Разве нет ничего хорошего?

Разве нет ничего хорошего?

Когда безнадежность всех этих словопрений по кругу вгоняет в полную меланхолию, начинаешь спрашивать себя: ну, а в конце-то концов, что такого страшного в бедности? Да и можно ли называть бедностью нынешний уровень жизни?

У людей есть еда, одежда, крыша над головой.

Под потолком горят электрические лампы, в водопроводе журчит вода, батареи пышут теплом, со стены поет радио, в углу по голубому экрану скользят фигуристы, прыгают гимнасты, танцуют свой изящный танец маленькие лебеди.

По улицам городов исправно катят автобусы и трамваи, развозят народ на работу, с работы, в кино, на стадионы, в гости к родным и друзьям.

Вырастают кварталы новых домов, и новоселы спешат обсадить их кустами и деревьями, украсить занавесками окна, развести цветы на балконах.

Сияют неоновым светом витрины магазинов. Пусть там нет многого, что хотелось бы вам иметь, но самое необходимое для жизни есть в достаточном количестве, а разве это не главное?

Открыты двери библиотек и музеев, школ и институтов, за окнами детских садов веселые дети возятся с яркими игрушками.

Точно по расписанию отходят от перронов поезда, реактивные лайнеры поднимаются в воздух, переносят пассажиров за тысячи километров.

Дымят трубы электростанций, нефтяные скважины выдают нефть, вода заполняет оросительные каналы, суда плывут по морям и рекам.

А разве сама по себе возможность безответственно относиться к своей работе не является для многих бесценным благом? Разве отсутствие тревоги за завтрашний день — пустяк? А отсутствие открытого, режущего глаз неравенства?

То неравенство, которое существует в социалистическом обществе, скрывает себя так тщательно и умело, что обыватель может почти и не заметить его. Закрытые распределители, закрытые столовые, закрытые сертификатные магазины, закрытые санатории, закрытые поликлиники и больницы, закрытые дачные поселки — обо всем этом можно только догадываться по обрывкам информации, по слухам, по анекдотам, по случающимся курьезам. (Вот один: неопытный гость попадает на молодежную вечеринку в дом высокопоставленного лица, приносит торт, потом случайно слышит, как хозяйка велит домработнице выбросить торт в мусоропровод. «Извините, — говорит она смущенно, заметив его изумленный взгляд, — но мы не едим ничего, что из города».)

Если же неравенство вдруг приоткроется, всегда остается утешение, что закреплено оно за служебным положением, а не лично за человеком. Недаром же рассказывали, что о падении Хрущева его семья узнала прежде всего потому, что пришли увести с дачи двух коров, специально прикрепленных к ней для снабжения вождя молочными продуктами.

Низкое качество товаров, конечно, тяготит нас и изматывает. Но очень многие люди сумели сделать из погони за дефицитом увлекательнейшее занятие. Для таких больше не существует проблемы скуки, пустоты — жизнь обрела смысл, наполнилась азартной борьбой за маленькие, но радующие сердце улучшения.

Произвол властей часто вызывает справедливое негодование. Но мало кто помнит, что такое произвол и бесчинства толпы, вырвавшейся из-под контроля, на что способна людская масса со столь низким уровнем правосознания как в России. Многое ли изменилось с тех пор, как Гершензон написал в 1907 году, что «мы должны быть еще благодарны этой власти за то, что она своими штыками и нагайками охраняет нас от слепой ярости народа»?

Тягостный груз бесконечных «нельзя» не спасает ли нас от бомб, поджогов, похищений, уличной стрельбы?

Да, деспотизм гнетет, но одновременно и защищает. Армянское меньшинство в Турции часто страдало от погромов и до революции 1908 года. Но только после ослабления абсолютизма султанов могла случится страшная резня 1915 года, в которой погибло от 1,5 до 2 миллионов армян. Кто может предсказать, чем обернулась бы либерализация Москвы для поляков Литвы, евреев Украины, армян Грузии, корейцев Дальнего Востока?

Но главное, снова и снова: нет войны.

На огромной территории от Эльбы и Дуная до Аракса и Амура вот уже 33-й год царит почти не нарушаемый мир. А тот, кто знает нравы населяющих эти земли народов и их давнишнюю рознь, не может не смотреть на столь длительное сохранение мира между ними как на истинное чудо, за которое можно много простить кремлевским правителям.