8. В луче света

8. В луче света

Сложно понять, на самом ли деле Фрицль полагал, что сможет правдоподобно обставить возвращение его подземной семьи миру. В любом случае он наслаждался все возрастающим чувством всевластия. Его пленники были полностью обращены в рабство. В конце концов «они полностью признали в нем главу семьи». Для них сказать кому-нибудь, что они жили в подвале, а не в какой-то загадочной религиозной общине, было бы большим «предательством» их «фюрера». Они должны быть благодарны. Ведь он давал им одежду, еду и крышу над головой все эти годы; он был щедр на подарки, лакомства и полезные вещи; он уберег Элизабет от наркотиков и значительную часть своего времени проводил с их детьми. Теперь же по доброте своего сердца он отпускал их на свободу – и ничего не просил взамен, кроме одного только молчания.

В простодушии Розмари можно было не сомневаться. Она и так будет счастлива просто видеть свою дочь снова дома, к ее радости с новыми внуками. Никто в их семье не посмел бы о чем-то расспрашивать или перечить ему. Друзья и знакомые прекрасно уживались с вымышленной историей о секте раньше, уживутся и теперь. И можно было быть уверенным, что полицейское расследование будет не серьезнее, чем прежде. В католической Австрии он мог даже считать, что на его стороне Бог.

Но Фрицля погубила гордыня. Он был близок к тому, чтобы разыграть последний акт причудливо вывернутой античной трагедии. Правда была в том, что он не был богом, ни даже героем; он не мог управлять всем. И уж точно он не мог управлять здоровьем своих детей, томящихся в подвале, которое сам с таким усердием им подрывал. Оставались считаные месяцы до того, как он смог бы освободить себя от бремени тайной семьи, когда серьезно заболела Керстин. Это все разрушило.

Поначалу Фрицль снова решил лечить ее аспирином и микстурой от кашля. Это не дало улучшений. У него не было ни медицинской подготовки, ни – поскольку она, как и все дети в подвале, никогда не была у врача, – ее медицинской карты, преступник просто не знал, с чего начать. Керстин всегда была болезненной девочкой, но прежде ей удавалось справляться. Теперь она в кровь кусала губы от болезненных спазмов.

Фрицль не мог не знать, что дети, рожденные от него и от его дочери, рискуют получить в наследство многие генетические патологии. Но ему не приходилось раньше сталкиваться с такой болезнью, как у Керстин. Это не было похоже на врожденное заболевание – скорее, на инфекцию. Так или иначе, она была при смерти. Ее приступы усиливались, ее рвало кровью, и вдобавок она впала в кому.

Теперь, когда надежда на скорое освобождение таяла практически перед носом, Элизабет умоляла отца отвезти Керстин в больницу. Ее переполняли дурные предчувствия. Болезнь могла отодвинуть выполнение плана ее отца освободить ее и ее детей этим летом, если не заставить его совсем отказаться от этой затеи. Но что она могла? Ее дочь может умереть, если немедленно не оказать ей врачебную помощь.

Под натиском Элизабет Фрицль в конце концов уступил. Неужели после стольких лет бессердечности в нем послышались жалость и сострадание? Или на то были более рациональные причины? Поскольку его план по освобождению семьи из подвала основывался на поддержке его дочери, едва ли он мог позволить умереть кому-то еще из ее детей – при таких обстоятельствах Элизабет ни за что не согласилась бы помогать ему.

С другой стороны, его могла напугать мысль о том, что придется избавляться от тела взрослой женщины. Чтобы сжечь ее в печи, ему пришлось бы разрезать тело на куски – душераздирающее зрелище и для него, и для его детей, у которых не было бы иного выхода, кроме как наблюдать за происходящим. К тому же в Амштеттене жили и старики, которым был знаком запах горящей человеческой плоти.

Решив забрать Керстин в больницу, Фрицль порядочно рисковал, но он готов был пойти на это. Пока девятнадцатилетняя девочка была без сознания, она не представляла угрозы. Только придя в сознание, она могла рассказать больничному персоналу о своей жизни. Но у нее был ограниченный словарный запас. Она никогда не ступала в мир над ее головой, и ей было бы непросто объяснить свою мысль. Даже если она смогла бы облечь в слова то, как ей приходилось страдать, кто поверит ей? Чересчур неправдоподобная история. Наверняка Фрицль считал, что сможет разубедить их, что бы она им ни сказала, списав все на воображение умственно отсталой девочки, которую для ее же блага держали затворницей. Все равно он собирался забрать ее из больницы, как только она окрепнет достаточно, чтобы снова вернуться в подвал.

Фрицль не хотел, чтобы его жена узнала о других детях Элизабет, особенно о больной дочери. На сей раз она могла бы оказаться не такой легковерной. Она непременно пришла бы в больницу. Увидев свою внучку на смертном одре, она могла мимоходом вызвать подозрения у персонала. Розмари была еще одной стихией, которую в этот раз он не мог контролировать.

Хотя состояние Керстин было критическим, Фрицль подождал, пока его жена не отправится на отдых на озеро Маггиоре. Убрав Розмари со своего пути, он открыл подвальную дверь и выпустил Керстин, впервые за девятнадцать лет. В свои семьдесят три года Фрицль уже не мог в одиночку тащить бессознательного подростка, и ему пришлось просить о помощи Элизабет. Итак, ранним утром 19 апреля сорокадвухлетняя женщина, проведшая половину своей жизни под землей, впервые за двадцать четыре года вышла на свет. Всего на несколько мгновений. Вытащив Керстин на поверхность, Элизабет вернулась назад в подвал. Ей оставалось провести в заключении всего неделю, но когда она спустилась по ступеням бункера, она еще не знала об этом. В тот момент прежде всего ее волновала дочь – жизнь Керстин стояла на первом месте.

По горькой иронии, наверху, в доме, Керстин, впервые за все свои девятнадцать лет покинувшая подвал, не могла чувствовать свежего воздуха и видеть солнечный свет. Погруженная в коматозный сон, она не воспринимала ничего из внешнего мира. Фрицль не мог разбудить ее и вызвал «скорую».

В семь утра на местную станцию «скорой помощи» поступил звонок от мужчины, который сообщил, что девушка по имени Керстин Фрицль находится в очень тяжелом состоянии, после чего за ней на Иббштрассе, 40, отправили карету «скорой помощи» и бригаду врачей. Они перевезли похожую на привидение девушку в больницу, где врачи не знали, что с ней делать.

Фрицля не было рядом с Керстин в машине «скорой помощи». Он остался дома и еще раз отрепетировал свою легенду, которой на сей раз оказалось недостаточно, чтобы спасти его шкуру. По стенам, которые он так тщательно выстраивал между миром над землей и подземным мирком его секретной семьи, стремительно пошла трещина. Как бы он ни старался, он уже не мог предотвратить неизбежное. Стена вот-вот должна была рухнуть, обнажая перед миром его тайное преступление и четверть века лжи. Чуть позже тем же утром он обреченно направился в больницу.

Прибыв в реанимацию, Фрицль повторил заученную легенду. Он рассказал, что его дочь сбежала в неизвестную религиозную секту и уже в четвертый раз подбросила своего ребенка под дверь своим родителям. Но на этот раз он выступал против профессионалов, которые не собирались заглатывать его наживку молча и охотно. Его странная версия произошедшего вызвала подозрения, особенно у скептически настроенного доктора.

Утром субботы 10 апреля 2008 года доктор Альберт Райтер получил телефонный звонок из реанимации, который возвестил начало конца для Фрицля. Ему сообщили, что в больницу в критическом состоянии поступила девочка-подросток без сознания. Ее дедушка оставил свои координаты для связи. Для осмотра девушки в отделение экстренной помощи был направлен терапевт.

«Когда Керстин только поступила к нам, она была очень бледна, – сказал Райтер, – и из-за судорог у нее был до крови прокушен язык. Фрицль сказал, что она не принимала ничего, кроме пары таблеток от головной боли. Он был очень точен. На тот момент мы не представляли, что с ней. Он уверял, что ее мать сбежала, оставив ее у него на пороге и попросив позаботиться о ней. Это была его версия».

Но после тщательного обследования доктор Райтер понял, что ее мертвенная бледность была вызвана не только болезнью. Она говорила о чем-то более серьезном. Потом он заметил, что у девушки почти не осталось здоровых зубов, что было более чем странно для девушки ее возраста. Не зная к кому еще обратиться, он задал несколько вопросов ее деду и вскоре пришел к выводу, что тот выдает ему одну ложь за другой. «Ее дед принялся рассказывать историю о том, как нашел ее на пороге. Сказал, что ее бросила там мать, которая принадлежала к какой-то неясной секте».

Эта странная история и насторожила его. «Мне не понравилась его интонация, что-то казалось неправильным, – вспоминал Райтер. – А особенно насторожило меня то, что он не считал нужным отвечать на мои вопросы, умоляя вместо этого просто помочь Керстин, чтобы он смог забрать ее домой».

Фрицль предоставил записку, в которой говорил, что его 42-летняя дочь оставляет на него ребенка. В ней слышалась вся глубина материнской заботы о здоровье своей заболевшей дочери, а также из нее было видно, что, несмотря на явную тяжесть заболевания, ей давали только «аспирин и микстуру от кашля». Здесь точно было что-то не так.

В 10:37 утра в полицию поступил звонок из государственной больницы Амштеттена, сообщавший об обнаруженной загадочной «пациентке женского пола». Она была в тяжелом состоянии, не реагировала на внешний мир и, судя по симптомам, очень запущенна. Сообщили, что женщину сопровождал мужчина. Йозеф Фрицль из дома номер 40 по Иббштрассе.

Полиция, естественно, откликнулась на сообщение и выехала по адресу. В их последующем разговоре Фрицль рассказал, что услышал шум, доносящийся с лестницы. Он вышел проверить, что это, и обнаружил девушку, безразлично прислоненную к стене на первом этаже. Он сказал, что в руках ее была зажата записка. Она была от его отсутствующей дочери Элизабет, которая писала, что это ее дочь Керстин и ей срочно нужна помощь врачей. Это не решило многих вопросов, но следствие до поры до времени не стало вдаваться в подробности.

Записка пестрела противоречиями. «В среду, – говорилось в записке, – я дала ей аспирин и лекарство от кашля, чтобы привести ее в чувство. В четверг кашель усилился. А в пятницу стал еще хуже. Она искусала себе губы и язык. Пожалуйста, пожалуйста, помогите ей! Керстин так боится посторонних, она никогда не была в больнице. Если возникнут какие-то проблемы, просто попросите о помощи моего отца, он единственный человек, кого она знает». После этих слов шла приписка: «Керстин, держись, пока мы снова не увидимся! Мы скоро вернемся к тебе!»

Записка явно была написана матерью, которая серьезно беспокоилась о состоянии своей дочери. Но даже без медицинского образования всякий мог заметить, что ребенок находится в жутко запущенном состоянии и, если бы не безотлагательное медицинское вмешательство, вполне мог бы погибнуть. Зачем матери ждать четыре дня, со среды до субботы, чтобы обратиться к врачам? А если она и в самом деле так переживала, как это выглядело на бумаге, то почему она сама не привезла девочку в реанимацию, чтобы объяснить, как ее довели до такого пугающего состояния?

Так или иначе, в записке она умоляла медиков помочь Керстин. Почему она, мать, не обратилась за помощью лично? Какой матерью нужно быть, чтобы просто выбросить своего больного ребенка – уже буквально на пороге смерти – на улицу, на откуп деду, и даже не появиться лично, чтобы узнать о судьбе дочери? Если у нее нашелся транспорт, чтобы привезти свою потерявшую сознание дочь в дом своих родителей, почему нельзя было привезти ее сразу в больницу? Или не вызвать самой «скорую»? На эти вопросы полиция не могла найти ответа.

Девушка, говорилось в записке, никогда не бывала в больнице. Опять-таки странно. В развитых странах и более юные дети появляются в больницах и поликлиниках, хотя бы чтобы врачи могли просто проверить состояние их здоровья и предложить стандартные прививки. Еще один тезис записки – она «так боится посторонних», а ее дедушка – «единственный человек, кого она знает». Это указывало на то, что у девушки, должно быть, есть какие-то отклонения в психическом состоянии, которые могли иметь отношение к диагнозу, над поиском которого сейчас бился доктор Райтер.

«Если возникнут какие-то проблемы, пожалуйста, попросите о помощи моего отца», – говорилось в записке. Но Фрицль не был расположен помогать и исчез из больницы при первом же удобном случае. Зачем любящей матери доверяться такому безучастному человеку? И этот трогательный постскриптум: «Керстин, держись, пока мы снова не увидимся! Мы скоро вернемся к тебе!» Это – прямое указание на то, что мать, конечно, очень любила своего ребенка.

«Я не мог поверить, что мать, которая написала такие слова и казалась такой обеспокоенной, просто испарилась», – заявляет доктор Райтер.

Любопытно заметить, что сэр Артур Конан Дойл, автор Шерлока Холмса, также был докто ром. Сам Холмс, по словам автора, был списан с реально существующего врача Джозефа Белла, чьим помощником он работал в Королевской лечебнице Эдинбурга. Будучи лектором в медицинской школе Эдинбургского университета, доктор Белл подчеркивал важность тщательного обследования при вынесении диагноза. Доктор Райтер, как опытный врач, обладал похожим дарованием. Он обращал внимание на мелочи и пришел к выводу, что язык записки конфликтует с рассказом Фрицля о ее матери и о том, как она выбросила больную девочку на улицу.

«Я не мог поверить, что мать серьезно больной девушки девятнадцати лет может попросту бросить ее и исчезнуть, – сказал он. – По стилю записки, которую она оставил, было ясно, что мама серьезно беспокоится о своей девочке». Он просто понял, что что-то неладно.

Керстин становилось все хуже, ее организм угасал. Она страдала от множественных недостаточностей, ее посадили на диализ и подключили к аппарату искусственного дыхания. Беспокойство доктора Райнера росло, и он обратился за помощью к специалистам из столицы. Но и они оказались озадачены. Чтобы вытащить девушку, им требовалась дополнительная информация, которая помогла бы поставить диагноз. Пациентка была без сознания, и они не могли спросить о том, что их интересовало, напрямую. Что было крайне необходимо, так это подробная история болезни, но, поскольку девушка никогда прежде не бывала в больницах, не существовало и никаких записей. Если вдруг не отыщется ее семейный врач, единственным человеком, который мог предоставить всю необходимую информацию, была ее мать. Эта женщина могла находиться во власти какой-то причудливой секты, но, без сомнения, если бы она знала, что без ее помощи ее девочке грозит смерть, она вступила бы с ними в контакт.

И доктор Райтер последовал своей интуиции. Наткнувшись на преграду в виде Фрицля, он прибег к помощи отдела больницы по связям с общественностью, чтобы развернуть громкую кампанию, призывая мать Керстин откликнуться с «медицинскими сведениями жизненной важности» и помочь своей тяжелобольной девочке. «Я был уверен только в одном: мать была единственным человеком, на чью помощь можно было рассчитывать, – говорил он. – Я снова связался с дедушкой и передал ему, что нам просто необходимо переговорить с ее мамой. Я не сомневался, что у нее мы могли узнать то, что стало бы разгадкой этой загадочной болезни. Я не понимал, почему он делает это с такой неохотой, но он все же согласился».

Доктор Райтер обратился в пресс-центр больницы с просьбой сделать заявление в местные СМИ и даже попросил Фрицля дать им фотографию Элизабет, сделанную до ее исчезновения. Райтер так переживал за состояние Керстин, что даже добавил номер собственного мобильного телефона в конце пресс-релиза, чтобы кто угодно с любыми сведениями всегда мог с ним связаться.

Несмотря на просьбу Фрицля не делать этого, доктор Райтер снова связался с полицией, которая взялась исполнить свой долг. «Человек, который называл себя дедушкой девушки, сказал, что это уже четвертый раз, когда его пропавшая дочь оставляет ему своих детей, – говорил Польцер, который взялся за расследование дела. – Мы сказали себе, что, в конце концов, найти эту женщину не невозможно. И это работа не врачей, это работа полиции».

Дело Элизабет Фрицль, которая по-прежнему числилась без вести пропавшей, было снова открыто. На этот раз полиция бросила все силы на расследование. Они хотели найти мать Керстин не только для того, чтобы помочь доктору Райтеру поставить диагноз и вылечить больного подростка, но и просто для того, чтобы найти ее и расспросить о том, что по их версии могло оказаться случаем преступно жестокого обращения с ребенком.

Отвечая на вопросы, Фрицль сухо пересказывал старую байку о бегстве Элизабет в религиозную секту. Затем он выложил перед ними свой классический козырь. Очередное письмо от его якобы давно потерянной дочери, в котором она писала, что находится в секте. В письме, датированном январем 2008 года, она призналась, что у нее есть еще дети. Она писала, что в сентябре сильно заболел ее сынишка Феликс. Он мучился эпилептическими припадками и симптомами паралича, но уже поправился. В письме сообщалось, что у Керстин также были проблемы со здоровьем, в том числе боли в груди и, видимо, нарушение кровообращения. Но, сообщалось далее, сама Элизабет, Керстин, Феликс и еще один ее сын, Стефан, скоро будут дома – может, они даже успеют отпраздновать дома дни рождения Лизы и Керстин.

Полиция увидела в этом ложный маневр. Если такая несостоятельная, как считается, мать имеет под своей опекой столько детей, нужно найти ее как можно быстрее. Фрицлю же показалось, что испытанная временем ложь сыграла и на этот раз. На деле же она только дала ему немного времени.

На письме стояла марка города Кематен-на-Кремсе в тридцати милях от Амштеттена. Судя по маркам на письмах Элизабет, ее странствующая община никогда не удалялась слишком далеко от дома Фрицля. Сыщики отправились в Кематен. Естественно, ни один из опрошенных местных докторов ничего не помнил о девушке по имени Керстин. Никто никогда не встречал никого, подходящего под приблизительное описание Керстин. Никаких указаний на то, что Элизабет Фрицль хоть раз появлялась в этом городе, и никаких сведений о ее таинственной секте. Полиция была совершенно сбита с толку. А была ли секта?

Утром понедельника 21 апреля в офисе доктора Манфреда Вольфарта раздался телефонный звонок. Офицер полиции интересовался религиозными культами в епархии церкви Св. Польтена. Вольфарта попросили немедленно явиться в главное управление полиции Амштеттена.

Когда он пришел, ему показали записку, которая, по словам Фрицля, была при Керстин, вместе с письмом, которое, по его же словам, он получил от Элизабет в январе. Они были написаны на синей бумаге для писем. Вольфарта спросили, можно хоть как-то догадаться по письмам, к какой секте могла принадлежать женщина, писавшая их, и где предположительно ее можно искать. Может, выбор слов, их порядок в предложении натолкнут его на догадки о каком-то известном ему культе?

Вольфарт изучил письма. Он заметил, что они были написаны очень неторопливо, почти каллиграфическим почерком. Они были продуманны и составлены почти в официально-деловой манере, не похожей на обычный небрежный стиль, в котором принято писать письма родственникам и друзьям. Также от него не скрылось, что слова были скомпонованы в «нарочито гладкие, выверенные и не особенно искренние» фразы. Он пришел к выводу, что письма были продиктованы. Никаких намеков на секту он не увидел. Тем более никаких указаний на то, что она могла разместиться в этой или любой другой епархии Нижней Австрии. А ведь эта экспертиза могла быть проведена 24 года тому назад, обратись к нему полиция еще тогда.

Доктор Райтер появился в выпуске новостей на ОРФ, австрийском канале общественного телевидения.

– Чего вы надеетесь добиться нашим интервью? – спросил диктор.

– Я хочу, чтобы мать вышла на связь с нами, – отвечал Райтер. – Разговор будет строго конфиденциален. И может, мы продвинемся вперед в постановке верного диагноза и лечении Керстин.

Он опасался, что мать Керстин может побояться откликнуться, если будет знать об участии полиции в этом деле, – поэтому и упомянул о «строгой конфиденциальности».

Выступление вызвало реакцию. Журналисты хлынули в дом Фрицля, рассчитывая на его сотрудничество в поиске его дочери, и были удивлены, получив от ворот поворот. Репортеры, постучавшие в двери его дома, были ошеломлены раздражительностью, с которой пенсионер-электрик реагировал на их вопросы. Он просто взбесился, когда они упомянули попытку доктора Райтера выйти на след его дочери.

«Я был поражен, – вспоминал один журналист. – Я ожидал увидеть заботливого отца, а он сказал мне убираться. Он кричал, угрожал и был просто в ярости. Он сказал, что не хотел этого обращения вовсе, но „этот чертов доктор“ заставил его сделать это».

Фрицль был испуган. Годами его тайна была заперта в четырех стенах подвала. Последнее, чего ему хотелось, – это чтобы свора назойливых журналистов совала нос в его дела.

Попытки обнаружить Элизабет Фрицль не прекращались. Доктор Райтер организовал телевизионную кампанию с прямым обращением к матери Керстин, в котором он просил ее связаться с ним, в то время как полицейские направились в Вену, чтобы прочесать архивы в попытке обнаружить ее местонахождение. В век компьютеризированной бюрократии у человека нет практически никаких шансов исчезнуть совсем.

«Были опрошены все школы, – перечислил Ганс Хайнц Ленце, который также был посвящен в курс дела. – Была просмотрена центральная регистрационная база данных; навели справки в офисе социальной безопасности. Обыскали буквально каждую улицу. Нигде не было ни капли информации об Элизабет».

Они были в затруднительном положении, поскольку с момента ее исчезновения ни паспорт, ни водительские права, ни какой-либо другой ее официальный документ не были использованы. Кроме школьных, не было других фотографий или документов по социальному обеспечению на ее имя. А рождение Керстин и других упомянутых в письме детей, Феликса и Стефана, не было нигде зафиксировано.

Потерпев неудачу в поиске Элизабет традиционными бюрократическими методами, полиция сменила тактику. Они вернулись в дом Фрицля и взяли образцы ДНК у всех членов семьи, включая и детей, от которых, по словам Фрицля, их мать отказалась ранее.

«Нам нужны были образцы ДНК всей семьи, чтобы иметь возможность выйти на след возможного отца или отцов, – объяснил Польцер. – Нам казалось, что, если у женщины столько детей, у нее должно было быть более одного партнера. Кто-нибудь из них мог иметь криминальное прошлое».

Как только они найдут отца, рассуждали они, то, возможно, смогут найти и ниточку к местонахождению матери.

Простейшим способом выделить отцовскую часть из структуры ДНК Лизы можно было, исключив материнскую составляющую, которую они могли взять из ДНК бабушки и дедушки. Но Фрицль опять стал противиться. «Герр Фрицль не располагал свободным временем, для того чтобы сдать тест ДНК. Он все откладывал и откладывал это из-за очень большой занятости».

Пока полиция, пресса и общество рыскали по Австрии в поисках Элизабет Фрицль, она была там, где была всегда, – в своем подвале, смотрела телевизор. Она видела обращение доктора Райтера в вечерних новостях, которое он сделал с явным состраданием. «Я не могу просто наблюдать со стороны, – говорил он. – Я глубоко поражен этим случаем. Я никогда прежде не сталкивался с подобным».

Его забота придала Элизабет мужества просить отца освободить ее – временно, сказала она. Он согласился, но только с тем условием, что она не сдаст его полиции. Он заставил ее поклясться, что она будет придерживаться версии о том, что все это время провела в религиозной секте, совсем как они и планировали для ее летнего освобождения. Она обещала. Тогда она пообещала бы все, что угодно.

В субботу 26 апреля Йозеф Фрицль решил, что есть только один способ спасти и Керстин, и собственную шкуру. Он выпустил свою дочь и их детей из подвала. На этот раз навсегда. Элизабет, Стефан и Феликс вышли из тьмы, как и планировалось, только быстрее, чем было запланировано.

В каком-то смысле болезнь Керстин и телеобращение оказались счастливым стечением обстоятельств. Это был прекрасный предлог для Элизабет покинуть ее вымышленную секту и вернуться домой. Это ведь естественно для матери: поставить жизнь своего ребенка выше религиозных взглядов. От этого история ее возвращения делалась только убедительнее.

Когда Розмари и детей не было дома, Фрицль вывел из подвала Элизабет, Стефана и Феликса. Мальчики первый раз в своей жизни увидели солнечный свет. Неизвестно, что происходило в доме в несколько следующих часов. Наверное, Фрицль еще раз проверил, как его дочь усвоила версию своего 24-летнего отсутствия. Он по-прежнему боялся, что его страшная тайна выйдет наружу. По некоторым сведениям, они с Элизабет посещали больницу несколько раз, но доктора Райтера не заставали.

«Насколько я помню, они даже дважды приходили в больницу, когда главврача не было на месте», – сказал Польцер.

В тот вечер они отправлялись туда в очередной раз. Фрицль заранее позвонил доктору Райтеру и предупредил его: «Элизабет вернулась. Она хочется увидеть дочь, я везу ее в больницу». Потом он добавил кое-что еще более странное: «Мы не хотим проблем. Не звоните в полицию».

Но полиция уже была втянута. Естественно, доктор Райтер немедленно позвонил сыщикам и предупредил их. Когда Фрицль привел растерянную Элизабет к Керстин в больницу, там их уже ждали.

«Когда чуть позже они приехали, полиция уже была на месте», – сказал Польцер.

В этот драматический момент офицеры набросились на них. Они хотели говорить с Элизабет, но Фрицль чуть не устроил драку. Он как будто защищал свою дочь. На него надели наручники и затолкнули в полицейскую машину. Их обоих потом отвезли в полицейский участок, где они расстались. Но полицию интересовал не Фрицль.

Тогда ничто не говорило о том, что он замешан в каком-то преступлении, хотя он мог знать больше, чем говорил. Их расследование касалось преступного отказа Элизабет Фрицль от дочери. Убрав на всякий случай подальше ее шумного отца, они начали допрос.

«Вопросы касались в основном ее самой, того, где она была и почему поступала так со своими детьми», – объяснил Польцер. Но, как и от ее отца, помощи от Элизабет было мало.

«Полиции пришлось не так-то просто, поскольку Элизабет не хотела говорить», – подверил начальник округа Ленце, который взял это дело под личное наблюдение.

Конечно, Элизабет важнее было оказаться рядом с больной дочерью, чем говорить с полицией, но ее не хотели отпускать. Эта женщина, думали они, бессердечно бросила троих своих детей у порога родительского дома, плохо обращалась с дочерью и довела ее до состояния, когда недолго было и умереть. Кроме того, из письма, которое показал им Фрицль, они знали, что у нее есть еще двое детей, которым также могла грозить подобного рода опасность.

Поначалу Элизабет придерживалась версии о странной религиозной секте, куда она сбежала, о том, что у нее не хватало времени на детей, – но это не объясняло ни ее внезапного появления, ни ужасного состояния ее дочери. Сначала ее арестовали по подозрению в плохом обращении с детьми, но для полиции было очевидно, что и сама она страдает от того же самого. Как и у дочери, у нее не было зубов, а лицо было нездорово-бледным. Чем дальше шел допрос, тем яснее видели офицеры растущее беспокойство Элизабет. Но постепенно они продвигались к цели, и через два часа осторожных убеждений – и настойчивых заверений, что ни она, ни ее дети больше никогда не увидят ее отца, – она начала рассказывать им свою чудовищную историю.

«Она поверила нам, – сказал Ленце. – Было уже достаточно поздно, где-то около полуночи, когда она призналась, что не бросала своих детей, а была заперта 24 года. А потом, без перерыва, еще два часа она рассказывала обо всех 24 годах, что она провела в подвале».

В четверть первого ночи, когда было исписано уже три полные страницы протокола допроса, они поняли, что загадка, над решением которой они так отчаянно бились, внезапно переросла в самое громкое дело за всю их практику.

Постичь все это сначала было непросто, но в течение следующих часов Элизабет поведала всю историю своего плена. Она рассказала, что ее собственный отец запер ее, когда ей было восемнадцать лет, в специально отведенном для этого подвале. Там он часто насиловал ее, и она родила семерых детей. Каким бы непостижимым это ни казалось, но доказательства были налицо – прямо напротив них.

«Первый детектив наблюдал перед собой необычную картину, – сказал Польцер. – Он внимательно смотрел на нее, на то, как она выглядит. Мне не хочется вдаваться в детали, но, видя эту женщину, можно было поверить, что она провела в заключении много-много лет».

Было совершенно очевидно, что эта женщина прошла через какие-то чудовищные испытания, и становилось все очевиднее, что кошмарная история заключения, насилия и инцеста, которую рассказала Элизабет Фрицль, была правдой.

«Меня до сих пор бросает в дрожь», – признался Ленце.

Это было тем неприятнее для начальника округа, что он общался с Фрицлем, которого до той поры считал выдающимся жителем города. «Лично для меня это стало испытанием. Особенно после того, как сам преступник звонил мне за 24 часа до раскрытия этого дела и горячо благодарил меня за то, что я выписал команду кризисного вмешательства для поддержки их семьи».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.