Главка восемнадцатая

Главка восемнадцатая

18

Понятно, что Холокост и антисемитизм для Израиля – ветер и парус. Или очаг и дымоход. Или влагалище (надо же какое отвратительное слово в русском языке обозначает исток жизни и наслаждения) и сперма. А может быть, даже Дух Святой и Евангелие. Потому что не будь Холокоста и антисемитизма не видать евреям своего Израиля, как своих ушей. И то, что они на этой клавиатуре играют и днем, и ночью, и в слепую, и в темную, это понятно.

Но даже не надо становиться серьезным, чтобы подтвердить – как не удобен Холокост и антисемитизм для еврейского государства, какие дикие проценты они не наваривают с первого и со второго, никаких сомнений в их реальности нет.

То есть это что-то типа анекдота о первородстве яйца и курицы, антисемитизм создал евреев, или евреи вызвали антисемитизм? Ответить невозможно, хотя второй вариант: евреи такие противные, потому их и не любят – в общем-то, чего далеко ходить, и есть формула антисемитизма. Одна из.

Я же потратил немало духовных и физических, чтобы сделать убедительным мою версию, что национальное – суть социальное, перемешенное с генетическим, которое есть опять же социальное, только спрессованное в эстафету. И национальное появляется только тогда, когда кого-то национального лишают или национальным же наделяют. То есть некто ощущает себя евреем только тогда, когда ему говорят, что он – не русский (не римлянин, не чуваш, даже не друг шахмат калмык). Если бы ему это не говорили, самоидентификация проходила бы вне дискурса национального, который всегда ответ, рефлекс, защита.

Но мне здесь не охота ничего ловить, как, впрочем, и длинно рассуждать о Холокосте. Холокост равен себе самому, сколько бы спекуляций не приходилось на его счет, я не добавлю ни одной; я не выторговываю жалость, и преференции мне не нужны; оттого, что десяток моих близких родственников прошли Холокост и не вернулись, я не стал лучше ни на копейку, стал ли хуже, не знаю. То есть я считаю, что паразитировать на Холокосте, конечно, можно, любое нищенство основано на обмене жалости к ампутированной конечности, которая ее-то и возмещает. Но я совершенно уверен, что ни эта ампутированная конечность, ни сам инвалид – не становятся в итоге святыми. То есть жертва, в том числе Холокоста, не становится в результате ее/его сожжения безгрешной, она/он даже не становится лучше, они просто в дополнение к аннигиляции получают бонус мучения.

То есть я, конечно, за Нюрнберг, идея возмездия является сводной сестрой идеи справедливости, но евреи, прошедшие Холокост или избежавшие его – только жертвы, реальные или потенциальные, но никакого морального преимущества, на котором настаивает Израиль, за ними нет. Идея невольной жертвы никакого отношения не имеет к идее очищения. То есть жертва может быть святой, другом детства, сукой потной, последней сволочью, тупым засранцем, но ее моральный статус не меняется, она остается только жертвой, каких бы мучений ей это не стоило. Можно и нужно призывать к ответу мучителей, позовите меня, я поучаствую со своим мокрым веслом, но я не верю в праведность костров инквизиции, огонь не изменяет качества души, если позволено мне будет это слово на чужом языке.

Короче, 7 миллионов жертв Холокоста не делают еврея после Освенцима, ГУЛАГа, и Хиросимы лучше. И не выводят Израиль из международного правового поля в пространство порхающих ангелов, где даже канализация без надобности, настолько все здесь неземное и возвышенное.

Но антисемитизм – остается антисемитизмом, и о нем я тоже хотел сказать пару ласковых. Не в защиту евреев, упаси Бог, я защищал евреев в слабости, в силе пусть их защитит или приструнит закон; а вот защита процедуры осмысления и артикуляции мне мила.

Конечно, любить или не любить – дело сугубо частное, приватное, неконтролируемое никем и ничем, кроме сознания, и оно обретает публичность именно в процессе артикуляции. Если согласиться с утверждением, что нация – это идеологема, то становится понятным то чувство стыда и неловкости, который испытывал интеллигентный русский, обнаруживавший в себе склонность (слабость) к национальной дифференциации, к тому, чтобы одни нации (свою, например) выделять, а другие (скажем, наших друзей, евреев) осуждать. Эта неловкость и стыд – суть ощущения самообмана. То есть человек думал о себе, что уж он-то самообман в своей дурацкой душе контролирует, и вдруг выяснялось, что – не-а, не контролирует. То есть попытки осознать антисемитизм, как мракобесие, как что-то животное (а вот животных как раз обижать не надо, за это можно и по пизде схлопотать), конечно, уловка, мракобесие – это неточность интеллектуального и социального ориентирования. Дело не в том, что одна нация лучше, другая хуже, и тебе, дураку, неловко, что ты так считаешь, а в том, что нации – это воображаемые сообщества, и если ты относишься к ним, как физической реальности, ты – козел вонючий, и место тебе, придурку, на скотобазе.

Ладно, проехали. Теперь буду говорить с теми, кого не убедил, абсолютно, весь порох в пустую, известно, что самые упрямые – это те, у кого проблемы с саморефлексией: дело не в том, что другой не может их переубедить, они сами заблокировали все подступы к пониманию себя. И вот именно такому пентюху я сейчас и скажу: давай, дружок, посмотрим вместе на какую-нибудь разновидность современного антисемитизма и попытаемся что-то разглядеть.

И хотя, как мы вскоре убедимся, все виды национализма эксплуатируют один и тот же набор мифов, кажется, что антисемитизм гения и грузчика отличаются. Хотя бы внешне. Как говорится, орудийно. Не-а, не отличаются. И так как об антисемитизме грузчиков и водопроводчиков написаны тома инвектив, то мы, чтобы не повторяться, перейдем прямо к гениям.

Ну, ну, скажет читатель, у вас что, под каждым стулом по гению лежит, что вы ими так разбрасываетесь, подвергаете селекции и идентификации, а потом вдобавок наделяете некоторых гениев чертами антисемитов, а некоторых нет? Где вы нашли современного гения-антисемита, да и вообще гений и антисемитизм два фрукта вполне несовместные, как лук и, скажем, папая. Разве нет?

Вообще-то – нет, список гениев-антисемитов настолько длинен и представителен, что я даже не буду о нем распространяться, а о современном гении-антисемите пару слов скажу, потому что с ним все намного отчетливее будет понятно.

Кому надо, давно уже понял, о ком будет речь: конечно, о нашем замечательном, но, увы, покойном Севе Некрасове. Гениальный поэт, человек с чудовищно амбициозным и обидчивым характером, за пару лет до смерти написал текст, вполне антисемитский. Так как вся ужасная боль его второй половины жизни состояла в том, почему так популярен стал Дмитрий Александрович Пригов, а не он, несомненно, повлиявший на становление поэтики Пригова, то в своем знаменитом тексте он так об этом и говорит: евреи решили сделать ставку на «приготу», а меня им велено было замолчать. И он перечисляет практически всех встреченных им в актуальном искусстве евреев, естественно добившихся успехов, несоизмеримых с их дарованиями, и делает их ответственными за эту чудовищную несправедливость. И очень внятно объясняет причину такого предпочтения: евреи, в основном, - способные, быстро схватывающие, на лету рвущие подметки, потому легковесные и вторичные, настоящий же гений им отвратителен, так как выводит на чистую воду их второсортность.

Ну что на это скажешь? Это и есть вполне репрезентативная формула антисемитизма, которую мы сейчас отшелушим от лишнего, и попытаемся представить голенькой. То, что евреи, вследствие их многовекового исторического опыта, быстро все схватывают, стремительно, увы, мыслят, скоры на учебу и поэтому очень часто первые носители или референты нового (или среди этих носителей в первых рядах) – это правда. Отлучили от земли, прикрепили к гроссбухам, бухгалтерии, комбинациям и счету в уме, поставь на их место моих друзей чукчей – результат был такой же. Профессиональные и стильные приспособленцы (не только в социальной или политической сфере, но и в интеллектуальной)? Пожалуй. Бывает за это обидно. Частенько. Конкурент нашего гения (и наш общий друг) сказал об этом отчетливо: «И лучше русского умеют там, где их вовсе не зовут».

Тому, что такое позиционирование не в состоянии породить гениальность (не будем вдаваться в пустое дефинирование), противостоит список Нобелевских лауреатов в разных областях. То, что это дело не национальное, а социальное, подтверждает отсутствие в этом списке жителей миролюбивого Израиля: еврей становится евреем только тогда, когда ему мешают, как только социальная среда становится комплиментарной, сверхзадача выживания заканчивается, начинаются обыкновенные мыльные будни, у которой другая статистика.

Надо ли говорить, что предпочтение российской (да и зарубежной) интеллигентной средой Пригова, а не Некрасова, никакого отношению к национальному выбору не имеет? Точно так же Блок был востребован значительно шире Белого, Маяковский Хлебникова и Крученых, Заболоцкий Введенского. Те, чья поэтика включает возможность упрощенной интерпретации (скажем, Пригова как сатирического поэта, а сам он о Пушкине говорил, что в его стихах всегда Таня любит Женю), те в популярности, особенно в русской среде, чрезвычайно традиционной и осторожной, будут опережать тех, кто не дает возможность более простой интерпретации своего продукта, как тот же Введенский или Крученых. Или, Сева, наш, Некрасов. Это не жидовские происки, это особенности русского культурного сознания.

Относительно же заговора, мол, евреи всего мира договорились, чтобы протолкнуть вперед «приготу», а Некрасову – шлагбаум в лоб от инвалида в подарок. То это очень отчетливая мифичность, всегда подменяющая жестокую и неприятную реальность. Тут даже не надо ставить вопрос, зачем евреям понадобился немец Пригов, сама идея вселенского заговора – и есть смешной антисемитский миф. Нет его. Хуйня все это. То есть миф есть, а заговора нет. Я его никогда не видел. Скажем, мне ни разу, в том числе в те первые 18 лет моей писательской карьеры, пришедшийся на доперестроечное время, ни один еврей не помог, а они сидели почти в каждой советской литературной редакции. Иногда по двое, по трое, лишь изредка по одиночке. Но протаскивали они не евреев, а таких же, как они, мерзких конформистов. А противостояли всему, что могло разрушить эту конформистскую соборность. Здесь заговор есть и будет, но он не национальный и не конфессиональный, а социальный. Идея заговора обыденности не нова, но и настолько понятна, что не требует пояснения.

Что же касается вселенских амбиций, ощущения, что руль у них в руках крепко зажат, то здесь, честно говоря, евреям никакой заговор и не нужен. Они почти всегда самое влиятельное меньшинство в любой стране, где конкурентоспособен ум, но противодействие этому одно – отсутствие национальных преференций. Не относитесь к еврею, как к еврею, и его отличительные способности очень быстро сойдут к среднестатистической погрешности. Еврей – не национальность, а реакция на социальный запрет. Снимите барьеры, и евреи растворяться в социуме, как тать в ночи. Ау, евреи, где вы? Нету нигде. Не видать. Тихо. Только месяц, вырезанный из фольги, приколочен гвоздями к небесам. Только звездное небо над головой и закон социальной конкуренции под ним. И ничего более? Ничего. Нравственность исторична. И никакой поэзии и тайны крови? Никакой. Только символический обмен. И что все? Все. Совсем все? Ну, почти. Так может…? Нет. Тогда пока? Пока. И тебе всего хорошего. И тебе. Ты только не забывай, пиши что ли? Хорошо, постараюсь. Ну, тогда привет. Ладно, я пошел. Ты что – обиделся? Да нет, как-то вдруг это: прервал на полуслове и все. А ты что хотел? Не знаю, ну все. Тогда всем мое еврейское салям аллейкам. И тебе не болеть. Ладно, подумаю.