Семинар 17 РОЛЬ КАТАСТРОФ В ТЕХНИЧЕСКОМ ПРОГРЕССЕ

Семинар 17

РОЛЬ КАТАСТРОФ В ТЕХНИЧЕСКОМ ПРОГРЕССЕ

Докладчик (физик, 45 лет):

— При всем уважении к "большой восьмерке" спешу вам сообщить, господа, что я никогда не верил в концепцию устойчивого развития. Всякое развитие — личностное, общественное, да хоть эволюционное, идет через кризисы и их преодоление. Иначе говоря, сопровождается катастрофами.

Даже если устойчивое развитие — мечта, я сомневаюсь, что она прекрасна. Развитие само по себе имеет количественный характер. Качественный скачок является кризисом структуры… Как говорят в геометрии — "по построению". В рамках устойчивого развития скачок не может произойти. Но по мере устойчивого развития в системе с неизбежностью накапливаются противоречия, неразрешимые в рамках данной структуры.

Мой любимый пример: попробуйте объяснить первобытному охотнику, что когда-нибудь в долине Нила будут жить миллионы людей (будем условно считать, что он способен оценить, сколько это — "миллион"). Знаете, что он вам ответит? "Не-а, столько мамонтов не бывает…"

Переход к традиционной фазе, то есть создание земледелия и скотоводства, был единственным выходом из кошмарной экологической катастрофы мезолита… Представьте себе: проходили тысячелетия устойчивого развития, и теперь человечество исчерпало свою экологическую нишу и голодает.

Смотрим дальше: исчерпала себя традиционная фаза и ее организующие институты, люди не смогли решить проблему перехода… Мы видим гибель великих империй, шесть столетий тьмы, и венчает все это эпоха Возрождения с ее массовыми сожжениями еретиков, тотальной гражданской войной Реформации и Великими Революциями.

Потом всего одно, правда, длинное — с 1789 по 1914 год, столетие устойчивого развития уже индустриальной фазы промелькнуло, и человечество "влетает" в новый век кризисов и катастроф.

Реплика (генетик, 48 лет):

— Тогда наши самые образованные зеленые упорно не желают замечать очевидного: даже если бы и существовала техническая, физическая, экономическая возможность выполнить все их требования, это привело бы лишь к консервации существующих трудностей. Они боятся оставить потомкам радиоактивные захоронения, но готовы с улыбкой передать им проблему нехватки генерирующих мощностей, добавить к ним неурегулированные антропотоки, "нефтегазовые войны" и "войны поколений".

Реплика (психолог, 44 года):

— Именно так, причем так называемые зеленые есть во всех областях жизни. Особенно хорошо проявляется "зеленый свет устойчивости" в воспитании детей: их охраняют от всего: от познания, от деятельности, от движений, от усталости, от азарта, от альтруизма — и плодятся и множатся у подростков проблемные ситуации, которые пришли из неустойчивого Будущего.

Реплика (студент, 23 года):

— Точно, я сбежал от матери из Мурманска, вылетел из института здесь, попал в армию на границу с Казахстаном. Чуть там не умер, но скажу… Я ушел от слов "не смей этого делать!" Теперь и с матерью дружу, и Будущего не опасаюсь.

Докладчик (физик, 45 лет):

— Во всех этих случаях и с обществом, и с личностью — речь идет всего об одной проблеме: принимаем мы вызов или нет? Что переводится на русский, как готовы мы поменять все структуры управления, производства, а заодно и онтологию?

Вопрос предназначения здесь очень важен. Есть два варианта: или человечество существует (было создано Господом) зачем-то и во имя чего-то, или оно живет просто так, по инерции. Во втором случае я вообще отказываюсь всерьез обсуждать парадигму развития.

Реплика:

— Вот и писатель Е. Лукин пишет:

"— В чем смысл жизни?

— Чьей?

— Моей…

— Отсутствует. Следующий!"

Смех в зале.

Докладчик (физик, 45 лет):

— Стало быть, случаются вещи поважнее физического выживания и упорядоченного существования в симпатичном домике с подстриженными газонами, своей фрау и тремя ребятишками. Станислав Лем обратил на это внимание уже в самом начале 1960-х:

"…обретя все это, человек сам лишил бы себя возможности совершать великие открытия, великолепные героические поступки, проявлять самопожертвование, рисковать собой, своей жизнью. Вне сомнения, это прекрасный поступок — отдать собственную кровь для переливания. Но там, где уже научились синтезировать человеческую кровь, никто такого поступка ни от кого не потребует. Подвергать свою жизнь опасности, чтобы спасти других, — это тоже прекрасный акт, но там, где каждого человека охраняет безотказная техника, и он становится ненужным. Цивилизация, собственно, является "устройством", которое создается как раз для того, чтобы людям оставалось возможно меньше поводов приносить в жертву свое здоровье и свою жизнь, подвергать опасности других и т. д.

Мне хотелось бы особо подчеркнуть, что положение, при котором человек создает технику, делающую "все за него", меня отнюдь не восхищает. Скорее совсем наоборот. Но тем не менее именно таково объективное направление развития в масштабе всей нашей планеты…"

Заметьте, умного Ст. Лема концепция устойчивого развития, реализованная в технологических практиках, пугает. В "Возвращении со звезд", книге, опередившей свое время на сорок лет, он рисует мир — мечту современных "позеленелых демократий". Будущее. Постиндустриальный мир с высочайшим развитием технологий и, прежде всего, технологии обеспечения личной и социальной безопасности. Катастрофы и кризисы невозможны в принципе, это задано на технологическом уровне. Поскольку человек — самый ненадежный элемент любого производства, его, по возможности, устранили из системы деятельностей… Заодно сделали "бетризацию" — прививку, устраняющую врожденную человеческую агрессивность. Сейчас это очень своевременная книга. "Ужастик", который будет пострашнее "Послезавтра"…

Реплика (эксперт по логистике, 34 года):

— А я люблю порядок и устойчивость… Вот виданное ли дело — накопал статью Лема из "Литературной газеты" за 1965 год, и быстро мне все отсканерили… В Интернете нет, а в библиотеке есть. Статья касается безопасности, как высшей цели общества… Называлась она "Безопасна ли техника безопасности?"

Ваше внимание на экран:

"Таким образом, высокое развитие цивилизации лишает людей возможности совершать героические поступки, смелые действия, им уже не остается места внутри цивилизации, и они переносятся на ее периферию. И потому это вовсе не случайно, что авторы научно-фантастических произведений так часто избирают сценой, где разворачиваются подобные события, отдаленные планеты, неизвестные созвездия на другом конце галактики, космические корабли, попавшие в аварию. Но важно отдавать себе ясный отчет в том, что аварии в космических кораблях цивилизации, которая насчитывает миллион лет развития, будут происходить так же редко, как внезапное кипение воды в кастрюле, поставленной в снег. Или станут "вторым чудом света", явно неправдоподобным с точки зрения законов термодинамики. Что же касается других звезд, других планет, то и на них такие явления также будут редки, также крайне исключительны, а, кроме того, неразлучный друг человека — техника — будет и там сводить до минимума все те возможности, которые потребовали бы от него героических усилий. Так по крайней мере представляются сегодня все эти проблемы непредубежденному, рационально мыслящему человеку.

У нас же, однако, выходит так, будто мы стремимся и в дальнейшем оставить неизменными все те обстоятельства, что требуют от человека возможно большего раскрытия черт, которые мы хотим видеть постоянными, прекрасными и ценными. Но ведь ни один материалист не будет настаивать на том, что героизм, инициатива, готовность жертвовать собой — все это черты, которые человек станет проявлять даже тогда, когда он окажется в условиях цивилизации, способной безотлагательно и беспрепятственно удовлетворить его различные потребности. Да и каким образом он сможет проявить их, если даже будет обладать ими, если полностью механизированный комфорт не превратит его в существо разленившееся, изнеженное, несамостоятельное?

(…) Необходимо, следовательно, пока само будущее развитие не разрешит проблемы, выбирать: или мы отстаиваем принципиальную возможность "повторить" вслед за природой некоторые ее конструкции, такие же безупречные как атом, и так же неисчерпаемые творчески, как человеческий мозг, или мы считаем, что эта цель недостижима. Тот, кто избирает первую посылку, оказывается перед лицом антиномии, о которой я говорил в начале статьи: техника "вытесняет" из цивилизации необходимость и возможность проявлений героизма, самопожертвования, творческого усилия. Тот, кто останавливается на второй, признает тем самым существование "непреодолимого барьера познания" и считает, что рядом явлений, принципиально возможных в материальном мире, человек никогда не овладеет.

Само собой разумеется, мы можем полагать, что земная цивилизация преодолеет эти проблемы так же, как преодолела она неисчислимые исторические проблемы. Писатель в конце концов не безошибочный пророк будущего, и он не может предугадать, каким образом будущее окажет им сопротивление. Но тем не менее он может и даже обязан отдавать себе отчет в реальности подобных проблем. Он будет способствовать обогащению наших знаний о человеке, если хотя бы попытается найти ответ на вопрос, каким образом названную мной дилемму можно и нужно разрешить так, чтобы свести к минимуму результаты столкновения объективных тенденций развития техники с комплексом способностей и черт человека, которые мы признаем ценными и неотъемлемыми от его человечности".

Предлагаю вослед великому польскому фантасту Ст. Лему признать развитие, в том числе и катастрофическое, ценным и неотъемлемым свойством человечности. Аминь.

Содоклад (эксперт-международник, 26 лет):

— Я далек от того, чтобы, аки Станислав Лем, придавать проблеме катастроф общефилософский статус. Будущее, которое рисуется в "Возвращении со звезд", от нас вроде довольно далеко. Книгу я не читал, но скажу… эти проблемы пока не наши.

Мне лично представляется более интересным уровень самой технической системы. Она ведь, голубушка, тоже неспособна разрешать свои структурные противоречия в процессе устойчивого развития.

Получается, что именно катастрофа является предельной формой изучения технической системы. Именно катастрофа вскрывает внутренние, глубинные механизмы ее функционирования, а также предельные формы ее управления. В бытовой сфере аналогичные способы исследования технической системы применяются со времени занятий моих ремонтом компьютеров, пока пару не грохнешь — "лечить" не научишься. Такова статистика…

Катастрофа атомного реактора в Чернобыле дала, таким образом, уникальный опыт предельной эксплуатации АЭС. Теперь точно известно, что и в какой последовательности нужно делать, чтобы привести в целом надежный реактор к состоянию неустойчивости и катастрофе.

Смех в зале…

Продолжение содоклада:

— Что вы смеетесь, я вам правду говорю, послушайте физиков, раз мне не верите.

На экране интервью Ю. М. Черкашева, как вы помните, главного конструктора РБМК:

"Чернобыльская авария — это, конечно, большая трагедия. Большая трагедия и для тех, кто работал на этой станции, и для тех людей, кто работал над проектом, и для тех, кто жил в этой зоне, и для тех областей, жители которых подверглись влиянию Чернобыльской аварии. Но вместе с тем работы, которые были проведены после Чернобыльской аварии, дали толчок очень интенсивному и большому скачку в деле обоснования безопасности действующих блоков РБМК.

Первое, что поняли все и сразу: начиная от физиков и теплофизиков и кончая членами Политбюро, — это необходимость использования быстродействующих компьютеров, мощность которых в то время в Советском Союзе была явно недостаточной. Поэтому первый шаг, который был сделан тогда, это разработка новых вычислительных программ и оснащение проектантов, эксплуатационников — всех — новой современной вычислительной техникой. Вторая задача, которая была решена и которая дала очень большой толчок к развитию не только реакторов канального типа, но и реакторов корпусного типа, — это технологическая реконструкция систем управления и защиты реакторов, а в некоторых случаях и переход к принципиально новым схемам таких систем. Был изменен даже сам подход к начальному техническому заданию на разработку таких систем".

Реплика (физик, 45 лет):

— Один молодой предприниматель из Хабаровска, пострадавший в августе 1998 года, сказал мне: "Дефолт принес моему бизнесу большую пользу — я полностью разорился, но затем восстановил свое предприятие и сделал так, что оно перестало зависеть от государственных капризов.

Больше того. Сейчас я знаю, что если "они" придумают что-нибудь, чего я все-таки не предусмотрел, и мой бизнес снова накроется, я смогу отстроить его опять, и он только станет сильнее. Прямо по Ф. Ницше: "То, что не убивает нас, делает нас сильнее".

А вообще-то за такой опыт — несчастные двадцать тысяч баксов, это же почти даром".

Продолжение содоклада:

— Там интервью большое, вы не отвлекайтесь, пожалуйста. Я его намеренно здесь привожу:

"Весьма важное мероприятие было сделано по изменению нормативно-технической документации и, прежде всего, регламентов эксплуатации энергоблоков. Нужно отметить, что уже после Чернобыльской аварии разработка технологического регламента — основного документа по безопасности эксплуатации энергоблоков — была передана в наш институт, и в настоящее время институт продолжает как бы являться основным исполнителем всех работ по регламентам.

Очень большая нагрузка была связана с изменением подготовки персонала. Здесь, конечно, работала эксплуатирующая организация, роль ее была очень велика: в то время шли обширные реорганизационные мероприятия, создавалось новое министерство по атомной энергии (потом оно снова было аннулировано и передано в Минсредмаш), появились новые органы надзора, — но все-таки основную роль в переквалификации персонала сыграла эксплуатирующая организация, которая в конечном счете вылилась в структуру Росэнергоатома. Он на сегодняшний день является наиболее приемлемой формой для эксплуатации станции.

Сегодня мы говорим уже не только о мероприятиях по безопасности, которые все равно остаются приоритетными, но и о тех резервах, которые имеются на энергоблоках с реактором РБМК. Говорим, в частности, об увеличении их экономичности, увеличении надежности работы оборудования. Вот среди этих перспективных направлений деятельности на первом месте стоит у нас сейчас работа, которая завершена в теоретическом плане и которая имеет большое практическое значение: обоснование научное и техническое, возможности повышения мощности реактора без каких-либо доработок его конструкции и внедрения новых систем. Сейчас показано, что с сегодняшнего дня можно было бы на 8-10 % поднять мощность каждого из 11 работающих энергоблоков, а это, конечно, дает очень большой экономический эффект. По существу, без значительных экономических затрат мы получим новую генерирующую мощность, превышающую мощность одного энергоблока. Поэтому эта задача имеет очень большой приоритет.

Среди всех перечисленных можно еще отметить очень существенную работу по контролю за оборудованием реакторов РБМК, это очень важно. Имея то оборудование, которое уже проработало тридцать лет — сегодня оно имеет 100-процентный контроль по ультразвуку, очень большие объемы контроля системы автоматических систем влажности в помещении, аэрозольной активности, шумовых датчиков, — все это на блоках сейчас внедряется, и эта работа находится на стадии завершения. Поэтому, принимая трагедию Чернобыля, можно прийти к выводу, что все-таки толчок был сделан именно тогда и был дан старт новым методам, новым программам, новым условиям работы, толчок к усовершенствованию энергоблоков РБМК

Можно сказать, что блок РБМК сегодня и блок РБМК 1986 года — это два разных реактора. Два разных реактора по своему внутреннему содержанию: новые активные зоны, новые, более отвечающие условиям безопасности, эффекты реактивности. Новые, с точки зрения нейтронной физики, реакторы. Если же говорить о системах управления, то они стали примерно в семь-восемь раз более эффективны, чем в 1986 году. Это большая заслуга и конструкторов и эксплуатационников.

Чернобыльская авария не прошла без последствий. И эти последствия — улучшение технологии".

Если кто-то думает, что одни мы крепки задним умом, то я могу привести в качестве дополнительных примеров по теме "Катастрофа — двигатель прогресса" историю с запорами грузового люка на ДС-10…

Реплика:

— Не надо…

Содоклад (эксперт-международник, 26 лет):

… историю с двигательными пилонами на тех же ДС-10, историю с реактивными "кометами" и усталостью металла, историю американского "шаттла", историю обрушившегося железнодорожного моста через Ферт-оф-Ферт в Великобритании, историю "грузовой марки" судна…

Ведущий (юрист, 28 лет):

— Дайте ведущему-то слово. Я, может, тоже подготовился. И призываю послушать наших атомщиков по теме. Сильно бодрит. Для меня первым из первых является все-таки Асмолов Владимир Григорьевич:

"…стали развиваться специальные подходы к безопасности, требования безопасности, возникали системы безопасности, совмещенные с системами нормальной эксплуатации, и еще отдельные системы. Сегодня мы вводим понятия чуть ли не философские: принцип эшелонированной защиты, или defense in depth (защита в глубину). Красивое слово — оно пришло только после Чернобыля.

Смысл этого понятия следующий: ты должен сначала сделать все, чтобы предотвратить аварию. И ты должен быть уверен, что ее предотвратишь. А дальше ты должен забыть об этом, постулировать аварию и рассмотреть — а вдруг, если все-таки она произошла, как минимизировать ее последствия. В этой связи был введен специальный термин: "управление аварией". (…)

Это и есть сегодняшнее мировоззрение на аварию.

Чтобы вводить такое требование, ты должен понимать сложнейшие процессы: физико-химические, нейтронно-физические процессы, которые сопровождают развитие этого комплекса, когда активная зона реактора перестает быть твердой структурой, когда появляются компоненты расплавов "уран-цирконий-кислород-железо" и так далее и тому подобное, должен знать, как они себя будут вести. Это же страшно агрессивные химические вещества, и они будут выделять тепло, даже если реактор остановлен.

Все это надо было узнать. Спрашиваете, чем занимался я с товарищами эти пятнадцать лет, когда был застой? Так мы и создавали эту базу знаний".

Вопрос журналиста:

— А сильно изменилась вообще взгляды на аварию с 1960-х-1970-х годов?

Ответ В. Асмолова на экране:

"Абсолютно. Раньше мы применяли так называемый консервативный инженерный подход, говорили: "Мы много чего не знаем, но все, что мы не знаем, мы возьмем запасами и покроем". Вроде, все правильно. Но на самом деле, если ты чего-то не знаешь, то у тебя отсутствует системный взгляд на ситуацию, и ты только думаешь, будто бы работаешь консервативно. Косно — это еще не значит консервативно!

Раз ты не понимаешь, что происходит, решения могут быть совершенно неправильными. Сегодня, слава Богу, и у нас, и в мире нужные знания есть. Кстати получить их можно было только за счет развитого международного сотрудничества, потому что слишком уж дорогая вещь — такая база данных, и востребована она… лучше бы, чтобы она не была всерьез востребована…

Мы и до 1986 года говорили, что этим заниматься надо, — первые бумаги по эшелонированной защите относятся к 1982 году — нам ответ сверху был дан очень простой: "Это у них там, на Западе, угнетение, капитализм, поэтому они не думают о людях и у них реакторы ломаются, как на Тримайл Айленде, например. А у нас реакторы безопасны, потому что они — советские. Вот так".

После 1986 года было осознано, что этим делом надо заниматься, и заниматься серьезно, но сразу выяснилось, что это сумасшедшие деньги. Тогда было три пути, как можно этим заниматься, и мы все эти три пути использовали. Во-первых, надо было получить западную базу данных, которая у них была накоплена за восемь лет работы. Во-вторых, попробовать вести работы для советских реакторов на западных установках, которые уже были созданы для этих целей. Но эти два пути могли реализоваться только при одном условии: мы должны были быть для них интересны, чтобы они нам позволили получить свои базы данных, очень дорогостоящие, и дали возможность работать на их установках. Тогда мы им предложили "в обмен" суперкритические работы, суперкритические эксперименты, которые по многим причинам: и профессиональным, и другим, — на Западе сделать не могли. Это были, например, опыты по расплаву активной зоны, исследования, как ведет себя бассейн, из которого вылезла ловушка активной зоны, суперработа по водородной безопасности: у нас были очень хорошие установки из военной промышленности, так что мы могли взрывать, детонировать и так далее, и мы у себя организовали вот эти работы".

Вопрос журналиста:

— То есть стали экспериментальной площадкой для отработки технологий?

Ответ В. Асмолова на экране:

"Нет, не так. Мы использовали. Нам нужно было вести эксперименты на их имеющихся установках, и мы им сказали: это кооперация. Это — чистая кооперация, и мы готовы взять на себя вот этот участок работ. Я это называю по-английски очень просто: "brain shared, cost shared, capability shared" и прочее. Разделенные вложения. При этом не скрою, мы их не однажды обманывали, особенно после 1991 года, когда деньги "из Советского Союза" кончились. Я приходил к ним и говорил: вот, есть такая программа, я готов ее вес-ти. У меня неограниченное количество российских денег. Готовы вы принять участие в этой программе? Добавьте свой вклад — и вы будете получать результаты. Если вы вложите эквивалентный вклад, у нас будет совместная программа, мы будем вместе конструировать и так далее. Уже зная, как мы умеем работать, они на это шли, вкладывали свою половину в эти работы, и я за эту половину делал все работы — и для себя, и для них.

Ну, не совсем это так, потому что мозги наши оставались, установки оставались наши, в которые мы еще при Союзе вкладывались, но так называемая интеллектуальная собственность — она ничем и сегодня не оценивается.

Кстати, я считал, что я их и не обманываю вовсе, потому что результат был общий. Результат был и для нас: сегодня в этой области наша команда продвинулась исключительно здорово вперед, и мы задаем тон на мировой арене.

К сожалению, по ряду других вещей, которые касались структурирования, проектирования установок, работы стояли до 2000 года и начались только в 2000 году с Волго-Донской станции.

Правда, еще до этого они были инициированы экономически неоправданными контрактами с Китаем, Индией и Ираном. Эти контракты принесли один убыток, но дали подняться нашим проектно-конструкторским организациям и поэтому были абсолютно оправданы. Когда теперь все говорят: да как можно было за эти деньги… — а никаких других денег не было! Если ты сидишь на окладе 100 долларов в месяц, перейти на 250 уже хорошо. А на сегодняшний день эти работы позволили нашим проектно-конструкторским организациям выйти уже на 600–700 долларов. Сейчас это кажется уже "не деньгами" — жизнь дорожает все быстрее, но в конце 1990-х — начале 2000-х это были очень неплохие деньги для государственной работы".

Ведущий (юрист, 28 лет):

— Еще я хотел бы, чтобы вы услышали Панфилова А. П., заместителя начальника управления ядерной и радиационной безопасности Росатома:

"…после Чернобыля был образован специальный Институт безопасного развития атомной энергетики — ИБРАЯ. Он находится в системе РАН в системе Академии наук и отметил несколько лет назад свое 15-летие. Он работает по развитию научной базы обеспечения безопасности, интегрирует многие аспекты безопасности. В Обнинске после аварии на базе медицинского радиологического центра Академии медицинских наук образован Российский радиационный апедиологический регистр, который ведет наблюдение за здоровьем населения, ликвидаторов и работает успешно вот уже почти тоже 20 лет. В нашей отрасли созданы специальные структуры, так называемые аварийные технические центры, головным из которых является Петербургский центр, и всего таких центров в отрасли пять. Это профессиональные аварийные формирования, то чего не было в 86 году".

— И город стал еще краше, — юродствует молодежь.

— Ив его развалинах появились тени, призрачные ночью и прозрачные днем, — кто-то произносит модную в нашем кругу цитату из Р. Толкиена.

Что тут сказать? Уходящие атомщики выиграли свой бой, и время пришло за нами.

— Люди, вам скучно? Привыкли играть?

— Нет, что вы…

Но после перерыва молодежь частично рассосалась.

— И тема какая-то слишком абстрактная, не запишешь ее и не продашь — заявил молодой пиарщик и попрощался.

Ведущий (юрист, 28 лет):

— Ну вот, обыватели поразбежались. Теперь можно и серьезно поговорить за безопасность Даю слово на экране Василенко Е. К., начальнику отдела радиационной безопасности УС-605 в Чернобыле:

"До трагедии в Чернобыле персонал, дозиметристы различных предприятий практически не контактировали друг с другом. Все работы по дозиметрии велись в те времена с грифом "секретно". И встречались мы очень, очень редко, и плохо знали друг друга. В Чернобыле произошло как бы слияние "дозиметрической хартии", дозиметрической группы. Практически все дозиметристы со всех предприятий побывали в Чернобыле, потому что их было не так уж много, и в ту или иную смену каждый был в Чернобыле. Там мы перезнакомились, выявились, конечно, различия в уровне подготовки, в уровне техническом, в уровне знаний различных предприятий, различных организаций. Но в Чернобыле существовало одно, на мой взгляд, очень хорошее правило: приезжал человек в Чернобыль, говорил, что он кандидат наук, что он работает в области радиационной безопасности, но его сначала ставили дозиметристом простым. Он начинал работать как простой дозиметрист по проведению измерений в тех условиях. Дальше уже смотрели, как человек покажет себя. Те грамотные специалисты, люди, которые могли организовать работу, могли повести за собой других, — они быстро продвигались и в дальнейшем получали более ответственные должности, ну а люди, которые имели низкую квалификацию, так и продолжали работу лаборантами-дозиметристами. Кстати, для них тоже Чернобыль явился хорошей школой, которая позволила повысить им свою квалификацию, знания, опыт в этой области.

Уже после Чернобыля встречи дозиметристов продолжаются, и контакты стали значительно шире: мы встречаемся практически ежегодно, и не по одному разу. На отраслевых и региональных конференциях мы имеем возможность поделиться опытом, рассказать о своих бедах, получить помощь от других. То есть и в этом плане Чернобыль более сплотил, более открыл, дал положительный толчок к развитию уровня дозиметрии и выравнивания этого уровня на всех предприятиях отрасли.

После Чернобыля, конечно, изменилось само отношение к безопасности работ в области ядерной техники и радиационной защиты. Этим вопросам сейчас уделяется первостепенное внимание на всех предприятиях, и какие бы заманчивые ни были проекты, если они не подкреплены соответствующими проектами в области обеспечения безопасности, они никогда не будут претворяться в жизнь. Это, я считаю, очень правильное и главное. Дальше, сменилась сама методология и уровень санитарных правил и норм по радиационной безопасности. Сейчас мы приняли современную международную концепцию, которая отразилась в издании Норм радиационной безопасности — 99. Там отражены современные концепции, которые приняты во всем мире. И я хочу сказать, что не во всех странах мира эти концепции еще приняты, то есть здесь мы вроде бы тоже вышли на высокий международный уровень".

Реплика (программист, 30 лет):

— Работа по совершенствованию защиты базы данных всегда продолжается до тех пор, пока не кончатся деньги, или пока руководство не потребует, чтобы, наконец, было сделано что-то осмысленное…

Ведущий (юрист, 28 лет):

— Ну, мы тут с Евгением Константиновичем еще не закончили.

"Все наши нормативные документы, касающиеся методики правил обеспечения радиационной безопасности, также в последние годы интенсивно разрабатываются и внедряются в производство. В этом большую помощь оказывает Управление ядерной радиационной безопасности, которое возглавляет эту работу.

Что касается приборного обеспечения, то здесь тоже после Чернобыля произошли большие сдвиги. Вообще Чернобыль показал, что мы не были готовы к такому вот разностороннему воздействию ионизирующей радиации на человека, к ее контролю. Было небольшое количество приборов, которые удовлетворяли требованию контроля, и все это были старые разработки, разработки 1960-х годов, а то и 1950-х годов. И вот после Чернобыльской аварии начался резкий скачок в освоении разработки и производства новых приборов радиационного контроля. Сейчас создалось несколько предприятий, фирм, которые занимаются разработкой и выпуском таких приборов на самом современном уровне. И то, что их несколько, и то, что они конкурентоспособны, и то, что они между собой борются за качество своей продукции, это тоже хорошо и здорово. Потому что сейчас мы можем выбрать из целой номенклатуры приборов те, которые нас удовлетворяют и наиболее подходят для того или иного вида контроля.

Если говорить о трудностях, с которыми мы столкнулись в Чернобыле, то прежде всего это большие поля гамма-излучения. И персонал, который работал на 4-м энергоблоке на строительстве саркофага, постоянно находился под опасностью переоблучения. Дело в том, что там были очень большие неравномерности полей излучения и уровень гамма-фона мог меняться на несколько порядков буквально за несколько метров, поэтому надо было очень четко определить место работы, время работы персонала, чтобы никто не получил больших доз облучения. Дозы облучения были ограничены, они составляли 1 рентген. По тем меркам, чернобыльским, дозы облучения не должны были превышать 1 рентген в день, а суммарная доза облучения за весь период работы в 30-километровой зоне не должна была превышать 25 рентген. И надо сказать, что в принципе нам удалось создать такие условия, такую организацию работ, которая позволяла не превышать заданных уровней облучения. Сергей Николаевич сказал, что в УС-605 работало порядка 50 тысяч человек, а на индивидуальном контроле в 1986 году была 21 тысяча человек. Средняя доза составила чуть больше 8 рентген за время пребывания в Чернобыле. Только 155 человек превысили допустимую дозу в 25 рентген, причем лишь небольшая часть этих людей получила повышенные дозы в связи с высокой востребованностью опыта того или иного человека. Дело в том, что в Чернобыле ввели не очень удачное правило, когда при превышении дозы 25 рентген выплачивалось 5 окладов, некоторые случаи переоблучения как раз были связаны с тем, чтобы получить дополнительное вознаграждение. Но мы старались избежать таких случаев и четко следили за ограничением облучения. Я считаю, что это в основном нам удалось.

Работы по контролю доз облучения персонала, они нашли отражение в докладе, который представлен в книге-докладе по ядерной аварии Международного симпозиума".

Реплика (генетик, 48 лет):

— Я, к стыду своему, не знал, сколько же было сделано по научной рефлексии аварии. Если бы я мог так конструктивно отнестись к своим жизненным кризисам, и все мы… Да, есть повод задуматься. Причем, обратите внимание: они не боги, у них дети, семьи, проблемы, небольшие зарплаты до 2000 года и средние сейчас. Период так называемого унижения в отрасли на 15 лет… И — ни слова жалоб. Отчет о том, что делали… Вот что нужно в Будущее взять. Через "перевал постиндустриальный". Мне сочинение попалось. Школьник пишет о Будущем на конкурс. Так, слабенькое, но фраза одна царапнула:

"Счастье — это когда некогда…"

Реплика (физик, 45 лет):

— Ну, раз мне тут все кому не лень содокладывают, а я эксперт по теме, значится, аховый. Приведу еще цитату из интервью. С нами Насонов Виталий Петрович, начальник информационного отдела ЦИВД "Росатом": "Проведены колоссальные мероприятия, были приняты различные программы. Они утверждались и на уровне правительств, и международное агентство МАГАТЭ рассмотрело кодекс всех тех систем и необходимых нормативов, чтобы в первую очередь соблюдалась безопасность атомных станций. Блок РБМК в 1986 году и сегодня — это небо и земля, это две совершенно различные конструкции. Мы учли тот горький опыт, который был. И если мы строим станции в Китае, в Индии, то принципы безопасности закладываются на уровне проекта, это — неотъемлемая часть любого проекта".

Реплика:

— Любопытно. Ваш Насонов пишет, что второго Чернобыля ни Россия, ни атомная область не переживет. Мы же тут говорим о положительной роли катастроф в техническом прогрессе…

Не все олухи разбежались. Затаились, значит, своими прикидываются. Такие потом рассказывают, что мы секта при Росатоме.

Физик наш обозлился.

Реплика (физик, 45 лет):

— Да не будет никакого второго Чернобыля, поймите! Эта страница истории катастроф перевернута. Но обязательно будет что-то другое — может быть не связанное с атомом… Вы и в самом деле полагаете, что ничего страшнее радиации уже не придумать? Возможны очень серьезные катастрофы в совокупном знаково-символьном пространстве, в культурном пространстве… возможны разрушения исторической "ткани" с нарушением событийной логики. Да почитайте хоть В. Винджа: у него очень убедительно показана катастрофа, разрушившая несколько сотен сверхцивилизаций.

Реплика (эксперт по логистике, 34 года):

— Во-во, мы же тут главные маньяки, вы нас бойтесь! Вот я сейчас расскажу вам тайну: мы собираемся создавать "Advanced Think Tank" или, по-простому, знаниевый реактор.

Не страшно еще? Сейчас будет? Вы в играх организационно-деятельностных участвовали когда-нибудь? Нет? А там как раз плавится "активная зона" вашего сознания, причем с вашего же молчаливого и опешившего согласия… Что вы думаете, Георгий Щедровицкий свой эксперимент ставил для 1970-х годов? Для XXI века он его ставил! Чтобы мы готовы были вызов Будущего принять… И благодаря ему, величайшему, кстати, философу по совместительству, мы знаем, что такой информационный реактор тоже может "рвануть", и мало никому не покажется. "Информационное загрязнение среды продуктами незамкнутых онтологии…" — как вам такой термин? Как измерять, как защищаться?

Молодежь дергается, защищается недоуменно: "Ой, ничего не понимаю! Ой, а зачем все это нужно?" На семнадцатом семинаре такое уже не проходит. Детский сад закончился на четвертом. Повисает тишина. Им даже подняться и уйти страшно. Тем более их всего трое. У нас, кстати, в рассылке приглашений указывается обязательное участие в дискуссии и активная рефлексия. Пришедших посмотреть, как люди думают, нужно сразу отсеивать в утиль.

Реплика (физик, 45 лет):

— Катастрофы были, есть и всегда будут, если только будет развитие. Но попытка избежать его — это выход на мегакатастрофу размонтирования экономических фаз. Мы-то как раз в курсе. Видели, как это бывает, хотя размонтировался не мир, а только одна страна.

Вот вам еще одна цитата из А. К. Егорова:

"— А что страшнее, Чернобыльская авария или перестройка?

— Перестройка страшнее, потому что в результате нее государство распалось, не одна станция взорвалась, не один объект, а государство взорвалось. Потому что государство, которое много лет существовало на этом земном шарике, его не стало. Это пострашнее".

Реплика:

— А если развитие рухнет?

Ответ:

— Тогда смотри "Основание-1".

Реплика (физик, 45):

— Да, я тут собирался Азимова процитировать: он, как Медведев, прямо — с нами и не отходит. Шпион…

"— Все это здесь ни при чем, — ответил Пирени. — Мы — ученые.

И Хардин воспользовался этим.

— Да неужели ученые? Какая приятная галлюцинация, не правда ли? Ваша маленькая компания здесь — идеальный пример того, чем была больна Галактика тысячелетиями. Что это за наука, просиживать веками, собирая данные других ученых за прошедшую тысячу лет? Приходила ли вам в голову мысль, двигать науку вперед на основе старых знаний, расширять и улучшать их? Нет! Вы вполне счастливы своим прозябанием. Впрочем, как и вся Галактика на протяжении тысячелетий. Вот почему Периферия восстает, коммуникации исчезают, пустячные войны становятся затяжными, вот почему все системы теряют секрет получения атомной энергии и переходят на варварскую химическую. И если хотите знать — вся Галактика разваливается!"

Реплика (эксперт-международник, 26 лет:

— Я хотел бы закончить свой бездарно перебитый содоклад общим выводом из двух последних семинаров. Причем я намереваюсь держаться в курсе рефлексии Чернобыльской катастрофы, рассматриваемой как крупное социальное явление. Представляется, что тогда была сделана только одна принципиальная ошибка, но очень поучительная. Если из событий 26 апреля 1986 года и можно извлечь урок на будущее, то, по-моему, следующий.

Главное для командира — способность быстро принимать решения и последовательно проводить их в жизнь. Уметь принимать правильные решения — это тоже, безусловно, хорошо, но следует все-таки помнить, что нерешительность руководства может привести к весьма плачевным последствиям. В ситуации аварии на ЧАЭС от руководителей практически всех степеней требовалась военная четкость действий. Но на высшем стратегическом уровне команда М. Горбачева проявила себя плохими командирами.

Они не смогли быстро принять решение о том, как вести себя в сложившейся ситуации, что и как сообщать населению. На этом фоне действия рядовых сотрудников ЧАЭС выглядят образцом последовательности и продуманности. Все принятые "сверху" меры являлись компромиссными, "половинчатыми". Объявления в прессе, по телевидению были сделаны тогда, когда молчать было уже нельзя, — информация начала распространяться среди жителей СССР: кто-то слушал вещавшие на русском языке зарубежные радиостанции, которые к тому времени практически прекратили глушить; у кого-то знакомые стали свидетелями эвакуации или сами были эвакуированы из районов аварии; люди активно обменивались информацией, сопоставляли данные, строили предположения о том, что могло произойти. К концу майских праздников молчание со стороны средств массовой информации вызывало уже откровенное раздражение и злость.

Работники ЧАЭС, осматривавшие место взрыва, сразу поняли, что произошло разрушение реактора, однако эта информация не была своевременно принята к сведению и передана "наверх", в результате люди из Центра летели буквально "на разведку", не зная достоверно, что в действительности произошло, — было потеряно жизненно важное время. Эвакуация из Припяти была объявлена всего на несколько дней, хотя к моменту ее начала серьезность ситуации была очевидна. Вернуться домой жителям города уже не пришлось. Не надо, наверное, объяснять, что люди почувствовали себя брошенными на произвол судьбы, никому не нужными; никто из властей даже не пытался помочь им решить проблемы с питанием, проживанием, одеждой и т. д. Такое пренебрежение, неэффективность действий может проявить только исключительно слабое, не уверенное в себе руководство.

Я позволю себе сделать резюме.

Проблему ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС можно было решать двумя путями: индустриальным и постиндустриальным. В случае индустриального решения не следовало ни о чем сообщать населению, а сообщения зарубежных радиостанций, вещающих на русском языке, объявить ложью и провокациями Запада. Эвакуацию жителей Припяти и других близких к Чернобылю населенных пунктов нужно было провести быстро, без предупреждения и каких-либо предварительных объяснений. На засыпку реактора и изготовление саркофага бросить несколько полков, потеря которых была бы приемлемой платой за быстрое и четкое решение проблемы. Весь район катастрофы окружить колючей проволокой (а то и чем серьезнее) и объявить запретной зоной. Виновников аварии расстрелять по суду.

Такой образ действий стал бы демонстрацией того, что государство выступает с позиции сильного и не останавливающегося ни перед чем Игрока, способного решить любую возникшую проблему. Проявление недовольства со стороны населения СССР, во всяком случае открытое, в такой ситуации было бы исключено. На Западе также вряд ли рискнули бы возмущаться — лучше не лезть на рожон, а то ведь мало ли что…

Постиндустриальный же метод решения проблемы требовал принципиально другой программы действий. В первую очередь нужна полная гласность в отношении аварии, ее причин, последствий и текущих работ по их ликвидации. После кратковременной эвакуации жителей Припяти и других населенных пунктов следовало вернуть домой, объяснив, что нужно делать, чтобы жизнь здесь оставалась относительно безопасной (правила гигиены, измерение уровня радиации, употребление профилактических препаратов). Жители Припяти и окрестностей не хотели покидать свои дома, и это вполне по-человечески понятно. Руководству страны следовало объявить, что на борьбу с последствиями аварии и на восстановление сел и городов будут брошены все силы. В такой ситуации люди, чувствуя поддержку государства, способны если и не творить чудеса, то работать с полной отдачей — не за страх, а за совесть. Когда знаешь, что и зачем делаешь, гораздо легче принимать правильные решения и воплощать их в жизнь.

Потенциально такой постиндустриальный подход к ликвидациям последствий Чернобыльской аварии нес бы гораздо большую выгоду, чем индустриальный. На решение этой проблемы были бы направлены лучшие силы страны; люди увидели бы, что им по силам справиться даже с такой неожиданно возникшей и очень тяжелой, критической ситуацией. Катастрофа не сломила бы их: наоборот, они приобрели бы неоценимый опыт и знания, которые в дальнейшем могли бы способствовать развитию и атомной промышленности, и медицины, и физической науки, и сил быстрого реагирования. Кроме того, неизбежно возник бы большой общественный подъем, когда все старались бы хоть как-то поучаствовать в помощи пострадавшим районам. На волне этого подъёма стал бы возможен прорыв сразу в нескольких областях деятельности, а также в гражданском сознании и, вполне вероятно, в прямой перспективе — выход на постиндустриальный уровень развития общества.

Несомненно, постиндустриальный подход также позволил бы государству выступить с позиции сильного — и щедрого — Игрока, и эта позиция была бы гораздо более выгодной, чем в случае индустриального подхода. Действительно, насколько же сильно государство, которое может позволить себе выдать людям полную информацию о произошедшей катастрофе и правильно организовать работу, как оно доверяет своим гражданам!

К сожалению, в действительности был применен некий промежуточный подход. Как всегда бывает в таких случаях, результат получился заведомо хуже любой из указанных альтернатив. Действия властей вызывают ощущение слабости и некомпетентности, возникает впечатление, что они совершались целиком под давлением обстоятельств. Руководство партии и отрасли пыталось одновременно не допустить распространения правдивой информации об аварии и при этом выяснить, что же на самом деле произошло в Чернобыле. Власти все время были на шаг позади обстоятельств, отчаянно пытались что-то сделать и вместе с тем удержать развитие событий в каких-то рамках — и все время опаздывали. При этом желательные "рамки" не были определены, отсутствовало стратегическое планирование, четко поставленные цели. Использовать катастрофу как ресурс развития — этого не было даже на уровне идеи. Я понимаю, что людям, которые в это время разбирали завалы и руками собирали радиоактивный графит, было не до принципов "большой стратегии". Так на это и существует руководство страны — поддерживать стратегическую "рамку" в любых мыслимых и немыслимых обстоятельствах. А то реакция на ситуацию только с точки зрения решения текущих задач никогда не позволяла выйти на качественно новый уровень, извлечь уроки из произошедшего.

М. Горбачев говорит, что для него это события стали ударом.

Кому стало легче от этого признания?

Извините, процитирую старый добрый советско-итальянский фильм "Красная палатка". Там отставной генерал У. Нобиле судит сам себя, и в его воображении возникают участники последнего полета дирижабля "Италия", международной спасательной экспедиции. И вот У. Нобиле представляет себе суд и дает показания:

"Мне было больно…"

Прокурор, в роли которого выступает Ч. Линдберг, бросает ему в ответ:

"Мне плевать на твою боль! Там, у вас, кажется, механик был, который ногу сломал в двух местах…"

Катастрофа застигла страну "на взлёте", мы были отброшены назад в развитии как минимум на год — такой нужный в тех обстоятельствах год! — а то и больше. Вместо того чтобы действовать, власти пребывали в ступоре, не в силах справиться с ужасом и преодолеть кризис, а промедление в таких случаях подобно смерти.

Замечу, кстати, что выпуск "Чернобыльской тетради" через месяц после 26 апреля тоже был бы хорошим постиндустриальным решением.

А книга вышла только в 1989 году.

Наш цикл семинаров будет оформлен в книгу. Успеют ли ее опубликовать как предвосхищение, или она выйдет с опозданием… как оправдание? Время еще есть…