«Я сказал ей правду…»

«Я сказал ей правду…»

— Университетское время — как раз для романов. У вас были?

— А у кого не было? Но ничего серьезного… Если не считать одной истории.

— Первая любовь?

— Да. Мы с ней собирались сочетаться узами законного брака.

— Когда же это случилось?

— Года за четыре до того, как я действительно женился.

— Тогда не получилось?

— Нет.

— А что помешало?

— Что-то. Интриги, конечно.

— И она вышла за другого?

— За другого? Позднее.

— Кто же решил, что вы не поженитесь?

— Я. Я принял это решение. Мы уже подали заявление. Все было совсем готово.

Родители с обеих сторон все закупили — кольца там, костюм, платье… Это было одно из самых сложных решений в жизни. Очень было тяжело. Я выглядел как последний негодяй. Но я решил, что лучше все-таки сейчас, чем потом мучиться и ей, и мне.

— То есть ушли просто из-под венца?

— Да, почти. То есть я, конечно, никуда не сбежал, я сказал ей всю правду, все, что считал нужным.

— Не хотите говорить об этом?

— Да… сложная история. Так получилось. Было действительно тяжело.

— Не жалеете?

— Нет.

СЕРГЕЙ РОЛДУГИН:

Эта его девочка мне нравилась, хорошая девочка. Медик, с сильным характером, была, знаете, другом ему, что ли, женщиной, которая может заботиться о нем.

Только любила ли она его? Вот Люда, жена его, или Людик, как мы ее звали, любит.

Я с этой девушкой, кажется, ее тоже Людой звали, в замечательных отношениях был.

Она заботилась о его здоровье. Не просто: «Ах, дорогой, как ты себя чувствуешь?»

Она говорила: «Так, у тебя, мне кажется, желудок болит…»

Не знаю, что между ними произошло. Он ничего мне не рассказывал. Сказал только, что все кончилось. Мне кажется, что-то произошло только между ними, ведь их родители были согласны на брак.

Он, конечно, переживал. Дело в том, что мы с ним Весы и очень близко к сердцу такие вещи принимаем. И в то время я видел, что он… что его… Он в принципе человек очень эмоциональный, но эмоции выражать совершенно не умел. Я ему, например, говорил: «Вовка, ты же просто страшно разговариваешь. Как же ты говоришь так?»

Сейчас-то он, конечно, Цицерон по сравнению с тем, как говорил тогда. Я ему объяснял: «Ты говоришь очень быстро, а никогда не надо говорить быстро». Я, будучи артистом, хотел помочь ему. Эмоции-то у него сильные были, а в форму их облечь он не мог. Потому что служба, мне кажется, накладывала штампы на его речь. Вот сейчас он замечательно, блестяще говорит. Эмоционально, емко, понятно.

Где научился?