Глава 15. Охота на ведьм

Глава 15. Охота на ведьм

Хирургия чем-то похожа на морскую авиацию. В ней, как и в море, нет прощения легкомыслию, некомпетентности и небрежности.

Фрэнсис Д. Мур (1913–2001)

Август — декабрь 1999 года

Если в битве под Сталинградом страшный холод не помешал натиску и убийствам с обеих сторон, то госпитальные сражения в жарком августе поутихли и впали в период застоя. Все основные участники битвы спасались от зноя в респектабельных особняках на Хэмптоне, Айленд-Саунде или на побережьях Джерси. А такие, как доктор Кардуччи, кто не был Божьей милостью наделен водной собственностью, проводили лето во Франции. Даже я сбежал со своей семьей от грязных пляжей Стэйтен-Айленда к нетронутым цивилизацией дюнам мыса Код.

Далеко не все герои этой истории от всей души наслаждались отпуском. Как заметил Чаудри, который знал все, Вайнстоун и Манцур время от времени навещали друг друга. Обсуждали ли они аварию Вилкинсона при парковке, замятую полицией и администрацией госпиталя как случайную оплошность при управлении, неизвестно. По крайней мере, сразу после инцидента Вайнстоун заверял меня:

— Ни при каких обстоятельствах, Марк, они не посмеют сотворить такое. Манцур убедил меня, что это не может быть связано с Сорки или Сусманом.

Можно ли верить Вайнстоуну?

Ближе к сентябрю воюющие стороны вновь появились на арене, Вайнстоун подумывал о „мироустройстве после Гитлера“. Сорки находился в опале, и Вайнстоун вынашивал идею выдвижения потерявшего силу „крестного отца“ на роль председателя Медицинского правления.

— Видишь ли, Марк, — говорил он, — теперешнее ослабленное Медицинское правление как никогда устраивает Ховарда и Фарбштейна, мы нуждаемся в сильном правлении и сильном руководителе.

Он намекал на Манцура.

Слушать его было смешно. Все равно, что назначать шефа СС Гиммлера или более пригодного для нашей ситуации доктора Менгеле канцлером новой Германии после победы союзников.

Осенью расследование по делам Сорки и Манцура продолжалось. Сорки грозило лишение лицензии, но мы не знали, когда это произойдет. А он тем временем бросился в очередную атаку. Отделение терапии, получив инструкции своего нового шефа Сусмана, перестало направлять к нам пациентов, тем самым лишая нас практики и доходов. Отделение скорой помощи поступило так же. Манцур и Сорки продолжали оперировать по-прежнему.

Я не думал о том, что могу потерять работу. До тех пор пока Вайнстоун находится в неопределенном положении и расследование не завершено, они меня не тронут. Но надо мной нависли тучи, что-то было не так. Изменится ли ситуация после нашей победы, когда мы разгромим Сорки? Возможно, но четкой уверенности не было, одни неясные предчувствия. Меня не волновали планы Вайнстоуна относительно Манцура, я просто не хотел больше работать рядом с убийцей. Может быть, настало время подыскать другую работу?

* * *

На очередном заседании М&М конференции шеф-резидент Джонсон представлял давний случай Сорки с девятилетней девочкой, которой была выполнена биопсия опухолевидного образования молочной железы.

Председательствовал Вайнстоун, он выглядел сегодня свежим и решительным.

— Были ли показания к операции этой маленькой девочке с асимметричным развитием молочных желез? Я говорил с докторами Косаи и Розенбергом, всемирно известными патологоанатомами, специализирующимися в области патологии молочных желез. Они посмотрели гистологические слайды и пришли к выводу, что у девочки было обычное раннее развитие молочной железы, а оперативная биопсия в таком возрасте — явный риск. Неизвестно, какими будут последствия в формировании молочных желез в дальнейшем.

Сказанное Вайнстоуном выходило за рамки М&М конференции. Он никогда не комментировал истории заболевания на стадии их представления. Такие выступления обычно звучали во время дискуссий. Аудитория была заполнена до отказа, и слушатели автоматически поворачивали головы, с интересом следя за словесной перепалкой противников.

— Доктор Джонсон, вы должны были просмотреть соответствующую литературу по данному вопросу, не так ли? — напомнил Вайнстоун. — Поделитесь, пожалуйста, с нами ее содержанием.

Джонсон сопровождал свое сообщение демонстрацией слайдов:

— Да, я просмотрел несколько ключевых источников. Например, в книге Хаагенса „Заболевания молочной железы“ читаем: „Когда мать маленькой девочки пальпирует опухоль под соском молочной железы ребенка, она несклонна рассматривать возможность раннего развития или ранней пубертатности и спешит отвести девочку к местному хирургу“. Далее автор заключает: „Я не могу не осуждать любую хирургическую активность инвазивного характера в отношении молочных желез детей…Опасность причинения вреда рано развивающейся молочной железе очень велика“. Кроме того, есть утверждение в „Британском медицинском журнале“ за 1978 год, цитирую: „Хирургическое вмешательство в подобных случаях — катастрофа для ребенка“.

Вайнстоун хорошо подготовил сегодняшнее заседание М&М конференции, все выступления были заранее спланированы. Сорки оказался в засаде, целью которой было опозорить его перед общественностью. Слухи о том, что Сорки удалил половину молочной железы у дочери собственной секретарши, ходили по госпиталю уже давно. Дело дошло до анонимных писем. Одно из них пришло самой секретарше, в нем научным языком описывалась ситуация с ее дочерью, автор письма советовал женщине поискать юридической помощи для составления судебного иска против босса. Фарбштейн и Сусман наняли частного детектива для выяснения личности автора письма. В числе первых подозреваемых была и моя кандидатура. Они взяли образец печати моего принтера и сняли отпечатки пальцев в моем офисе, но ничего доказать не смогли. Вайнстоун настоятельно советовал мне держать рот на замке во время сегодняшней дискуссии. Я уселся позади Сорки и записывал свои замечания в небольшой блокнот.

— Спасибо, доктор Джонсон, за весьма полезный обзор литературы, — сказал Вайнстоун. — Подведем итог: биопсия, выполненная этому ребенку, ассоциируется с потенциальными проблемами в будущем. — И веско добавил: — Последствия могут быть очень неприятными.

Сорки вскочил с места.

— Какие последствия? Пусть наш патологоанатом доктор Тенья покажет свои слайды. Давайте посмотрим на них и поучимся!

— Я обсуждал этот случай лично с доктором Розенбергом из Мемориального госпиталя, — твердо проговорил Вайнстоун. — Он убежден в варианте препубертатного развития молочных желез, у меня есть его письменное заключение.

— Вы исследовали материал? — закричал Сорки. — Цитируете книги, зачем все это? Вас выслушали, теперь давайте послушаем шефа-патологоанатома.

Вайнстоун упрямо стоял на своем:

— Нет смысла в просмотре слайдов, все заключения на лицо.

— Доктор Джакобс оперировал вместе со мной, мы надеялись, что результаты биопсии окажутся отрицательными, — оправдывался Сорки. — Давайте посмотрим слайды!

— Доктор Сорки, успокойтесь и ведите себя в соответствии с нормами научного общества.

— Я только частный хирург, — ответил Сорки с притворной скромностью.

— Покажите ему слайды! — раздались голоса из аудитории.

Вместо доктора Тенья поднялась доктор Хоури:

— Слайды смотрели три эксперта и все трое пришли к единодушному мнению. Как вы видите, здесь представлена доброкачественная гиперплазия ткани молочной железы благодаря повышенной эстрогенной стимуляции. Здесь идет преобладание протоковой системы. Все это должно было разрешиться спонтанно, и не было необходимости в хирургическом вмешательстве.

— Доктор Янгман, будут ли комментарии? — Вайнстоун пустил в ход тяжелую артиллерию.

Янгман, заслуженный и хорошо известный профессор, возглавлял детскую хирургию в университете Манхэттена. Худощавый, с рано поседевшими волосами, он выглядел типичным ученым-медиком.

— Моя специальность — детская хирургия, — начал он с достоинством, — мне приятно присутствовать на конференции в качестве эксперта. Как человек, постоянно занимающийся преподаванием хирургии, я считаю подобные конференции необходимыми для образования. Мы должны учиться на своих ошибках, чтобы не допускать их в следующий раз. У нас была возможность просмотреть слайды, и это сыграло определенную роль в процессе обучения. Теперь по поводу данного случая…Доктора Сорки я знаю как очень опытного хирурга и отношусь к нему с уважением. Он и раньше сталкивался с подобными ситуациями. Но скажите, пожалуйста, что заставило вас прибегнуть к оперативной биопсии в данном конкретном случае?

Профессор совершил чудо, он вернул Сорки в цивилизованное русло ведения дискуссии. Тот спокойно отвечал:

— На самом деле, доктор Янгман, это первый случай в моей практике. Я наблюдал за быстрорастущим болезненным образованием, причем с одной стороны, несколько недель. Мать нервничала, саркома не редкость в этом возрасте. Я выполнил крохотную биопсию, удалив не более десяти процентов образования. — Он показал пальцами величину биоптата. — А они говорят о мастэктомии… Мы только пытались успокоить мать. Есть много публикаций на эту тему, и очень поучительных, — усмехнулся он. — Если в этой ситуации не было необходимости в хирургической биопсии, то тогда подобная операция у взрослых тоже не имеет смысла. Сколько биопсий у взрослых пациенток оказываются отрицательными? Начнем разбирать их все? Ха! Мы потратим дни и ночи на обсуждение биоптатов у взрослых… Янгман возражал медленно и серьезно:

— Ваши действия, доктор Сорки, были опасными. Биопсия железы, завершившей свое развитие, совсем другое дело, она должна исключить злокачественный процесс. Все обстоит иначе в препубертатном периоде ребенка.

— Но там тоже возможен рак, — прервал его Сорки, безнадежно махнув рукой.

Янгман был невозмутим, он вел себя как настоящий дипломат:

— Я видел сотни таких ранних созревающих желез, родители всегда обеспокоены и напуганы. Мы должны успокоить их, скажем, измерить им давление. Как часто мы находим рак в болезненной молочной железе? Никогда! Никто из патологоанатомов, сидящих в этой аудитории, не встречал рак молочной железы у девочки в препубертатном периоде! Докторам следует запомнить этот случай и понять главное — никогда не оперируйте девочек в препубертатном периоде. Ваша операция, доктор Сорки, — это половинная мастэктомия. И надо еще дождаться последствий.

— Вот как, — вдруг охрип Сорки, — в анонимном письме матери говорилось то же самое…

— Доктор Янгман, не достаточно ли было пункционной биопсии? — поинтересовался Глэтман.

— В данном случае достаточно было только успокоить больную и ее мать, больше ничего не требовалось!

— Позвольте мне все-таки сказать, — вклинился Сорки. — Прошло уже несколько месяцев, и другая молочная железа девочки вполне нормальна. Оставьте мне ваш адрес, я пришлю вам результаты дальнейшего наблюдения через пять лет.

Зал отреагировал беспорядочным смехом.

Янгман повернулся к Вайнстоуну и прошептал ему на ухо: „Ларри, этот парень психопат!“

Выполнив поставленную задачу, Янгман покинул аудиторию, Вайнстоун был у него в долгу.

— Доктор Сорки, не приходило ли вам в голову проконсультировать больную у другого хирурга? — спросил Чаудри.

— Я наблюдал за ней в течение двух недель, опухоль постоянно увеличивалась.

Детский хирург Гелфанд спросил:

— Доктор Сорки, вы сказали, что никогда не встречались с подобным случаем, так почему же, бога ради, вы не проконсультировались с кем-нибудь еще?

„Смотри, кто заговорил, а? — шепнул мне Чаудри. — Что же он сам не попросил консультации на прошлой неделе?“ Чаудри имел в виду тот случай, когда Гелфанд удалил нормальную почку у новорожденного, заподозрив опухоль.

Сорки вспылил:

— Доктор Джакобс, вы ассистировали мне во время операции. Почему вы не скажете им, что это была только крошечная биопсия?

Дэвид Джакобс встал и уверенно произнес:

— Я прекрасно помню эту больную. Мы удалили половину образования, если не больше.

— Мы не удаляли так много! — упорствовал Сорки.

К публичному избиению Сорки подключился пластический хирург Смит:

— Мне пришлось видеть немало молоденьких пациенток с четкой асимметрией молочных желез после травмы или подобных хирургических вмешательств в период созревания. Конечный результат непредсказуем.

Вайнстоун решил завершить обсуждение.

— Я вижу руку доктора Тишлера. Последний комментарий!

Тишлер, прошедший учебу в ЮАР, был заведующим отделением детской хирургии.

— Могу я показать вам несколько слайдов? У больной не было патологии развития молочной железы, мы видим норму. А гистологи перестраховываются при диагностике такой ранней фазы нормально развивающихся молочных желез.

— Это абсолютная чепуха, — возмутился Сорки, щелкая пальцами. — Где вы учили патанатомию? В ЮАР?

— Так как мы не пришли к соглашению, направляем историю в Комитет по контролю качества, — поспешил сделать вывод Вайнстоун.

„Почти как Наполеон“, — шепнул мне Чаудри. Я ответил, что для Бонапарта он толстоват. В лифте мы ехали с Бахусом.

— Мо после такого удара вряд ли оправится, и заметь, никто из его друзей не встал и не выступил в защиту.

Бахус был далеко не так оптимистичен.

— По-моему, все было слишком круто, Сорки многие сочувствовали, они сидели и думали: „Сегодня распинают его, а завтра достанется мне…“

* * *

В западном крыле, на третьем этаже, я встретил Херба Сусмана, прислонившегося к стене в ожидании лифта. Когда я взглянул на него, он отвернулся. Мы были одни, и он чувствовал себя крайне неуютно рядом со мной. Не знаешь, чего от него ждать, то ли он ударит тебя, то ли убежит прочь.

— Привет, Сусман, — поздоровался я, с удовольствием наблюдая его потуги.

Он не ответил, уставившись в стену позади меня.

— Привет, спустись на землю, Херби.

— Какого хрена тебе от меня надо? — рявкнул он.

— Ты плохо воспитан, — бросил я и вскочил в кабину прибывшего лифта, оставив Сусмана на площадке.

Могу только представить, чего он наговорил в мой адрес после того, как я исчез за дверями лифта.

— Жирный мясник! — проворчал я, усаживаясь в кресло напротив Вайнстоуна.

— Кто? — спросил он рассеянно.

— Херб Сусман, — ответил я и описал ему инцидент.

— Вот в чем дело. Я больше обеспокоен твоей встречей с его подкомитетом на следующей неделе.

— Этот подкомитет просто дурацкая шутка. Люди, обязанные по должности поддерживать высокие стандарты лечения, сами находятся под следствием, более того, продолжают охоту на ведьм, в частности на меня. Они уверены, что я их продал.

Вайнстоун поднял трубку телефона, послушал и бросил.

— Опять ошиблись номером, мне нужен хороший секретарь, все эти женщины абсолютно бестолковые.

— Разве вчера на собеседовании вы не нашли подходящую кандидатуру?

„Ни у кого не было таких ножек, как у Беверли, она, конечно, сука, но какая породистая!“ — насмешливо подумал я.

— Нет, мне никто не понравился…

Я слышал от Чаудри, как президент Ховард недавно наложил вето на одну особу, которую хотел взять к себе на работу Вайнстоун. Говорят, что она дала отпор приставаниям Ховарда.

— Что касается подкомитета, — продолжил Вайнстоун, — то они имеют право допрашивать тебя и задавать вопросы, которые сочтут нужными. Твое поведение играет решающую роль. Ты должен быть спокойным, все отрицать, отвечать вежливо и не впадать в красноречие. Никаких обвинений, только „Да, сэр“, „Нет, сэр“, „Я не знаю, сэр“.

— Зачем же становиться таким уж скромнягой? Почему бы не побороться?

— Постой, Марк, — перебил он, — я только что вернулся из офиса Ховарда. Они с Фарбштейном продержали меня там в течение трех часов, им хочется избавиться от тебя. Они уверены, что это ты сдал Сорки и Манцура, и хотят уволить тебя с моей помощью. Я бы расценивал это как серьезный сигнал тревоги.

Кровь ударила мне в голову.

— Что вы им ответили?

— Мой ответ был отрицательным, основным аргументом в твою пользу я выдвинул твой высокий профессиональный уровень.

— Вот уж спасибо, вы так добры. — В моих словах звучало нечто большее, чем облегчение.

Мы вместе сдали Сорки, а теперь он отдаляется от меня, выступая в роли моего спасителя.

— Должен тебе сообщить, что. у Фарбштейна лежит твое личное дело, а в нем несколько жалоб на тебя. Все о сексуальных домогательствах.

— Вы же знаете, это полная чепуха, я никогда никого не трогал… Ладно, если им так нужен Сорки и они хотят моего увольнения, почему бы мне не покончить со всем этим и не согласиться уйти в отставку? Скажем, за небольшую денежную компенсацию, в миллион или около того?

Вайнстоун рассердился.

— Они никогда не дадут тебе столько, в лучшем случае ты можешь рассчитывать на месячное жалованье. Кроме того, тебе не следует бросать работу, прежде чем ты не найдешь другую. Если, конечно, у тебя не будет достаточно веских причин для этого, в чем я сомневаюсь. Куда бы ты не ушел, тебя спросят о Парк-госпитале, им захочется узнать, почему ты уволился. Это очень легко сделать, достаточно спросить Ховарда. Марк, разве я не обещал тебе продвижение по службе и звание профессора в будущем году?

Я поверил в его искренность, но все же решил проверить.

— Доктор Вайнстоун, мы подумываем о покупке нового дома, это повлечет за собой большие закладные. Как выдумаете, момент удачный?

Он взглянул на меня.

— Абсолютно, не вижу никаких проблем…

Тест пройден успешно. Несколько лет назад другой босс отвернулся в сторону, и я понял, что время уходить. Этому тесту можно верить, если, конечно, имеешь дело не с психопатом и не с дьяволом.

Вайнстоун проводил меня до двери.

— Марк, что бы ни случилось, я не хочу твоего увольнения. Только послушайся моего совета: когда пойдешь к Сусману, будь спокоен. Прими валиум, если тебе это нужно, но держи себя в руках.

* * *

Мы встретились с Кардуччи в третий раз. Он пригласил меня помочь разобраться с историями болезни, присланными по делу Сорки и Манцура.

— Марк, посмотрите сюда, видите, этот параграф сдвинут вниз, а здесь отличается почерк, он, вероятно, писал другой ручкой и в другое время. Трудно понять, потому что это фотокопии. Просто почитайте. Манцур подробно объясняет, почему пациенту с высоким риском операции была удалена небольшая аневризма брюшной аорты.

— Это не его стиль, он никогда не пользуется такими научными терминами, видимо, кто-то помогал ему. Это мог быть и Вайнстоун, — предположил я.

— Во все его записи внесены исправления. Вот явно новый предоперационный эпикриз, объясняющий показания, а здесь новый посмертный эпикриз.

— Недаром он просидел два месяца у себя в кабинете. Что вы собираетесь с этим делать?

Кардуччи не ответил, это было на него не похоже.

— А сейчас посмотрите несколько историй болезней Сорки. Скажите, он когда-нибудь делал детальные записи? Диктует ли он ход операции сам или заставляет резидентов?

— Насколько мне известно, Большой Мо даже ручку с собой не носит…

— Взгляните! Посмотрите на эти красивые записи, а вот детальный отчет об операции, написанный самим Сорки!

Мне стало смешно. — Последнее время диктофонная служба, видно, работала на Сорки сверхурочно. Это можно доказать, все данные находятся в компьютере, и легко проверить, когда диктовались записи. История болезни 1997 года, напечатанная месяц назад, говорит сама за себя.

Кардуччи кивнул головой, добавив:

— В каждой истории есть заключения других врачей и консультантов, признающих необходимость смертельно опасных операций.

— Записи Сусмана и Гедди?

— Да, эти имена везде.

— Доктор Кардуччи, вмешательство в историю болезни — это же криминал. У вас, наверно, есть необходимые научные методы для доказательств. Можно засудить этих парней только за это.

— Марк, мы же не ФБР, у нас нет таких полномочий. Скажите мне, как дела у Манцура и Сорки? Чем они занимаются?

— Манцур постарел, — признал я. — Продолжает устанавливать артериальные шунты на здоровых ногах. Сорки изменяет себе, прекратил оперировать экстренные случаи и онкологию, сконцентрировался на ожирении и грыжах. Он действует осторожно, стал более спокоен и сдержан. Держу пари, его адвокаты из Олбани подсказывают, как себя вести. Впервые в жизни он посетил ежегодное собрание Американской коллегии хирургов, хотя и не является ее членом. Меняет свой имидж…

— Мне скоро предстоит беседа с обоими, — закончил разговор Кардуччи, достаточно тактично давая понять, что мне пора идти.

* * *

Неделю спустя Чаудри подвозил меня на Стэйтен-Айленд. По пути мы обсуждали заседание подкомитета Сусмана.

— Ну как? Пришлось принимать валиум?

— Нет, я был спокоен. Ты бы послушал Сусмана. Я изо всех сил напыжился, пытаясь войти в образ Сусмана: „Мы стираем наше грязное белье сами. И мне начхать, что вы бьетесь головами друг о друга. Только деритесь в стенах госпиталя, а не на улице. Мы найдем и искореним предателей, мы заставим их уйти. Никогда еще в этом госпитале не было врачей, пишущих жалобы друг на друга — да еще властям штата!“ Чаудри развеселился:

— Могу себе представить. А что ты им ответил?

— Отрицал все. На вопрос Сусмана о Сорки я ответил, что у нас с ним различные академические взгляды на практическую хирургию. Сусман расспрашивал о моем прошлом, должно быть, они копались в моих делах. Почему я приехал в США? Были ли у меня случаи разглашения профессиональной некомпетентности коллег? Я сказал им о контактах с инстанциями по долгу службы и об общении с прессой, когда этого требовал мой статус хирурга.

— Сорки был там? — спросил Чаудри.

— Нет, вероятно, его покровители посоветовали ему не лезть в эти разбирательства.

— Другие ничего не говорили?

— Почти ничего. Вайнстоун прикинулся ягненком, Шварцман хотел прояснить мои разногласия с Сорки, но я отказался. Подумать только, Шварцман, председатель секции акушерства и гинекологии, вице-президент университета, экс-президент Американской ассоциации гинекологов, и не смеет что-то сказать против Сорки и Сусмана. Невероятно! Они с Вайнстоуном страдают одной болезнью — страхом за свое кресло. Зачем им бороться за справедливость, когда в семьдесят лет можно спокойно бить баклуши за полмиллиона в год?

Как только мы пересекли верхний уровень моста, взору открылся закат между пляжем Стэйтен-Айленда и побережьем Джерси.

— Марк, — обратился ко мне Чаудри, — ты никогда не рассказывал мне о твоем общении с прессой в Израиле.

— Салман, да кого это волнует? Что было, то пропито. Слишком больно вспоминать об этом, а кроме того, он никогда меня не поймет.