херст – наследницы американской газетной империи Уильяма Рэндольфа Херста – левыми радикалами, называвшими себя Симбионистской освободительной армией, в 1974 году. После двух месяцев в плену видеокамера запечатлела Патти и ее захватчиков в ограблении, а потом она сделала громкие заявления, порицающие капиталистические «преступления» своих родителей, подписавшись именем «Таня» – псевдонимом Тамары Бунки, боевого товарища и любовницы аргентинского революционера Че Гевары. Остатки СОА были убиты в перестрелке в мае 1974 года, но Патти Херст оставалась на свободе до сентября 1975-го, когда ее поймало ФБР. Она была осуждена за ограбление банка и вооруженные нападения.

В свое оправдание она заявила, что стала жертвой стокгольмского синдрома и была вовлечена в пособничество СОА. Она была признана виновной в совершении ограбления и лишена свободы, но в феврале 1979 года президент Джимми Картер смягчил ее приговор, а еще позже она получила извинения от президента Билла Клинтона.

Очередным случаем, более близко схожим с судьбой Элизабет, стала история Колин Стан. С 1977 по 1984 год ее держали в заложницах под именем Кэрол Смит Камерон и Джанис Хукер в Северной Калифорнии. Колин запирали и оставляли спать в деревянном ящике, похожем на гроб, под кроватью, которую делили супруги Хукер. В течение плена ее систематически пытали и глумились над ней с целью достижения полного физического и морального порабощения. Но, когда ей представился случай сбежать, она осталась – и даже подписала «рабское соглашение», и писала письма, в которых говорила, что влюблена в Хукера.

Но когда Джанис устала от внимания, которым ее муж баловал Колин, она помогла ей уйти. И даже после этого Колин не обратилась в полицию, не рассказала всей истории своей семье и продолжала названивать Хукеру, хотя и отказывалась возвращаться к нему. Джанис Хукер все же бросила мужа. Она и открыла миру эту историю. Камерона Хукера арестовали и осудили за похищение, изнасилование и сексуальные домогательства. В оправдание он утверждал, что Колин согласилась стать их рабыней добровольно, а любовью они занимались с обоюдного согласия, ссылаясь на письма и телефонные звонки самой Колин. Но переубедить присяжных не удалось. Ему вынесли приговор по десяти тяжким уголовным преступлениями и приговорили к ста четырем годам тюремного заключения.

Очевидно, что Элизабет Фрицль не дошла до такого состояния. За все 24 года в подземелье ей ни разу не подвернулось шанса сбежать. А когда подвернулся – и она была уверена в том, что это тяжкая плата за свою свободу, – она его не упустила.

Но самые интересные параллели возникают при сравнении историй Кампуш и Фрицль – конечно, в первую очередь потому, что обе произошли в Австрии. Наташа в момент своего исчезновения была гораздо моложе Элизабет, и похитил ее незнакомец, хотя сейчас уже сделано предположение, что к похищению или ее сокрытию приложила руку ее мать. Злоумышленник же, Вольфганг Приклопил, был, как и Фрицль, технарем, проработавшим какое-то время в немецком гиганте инженерии – компании «Сименс». Ее держали в маленьком ядерном бункере под гаражом Приклопила. Вход туда был защищен железной дверью и спрятан за комодом. В убежище не было окон, зато была звукоизоляция. Пространство занимало каких-то пять квадратных метров – меньше, чем обитая резиной клетка, где поначалу держали Элизабет. Наташа пыталась привлечь чье-нибудь внимание, со звоном разбивая о стены бутылки с водой.

Но в подвале она провела только первые полгода. После этого она стала все больше и больше времени проводить наверху, находясь в свободной части дома, но на ночь, а также пока Приклопил был на работе, ее всегда запирали в своей каморке. Наташа рассказывала, что каждое утро они с Приклопилом вставали рано, чтобы вместе завтракать. Приклопил приносил ей газеты и книги, так что она могла как-то развиваться. В ее темнице нашли потом целые кипы учебников. Кроме того, он охотно ставил ей классическую музыку и давал слушать обучающие передачи на радио, и она научилась вязать. Так что, в той или иной степени, ей пришлось легче, чем Элизабет Фрицль. Но бежать было невозможно. Приклопил предупреждал ее, что окна и двери снабжены большим зарядом взрывчатки. Он говорил, что у него есть оружие и что убьет и ее, и любого, с кем она попытается связаться при попытке к бегству. Наташа призналась, что мечтала о том, как однажды отрубит ему голову топором, но от этой мысли пришлось отказаться.

Годы спустя ее видели одну в саду, а сосед и коллега Приклопила рассказал, что встречал Наташу, когда ее похититель заходил к нему взять напрокат трейлер. Наташа, по его словам, выглядела «жизнерадостно». Когда ей минуло восемнадцать, ей позволили ходить за покупками вместе с Приклопилом. Он угрожал убийством, если она станет кричать, и все равно она предпринимала напрасные попытки обратить на себя внимание. Он даже брал ее с собой на горнолыжный альпийский курорт под Веной. Сначала она отрицала это, но потом ей пришлось признать, что такая поездка действительно была, но за все время отдыха у нее не было ни малейшего шанса сбежать.

23 августа 2006 года восемнадцатилетняя Наташа чистила в саду сиденье «БМВ» Приклопила, и тут, в 12 часов 53 минуты пополудни, ему позвонили на мобильный. Приклопил отошел от машины, потому что ему мешал разговаривать звук пылесоса. Воспользовавшись случаем, Наташа оставила пылесос включенным и бросилась бежать, незамеченная Приклопилом, пока тот не закончил свой разговор как ни в чем не бывало. Метров двести пробежала Наташа через сады и по улице, перескакивая изгороди и прося встречных прохожих вызвать полицию, но все ее игнорировали. Спустя минут пять она постучалась в окно 71-летнего соседа и сказала: «Меня зовут Наташа Кампуш». Сосед вызвал полицию.

В отличие от Элизабет Фрицль, Наташа очутилась на свободе в добром здравии, хотя и несколько бледненькой и исхудавшей – в ней было всего 48 килограммов, – почти столько же, сколько она весила восемь лет назад, когда пропала. Она выросла всего на 15 сантиметров. Ее опознали по шраму на теле, образцам ДНК и паспорту, который нашли в ее камере. Сабрина Фрейденбергер, первый офицер полиции, которая говорила с ней после произошедшего, сказала, что была поражена Наташиным «умом и словарным запасом».

Упустив Наташу, Приклопил понял, что полиция скоро явится за ним, и покончил с собой, бросившись под пригородный поезд недалеко от станции «Северная Вена». Он всегда говорил Наташе, что «не дастся им живым» и предпочтет скорее умереть, чем дать арестовать себя. Она сказала, что не плакала, услышав о его самоубийстве, но признала, что в какой-то степени это оставило свой след. «Он был частью моей жизни, – объяснила она. – Поэтому я в некоторой степени скорблю по нему».

Они были довольно близки. На всех допросах она называла его только по имени – Вольфганг – а не Приклопил. Она говорила, что работал он нечасто, и они могли подолгу беседовать, пока она готовила ему обед или убирала дом. «Он не был моим господином... Мы были на равных», – сказала она.

Теперь Наташа – хозяйка в доме Приклопила, который был передан ей в качестве компенсации. Она не собирается сносить его, как это случилось с домом американского каннибала Джеффри Дамера или Розмари и Фреда Вест. После возвращения она уже снова заходила в клетку, в которой ее держали в заточении.

Некоторые мысли, которые прозвучали в официальном обращении, опубликованном Наташей после своего освобождения, зловещим раскатом эха повторяют оправдания Йозефа Фрицля. Она говорит, что ее плен уберег ее от многого. «Я не пью, не курю, – объясняет она, – и не связалась с дурной компанией».

Наташа Кампуш не чувствует, будто за время заключения мимо нее прошло что-то важное. Как и Элизабет Фрицль, она удивительно сильная и выносливая девушка. Сильной ее сделала сама беспомощность ее ситуации. «Я всегда думала: „Да, я никогда не вернусь назад, буду заперта вечно, моя жизнь будет уничтожена“, – сказала она. – Но я не впадала в отчаяние из-за такой несправедливости. Хотя всегда чувствовала себя жалким цыпленком в курятнике. Вы видели мою каморку по телевизору или в газетах и знаете, насколько она была мала. Это место вынуждает впасть в отчаяние».

Наташа Кампуш теперь полностью поправилась. Свои муки она компенсировала активным общением с журналистами. Ей удалось использовать внимание прессы к себе в своих интересах: Наташа написала книгу, повествующую о ее заточении, получившую заслуженный успех, и начала карьеру в качестве ведущей ток-шоу.

Создается впечатление, что она просто надевает маску и стремится свести к минимуму тот урон, который ей нанесли. Если верить ее агенту, Приклопил избивал ее так, что «она едва могла передвигаться. Избив ее до синяков, он прихорашивал ее, а потом брал камеру и фотографировал».

Она категорически отказывается вдаваться в подробности того, каким еще надругательствам он подвергал ее на протяжении этих лет: «Все то и дело норовят задать интимные вопросы, которые никого не касаются. Может, когда-нибудь я расскажу об этом своему адвокату или еще кому-то, когда мне будет это нужно, а может, никогда не расскажу. Личное принадлежит только мне».

Профессор Фридрих, психолог Наташи, утверждает, что язык, который она выбрала для общения, ясно и мощно передает весь комплекс взаимоотношений, которые связывали ее с похитителем.

В случае с Элизабет Фрицль сомнений по поводу сексуального насилия не остается. Это признал и ее отец, и подтвердил тест ДНК. Только, в отличие от Наташиного опыта, подпольная жизнь Элизабет не предусматривала ни визитов к соседям, ни походов по магазинам, ни горнолыжных курортов – ни проблеска из внешнего мира и ничего похожего на надежду. А теперь, забеременев, ей оставалось только смириться.

Порой ее посещала мысль, вдруг отец отвезет ее рожать в больницу. Она была в ужасе от того, что дитя инцеста будет всю жизнь страдать от последствий каких-то генетических отклонений. Фрицль, разумеется, показывал, что ему было не все равно. «Элизабет, конечно, волновалась о том, что будет, – сказал он. – Но я купил медицинские книги и принес ей в подвал, чтобы, когда время настанет, она знала, что нужно делать. Я приготовил для нее полотенца, антисептики и пеленки».

Когда сроки уже подступали, Фрицль исколесил сотни миль, закупая детское питание, одежду и одноразовые пеленки в магазинах, где никто не мог узнать его. Когда он вернулся, ей стало совершенно ясно, что он не выпустит ее рожать из подвала. Теперь, когда она держала в руках медицинские книги, пропала надежда на то, что он предоставит ей помощь. Какой врач или сестра придет в этот крошечный подвал, чтобы принять роды, а потом уйдет, ничего не спросив? Бедняжке суждено было мучиться со всем в одиночку.

В 1989 году – год падения Берлинской стены – Элизабет произвела на свет свою старшую дочь, Керстин, чье тяжелейшее состояние, вызванное постоянной нехваткой света и кислородным голоданием, в конце концов и вывело их на свободу. Перепуганная 22-летняя мать родила первенца совершено одна. Единственной возможной повитухой мог стать только ее отец, а он в этом не был особенно заинтересован.

«Мы думаем, что он перестал спать с Элизабет, когда та была на позднем сроке, и оставил ее одну рожать под землей, – сообщил один из офицеров полиции. – Все, что его интересовало, – это удовлетворение своей похоти и сохранение тайны. Чем больше мы узнаем о нем, тем труднее становится во все это верить. Это чудовище, а не человек».

Как бы то ни было, Элизабет изучила книги, принесенные Фрицлем, и вместе с новорожденной девочкой смогла пережить это испытание. Им просто повезло. Кроме того, что рядом не было профессиональной помощи, риск гибели малышки значительно увеличивала антисанитария, сказал Патрик О’Брайен, делегат Королевского совета акушеров и гинекологов. Да и сама Элизабет во время родов была в большой опасности.

«Многие малыши могут без проблем появиться на свет и без медицинской помощи, – пояснил он. – Но оба – мать и ребенок – рискуют получить тяжелейшие осложнения, если во время беременности, и особенно во время самих родов, не был получен надлежащий уход».

Керстин была предрасположена к болезням с самого своего рождения. Она страдала от судорог, которые сейчас идентифицированы как особая форма эпилепсии, что приписывают последствиям инцеста. Но была у этой медали и обратная сторона. Появление ребенка – несмотря на то, кто был его отцом, – значило, что у Элизабет появился смысл жить. Теперь она могла кого-то любить, а не сидеть одна-одинешенька в подвальной камере. С другой стороны, несчастному ребенку предстояло то же тягостное существование узницы, какое влачила его мать.

Конечно, с рождением Керстин Элизабет стало легче жить. «Произошла перемена, – сказал Франц Польцер. – Она сама говорила, что отец приставал к ней даже до того, как запер в бункере. И когда он запер ее, ей приходилось сносить жестокое физическое насилие в той или иной форме. А потом, сказала она нам, стало легче».

Побоев, может, и стало меньше, но изнасилования не прекратились. В воспаленном сознании Фрицля Элизабет представлялась ему его женой, и он покупал ей сексуальные наряды, нижнее белье, которого никто не видел на ней, кроме него и их детей. Он, в свою очередь, для ночных походов в подвал элегантно одевался. На следующий год она родила сына Стефана, которому сейчас восемнадцать лет. Шел шестой год заточения.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.