Почти неосязаемые понты: ТВ, кино и дальше… в Рунет

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Почти неосязаемые понты: ТВ, кино и дальше… в Рунет

К чему мажорство и жеманство,

Холодный взгляд, гламур, понты?

Будь проще с виду, сложной изнутри,

А не витриной яркой, за которой пусто.[261]

Рунетовский понт и исчезновение традиционного престижа

Посмотрев на шоу-бизнес, мы теперь понимаем, что более скромные формы понта отчасти продиктованы высоким уровнем скепсиса и исторического разочарования. В штампованных, повторяющихся рассказах и песнях надежда на что-то лучшее (коренной ингредиент понта) сохраняется лишь с трудом. Мало кого убеждает громкое, самоуверенное выпендривание, тем более в музыке, затрагивающей «потенциалы» любви, политики и даже самой себя (искусства).

А как насчет Интернета, куда аудио- и видеоискусство шоу-бизнеса двигается мощной волной и где человек придумывает себя, изображая совсем другую личность в параллельной, обширной, ничем не ограниченной вселенной? Какие истории рассказывает он о себе там, где на смену громогласной героике старого большого кино приходит гиковский романтизм мини-девайсов, микроблоггинга и легкого спокойного общения? Одним словом, какой уровень понта или уверенности в собственных силах приемлем и возможен в Рунете?

Почти каждый год на московском кинофестивале будущее русского кино обсуждается в напыщенных тонах. Низколобое телевидение и, что еще хуже, мораль Рунета обвиняются в уродовании современной кинематографии. Критики настаивают на том, что гордая родословная полнометражного кино теперь оказывается под настоящей угрозой со стороны беспородных форм телевизионных и сетевых СМИ. В этом беспокойстве ничего нового нет: оно стало темой общественных дебатов после долгого созревания в толстых журналах, например в «Искусстве кино». В удивительно наивной, но показательной статье весной 2007 года высказывалось изумление по поводу количества людей, весело болтающих о кино в сетевых форумах и на любительских сайтах. Автор пыталась определить эти анонимные группировки, образовавшиеся где-то между большим экраном и маленькими мониторами — между тихими благопристойными увлечениями и шумными хобби.

Журналистка описывает свое случайное открытие народа: она его нашла на форуме, созданном телеканалом СТС для сериала «Не родись красивой». Как будто подняв большой камень, она ошеломлена при виде стольких маленьких людей, занятых неорганизованными дискуссиями. «В какой-то момент я вдруг осознала, что присутствую при уникальном событии. Впервые в истории благодаря Интернету обрело голос так называемое “молчаливое большинство”. До сих пор, сколько бы ни говорили “от имени народа”, его никогда не слышали».[262]

Обнаружились массовые сентиментальные зрители, вкус которых, по мнению журнала, уже изуродовал жанровую чистоту летних кинофестивалей. В угоду той же массовой эстетике русское прайм-таймовое телевидение неграциозно вошло в мир большого кино и заняло место в фестивальных расписаниях. Затем, делая ставку на то, что, недооценив вкус публики, денег не потеряешь, ТВ-студии предложили фестивальным жюри неприятный выбор между двумя категориями «нового» кино: слащавая ерунда (спонсируемая такими компаниями, как СТС) или жестокосердная чернуха (от более «холодных» и депрессивных режиссеров, таких как Балабанов).[263]

Беззаботное и подрывное равноправие данного сетевого форума, однако, вскоре вышло из-под контроля. Канал СТС, желая нарушить гордое одиночество кино наглым популизмом, был обязан оборвать общественное участие в промоушне, им же самим начатом. Многие фанаты писали вымышленные мини-сценарии на тему «Не родись красивой» о своих обожаемых героях и закачивали их на сайт. Так как изрядное количество рассказов отличалось некой пикантностью, каналу пришлось прикрыть двери в свою (до недавних пор) общедоступную вселенную. Посетители форума обозлились— и неохотно покорились: «Форума больше нет… все пошло прахом… Спасибо за внимание…» Кино, мол, должно допускать к себе либо всех, либо никого.

Чтобы избежать подобных финансовых и риторических баталий, русское кино (так же, как и западное) мало-помалу выходит в Интернет, хотя бы в области короткометражных, полулюбительских жанров. По данным RuTube, сайт ежедневно дает возможность смотреть видео 400 тысячам пользователям и осуществляет более 37 миллионов недолгих видеопоказов в месяц. На московской презентации сетевого канала «TB-Клик» ходили слухи о том, что проект уже предлагает телевизионным продюсерам финансы, чтобы они снимали мини-драмы специально для Сети. Какие визуальные или литературные истории подойдут русским посетителям Интернета? Как русские вообще относятся к безбрежному потенциалу бескрайнего цифрового пространства, где рассказывать о себе можно все, что угодно, где даже самый грандиозный понт теоретически ничем не ограничен? Если мы установили, что ландшафт (физическое пространство) в большой степени формирует русскость, то как насчет абсолютно бесконечного цифрового эквивалента?

Различия между западной и русской сетевой деятельностью: степень уверенности

Любой анализ Рунета обязывает нас провести параллели с Западом. В недавнем посте американский интернетовский гуру Генри Дженкинс предложил девять причин, по которым YouTube заслуживает громких аплодисментов за несколько десятилетий «низового романтизма» в развитых странах и образования новых форм коллективной культуры, включая сетевое общественное и малозатратное производство.[264]

Если задуматься, то, безусловно, те же десятилетия прошли немножко «по-другому» в Восточной Европе. Ее неромантический опыт оспаривает идеализм Дженкинса, хотя бы в одной шестой земного шара. К тому же растущее предпочтение ручных девайсов в России ноутбукам и стационарным компьютерам означает, что русская коллективная культура намного ближе к опыту, как ни странно, третьего мира. Быстрое созревание телефонной технологии и смартфонов до сих пор позволяет потребителям обойти несколько фаз более ранней (и менее мобильной) компьютерной эволюции.[265] И, как мы видели уже несколько раз, мобильник в России — основной прибор даже самого молодого понтярщика. Он также теперь и один из самых распространенных способов выхода понта в виртуальность. Во всё.

Когда мы говорим о ручных девайсах в России, сразу приходит на ум одна компания: Nokia. Финская фирма — самый большой производитель сотовых телефонов в мире — обеспечивает Россию телекоммуникационным оборудованием с 1940-х годов. До сих пор она пользуется значительным присутствием на русском рынке. Лучше всего выражает принципы компании знаменитый рекламный слоган: «Nokia: объединяя людей». Как известно, многие англоязычные туристы на Арбате и в других людных местах столицы могут видеть левые модификации финского пиара. На майках читаем: «Vodka: объединяя людей». Подобные шутники в Польше и Венгрии пользовались этим слоганом, чтобы сотворить целую серию порнографических пародий. Не будем тут приводить их, даже после бесстыдного мата прежних глав. (Британское ханжество!)

Такие порно-шутки — и визуальные, и вербальные — имеют сложный и культурно специфический резонанс. Обратимся еще раз к романтике Дженкинса применительно к самым непрофессиональным, географически разобщенным жителям Рунета. Могут ли Интернет и его понтующиеся любители отвести удар московского ТВ или кино, тем более что самые преданные пользователи Сети живут дальше всех от столицы? Ведь никто не мечтает о новой судьбе или сетевой славе больше, чем провинциалы. Именно они видят самую большую пользу в цифровой культуре: она их соединяет с «центром». С московской крутизной! Вроде бы.

Идеалистические гики скажут с некоторым отчаянием, что «эпоха всесильных масс-медиа заканчивается».[266] Понт стопроцентный. Их союзники подтвердят, что «у нас на глазах происходит в известном смысле возвращение к эпохе, когда еще не было СМИ, а все возможности коммуникации ограничивались почтой и слухами». Но как могут прыщеватые блогеры, под- или мобкастеры революционно «объединяться»? Единственное решение, быть может, находится в золотой середине между этими крайностями, между миллионами провинциальных, бездарных mp3-файлов или видеостримов из глубинки и пышными московскими каналами. Именно посередине такой шкалы обнаруживается действие экономического феномена, называемого «длинный хвост».

Мысленно построим график. Вертикаль отражает популярность каналов и передач, а горизонталь — их количество. Получается кривая, которая резко спускается сверху вниз. Наверху слева находятся популярные СМИ, блокбастеры и хиты. А вниз направо «до бесконечности тянется “длинный хвост”, сотни тысяч произведений, про которые вы, скорее всего, даже никогда не узнаете».[267] Это все провинциальные и любительские проекты. Спрос на такие многочисленные, малоизвестные продукты или передачи так мал, что делает почти глупым их производство, а их суммарная ценность и потенциальная прибыль во много-много раз превышает прибыль от самых знаменитых хитов. Такая схема отражает и неравномерное распределение русского населения на карте. Всего несколько крупных городов и миллионы неизвестных сел.

Медиа низкого спроса — подкасты, дилетантские песни и региональные клипы деревенского выпендрежа (со своим бесплатным хранением) — порой могут овладеть недурственной долей рынка и тем самым временно превзойти блокбастеры и государственные СМИ, если они распространяются достаточно широко. Теоретически. Если музыкальные порталы, скажем, будут предлагать посетителям сайта скачивание, то реклама, встроенная в аудиоконтент, может принести им доход, финансово поддерживающий сайт и его дальнейшую раскрутку. Качество ресурса, если все сложится, улучшится, и тогда можно подписывать контракты с музыкантами на эксклюзивную дистрибуцию.[268] Есть такой вероятный сценарий, или голубая мечта.

Помимо того, что вообще в России всегда возможны два варианта развития событий: наихудший и маловероятный, есть и одно «но». До какой степени акулы московского бизнеса допустят справедливую конкуренцию по западным образцам? Дело далеко неоднозначное из-за местного, постперестроечного феномена под названием «клановый капитализм». И тут сопоставления с западным бизнесом не получаются. Из-за низкого среднего заработка, меньшего доступа к бесплатному цифровому хостингу и разделяющих расстояний даже скромное финансирование романтических, малозатратных и понтовых проектов по схеме «длинного хвоста» часто неосуществимо.

Русские кланы далеки от многочисленных утопий цифровой коллективной культуры. Постсоветские трансакции основываются преимущественно на личных отношениях, а не на формальных правилах. Цели таких отношений определяются не заранее, по давно существующим понятиям, а формулируются каждый раз по-новому в непредсказуемых разговорах между членами маленьких групп друзей или коллег. Опять же (общих, общественных) дорог нет, есть только направления. Они образовываются в маленьких группах. Русскому бизнесу бескрайний мировой рынок вроде бы не нравится. Доверять ему невозможно. Мало хорошего это обещает философии личного участия «во всем».

Причина мелкого кланового поведения и высокого уровня недоверия к цифровым просторам (особенно среди мафиозных поклонников Круга!) видна даже на государственном уровне. В опросе 2004 года Всемирный банк установил, что 75 % русских концернов все время боятся «непредсказуемого толкования» государственных законов.[269] Из-за высоких цен компьютерная техника цифрового общения остается для многих людей недоступной, а даже если она доступна, то участие в сетевом бизнесе по принципу «длинного хвоста» блокируется и усложняется из-за злоупотреблений Уголовным кодексом со стороны представителей власти, например милиции или других инстанций. Бабло и братва мешают всему: отсюда весь цинизм. Возможность полноценно действовать в Сети остается маловероятной для большинства людей, что только усиливает обратную реакцию. Стремление проявить себя в цифровой сфере постепенно становится идеей фикс.

В предыдущей главе мы уже видели такое искажение закона самими законодателями, провоцирующее рискованную, почти бессмысленную смелость как мазохистскую реакцию на осознание упущенных возможностей и печальную реальность не только личной, но и (до 1991 года) общественной жизни. Подобная обратная реакция принимает тревожные размеры.

Как это было сформулировано в фильме «Бой с тенью 2: Реванш»: «Надо идти до конца [с этим реваншем]. Слышишь меня? И не думай о том, что будет потом». Главное, как говорится, ринуться в бой, а там как Бог даст… Это сегодняшний отчаянный сетевой понт или настоящая храбрость? В любом случае, все говорят, что хочется больших возможностей!

Помимо философских или финансовых проблем общественного и цифрового доступа есть и другие. Технические, например. В данный момент сравнительно медленно открывается служба «3G» в разных районах России: это так называемая техника третьего поколения, соединяющая высокоскоростной мобильный доступ с услугами Сети. Она дебютировала только осенью 2007 года.[270] К тому же у 73 % граждан России нет регулярной возможности выходить в Интернет по желанию: чаще всего, потому что компьютер и связь находятся на работе, а не дома.[271] Оттого важность мобильника как личного маленького ключа к универсальности только усиливается.

Недоиспользование виртуального потенциала также усугубляется из-за того, что Россия — одна из немногочисленных стран в мире, отдающих предпочтение отечественным сайтам и поисковым системам.[272] Желание граждан видеть друг друга и общаться виртуально, т. е. абсолютно, лишь увеличивается; в принципе люди в восторге от вечной безбрежности Сети. А на практике, даже когда это желание осуществляется, все очень локализовано! Особого стремления к интернациональным, универсальным сетям не замечается. Понтовая риторика и более прагматичное, индивидуальное поведение не совпадают. Как это было с любимой рок-музыкой.

Несовпадение идеального (желаемого) с материальным (физически возможным), теоретически виртуального с вероятно ограниченным отражается даже в том, как русские достают себе кино или музыку в Сети. Около 95 % всех посетителей Рунета хотя бы иногда баловались с виртуально неограниченным выбором онлайнового шопинга; три четверти из них, однако, готовы платить только при физической доставке![273] Как мы раньше слышали: «Вот ведь блин… всем так хочется перемен, а как только они приходят — с ними в комплекте панический страх». Авоська не нужна в таких сферах, где одним судьба улыбается, а другим строит гримасы.

Подготовка к потенциальным возможностям Сети в клипах, ТВ и кино

Некоторые музыкальные клипы отражают именно такое некрасивое волнение понтующегося перед цифровой абсолютностью. Стоит только обратить внимание на недавнюю волну «патриотических» клипов от далеко не молодых рок-музыкантов. Группа «Пилигрим», в частности, поет вот о чем: «И татарин, и русский, и бурят, и еврей; и чеченец, и чукча, и башкир, и карел… Все народы России будут вместе всегда. Пусть горит над Россией надежды звезда». Этот гимн надежде — универсальной соборности — уже привлекает на концерты скинхедов, бритоголовых представителей экстремального национализма, определяющего «Россию» не общей, абсолютной соборностью, а противоположной идеей: надо, мол, выкинуть кое-кого из страны, и тогда у нас будет настоящая нация. «Все» — относительно.

При желании найти коренную причину такого непостоянства достаточно посмотреть в окно.[274] Опять мы сталкиваемся с тесной, давней связью между пейзажем («всей страной») и понтовым взглядом на жизнь. Надо в этом признаться, а не «воевать» против этого в приступе гормонального ребяческого мачизма, как в другой песне «Пилигрима»: «Бились насмерть с врагом наши деды, отцы. Мы должны сделать все, чтоб сбылись их мечты. Мир свободы и счастья построим трудом. И одною огромной семьей заживем». Плакать хочется… чесслово.

Здесь есть коренное противоречие, и оно ни к чему хорошему не ведет: любовь к пространству, которое якобы «защищаешь», рано или поздно перерастает в ненависть, когда его границы недостижимы (физически или умственно). Просторы, виртуализированные лжеправославными разглагольствованиями, отчаянной постсоветской ностальгией, волнением перед цифровой вселенной или даже дестабилизацией старого статуса простым капиталом, порождают обратную, лютую «домашнюю» реакцию. Любая попытка свести обожаемую истину к определенному понятию, к «нашим границам», к одной стране или группировке, автоматически обречена на неуспех. Любовь к Матери-России, основному символу национальной истины, оборачивается — рано или поздно — ненавистью к тем же женским метафорам. Тут в который раз проявляется психологический эффект ландшафта, который мы видели в фильме «Эйфория»:

Отсюда и демоническая природа той женственности, которая раскрывается в теле России, — как все дальше влекущий, душу изводящий простор, который никакому богатырю не наполнить собой. Так соединяются эти три мотива: простор, женственность и тоска в стихотворении Блока «Россия» (1908). Долгая дорога, мгновенно мелькающий взор из-под платка и глухая песня ямщика с ее острожной тоской. Встречная незнакомка, «разбойная краса» — Россия всегда проносится мимо, ее не догнать, не остановить, тяга к ней безнадежная, гиблая, дорога к ней всегда заканчивается другой далью. Для богатыря-странника эта даль, с которой он навеки обвенчан, — неутолимый соблазн, сама блудница вавилонская, раздвигающая ноги на каждом российском распутье.[275]

Мать-Россию не интересует твое рвение: это же природа! Но это так обидно, что хочется показными актами самопожертвования заставить страну любить тебя: отсюда начинается стирание грани между понтовым героизмом и мазохизмом. Как только возникает мысль, что истина имеет адрес, название или нуждается в твоей защите (в бинарном противопоставлении «дома» с каким-то врагом), тебе хана. Истина, представленная бесконечным, бескрайним пространством (либо физическим, либо цифровым), соответствует скромности, а не гормональному националистическому нахальству. Если что-то расположено «везде», то… ну в общем-то все уже понятно. Если можно толковать взгляды «Пилигрима» как провал в одной из четырех сфер, назначенных Бадью для создания потенциальной истины (в политике), то как насчет других?

Любовь к «виртуальной» Родине, разумеется, до какой-то степени пересекается с проблемами любви личной. Несколько недавних кинолент рисуют эти глубоко укоренившиеся идеи. Они отражают мировоззрение людей, окрыленных донкихотским стремлением к универсальному общению, к бесконечной любви… а тогда у них наступает неверие в себя плюс склонность к понту. Наилучший киножанр, традиционно способный раскрывать вопросы виртуального, «коллективного» общения (тебя со мной!), — это романтическая комедия.

В таких фильмах сегодня идет постоянная поп-музыка на звуковой дорожке. Звучащая далеко за пределами даже самого большого экрана, она всегда подчеркивает эмоциональную ограниченность действующих лиц ироническими аллюзиями на их любовные неудачи. Делается это так: запускается красивая песня на фоне действия (по всему кинозалу, за пределами видимого действия), а перед нами герой неуклюже борется с чувством утраты самоконтроля. Музыка идет — распрекрасная, а действие на экране — комическое. В этом и весь юмор: иногда этот прием называется не «ассоциацией» вездесущей музыки с физическими поступками актера, а «бисоциацией». Через превосходную музыку мы ощущаем и смехотворность, и глупость собственных действий: видим себя в неловких действиях кинолюбовников. Сочувствие неудачам понтующегося героя на экране (сейчас) рождает у нас надежду на собственный романтический потенциал (потом, после титров). Провал открывает новые возможности.

В молодежном фильме 2007 года «В ожидании чуда» прием бисоциации употребляется довольно часто. Вот под какие фразы фильм рекламировался по всей стране: «Майя была уверена, что все слова, которые начинаются на “не”, как раз про нее — невысокая, некрасивая, несчастливая… Но она не отчаивалась. Ведь главное — это поверить в собственные силы. Измени себя — и мир изменится вместе с тобой, а жизнь наполнится настоящими чудесами». В Майе примечается миниатюрная версия той же философии, переданной через колоссальные усилители взрослыми, мускулистыми и достаточно волосатыми музыкантами группы «Пилигрим». Тем не менее зрителей это не убедило. Даже скромная уверенность Майи показалась понтом.

Героиня оказывается на периферии городского пространства: «Удивительно, что в городе, где постоянно перемещаются миллионы людей, человек может быть одиноким». Но она справляется. Она находит себе бой-френда. Своего принца. Зрители не поверили: это просто нереально. Несбыточно. Неубедительный понт.

Можно отыскать в фильме сугубо американский подход к жизни: ведь их Золушки рассчитывают не на чудо, а на самих себя. Не теряют туфельки, убегая от принца, а надевают туфли Prada и идут на свидание с ним. Поэтому наша героиня, веря в чудеса, знает: главная ее задача — «поверить в себя».[276]

Пресса изобиловала сравнениями с фильмом «Москва слезам не верит» и косвенно с его «утешительным реализмом». Это, если вспомним, открытие в действительности какого-то неисправимого эксцесса («невообразимой» любви, например), а утешение наступает, когда становится ясно, что такая любовь недостижима.[277] Майя оказалась неубедительной героиней. «В студию! Всем лузерам утешительный приз!»

Такой избыток — объект и желания, и страха одновременно: он проявляется виртуальностью за пределами романтической или революционной риторики. Далекий от веселого общения на YouTube или Second Life,[278] он обнаруживается не только в романтических комедиях, но и в ТВ-драмах о революции и ее эксцессах. Например, сериал «Завещание Ленина» Николая Досталя, снятый по мотивам «Колымских рассказов» Варлама Шаламова. Этот сериал — попытка восстановить политическую истину, на этот раз в солидной драме о документированном прошлом. О «настоящем».

В 1929 году Шаламов был арестован за распространение письма Ленина соратникам по партии, в котором многим из них (в том числе и «грубому» Сталину) была дана очень негативная характеристика. Шаламов, другими словами, не разделяет представления о партии как о «единственной, всегда правильной партии», для него полную, абсолютную значимость имеет революция. Он в нее просто верит: не в идеологию, а в революцию как в непредсказуемое событие, нарушающее навсегда обычный, знакомый порядок вещей. Его революция нигде не останавливается, поэтому не имеет ни пределов, ни конкретного образа, ни вождя — ведь дать имя такой «безобразности» невозможно. А когда речь идет о революционной политике как об абсолютной, децентрализованной и центробежной любви «ко всему» или необузданном потенциале, то прагматичные политики (со своим здравым смыслом и всяческими «планами» на будущее!) сильно обеспокоены. Хочется утешения вместо постоянной подрывной деятельности. В конце концов перед лицом виртуальности, где может случиться абсолютно всё(!!), хочется правил.

Виртуальность + правила = утешительный прайм-тайм!

Сегодняшнее отношение к виртуальному бескрайнему общению или, точнее, к взаимодействию бесконечного множества коллективных культур формируется под воздействием привычных, традиционных стереотипов. Как было сказано в ТВ-сериале «Вепрь»:

— А вот такой момент… «Временные трудности».

— А знаешь, как наши временные трудности называются?

— Ну?

— Постоянные.

Постоянное возвращение к одним и тем же проблемам порождает повторяющиеся темы, приводя к неожиданным совпадениям романтических комедий и политических драм. Если считать, что такое слияние разных жанров объясняется коллективной реакцией на недавние разочарования или травмы даже, то полезно кое-что отметить по поводу аналогичного развития советского кино после смерти Сталина. Тогдашняя ситуация — похожая.

Режиссеры, осмысливая политические, общественные и психологические перспективы в свете дискредитации сталинских заветов, переписали биографии многих киногероев и героинь. Сценаристы обратились к более молодым, неоперившимся действующим лицам, часто изображая их в групповой активности (в школе, спортивной команде и т. д.). Фильмы о молодежи показывали новые потенциалы нового общества, и вместе с этими более дерзкими, если не понтовыми, героями постсталинского кино зрители эпохи оттепели тоже определяли границы новых, неожиданных сфер деятельности, даже новой реальности. Так формировались «ключевые образы [пересмотренного, взрослого] национального сообщества».[279] Новые герои формировали новый романтизм. Только потом, во времена «застоя», как часто бывает, опыт и крепкие напитки победили молодость и веру. Вернулись более взрослые и более циничные персонажи. И «утешительное» кино.

Та же интерпретация молодой виртуальности задает форму самых популярных телевизионных сериалов сегодня с точки зрения их кинематографических и музыкальных тенденций. Который раз из оркестровой ямы (из-за пределов ТВ-экрана) доносятся ритмы и звуки, выражающие нечто такое, что слишком красиво или слишком страшно для прозаической речи. Вечный, безбрежный потенциал юности — когда еще далеко до взрослых разочарований и запоев — сегодня рассматривается сызнова в кино и ТВ-шоу, часто спонсированных государственными деньгами. Они обращаются к теме виртуального / возможного через призму уже сложившихся форм и традиционных жанровых правил! Эти повествования стремятся как-то совмещать ограниченное (традицию / изображения по квадратному экрану) и неограниченное (вездесущий потенциал / «за-языковую» музыку). Всем так спокойнее.

Возьмем, например, сериал «Кадетство». Действие происходит в Суворовском училище города Твери: подобные военные школы были созданы при Сталине в 1943 для обучения и воспитания детей советских солдат и партийных работников. В сериале мальчики исследуют пределы новой реальности, уверенности, если не наглости, и поэтому (потенциально!) постоянного, ничем не ограниченного понта. Пресс-релиз сериала звучит так:

Мальчишки четырнадцати лет оказываются в Суворовском училище — кто-то благодаря семейной традиции, кто-то ради высоких идеалов, а кто-то даже не по собственной воле. Поступив в Суворовское, ребята поначалу не представляют всей степени нагрузки, а главное — ответственности, которая окажет глубокое влияние на их последующую жизнь. Издавна, начиная с XVIII века, из стен кадетских корпусов выходили благородные офицеры, цвет нации, защитники Отечества, опора и гордость высшего общества…

Продюсер Вячеслав Муругов сказал военной газете «Красная звезда», что сериал повествует «обо всех нас, о нашем обществе, о любви. Сейчас особенно нужны хорошие фильмы. Народ подделкой не возьмешь. Настало время, когда затертое, обескровленное слово “патриотизм” снова стало востребованным. Я искренне ждал этого часа, когда чистота помыслов возьмет верх над сиюминутной мишурой пустых устремлений».[280] Поэтому мальчики-герои неспешно устанавливают свой новый мир и все его возможности в рамках консервативных традиций.

«Кадетство» удивляет по-разному: первое — своей длиной. В бесчисленных сериях в течение трех сезонов и потом еще в продолжении «Кремлевские курсанты» делаются попытки найти равновесие между (почти) бессвязным форматом, не имеющим заранее предусмотренных ограничений, и линейным рассказом о медленном движении всех мальчиков к получению одного и того же — диплома. Вторая причина удивляться этой «драмедии» заключается в ее отношении к озвучиванию. Сериал почти полностью лишен дублированного диалога: мальчикам, очевидно и к счастью, давали право перешучиваться между собой экспромтом на съемочной площадке. Переозвучивать такую скорую речь было бы сложно: поэтому «Кадетство» — лучший телевизионный за последнее время образец живой речи и бойкой молодежной болтовни. Такой слегка понтовой речи в сериале противопоставлена более сдержанная, традиционная манера офицеров-воспитателей.

Несмотря на возникающую в итоге атмосферу общего уважения, однако, любая драма нуждается, ну… в драме. Автоматически поэтому возникает дополнительная дилемма: снят ли сериал по государственному заказу или, может быть, частая критика в сценарии таких проблем, как несправедливость, блат, дедовщина и т. д., намекает на обратное? А как насчет настойчивого обращения к музыке, предложенной группой «Ранетки» и другими артистами московского лейбла «Мегалайнер»? И последний вопрос: зачем вообще в этом сериале поп-музыка? Это циничное использование сентиментальной, «океанической» музыки для узкой политической цели? Может быть, это то, что, по словам одной зрительницы, «раньше называли “лакировочное кино”, которое к жизни не имеет никакого отношения»?[281]

Группа «Ранетки» написала новую песню для сериала помимо старых треков, которые слышатся на фоне действия каждый раз, когда кадеты оказываются на диско. Бесконечно. (Был бы я кадетом, давно убрал бы диджея.) Она называется «Мальчишки-кадеты»: «Первый день новой жизни настал. Первый раз в жизни ты не опоздал. Вернешься, не вернешься в детскую мечту. Главное впереди, верь и иди… Понял вдруг, без друзей нет потерь. Понял вдруг, стал взрослей — и что теперь?» Проблемы настоящего, правдоподобного самоопределения Майи из нашей романтической комедии остаются, даже когда речь идет о реконструкции взрослых, советских связей. Надо якобы «верить». И все!

В СМИ долго не было конкретной или надежной информации о том, спонсирован ли сериал Министерством обороны. В конце концов оказалось, что да. Эта неуклюжая государственная поддержка на самом деле имеет смысл, особенно с точки зрения кастинга. Главный герой «Кадетства» — Александр Головин, выпускник «Ералаша». В том же образе шального, если не бесконтрольного мальчика Головин теперь играет роль Макарова, избалованного и очень «эмоционального» сына местного политика. Как Муругов говорит, «в нашем сериале он хоть и “папенькин сынок”, но далеко не сволочь. В нем — здоровое зерно. У него есть характер. Он входит в коллектив, заслуживает уважение».[282]

Стремление Макарова заслужить положение в коллективе называется «комедией», добавляет Муругов, так как «смеяться, согласитесь, лучше, чем плакать». Три тысячи новичков погибают в России ежегодно от дедовщины. Невеселая реальность уступает место безопасной иронии, такому же печальному осознанию неоправданности слова «комедия». «Кадетство» — очень развлекательный и высококачественный продукт, но не надо делать вид, что «комедия» тут смеется над чем-то: смех здесь скрывает суровую реальность, ту, которая, как и в эстраде, делает уверенный понт малодопустимым.

Понт и последний шаг в ничто: «Аууу! Тут кто-нибудь есть?»

Можно ли говорить о финансовых или технических изменениях в ближайшем будущем, которые позволят русским посетителям Интернета или любимым теле- и киногероям относиться к виртуальности по-другому? По мнению некоторых известных экономистов — нет. Время от времени даже высказывается точка зрения, что все большее ограничение финансовой и технической свобод на сегодняшнем рынке становится фатальным и подтверждает «распространенное мнение в политической науке, что рано или поздно демократия в любых общественных организациях неизбежно капитулирует перед новой олигархией».[283] Ой!

К тому же, если иметь в виду нишевую деятельность сетевых подкастеров или проектов в области веб-ТВ, то они без массовой активности и глубоких карманов не смогут предложить выхода из «роковых» экономических процессов. Еще большим фатализмом повеет, если задуматься о характерных особенностях формирования любительских групп в Сети вообще. Это уже не экономический, а социологический аргумент, объясняющий, почему сетевой понт не превратится в реальность.

На MySpace, к примеру, члены любой новой группы социальной сети, скажем молодых музыкантов, сначала будут понтово кричать о том, как классно творить в условиях абсолютной свободы. О том, что наконец-то они могут сделать. Затем, однако, на фоне ничего и пустоты, где все возможно, они чаще всего начинают творить друг для друга в группах «френдов» той же социальной сети. Уровень и частота критики — среди знакомых — вскоре начинают падать (френды не хотят обижать друг друга!), и возникает эффект так называемой «плоской дистрибуции новаторства». Имеется в виду вот что. Когда художники творят для уже знакомой и восторженной аудитории, количество работ увеличивается, а инновация идет в обратном направлении.

На сайте «Википедия» то же самое: софты открытого источника вдохновляют колоссальное, потенциально бескрайнее авторство, но высокая посещаемость и постоянная, всеобщая редакторская работа над любой статьей уменьшают шансы появления неправильной, уникальной или «незнакомой» информации. Поэтому «Википедия» приумножает уже укоренившиеся взгляды… и ощущение фатализма. Конечно, это не чисто русское явление, а неизбежный аспект сетевой активности вообще.[284] В России, однако, это приобретает особое значение и резонанс, тем более в контексте кланового капитала. («Бармен! Мне сто грамм!»)

Если принять данную теорию как факт, то чисто русское рвение в сети к нововведениям, чтоб «проявить себя в деле», будет только усиливаться. Это — как ни печально и ни парадоксально — возвращает нас к вышеупомянутому вопросу «излишней» энергии. Но в Сети или в коллективной деятельности она постепенно исчерпывается. Рано или поздно эта энергия выливается в «плоскую дистрибуцию новаторства», особенно если человек остается в рамках маленьких групп: в консервативной, коллективной и «государственной» эстетике. Тем самым в пространстве создается цифровой уют.

В итоге, к сожалению, надо признать, что сетевой романтизм Дженкинса изувечен в России клановым капитализмом (продуктом циничного социализма!), технической недоразвитостью и мировоззренческими колебаниями между надеждой или уверенностью в себе и общественным фатализмом. Это к тому же колебание между безбрежным ландшафтом (физическим или цифровым) и более безопасной, если не надежно огороженной территорией. Между уютом и простором. Особые контексты сетевого общения и деловой практики ведут к достаточно печальному, понтовому отношению к виртуальности: «Слава России», «В ожидании чуда», «Завещание Ленина» и «Кадетство» — все помогают нам разобраться, как строится русская коллективная активность в Рунете. Старые представления о том, «что можно», придают форму новым. Эти петли и повторяющиеся мнения показывают, насколько западный цифровой романтизм (и его желания) не совпадают с русскими влечениями.

Однако! Поскольку все это — постоянное травмирующее переделывание того, чего никогда не было (вступление в невиданное «ничто», в бесконечность), такой процесс, вероятно, не должен достигнуть какого-то (страшного!) финиша. Здесь философия шансона и вечно кочующих цыган Михаила Круга кажутся еще привлекательнее. Тем более в стране, где три тысячи мальчиков погибают от рук армии, якобы их защищающей, и «жизнь» уничтожает среднего гражданина в возрасте 57 лет. Если этот мировоззренческий процесс никогда не кончится, то он хотя бы не кончится плохо. Опять видим, почему и как в России «процесс» или «событие» оценивается выше понтовых «целей».

Нереальные размеры этой страны и порождают революционный, пылкий потенциал, и одновременно являются главным или непреодолимым его препятствием. Вот откуда огромный оффлайновый успех «Кадетства» и его утешительного реализма. Сериал пользовался таким успехом, что его онлайновые фан-клубы долго волновались, как справиться с неизбежностью последнего эпизода. С неотвратимостью конца. Предложенные меры включали в себя голодовку, запой и даже самоубийство![285] А самый популярный выбор? Пересматривать те же передачи, раз за разом. Так и на улицу не надо выходить. И страшно не будет.

Поэтому не рекомендуется строить личное отношение к политике или любви по образцам ТВ-сериалов или интернетовского общения в социальных сетях Рунета. Аршавин, Лошарик, зеленый крокодил, Кука, беглянки, лохи и Русалочка предлагают лучшие примеры! Это они для нас воплощают мимолетную смелость перед тем, что может случиться на гигантском поле игры или в его цифровом эквиваленте. Смелость перед действительностью, начинающейся там, где кончается последняя дорога. Где понты — своими провалами — обнаруживают размеры настоящей русской любви, политики, науки или искусства.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.