§ 8 «…ее органы зрения начали выделять оксид водорода…»

§ 8 «…ее органы зрения начали выделять оксид водорода…»

Огромное овальное сооружение было специально выстроено для соревнований. При этом соревнующиеся находились в центре, а со всех сторон на них направили органы зрения те особи, которые в соревновании не участвовали, а собрались здесь только затем, чтобы подогреть свою эмоциональную сферу с помощью наблюдения за соревновательной деятельностью.

– Вот и посмотрим, как наш друг нынче выступит, – Каренин привел тело в сидячее положение и посмотрел на Анну. Последняя поднесла к органам зрения небольшой оптический прибор на длинной ручке. Казалось, она не обратила никакого внимания на последнюю фразу, хотя ее мозг понял, что Каренин не зря упомянул загадочного «друга», а только затем, чтобы пронаблюдать ее эмоциональную реакцию. Поэтому усилием воли Анна внешние проявления реакции скрыла.

– Говорят, нынче сам государь может прийти? – спросила она, сканируя через прибор противоположные трибуны, густо засаженные самцами и самками.

– Не думаю, – покачал черепной коробкой Каренин. – Но знаю, что государь всячески приветствует увлечение своих подданных гимнастикой в целях резкого оздоровления. Поэтому наш друг сегодня здесь и оказался. Ну-с, поглядим. Тем более дело это опасное для здоровья.

Анна оторвала прибор от органов зрения и покосилась на брачного самца, но тот невозмутимо глядел вперед на соревнующихся особей. Анна вздохнула: слова об опасности ее встревожили.

Пока вдалеке выступали какие-то незнакомые ей особи, самка рассеянно смотрела на них, а ее мозг занимали мысли о том, отчего люди вступают в брачные союзы только попарно, а не втроем, например. Далее ее мысли привычно перетекли в знакомую колею, и она задумалась о несправедливости мироустройства и имманентности людских несчастий. Вот взять хоть ее, Анну – счастлива она или несчастна? Если скалькулировать все то время, которое она проводит в состоянии с положительными значениями эмоциональной шкалы и сопоставить со временем, когда организм Анны испытывал неприятные ощущения, что в итоге возобладает? Непростой вопрос! Тем паче, что здесь нужно еще как-то учитывать градус эмоции, ведь они бывают разными – сильными и слабыми…

У Анны были в жизни печали, были запоры и другие неприятности, вроде недавних объяснений с Карениным. Но были и немалые радости! Например, в последнее время она через день имела качественную случку с матерым самцом, к коему испытывала эмоциональную привязанность. Анна также часто получала очень приятные ощущения от попадания в ее организм морфия, который доставал ей доктор Борменталь. Она ширялась часто и с удовольствием. Но зато в периоды, когда препарат кончался, самка испытывала организменное неудовольствие, сильно нервничала и порой срывалась на прислуге.

Поразмыслив, Анна решила, что баланс ее жизни по всей вероятности близок к нулю или немного его превышает, то есть приятных и неприятных ощущений у нее в жизни было примерно поровну или даже плюс перевешивал минус… А вот Каренин, подумала Анна, его жизнь имеет тот же баланс или в его жизни было больше неприятных минут, нежели радостных? Удавалось ли Каренину чаще расчесывать свое чувствилище на плюс или, напротив, жизнь постоянно била старика и ингибировала процесс приятного начёса? А сама Анна разве не доставляет ему страданий своими изменами?

«Ревнует ли он? – подумала самка, вновь скосив глаза на своего брачного партнера: – А я бы его ревновала?..» И решила, что ревновала бы непременно.

Ревность была отрицательной эмоцией, иными словами она создавалась в организме таким набором веществ, который воспринимался особью, как крайне раздражающие и неприятные. Анна принадлежала к такому виду, у которого самец участвует в выращивании потомства. Поэтому она считала ревность естественным чувством, не подозревая даже, что у тех видов, где самец никак не участвует в выращивании потомства, самки подобного чувства не знают. Выработка веществ, продуцирующих неприятные ощущения, если твой брачный партнер начинает скрещиваться с другой особью, понадобилась природе как сигнал: «потомство в опасности – самец может уйти к другой самке и участвовать в выращивании чужого потомства, и тогда твой помет обречен».

Аналогичное неприятное чувство испытывали и самцы, в случае когда их самочка намеревалась скреститься с посторонним самцом, поскольку считали самку своей и инстинктивно были настроены на то, чтобы передать в будущее свои гены и выращивать собственное потомство, а не какие-то там чужое отродье. То есть ревность была всего лишь одним из орудий внутривидовой конкуренции.

Постепенно, с эволюционированием стадных отношений в социальные и развитием всяческих наук и умений, у Анниного вида репродуктивная функция практически полностью отделилась от сексуальной. Взрослый половозрелый самец за свою жизнь осуществлял со своей самкой сотни половых контактов, однако самка приносила ему всего несколько детенышей, а иногда одного или вообще ноль. Иными словами КПД случки был в лучшем случае равен 0,3 %, а в худшем 0 %. Для достижения столь впечатляющего результата были придуманы самые разные методики и приспособления.

После того как развитая социальность окончательно отделила случку от деторождения, превратив ее в одно из доступных средств развлечения, нужда в ревности отпала, поскольку ни самец, ни самка теперь уже могли не опасаться передачи в будущее чужого генотипа. Но инстинкты были гораздо древнее и потому сильнее разума. Так и должно было быть: единственной задачей вида с точки зрения природы было его самосохранение, то есть продолжение в будущее. И развитая кора мозга, именуемая разумом, была всего лишь хитрым инструментом для обслуживания инстинктов. Поэтому все поведение Анны и ее соплеменников практически полностью задавалось и определялось инстинктивными потребностями тела. А разум только заворачивал телесные желания в словесные фантики. Но порой разум эти желания оправдывать не хотел, потому что они вступали в противоречие с социальными установками. В подобных случаях находился какой-то компромисс – общество не одобряло, но закрывало глаза, а личность всячески скрывала свое социально неодобряемое поведение от общества.

«Любила ли я его когда-нибудь? – вновь задалась вопросом Анна, вдругорядь косясь на своего старого самца. – Или то была всего лишь мимолетная влюбленность?»

Она всерьез проводила границу между этими двумя синонимичными понятиями и полагала, что влюбленность – это нечто «несерьезное», а «любовь» – нечто «серьезное». Серьезность эмоциональной привязанности заключалась в сроках ее действия. Анна полагала, что влюбленность – это такая маленькая любовь, которая может быть весьма сильной, но зато быстро проходит. А любовь – это на всю жизнь. Но поскольку эволюция никакой постоянно действующей эмоциональной привязанности в штатно функционирующем организме не предусмотрела, это яркое чувство длилось от трех до шести лет, иногда сменяясь чувством привязанности и привычкой, а иногда и нет. В последнем случае пара распадалась, что только способствовало генетическому разнообразию. Впрочем, иногда в природе случались сбои, исключения, и тогда на свет появлялись особи, могущие любить одного партнера всю жизнь или даже испытывающие половую тягу к особям своего пола.

– А вот и наш друг, – воздушная волна со стороны Каренина заставила самку Анну вздрогнуть всем свои немалым туловищем с двумя объемными молочными железами впереди и прервать ход внутренних рассуждений в пользу оценки внешних обстоятельств.

Действительно, к снаряду выходил Вронский. Самец был одет в полосатенький гимнастический костюм и не имел на черепной коробке никакого головного убора. Он опустил передние конечности в емкость с минеральным порошком, похлопал ими друг о друга и выступил на исходную позицию. Анна вспомнила информацию, запущенную Карениным в ее мозг о том, что состязание может носить опасный для организма Вронского характер, и напряглась.

Меж тем Вронский, изготовившись, вдруг быстро заработал мышцами нижних конечностей на сгиб-разгиб и стал быстро перемещаться к спортивному снаряду. Руки его противофазно ногам мельтешили в воздухе. Самец подбежал к деревянному подбрасывающему устройству, но, видимо, его мозг что-то не рассчитал, потому что, оттолкнувшись от трамплина, Вронский подлетел к коню очень неудачно, ударился брюшиной о торцевую часть снаряда, и его притянула планета.

– Ах! – пронесся общий вздох над стадионом.

– Ах!!! – амплитуднее всех воскликнула Анна, ее сознание померкло, поскольку она вдруг ясно представила, что может остаться без удовольствия, которое причинял ей Вронский не только половым отростком, но даже и самим своим существованием. Тело Анны покачнулось, и передней конечностью вцепилось в сидящего рядом самца. Организм Каренина наморщил лицо.

К Вронскому тут же бросились специальные самцы, но не с целью съесть его тело, как это делают грифы а, напротив, с целью помочь подняться. Они подняли дюжего самца, но тот самоотверженно отстранился и пошел на исходную позицию. Зрители, замерев, ждали продолжения.

Самец вновь встал наизготовку, небольшой шмат времени постоял, настраиваясь и прицеливаясь, после чего вновь заработал нижними конечностями еще пуще прежнего, активно перемещая свое тело по коварной планете по направлению к коню. На сей раз он прыгнул преизрядно, но когда в полете отталкивался передними конечностями от коня, его тело отчего-то повело слегка вбок, конечности самец убрать не успел, неловко завалившись на них массивной тушкой, его лицо энергично вошло в соприкосновение со снарядом, и Вронский упал с коня.

– Ах! – пронеслось общее эхо над стадионом.

– Ах!!! – с той же амплитудой издала пронзительный звук самка Анна. Ее сознание вновь померкло: она представила, что тело Вронского сей же час перестанет функционировать, все реакции в нем остановятся, и метаболизм полностью прекратится. Туловище самки покачнулось сначала влево, потом вправо и начало заваливаться на брачного самца.

– Анна! Анна! – самец остановил маятниковое качание ее тела и поднес к носу брачной партнерши специальную соль с резким запахом.

Изображение стало более резким, качания прекратились, и Анна, поднеся оптический прибор к лицевой части головы, увидела, как Вронский, покачиваясь, идет на стартовую позицию.

– Он убьется!

Каренин не издал ни звука ртом, только в глубинах его живота что-то сперва прогудело, а потом забулькало. Но на это он повлиять никак не мог, хотя данный звук был, конечно, совершенно не к месту.

Вронский же некоторое время стоял на стартовой линии, после чего его грудная клетка расширилась, впустив внутрь увеличенную порцию воздуха. И он снова заработал мышцами нижних конечностей, чтобы как можно быстрее донести организм до спортивного снаряда.

Теперь он прыгнул слишком высоко. Его организм, описав параболу, на большой скорости опустился вниз, на коня и остался на нем, словно прилипнув от удара. Несколько секунд Вронский недвижно сидел на снаряде перед замершими зрителями, после чего мягко осел и вновь притянулся к планете.

Уже привыкший стадион промолчал.

– Ах!!! – столь же пронзительно исторгла Анна, и этот вопль прокатился по всему молчащему стадиону.

Изображение вновь схлопнулось, словно сгорел блок развертки, звуки погасли, и тело Анны с потухшим мозгом снова начало заваливаться на брачного самца.

– Анна! Ты ведешь себя просто неприлично! – раздраженно заметил тот. Но Анна ничего не отвечала: она слишком испугалась за целостность Вронского, поскольку зависела от этого самца ничуть не менее, чем от пузырька морфия в своем ридикюле.

– Блистательно! Браво! – Каренин с помощью ног быстро перемещал свое тело туда-сюда. Анна сидела перед ним на деревянной станине с особыми опорами для передних конечностей. Ее манипуляторы были бледны и дрожали. Самка прикрыла кожными складками органы зрения, чтобы не видеть бегающего старого самца. – Теперь ни у кого не останется никаких сомнений в том, что вы любовники! Прекрасно!

Анна не произвела звук.

– Ты вела себя просто вызывающе! Я понимаю, что подобные эксцессы случаются почти в каждой столичной семье… Да что там в столичной! В любом Тамбове, в любой стране со времен Древнего Рима супруги время от времени изменяют друг другу, но все это делается в рамках приличий, Анна. Я ведь уже имел с тобой разговор об этом!

Звук не шел от Анны.

– Я предупреждал, что буду вынужден дать тебе развод, и ты никогда не увидишь сына!

Организм Анны был тих, но ее органы зрения начали выделять оксид водорода. Каренин остановился:

– Ну вот. Ну вот… К чему эти слезы, если нынче ты не могла держать себя в руках?.. Анна! Анна, я иногда думаю, может быть, я в чем-то виноват перед тобой? Ты, в конце концов, молодая здоровая женщина. Возможно, я не уделяю тебе достаточно внимания в смысле супружеском. Но ведь и я уже не мальчик, мне…

Каренин хотел сказать, что ему сил едва хватает на проституток, но сказал иначе:

– …мне больно видеть, как ты страдаешь. Давай уедем подальше от всего этого на пару недель или хотя бы дней. Уедем от этих проблем. Помнишь, я звал тебя в Гельсингфорс? Я знаю там прекрасный ресторанчик, чудеснейшая оленина! А как они делают семгу, ты не представляешь!

– Какую семгу, бог мой, о чем ты говоришь!

– Ну, не хочешь семгу, можно заказать расстегаи. Они, правда, тоже с семгой, но… Можно, в конце концов, заказать межвежатину. А пока мы будем там гулять, здесь все уляжется, забудется…

– Господи! Что уляжется, что забудется? Я люблю его!

– Неважно, Аня. Забудется этот ужасный скандал.

– Для тебя важнее скандал, чем я! Для тебя все они важнее, чем я! Ты меня совсем не любишь! – неожиданно для самой себя заключила Анна и удивилась своей фразе не меньше, чем растерявшийся Каренин.

– Ну почему не люблю?.. То есть я хотел сказать… Э-э… В смысле… Аня, я понимаю твою тягу к этому… к этому человеку. Он молод. Но возможно, есть выход, который тебя удовлетворит. А прочитал тут в «Ниве», что один питерский профессор решает эту проблему. Я имею в виду проблему половой активности и старости. Оказывается, Иван Арнольдович его хорошо знает, и если я обращусь к профессору по протекции Борменталя…

– Я не понимаю.

– И не надо. Не хватало тебе еще разбираться в медицине! Я сам не очень в курсе, но Иван Арнольдович сказал, что этот профессор якобы пересаживает пациентам яичники обезьян. И это придает человеку вторую молодость. После операции мы могли бы…

– Обезьян?

– Ну да. Молодых обезьян. Понимаешь, если верить Дарвину…

– Подожди, – Анна встала и прошлась, обхватив голову передними конечностями. – Подожди. Ты хочешь сказать, что ты будешь наполовину человеком, а наполовину обезьяной?

– Ну почему наполовину? Почему же наполовину, Анна! Если взять по весу, то менее чем на процент, наверное.

– Прекрати! Прекрати немедленно! Я не хочу жить ни с какой обезьяной!

– Да какая тебе разница! – Каренин всплеснул руками. – Если верить Дарвину…

– Ах, оставь! Я не желанию ничего слушать! Мне не нужно… Я не могу поверить, что ты всерьез говоришь такое!

– Аня… Выслушай меня, Аня. Поначалу эта мысль тоже показалась мне дикой. Когда мне впервые сказали про это, я только посмеялся. Но когда узнал, что сие медицинское светило живет в Петербурге и даже является знакомцем нашего Ивана Арнольдовича, который, кстати, приносит тебе твои лекарства, я подумал: отчего бы и нет? Обезьяна – подумаешь, какая штука! Ну и что ж с того, что обезьяна? В конце концов…

– Боже мой! Боже мой!..

– В конце концов, ты привыкнешь. Мне кажется, операция будет стоить недорого…

– Нет! Поехали лучше в Гельсингфорс…

После разговора с брачным партнером самка чувствовала себя совершенно разбитой. У нее было ощущение головной боли и пустоты в душе. Ее конечность сама потянулась к емкости с морфием, как самку окликнули:

– Анна Аркадьевна, к вам пришли-с.

Это был голос прислуживающей низкоранговой особи.

– Ах, Пелагея, я не в состоянии… Кто там?

– Сущий мальчонка. Говорит, вы его приглашали.

– Что же, он не назвался?

– Назвался, да только… Пока вы с мужем разговаривали, я не решилася войти, а потом забыла. Память-то стала совсем никуда.

– О, господи. Ну, зови, что ли…

Низкоранговая особь скрылась за поворотной панелью, и вскоре вошел молодой самец.

– Родион! Вы ли?

– Здравствуйте, Анна Аркадьевна. – Войдя, Родион внимательно осмотрел помещение.

– Проходите, присаживайтесь. А что же вы в пальто?

– Я ненадолго. Не буду отнимать время… Не стану и присаживаться… Однако уютно у вас. – Родион оглядел помещение, подошел к световому проему. – Высоко, не спрыгнешь. А если спрыгнешь, все ноги переломаешь…

– Что за нужда прыгать?

– Нет, ничего-с… Просто, вид у вас хороший открывается из окна.

– Да чего ж хорошего? Помойка.

– Э-э, не скажите. Двор проходной, это хорошо. Правда, отсюда в него не спрыгнешь. Так что всё преимущество насмарку.

– Да помилуйте, зачем же вам прыгать? Эдак убьетесь.

– И я о том же… Вы никогда, Анна Аркадьевна, не задумывались, отчего люди не летают?

– Вы, верно, шутите?

– По мере возможности стараюсь… А ведь я, любезная Анна Аркадьевна, с просьбой к вам. Не могли бы вы одолжить мне рублей пятьдесят или двести?

– Что за нужда?.. Впрочем, мое ли это дело?.. Конечно-с. Только я не поняла, сколько вам нужно?

– Ну, давайте двести.

– Двести не могу. Пятьдесят дам, – самка подошла к комоду и достала оттуда небольшой деревянный параллелепипед. Открыв верхнюю плоскость его, она извлекла несколько цветных целлюлозных пластин и убрала емкость обратно.

– Вот и чудесно, – Родион проводил глазами параллелепипед.

– Возьмите-с, – повернулась к юному самцу Анна.

– Я вам крайне признателен, Анна Аркадьевна, – проинформировал самец, пряча универсальные единицы эквивалента ценности в складки шкуры. – Я вам через неделю отдам непременно… Однако деньги вы храните неаккуратно. На виду.

– Мне и муж говорил. Но это мой дорожный несессер, я привыкла в нем держать… Погодите… Вы сказали, через неделю? Боюсь, через неделю нас не будет. Мы с мужем собрались в Гельсингфорс.

– К чухонцам?

– Увы. Так что если вас не затруднит, то…

– Ну что вы! Напротив! Как только вы приедете, так я сразу же… А вы и несессер с собою возьмете?

– Всегда беру. А что?

– Нет, ничего-с… Это очень правильно! Нельзя деньги оставлять в пустом доме. Да и в дороге они пригодятся… До свиданья, Анна Аркадьевна, премного вам благодарен. Не смею вас больше задерживать.

– До свидания, Родион. Всегда рада вас видеть… Извините, что не предложила чаю, но у меня страшно болит голова.

Родион вышел из жилища Анны на поверхность планеты и выругался.