§ 5 «…если газы скопились и не выпускаются, то деться им некуда…»

§ 5 «…если газы скопились и не выпускаются, то деться им некуда…»

Коренастый слегка кривоногий самец Вронский не показался бы стороннему наблюдателю красавцем, но тело Анны, изголодавшееся в смысле удовлетворения полового инстинкта, незамедлительно послало в мозг сигнал: «радость, удовольствие». И самка, едва кивнув головным отростком оторопевшему Базарову, почти бросилась навстречу ковыляющему в ее направлении Вронскому.

– Бой мой, Анна, какая встреча! Я думал, вы не придете сегодня. Каренин говорил, вы собирались в театр.

– Пустое. Мы решили прийти, здесь было обещано множество интересных людей и разговоров, и я их сполна получила.

– О чем же вы тут столь увлеченно беседовали? – Зрительный аппарат Вронского вопросительно уставился на неуверенно следовавшего за Анной Базарова.

– Я рассказывал Анне про свои опыты с лягушками.

– Оставьте эти разговоры лягушатникам, Базаров! Что я вам, француз какой-нибудь? К тому же я столько раз слышал от вас об этом, что скоро наизусть выучу всех зарезанных вами лягушек по именам.

Довольная самка издала короткие немодулированные звуки, в такт которым ее молочные железы слегка затряслись. Оба самца внимательно отследили эти колебания до самого их конца. После чего Базаров зашевелил вкусовым отростком, умело промодулировав следующее сообщение:

– Вам всем наплевать на науки! А между тем разве может быть что-нибудь более интересное в этой жизни? Они так дергаются…

– Кто? Науки?

– Вам бы все смеяться, господин Вронский. Однако, если вас мало интересуют научные препарации, извольте – я готов говорить о другом!

– Например, о революции?

– Почему именно о революции?

– Потому что вы всегда говорите только о двух предметах – лягушках и революции. И к чему бы не сводилась беседа – даже если она будет посвящена покупке отреза ситца – вы все равно все сведете к революции или лягушкам.

– А вы, кстати, знаете, что на ситцевых фабриках работников безжалостно угнетают?

– Не более, чем вы – лягушек.

– Такое сравнение я могу принять только в шутку-с! Ибо вам не хуже меня известно, что царя природы, пусть он и трудится на фабрике в женском лице, нельзя даже и сравнивать с гадами и пресмыкающимися.

– А с коровами?

– С коровами?

– С коровами!

– И с коровами нельзя-с… А почему вдруг с коровами?

– Да нипочему, я просто спросил. Дай, думаю, уточню насчет коров.

– От вас, помимо шутки, не жду никогда ничего серьезного, Вронский! И даже не представляю, как вы с делами управляетесь с таким поверхностным характером? Да и есть ли они у вас, дела?

– Есть. Я недавно вошел в пай с купцом Поляковым… он, кстати, где-то тут должен быть…

– Он здесь, – дала информацию Анна, организм которой незаметно для обладательницы млел в присутствии брутального самца, виденного Анной нынче во сне при весьма пикантных обстоятельствах. – Ушел с батюшкой и Антон Палычем играть в бридж.

– Как водится… На паях с Поляковым мы прикупили небольшую фабрику по производству колбас копченых и вареных. Вот какие у меня теперь заботы – прибыль, поставки, торговля… Потому, кстати, я и вспомнил о коровах.

– А еще над моими лягушками потешаетесь! – Базаров всплеснул передними конечностями, и на Анну вновь нахлынула волна самцового запаха, продуцируемая подмышечными железами самца. Самой Анне тоже было немного жарко, она чувствовала стекающие по спине струйки пота, у нее даже засвербило между ягодицами, однако почесать там на виду у всех, а тем более в присутствии такого козырного самца, как Вронский, она не решилась.

– Я в научных целях резал лягушек, – продолжал между тем Базаров, – а вы ради выгоды убиваете существ более совершенных, стоящих ближе к человеку, чем какие-то гады. И убиваете вы их в огромных количествах, в отличие от скромного ученого – «лягушатника».

– Зато я не революционер, – сказал Вронский, тело которого под искусственной шкурой также было покрыто тонкой пленкой, состоявшей из кожного сала и пота. – А революционеры, сударь, не меньшие убийцы, чем мясники. Ради своей идеи они готовы идти на любые жертвы и не остановятся, я уверен, даже перед тем, чтобы во имя абстрактного счастья всего человечества уничтожить любое количество конкретных людей.

– Хирург, который вырезает у человека больной орган, тоже проливает кровь, но разве грядущая жизнь человека этого не стоит? – спросил Базаров, в брюшной полости которого совсем недавно поселился не ощущаемый им самим длинный ленточный паразит, коего он подхватил, скушав плохо обработанную термически продукцию мясного заводика, на днях прикупленного Вронским пополам с Поляковым.

– Хирург, говорите?

– Да. Вы только представьте себе – тысячи лет человечество жило в грязи, в аду, в войнах и несчастьях. И вот вдруг появилась возможность разом избавиться от тысячелетнего мрака и зажить счастливо! – вскричал Базаров. – Но для этого нужно только пожертвовать малым – некоторыми подлецами, которые не дают людям прорваться к счастью!

– А если таковых, как вы говорите, подлецов будет множество или даже большинство?

– А вы обозрите в перспективе, сударь. Посмотрите на мрачные предыдущие тысячелетия. И загляните на тысячи, миллионы лет вперед, на сотни тысяч счастливых поколений. И расчет будет в мою пользу: с миллионами будущих счастливых поколений разве сравнится любое количество ныне живущих несчастных паразитов, которые даже благодарны будут, если их избавят от непереносимых несчастий нашей убогой эры? – Базаров давно чувствовал, что его организм нуждается в сбросе отработанной жидкости, но приятное раздражение эмоциональной сферы от этой беседы заставляло его сдерживать естественные позывы организма.

– И как же вы технически планируете уничтожить большую часть человечества, если это принесет счастье будущим поколениям? Ведь непростая задача – умертвить миллионы людей!

Мозг Базарова загрузился обработкой информации, а его тело задумчиво потерло отростками передней конечности бритую часть лица.

– Ну для начала их нужно как-то отфильтровать, отделить плохих граждан от массы хороших, прежде чем суд революции решит их судьбу, ведь вред от некоторых может быть минимальным и, возможно, таких людей удастся перевоспитать или они сами поймут порочность своего поведения и своих устремлений. Глупо ведь уничтожать человека, если он когда-то украл только одно зернышко!.. Для того чтобы разобраться потребуется время. А когда вина и вредоносность каждого будет определена…

– Кем?

– Кристальными людьми, составляющими революционные суды народа! Есть же такие люди, которые готовы свою жизнь отдать ради народа.

– Ради народа или ради его истребления?

– Ради удаления части для спасения целого… Такие люди, которым для себя лично ничего не нужно. Люди идеи.

– И много ли вы знаете таких кристальных людей? Быть может, их сто или тысячу человек на всю Россию. Не устанут ли они уничтожать остальных?

И сколько десятков лет у них это займет? А ведь за эти годы родятся новые плохие люди!

– Я уверен, что кристальных людей больше, их тысячи, сотни тысяч! Просто сейчас мозги у людей замусорены своекорыстностью, а когда будет поднято знамя свободного труда, пелена спадет.

– Пусть их будут даже миллионы, у которых пелена спадет!.. А остальные сотни миллионов останутся все такими же своекорыстными. Меня интересует, как можно ради будущего блага человечества чисто технически ликвидировать заразу своекорыстия вместе с ее носителями так, чтобы последние не взбунтовались?

– Ну, я думаю, что уничтожать подлецов можно будет прямо в тех же лагерях, где они будут накоплены. Там особо не побунтуешь.

– Это ж сколько патронов понадобится? И кто будут палачами? Ваши кристальные люди?

– Можно поручить эту печальную работу машинам. Ну, например, загонять людей как бы в баню, а на самом деле механически пускать в помещение удушающий газ, который безболезненно и быстро усыпит их.

– А дальше?

– Что дальше?

– Куда девать трупы?

– Трупы?.. Трупы по конвейеру пусть поступают в печи, где сгорают дотла, либо с пользой нагревая воду в паровых котлах для работы электрических машин.

– Какой ужас вы тут нарисовали! – воскликнула эмпатичная самка Анна.

– А вы не боитесь, что когда-нибудь ваши заводы по уничтожению людей станут самым страшным символом революционной эпохи и лягут несмываемым позором на человечество? – осведомился кривоногий Вронский. Он внезапно почувствовал внутри своего тела – там, где располагался аппарат для переваривания, – некий дискомфорт в виде ощущения распирания и понял, что скопившиеся в кишечнике газы от разлагающейся пищи готовятся вырваться наружу. Усилием воли самец сжал сфинктер и удержал газы внутри, чтобы не оконфузиться.

– Ужас, говорите? – Самец Базаров направил в сторону собеседника один из отростков передней конечности, каким особи его вида обычно указывали направление. – А чем ваш завод по убийству принципиально отличается от моего?

– Какой завод? – Вронский, боровшийся за удержание распирающих газов, даже сразу не сообразил, о чем речь. – Вы имеете в виду мою колбасную фабрику?

– Это для вас она фабрика по производству колбасы, как для меня мой завод – фабрика по производству будущего. А фактически ваше предприятие ничуть не лучше моего. Ведь что есть ваше предприятие, по сути? Завод по уничтожению личностей коров. А коровы не так уж сильно отличаются от нас, в отличие, например, от лягушек. Они такие же теплокровные и такие же млекопитающие. Они тоже любят своих хозяев и хотят жить.

– Вы назвали коров личностями?

– Ну да, конечно! Ведь они все разные по характеру. Они животные ласковые, другие сердитые, одни спокойные, другие устремленные… И не важно, от родителей им досталась эта разность свойств или от воспитания разными хозяевами. Важно, что коровы отличаются друг от друга. А коли они отличаются друг от друга, то они есть личности! Ведь что есть личность? Личность есть то, что отличает одного субъекта от другого, похожего.

– Вы полагаете, убивать коров – то же самое, что убивать людей?

– Нет, я полагаю, что убивать людей – то же самое, что коров.

– Однако… – Вронскому наконец удалось как-то усмирить приступ метеоризма, и он почувствовал себя чуточку увереннее. – А вы знаете, что я вам сажу, друг мой… Назовите мне хоть одного человека, который был бы идеальным гражданином, равно способным как отдать свою жизнь во имя народа, так и уничтожить любой народ во имя лучшей жизни. Кто был бы идеальным героем и одновременно идеальным бестрепетным палачом в вашей теории? Есть ли хоть один такой? Я что-то ни с одним подобным святым злодеем не знаком.

– Знакомы! – внезапно долетела звуковая волна из-за спин Вронского и самки Анны. Они оба обернулись и синхронно воскликнули:

– Рахметов!

Смуглый, похожий за татарина или даже туркмена Рахметов в новом сюртуке стоял позади них с небольшого росточка девушкой, и его присоска была растянута выпуклостью вниз, свидетельствуя о состоянии крайнего удовольствия от услышанного.

– Рахметов подкрался как всегда незаметно, – оповестил Базаров, который со своей позиции видел приближающегося Рахметова, как видел и то, что органам зрения Анны и Вронского приближающийся татарин недоступен.

– Я уже целую минуту слушаю вашу беседу и заверяю вас, господа, что такие люди в России есть и я из их скромного числа, – сказал Рахметов.

– Анна! – Вронский повернул торцевую часть головы к самке. – Вы знакомы?

– Да, конечно. Господин Рахметов имел честь бывать у нас дома. Я думаю, нет ни одного дома в Санкт-Петербурге, которого он бы не посетил. Рахметов ныне – самое модное веяние.

– Говорят, даже появился новый термин – «рахметовщина». – Вронский вновь почувствовал распирание брюшины и даже подумал, не отойти ли ему на минутку в изолированное помещение, чтобы спустить избыточное давление. Но решил не ходить: он знал, что, придя туда, как назло сразу расхочет выпускать газ, так чаще всего и бывало. Газовые приступы накатывали на него волнообразно, апериодично и почему-то всегда не совпадали с посещением изолированного помещения. – А не представите ли вы нам свою очаровательную спутницу, господин Рахметов?

– С удовольствием! Ее зовут Вера.

– Прекрасно… Анну Аркадьевну Каренину вы знаете. А это, прошу любить и жаловать, нигилист Базаров, славный своими революционными наклонностями, – растянув присоску, представил Вронский присутствующих рядом существ.

– Весьма рад знакомству, – Базаров посмотрел на молочные железы рахметовской спутницы, после чего припал ротовой присоской к протянутой ею передней конечности.

Анна сразу оценила, что подошедшая самка моложе ее и потому гораздо привлекательнее для самцов. Она непроизвольно скосила органы зрения на Вронского, но кривоногий самец никак не обнаружил своего интереса к молодой самочке. Нет, он, конечно, был бы не против совершить с ней акт неоднократной копуляции, представься ему такая возможность, более того, это доставило бы самцу чувство радости и удовольствия. Но предпринимать какие-либо целенаправленные действия в этом направлении он бы не стал, поскольку юная самка была не вполне в его вкусе. В отличие от Анны.

– Верочка, – глядя на грудь молодой самки, спросил Базаров. – Вы никогда не резали лягушек?

– Резать не резала, а в детстве через соломинку надувала, – неожиданно сказала Вера.

– Как интересно! Расскажите!

– Нет-нет! Иначе мы уйдем, – воскликнула самка Анна, которая испытывала иррациональную нелюбовь к пресмыкающимся и земноводным. – Я не желаю слушать про всякую гадость!

– Отчего же гадость, Анна Аркадьевна? В природе все прекрасно. – Базаров переводил взгляды с груди Анна на грудь Веры.

– Я прошу вас, Базаров, умолкните! – сказав это, Вронский вновь испытал чувство облегчения в брюшной полости. Он никогда не мог понять, почему приступы газовыделения накатывают на него волнами, ведь если газы скопились и не выпускаются, то деться им некуда и, соответственно, чувство распирания должно быть неотступным. Отчего же позывы периодически утихают?.. Нужно будет поинтересоваться этим у доктора Антона Павловича как-нибудь за бутылочкой бренди в самцовом разговоре.

– Ладно, я умолкаю, если вы не любите природу… – кивнул твердым отростком головы Базаров. – А как ваши экзерсисы с гвоздями, господин Рахметов?

– Да-да! – поддержала вопрос самка Анна и почувствовала, как очередная струйка пота пробежала у нее вдоль позвоночника. Все-таки в зале было слегка душновато. – Вы положительно свели с ума столицу этим увлечением! К чему оно?

– А вы еще не лежали на гвоздях, Анна Аркадьевна?

– Нет еще, но муж мой уже купил четыре фунта кровельных гвоздей и отрез толстого войлока.

– Не обязательно кровельные, можно которыми лошадей куют. Рекомендую-с. И без войлока можно обойтись, я через доску их набиваю.

– Жаль, здесь нет Антона Павловича, можно было бы спросить его об отношении медицины к вашим йогическим практикам, – напряжение мелких мимических мышц на лице Вронского выдавала его скепсис. – Думаю, он не одобрил бы использования дикарских истязаний для белого человека, к таким кунштюкам отнюдь непривычного. Антон Павлович балуется написанием рассказиков, думаю, он еще вставит вас в одну из своих сатир. И вас, господин Базаров с вашими…

– Да мне уже Тургенев грозил.

– А Тургенев разве пишет? – удивилась Анна.

– Ах, Анна Аркадьевна, в России кто ж не пишет? Чего бы и Тургеневу не взяться?..

Анна вспомнила, что по столице ходили слухи о том, будто Тургеневу принадлежит один из самых больших публичных домов столицы, куда захаживал едва не весь высший свет столицы. Однажды Анна вошла в комнату, где ее супруг разговаривал с доктором Борменталем и услышала фривольную фразу последнего: «Уверяю вас, тургеневские барышни на диво хороши, весьма активны и вовсе не дороги!..» Увидев Анну, Борменталь смутился, но Каренина сделала вид, что не услышала его последней фразы… Задумавшись, она пропустила несколько фраз Вронского и очнулась только на его вопросе.

– А вы, кстати, читали новый романчик этого… – Отростками передних конечностей Вронский издал несколько щелкающих звуков. – Как же его, черта фамилия… ну он еще в Баден-Бадене проигрался вчистую. Да неважно… Так вот, прочел я его романчик. «Братья Ракомазовы» называется. Весьма недурственная вещица!

– О чем?

– Водевиль-с. И название городка, где происходит действие, соответствующее – Скотопригоньевск. Надо бы Антону Павловичу сказать, чтобы взял на заметку для своих сатир…

– В чем же интрига романа?

– Отец и сын любят одну и ту же даму простых кровей. Да к тому же отец жаден и сына содержать, как тому желается, не хочет. А вообще, у этого отца три сына, как в сказке – двое умных, а третий дурачок, блаженненький. В результате всех этих любовных приключений и разбирательств герои так запутываются, что отец оказывается убитым. А убил его, знаете кто?

– Кто-с?..

– Не иначе блаженный, а то интриги не будет, – скривил присоску Базаров.

– А вот и нет-с! Оказывается, был у отца еще один сын – незаконнорожденный, который работал слугой. Он и убил-с. Шарахнул старичка ступкой по кумполу!.. А старичок, между прочим, в это самое время любовницу ждал.

– А почему у братьев фамилия такая странная? Часом не татары? – предположил гвоздь вечера модный самец Рахметов.

– Да что странного? – Вронский достал квадратный кусок тканого материала и промакнул им свободную от шерсти площадку над органами зрения, которая была обильно увлажнена организменным рассолом. – Бывают Богомазовы, которые иконы пишут. А бывают, которые раки церковные расписывают и украшают. Отсюда и фамилия – Ракомазовы.

– Пожалуй, не стану читать, – Рахметов как бы невзначай вынул из складок искусственной шкуры гвоздь. – Французы такие романчики изготовляют с гораздо большим искусством и непринужденной легкостью. А наш небось рассуждениями перегружен в обычном русском стиле. Как зачнут философии выписывать, хоть святых выноси.

– Не без этого, – кивнул твердым отростком головы Вронский. – Половину, если не более, можно без ущерба для сюжета выкинуть, честно говоря. Но вы же знаете, у нас писатели любят тьму своей души на читателя взять да вывалить. Как будто читатель для того деньги платит, чтобы писателю исповедником служить… А вы, я вижу, гвоздок-то неспроста достали.

– Да уж не безмысленно. Хотел Анне Аркадьевне показать образец скобяного промысла, который к делу революции наилучшим образом приспособлен. Вот такие гвоздки, Анна Аркадьевна, помогут делу сокрушения старого мира и подготовке тела для мира грядущих битв.

– Да я и не собираюсь ни с кем биться. Разве это дамское дело?

– Ну, тогда просто так полежите, от радикулита очень хорошо помогает.

– От радикулита? – Вронский протянул переднюю конечность и взял гвоздь. – Двухвершковый?

– Точно так-с! Глаз-алмаз у вас. На один вершок доска, на один вершок торчит. Набиваете побольше и ложитесь аккуратно.

– Крови не будет?

– Обижаете-с!

– А у меня не получилось, – излучил звуковую волну самец Базаров. – На третьем десятке гвоздей доска лопнула вдоль.

– Есть такая проблема, – согласился Рахметов. – Поэтому многие и усовершенствуют мое изобретение, набивая гвозди в толстый войлок, наподобие кошмы, какую купил супруг Анны Аркадьевны.

– Да, купил-с. Со страхом жду, когда велит в нее гвоздей набить, – искривила присоску выпуклостью вниз самка Анна, дав тем самым знать, что ее информация не соответствует действительности, и никаких опасений она на самом деле не испытывает, а чисто шутит. Присутствующие из вежливости немного поиздавали немодулированные колебания.

– А вы не опасайтесь, Анна Аркадьевна! Тело нужно закалять. Давайте я вам покажу, насколько терпимо это мероприятие. – Рахметов взял своей левой конечностью любезно протянутую ему конечность Анны, а правой приложил острие гвоздя к ее коже и слегка надавил вдоль оси симметрии скобяного изделия. – Ну как-с?

– Приятного немного, но терпеть можно.

– Можно-можно, – встряла самка-спутница Рахметова Вера. – Особенно когда лежишь и знаешь, что тем самым страдаешь за народное счастье, приближая светлое будущее.

– Ну, про светлое будущее нам сегодня Базаров уже много наговорил, жаль, что вы не слышали. – Вронский тоже протянул вперед свою конечность. – А позвольте-ка и мне пострадать для народа.

Рахметов с помощью ног придвинул свое тело поближе к Вронскому и надавил своим гвоздем на свободный от искусственной шкуры участок его конечности.

– И мне попробовать, – Базаров также протянул вперед верхнюю конечность, в которую Рахметов не без удовольствия ткнул свои инструментарием. – И часто ли вы лежите на гвоздях, Верочка?

– Стараюсь почаще, ведь народ так страдает!

– Похвально так радеть за народное счастье. А вот сколько народу вы готовы уничтожить за его счастье? – поинтересовался Вронский, который вдруг почувствовал, что его брюшину распирают не только газы. Внизу живота возникла несильная и тупая режущая боль, оповещающая мозг Вронского о том, что его организм уже давно подготовился к выбросу энтропию и готов хоть сейчас начать осуществлять процесс экструзии. «Как невовремя!» – не согласился с организмом Вронский. – Не обижайтесь только за вопрос, Верочка, это просто продолжение революционной темы Базарова, который готов был до половины планеты уничтожить за будущий рай на земле.

– Если за будущее народное счастье без эксплуатации придется принести в жертву немалую часть людей, что ж с того, пусть так, – легко согласилась Верочка.

– А если и вас принесут?

– Меня-то за что?

– За счастье, милое создание, за счастье, – пояснил кривоногий Вронский.

– А я счастью не помеха! Я и сама готова принять его в любом количестве.

– Не сомневаюсь. Все готовы, но у всех представления о нем разные… А вы, я вижу, сильно болеете за простой народ?

– Даже сплю плохо. Разметов уже беспокоится, что я сильно ворочаюсь, и мне видятся дурные сны.

Присутствующие переглянулись, Рахметов смутился, и только непосредственная Верочка ничего не заметила.

– Дурные сны? – машинально спросила Анна, вспомнив свой сегодняшний сон.

– Представьте себе! – продолжила Вера. – Дурные сны! А главное, я не могу ни в каких сонниках найти их смысл. Вот, например, сегодня я видела во сне алюминиевые стулья. К чему бы это?

– Я думаю, к революции и счастью народному, – растянул присоску Вронский, чувствующий все большую резь в нижней части брюшины и неудержимые позывы к экструзии энтропии. – Извините, господа, я ненадолго вас покину…

Рахметов проводил взглядом ушедшего Вронского и вновь повернул органы зрения к Анне. Хрящевые рефлекторы Анны, торчащие по бокам от мозга, уловили звуковую волну вопроса:

– Анна Аркадьевна, сами-то вы как относитесь к революции и назревшей необходимости переустройства мира?

– Ах, все нынче столько об этом говорят, что мне, право, даже неудобно признаться, что я ничего в этом не понимаю. Но знаю, что муж мой весьма неодобрительно относится к этой идее. Он полагает, что крестьяне должны работать на земле, рабочие на фабриках и заводах, министры управлять государством, а военные воевать. А если крестьяне начнут управлять государством, рабочие пахать, а министры работать на заводах, все станет только хуже.

– Да отчего же хуже? И разве может быть хуже, чем нынче? – возмутился Рахметов. – Был вчера в «Яре», заказал бламанже, так мне его полчаса несли! А называется, живем в империи-с!.. Никто давно уже ничего не умеет и ни за что не отвечает.

К тому же я в прошлом месяце, поправляя здоровье на берегу Женевского озера, познакомился с одним интересным человеком. Настоящий мыслитель! Знаете, что он мне сказал? Что любая кухарка может управлять государством! Вот это я понимаю, глубина мысли!

– Как же она станет управлять-с?

– Да уж как-нибудь, я не уточнял подробностей, но какова идея! И у него таких идей много.

– У знакомца вашего женевского? Он швейцарец?

– Да в том-то и дело, что русский! Живет там в политическом изгнании, гуляет по набережной, кушает рыбу, пьет пиво и все это время размышляет, как пристроить кухарку государством российским управлять. Вы бы видели его лоб! Его хитрый взгляд!.. Желает для российских рабочих газету издавать, забыл, как называется… «Пламя», что ли… Жаль только, нельзя ему сюда возвращаться, арестуют за смелость взглядов немедленно. У нас ведь реакция, Анна Аркадьевна, укатают в Сибирь на казенный пенсион в один момент. Стыдно!.. Стыдно мне за Русь!

– Ну, не знаю, – Анна слегка приподняла овальные бугры, откуда росли ее верхние конечности. – Может быть, и есть в этом смысл – передать управление страной крестьянам и кухарке, я не разбираюсь в тонкостях политики и с человеком этим вашим женевским не знакома.

– Да знаете ли вы, сколько нынче интересных людей! – воскликнул Рахметов. – С одним из них могу теперь же вас познакомить, он обещался подойти сегодня к Тургеневым. Быть может, уже где-то здесь ходит… Самостийный философ, хоть и молод!.. Вот я вижу, к нам возвращается Вронский, он займет вас приятной беседой на пару минут, а я пока попробую найти своего приятеля, если он здесь… Уверен, вы не пожалеете. Вера, подожди меня тут…

Мозг Рахметова начал подавать по нервным проводам команды мышцам нижних конечностей, и они проворно задвигались, перемещая тело Рахметова все дальше и дальше от собеседников.

– Мне кажется, вы прихрамываете? – спросила эмпатичная Анна подошедшего Вронского.

– Да, немного, упал нынче с коня. Доктор прописал мне движение, вот я неделю назад и начал заниматься, но, видно, конь – не мой снаряд. Каждый раз, когда пытаюсь прыгнуть через него, падаю. Думаю уже поменять врача. Как полагаете, найдется такой, который пропишет покой, карты и коньяк?

– Не думаю, – встрял Базаров. – Врачи всегда прописывают то, что скучно, больно или невкусно. А все, что интересно, вкусно и приятно, почему-то вредно для здоровья.

– Ой, я тоже это замечала! – воскликнула самка Верочка, и после ее наивного восклицания из ротовых полостей окружающих раздались добродушные смодулированные звуки.

– Господа! – раздался сзади общий позывной.

Самцы и самки обернули приемные устройства на звук и увидели Рахметова в сопровождении долговязого молодого человека. Рахметов был самцом молодым, но его спутник выглядел совсем юным даже на фоне Рахметова. Он чем-то напоминал Базарова, только глаза его были больше и темнее, а голос выше, и лягушек он никогда не резал.

– Мой скромный молодой друг, прошу любить и жаловать… Представьте себе господа, я поймал его у самого выхода, он уже собирался уходить, едва войдя и пять минут проскучав возле колонны… Родион, подающий надежды студент университета, – просто представил Рахметов своего смущенного приятеля.

– И наверняка, как все студенты – страшный революционер! – Матерый самец Вронский был настроен добродушно по отношению к юному самцу, подсознательно не чувствуя в нем конкурента. А зря! Потому что подсознание самки Анны, которую Вронский уже почти считал своей, при виде юного неопытного самца, выработало привычный сигнал: «радость, удовольствие».

Организму Анны было весьма алертно стоять в окружении подтянутых самцов, так и излучающих мускусные флюиды. Запах их выделений, не заглушаемый никакими дезодорантами, ввиду их неизобретения, не сказать, чтобы нравился Анне, но зато исправно сигнализировал клеткам ее эпителия о присутствии поблизости здоровых особей противоположного пола.

У вида, к которому принадлежала Анна, гипетрофированная социальность давно вошла в необоримое противоречие с природными закладками. Природа требовала периодических смен полового партнера с тем, чтобы каждый очередной помет был более разнообразен генетически. Именно поэтому чувство эмоционально-сексуальной привязанности между двумя любящими особями неизбежно ослаблялось с годами. За этот срок, примерно равный трем – шести оборотам планеты вокруг светила, помет успевал подрасти и перейти на самостоятельное питание. А значит, необходимость в родительской опеке ослабевала, и природа разжимала тиски эмоциональной привязанности, готовя плацдарм для новой связи. Но социальное взросление индивидов длилось гораздо дольше физиологического. К тому времени, когда их далекие лесные предки уже вовсю сами прыгали по веткам, добывая себе пищевую протоплазму, детеныши анниного вида еще не могли самостоятельно функционировать в искусственно созданной техносфере: процесс их социализации теперь занимал гораздо больше времени. И стало быть, распад брачных пар мог повредить потомству. Поэтому социальными механизмами он всячески тормозился. Однако природа брала свое, и особи выходили из положения, обходя социальные запреты – они периодически совершали копуляции не со своими партнерами, а с чужими, тщательно скрывая это от общества…

– Да-да! – поддержал Вронского Базаров, с помощью малюсеньких мышц внутри головы направив зрительные органы на юного студента. – Несомненно, Родион готовится к революции. Родион! Вы когда-нибудь препарировали лягушек?

– Ах, Базаров! Вы все о своем! Разве могут тут помочь лягушки!.. Народ страдает! Сейчас многие готовят свое тело к грядущим боям за народное счастье с помощью вот эдаких предметов. – Рахметов вновь достал из кармана гвоздь и показал его всем, поднося на долю секунды к лицу каждого так, будто никто из присутствующих ранее никогда гвоздей не видел.

…Что, собственно говоря, представляют из себя гвозди? Издревле соплеменники Анны заметили, что если наковырять из планеты особых бурых камней, то с помощью специальных термических и деформационных воздействий их них можно добыть почти безпримесный химический элемент с 26-ю протонами в ядре, который отличается немалой прочностью. С тех пор этот элемент нашел очень широкое применение. В частности, из него стали делать цилиндры, отношение высоты коих к диаметру основания, было достаточно велико. Причем, с одной стороны цилиндр венчал диск с насечкой, а с другой – пирамида. Вершина пирамиды вводилась в соприкосновение с балкой или консолью растительного происхождения, после чего дюжий самец прикладывал к диску динамическое воздействие до тех пор, пока цилиндр не проникал в слои клетчатки. Как правило, он прошивал две и более растительных детали, таким образом скрепляя их между собой силой трения. Овладение этой силой было одной из крупнейших и самых незамеченных побед цивилизации. Искусственные шкуры, различные соединения деталей, матерчатые колпаки на головах самцов и тканые ленты на головах самок – все это держалось только за счет силы трения, благодарности к которой не испытывали ни самцы, ни самки. А большинство из них даже и не подозревало о ее существовании, видимо, списывая действие этой силы на чудесные происки Огромного Колдуна…

Не забыв показать каждому гвоздь, Рахметов убрал его обратно:

– А вот мой молодой друг Родион готовит себя к борьбе иным способом. Не расскажешь ли сам?

Кожные покровы лица Родиона, на коих еще не росла шерсть, порозовели из-за прилива транспортной жидкости.

– Ну, полноте вам стесняться, – Анна положила свою переднюю конечность на конечность студента, чтобы успокоить его, но от прикосновения к чужому юному самцу взволновалась сама. «Жаль, что его не было ночью в моем сне», – мелькнула и пропала мысль на задворках ее мозга. Однако ответной чувственной волны ее прикосновение в организме студента не вызвало: для юного Родиона Анна была настоящей старухой. Его интересовали лишь молоденькие самочки с небольшими молочными железами, которым от роду было не более пятнадцати-шестнадцати оборотов вокруг светила, в то время как Анне было уже более тридцати оборотов, и кожные покровы ее лица покрывала сеточка небольших складок, недвусмысленно говорящая о возрасте.

– Ну, так я расскажу, коли сам он не любит хвастать! – заявил Рахметов. – Наш друг обладает удивительным умением, весьма пригодным для уличных боев грядущей революции. Он увлекается холодным оружием, причем преимущественно метательного свойства.

– Не совсем так, – подал, наконец, голос самый юный из присутствующих самцов. Частотные характеристики его голоса вкупе со смущением и длинными ресницами подбросили топлива в эмоционально-половой котел Анны, пробудив в ней наряду с сексуальным еще и материнское чувство. Не в силах совладать с этим странным коктейлем, Анна решила еще раз дотронуться конечностью до столь привлекательного организма, что и сделала, вызвав недоуменные взгляды окружающих. Но ей было наплевать на эти взгляды, ибо душа ее была взволнована!

– Не совсем так, – повторил юный самец с тонкими конечностями, зафиксировав, однако, интерес, проявленный к нему Анной. – Напротив, я упражняюсь как раз в метании неметательных предметов холодного оружия. Шашка, кинжал, какие черкесы носят… Даже серп или, скажем, молот – все это при умелом употреблении может стать орудием пролетариата и быть примененным на расстоянии, без приближения к угнетателям.

– Вы бы видели, как он мечет топоры! – издал восторженное восклицание Рахметов. – Не хуже Вильгельма Телля. Тот второй стрелой мог первую расщепить. А Родя вторым топором может первому топору топорище расколоть!

– Это один раз только вышло, и то случайно. Но с двадцати шагов два топора в круг размером с чайное блюдце, уложу восемь раз из десяти.

– А для чего сие необходимо? – пустил запрос Вронский. – Вы тем самым символически призываете Русь к топору? Или ваше искусство имеет практическую направленность? Вы, быть может, полагаете, что во время революции начнутся уличные бои с сатрапами, в коих революционно настроенные граждане зачнут из-за угла кидать друг в друга топоры да вилы?

– А я не очень поняла, как можно кинуть и воткнуть молоток? – спросила Анна, для привлечения внимания к своему вопросу вновь дотронувшаяся до молодого Родиона.

– Молоток воткнуть нельзя. Молоток – орудие тупое. Но его можно метнуть так, чтобы он ударил в цель железной своей частью, а не рукоятью. Колун тоже плохо втыкается. А вот серп входит в цель легко и непринужденно. Единственная трудность состоит в том, что серп – кривой, поэтому в обращении с этим орудием нужен особый навык. Серпом удобнее перерезывать глотки. А метать лучше ножи.

– Хотелось бы мне это увидеть! – сообщила Анна.

– Извольте, я в любой момент готов прийти к вам домой со своими инструментами и показать… Я, кстати говоря, собираю деньги для нуждающихся, и если вы сочтете нужным пожертвовать некоторую сумму на пропитание голодным, я с благодарностью приму ее.

– Несомненно! Голодающим нужно помогать. Приходите к нам хоть завтра, – радушно пригласила Анна, подумав, что неплохо было бы нынче же ночью увидеть сон, аналогичный вчерашнему, только заменить в нем старика Каренина на этого молодого и наверняка неопытного самца.

Однако дальнейшее состояние приятной возбужденности, вызванное как наличием завлекательной беседы, так и присутствием молодых здоровых самцов, было резко обломано появлением старого самца Анны. Каренин возник откуда-то сбоку и вежливо искривив присоску, сообщил своей самке, что им пора отправляться в свое жилище и что большая деревянная коробка, запряженная парой травоядных млекопитающих уже ждет их у выходного отверстия.

…Анна уходила из гостей с явным ощущением недочесанности чувствилища. И раздражения на старого самца.