Эпилог

Эпилог

Конечно, писателю не дано знать возраст своих читателей, но, если вам больше сорока двух, вспомните обо всем, что вы успели сделать между восемнадцатью и сорока двумя годами. Если вам меньше восемнадцати – подумайте обо всем, что вы хотите успеть совершить за следующие двадцать четыре года. Представьте все свои отпуска, все страны, которые вы уже посетили или только хотите посетить, все путешествия, в которых можно побывать, все ужины, которыми можно наслаждаться в ресторанах, все вечера, которые можно провести, все фильмы и спектакли, которые можно увидеть, все выставки, которые можно посетить, все спортивные события, на которых можно присутствовать, все романы, которые у вас могут быть, все прогулки, все праздники, куда вас могут пригласить, все семейные вечера, которые можно провести вместе, все места, где можно работать, все дела, которые можно сделать. Подумайте, насколько насыщенны были или будут эти годы, вспомните все эмоции, которые овладевают вами тогда: радость, сожаление, восторг, любовь, отчаяние, гордость, сострадание, удовлетворение... А теперь представьте, что все это у вас отобрали.

Отобрали и подменили часами, днями, неделями, месяцами, годами полного бездействия, нескончаемыми промежутками времени, когда вы могли только сидеть или лежать, не имея возможности даже глубоко вдохнуть. И вспомните слова начальника расследования дела Фрицля Франца Польцера: «Я уверен, что эти двадцать четыре года должны были казаться им сроком, десятикратно большим, чем на самом деле». Представьте пассивное сидение или лежание, длящееся не двадцать четыре, а двести сорок лет. Масштаб тоски, который вы бы испытывали, был бы неизмерим. Помните, что эти двадцать четыре года – двести сорок лет – вы бы не видели этому конца. Балансирование между жизнью и смертью могло длиться вечно.

Вообразите также тусклый свет и низкие потолки, ощущение того, как давит на вас своей тяжестью здание бункера. Чувство того, что вы приговорены, заживо, до самой могилы, не покидало бы вас. И единственное указание на то, что время уходит, – это разрушительное гниение вашего собственного тела. Словно вас в полном сознании заперли в вашем мертвом, разлагающемся теле. Вот она, живая смерть.

Как часто вы думали над тем, чтобы покончить с собой? Как часто хватались за какую-то призрачную надежду на спасение, чтобы потом отказаться от нее перед лицом горькой реальности вашего положения? Как часто грезили о свободе или о большом, прекрасном мире, а просыпаясь, оказывались в низменном мирке своей пещеры? Как часто рассеянно задумывались над тем, весна сейчас, лето, осень или зима, день или ночь, дождь, снег или солнце... или над тем, как все изменилось с тех пор, тогда как у вас все постоянно? Как часто вспоминали о семье и друзьях, зная, что они пребывают в блаженном неведении о том, как близко от них вы сейчас?

Теперь вообразите, как эти муки множились на бесконечность времени. Единственное общение – с человеком, которого вы более всего ненавидите в целом мире, который приходит только для того, чтобы избить, унизить и изнасиловать вас. Вы жаждете говорить с людьми, но и боитесь этого. Ведь, помните, он не только использует вас физически, но и мучает бесконечными упреками за вашу беспомощность. Он при каждом удобном случае напоминает вам, что ваши друзья и близкие – все, кто дорог вам, – и полиция, которая должна беречь вас, давно махнули на вас рукой. Они не ищут вас. Вы им безразличны. В их глазах вы все равно что мертвы. Даже маэстро жанра, Эдгар Аллан По, не смог вообразить себе такой чудовищной сцены. Вы существуете в уединенном, слабо освещенном ожившем ночном кошмаре.

А дети? Дитя, растущее внутри вас, – плод кровосмесительной связи. А вдруг он родится уродом или слаборазвитым? Переживете ли вы роды? А если возникнут осложнения? Как вы справитесь с младенцем, если что-то пойдет не так? Вы слишком молоды и слишком одиноки. Если что-то случится, вам некого позвать на помощь – ваша родная мать всего в нескольких метрах от вас, но она не услышит вашего зова. Ни любимого человека, ни просто сочувствующего, кто подержал бы вас за руку. Вам самой придется даже перерезать и перевязать пуповину.

Подумайте о боли расставания с детьми, даже несмотря на то, что вы понимаете: там им будет лучше, чем здесь с вами. Подумайте о существовании с оставшимися в живых любознательными малышами, о том, что будете наблюдать за тем, как нескончаемая монотонность, на которую они обречены, день за днем гасит в них жизнь. Подумайте о том, как эгоистично желание видеть детей рядом с собой ради того, чтобы не быть одинокой, хотя вы и готовы отдать все, даже свою жизнь, за их свободу.

Ваш чудовищный отец – слишком властный, слишком злой – крадет у них жизнь точно так же, как украл вашу. Но у вас хотя бы есть воспоминания. Вы знаете, что означает – быть там. Вы чувствовали дождь на своем лице, ветер в волосах. А ваши дети никогда не знали этого и могут никогда не узнать. Вы считаете, что они заперты в этом подвале навек. И, будто мало всех кошмаров, которые творит ваш отец с вами и вашими детьми, – он вполне может бросить вас здесь умирать от голода. Ничто не дает надежды на то, что в один прекрасный день он выпустит вас наружу. Вы заперты в бесконечности, никакой надежды нет.

Как следует поступить с таким человеком, как Йозеф Фрицль, который превратил жизнь собственного ребенка в воплощенный ад? Его адвокат Рудольф Майер прав: Фрицль человек, а не зверь. А преступления человека еще более страшны. Фрицль вел себя так по отношению к своей дочери и ее детям не потому, что был обязан так вести себя, не потому, что он был должен, а потому что такова его природа. Он сам выбрал такое поведение, и это только усугубляет его преступление.

Вскоре после окончания моей работы над этой книгой врачи вывели Керстин из комы, и, похоже, она будет жить. В этом случае Фрицль по крайней мере не будет обвинен в убийстве. Впрочем, он все еще может быть осужден за убийство другого ребенка, Майкла. Но не изобретено еще такого наказания, которое могло бы хоть как-то соответствовать масштабу того, что он сделал. Ему уже семьдесят три, и он умрет в тюрьме или психиатрической лечебнице, возможно, еще даже до того, как его дело достигнет зала суда. Но даже если бы его завтра же выпустили из тюрьмы – куда ему идти? что делать? Куда бы он ни подался, во всем мире он будет изгоем и объектом порицания. Кто-то непременно возьмет на себя роль правосудия. Если его изобьют и искалечат, неужели власти вмешаются? Кто станет защищать его? Нет, вероятнее всего, его убьют минут через десять после того, как он окажется на свободе.

Но достаточно о нем. Он презираем и недостоин никакого внимания. Уважение и восхищение врачей-профессионалов заслужили их пациенты – Элизабет и ее дети. Они заслуживают восхищения прессы и общественности. Они заслуживают того, чтобы быть любимыми, чувствовать участие и уважение всего мира. Элизабет пришлось пройти через такую пытку, которой, я уверен, многие просто не пережили бы, сойдя с ума или просто лишившись воли к жизни. Она пережила эти двадцать четыре года изоляции и страха с достаточным запасом сил и здравого ума, чтобы зацепиться за возможность сбежать, когда она подвернулась. Блестящий образец мужества и воодушевления – она показала нам, до каких высот может вознестись человеческий дух, так же как и ее отец показал, до каких глубин он может пасть.