6. Жить будем по науке (Ученый и производство)
6. Жить будем по науке (Ученый и производство)
Юбилейный справочник «Народное хозяйство СССР за 60 лет советской власти» (Москва, 1977) объявил, что количество ученых в нашей стране, неуклонно возрастая, достигло числа 1253 тысячи. Что особенно мощный скачок произошел за последние 12 лет (в 1965 их было 664,6 тысячи). Что за этот же период число докторов наук возросло с 14,6 до 34,6 тысяч, кандидатов — со 134,4 до 345,4 тыс., доцентов — с 48,6 до 92,5 тыс., академиков, членов-корреспондентов, профессоров (оптом) — с 12,5 до 24 тысяч человек. И что в армии мировой науки советский отряд составляет одну четвертую часть.
Так как все показатели по народному хозяйству должны неуклонно возрастать, следует ожидать, что в будущем поголовье ученых станет еще больше. Если что-нибудь и может помешать этому, то уж только не отсутствие желающих. Ибо народ прет в науку с охотой, а в некоторых областях так просто валом валит, давя упавших, нерешительных и слабых.
Потому что в науке работать сейчас хорошо. Там культурная, спокойная обстановка. Люди, в основном, вежливые, развитые, с ними и поговорить бывает интересно, и погулять весело. Тем более, что времени, даже рабочего, и на разговоры, и на гулянки хватает. Там можно при известной оборотистости защитить кандидатскую диссертацию, и после этого тебе уже всю жизнь будут платить не меньше 175 рублей, что бы ты ни делал. Но даже если диссертацию защитить не удастся, можно с приятностью дослужиться до пенсии без всяких хлопот, переживаний и нервотрепки, которые так отягощают жизнь любого производственника. Ибо не только уровень зарплаты, но и уровень безответственности в науке самый высокий. Недаром же исследования, проведенные социологами, показали: руководящие работники в научно-исследовательских институтах получают выговоры в 30–40 раз реже, чем руководители на промышленных предприятиях и стройках (ЛГ 30.3.77).
Не жизнь, а малина. Только как в нее попасть?
Начинать, конечно, надо с поступления в вуз. Без высшего образования в науку не пустят, это пока твердо. Зато, как говорилось выше, если уж в студенты пролез, то считай — диплом в кармане. Вузовское начальство будет перетаскивать тебя из семестра в семестр чуть не за уши. «Потому что за большой отсев ругают и потому что вузовские штаты определяются в зависимости от фактической численности учащихся. Отчислил ректор за неуспеваемость десяток студентов — потерял одну штатную единицу… Инструкция о курсовых экзаменах говорит, что студент может быть отчислен после получения на сессии не менее трех двоек. Если экзаменатор проявит твердость и показатели по его дисциплине будут ниже, чем у других, к нему зачастят представители деканата, учебной части с вопросами: «Что это у вас (именно у вас, а не у студентов) так плохо с успеваемостью?» (Изв. 1.4.76).
Характерную в этом плане сцену приводит публицист Марк Поповский в своей книге «Управляемая наука» (Самиздат, 1977)[2]. Однажды, когда он сидел в кабинете профессора М. С. Софиева на кафедре эпидемиологии Ташкентского медицинского института, в дверь протиснулись три девушки в цветастых платках и с плачем стали уговаривать профессора поставить им отметку в зачетную книжку. Не принять экзамен, а просто поставить отметку. Можно «удовлетворительно», но лучше «хорошо». Им надо ехать домой на каникулы, а для этого необходимо сдать белье в общежитии, а без заполненной зачетки комендант белье не принимает.
«— Поймите же, — пытался втолковать посетительницам профессор Софиев, — вас пошлют врачами в кишлак, а вы ничего не знаете о тех болезнях, с которыми там придется иметь дело. Вы погубите своих больных. Идите и читайте учебник!
Барышни в платках, толкаясь и хныча, кинулись из кабинета.
— Они сказали, что другие преподаватели уже поставили им оценки. Значит какие-то предметы они все-таки выучили? — спросил я.
— Они не выучили ничего, потому что они попросту не понимают, о чем говорят им на лекциях в Мединституте. Они не сдавали ни анатомии, ни физиологии, ни микробиологии.
— И тем не менее их переводят с курса на курс?
— Их переводят, потому что они из Кара-Калпакии.
Такой порядок поддерживается здесь десятилетиями. Отсталые и крайне малокультурные юноши и девушки из глухих кишлаков не хотят ехать в город учиться. Их уговаривают, упрашивают, тащат только что не силой. Им дают стипендии, бесплатное общежитие, им ставят переводные оценки, как бы они ни учились. В основе этого странного процесса лежит лозунг: в братской семье народов СССР все народы равны, все могут, а следовательно, и должны иметь свою национальную интеллигенцию». (Цитируется с сокращениями.)
А вот что рассказывает профессор Б. Палкин из Хабаровского мединститута. «Коллега возвратился из командировки: он был председателем Государственной экзаменационной комиссии (ГЭК) в соседнем медицинском институте. Естественно, интересуемся, как там у них прошли госзкзамены.
— Все нормально. Один выпускник, правда, оказался настолько слаб, настолько, что… Но дал мне честное слово никогда не заниматься лечебной практикой. Взял я грех на душу, подписал ему диплом.
Пользуясь правом подбора председателя ГЭКа, иные ректоры стараются подыскать на эту роль человека покладистого. И согласитесь, нелегко быть требовательным профессору хабаровского института, возглавляющему ГЭК во владивостокском институте, если в то же самое время владивостокский профессор возглавляет ГЭК в Хабаровске» (Изв. 1.4.76).
В республиканских вузах довольно часто, а в центральных — иногда, случаются скандалы с разоблачением прямого взяточничества на вступительных и курсовых экзаменах. Говорят, что в Грузии, отправляясь на прием к врачу, больные стараются заранее выведать, где тот получал диплом — в Москве или в местных мединститутах? И если оказывается, что в местных, то не идут — знают им цену. (Карикатура в «Крокодиле»: «Студент Мегеридзе не сдал экзаменов и зачетов на общую сумму в 600 рублей».)
Конечно, выпуск необученных врачей — это прямое преступление. Утешает лишь то, что таких по большей части относит потом на административно-управленческие должности и они портят здоровье не больным, а своим коллегам — настоящим врачам. В других сферах науки невежда с дипломом тоже может причинить немалый урон, но и там бюрократическая иерархия припасает для них множество теплых местечек. Помню, один выпускник нашего института на защите дипломного проекта начинал все ответы на вопросы экзаменаторов со слова «наверно».
— Что это у вас там сверху на чертеже подшипника?
— Наверно, шпонка.
— А вон та штриховка к чему относится?
— Наверно, к прокладкам.
При этом дипломник всматривался в развешенные чертежи с нескрываемым интересом, а порой и изумлением. Немудрено — приятели делали их ему целой бригадой за одну последнюю неделю. Тем не менее через 15 лет он уже работал в министерстве, давал руководящие указания своим бывшим сокурсникам.
Пойди он в науку, и там тоже сделал бы неплохую карьеру. Академик А. Петровский пересказал историю о сотворении кандидата наук из полного нуля.
«— Он появился у меня, — начинает печальную повесть профессор-зоолог, — лет девять назад. Представился бывшим моим студентом, ныне работающим не по специальности, в отделе нежилых помещений горсовета. Сказал, что хочет без отрыва от производства трудиться над диссертацией под моим руководством. Я отказался и отказывался потом три года. Но он был настойчив и регулярно появлялся в моем кабинете, всегда с пятью красными гвоздиками и неизбывным интересом к городской фауне. Постепенно я сдался и дал ему тему. Вскоре выяснилось, что он забыл все или почти все из университетского курса. Первую главу мы написали практически вместе у меня на даче (он мастер заваривать кофе, дымом сосновых шишек разгонять комаров). Над остальными главами колдовали сотрудники сектора, которых я попросил помочь бедняге» (ЛГ 5.5.76).
Дальше рассказывается о том, как блестяще прошла защита, как новоиспеченный кандидат стал подыскивать работу, как никто не брал его, потому что пятнадцати минут разговора с ним было достаточно, чтобы все понять, и как, в конце концов, его вынуждены были принять те, кто помогал ему, и каким упырем он сделался в их лаборатории, и как безрезультатны были все попытки избавиться от него.
История эта подносится под определенным углом, поэтому рассказчик в одном важном пункте несправедлив к герою. Неправда, будто соискатель из отдела нежилых помещений ничего не делал. Все те годы, когда шла подготовка диссертации, он, во-первых, исправно функционировал в качестве заочного аспиранта, а во-вторых, пробивал. Спросите любого кандидата, и он вам скажет, что на сам эксперимент, научное описание его, анализ и выводы уходит едва ли 10 % всех затрат времени и сил. Остальное падает на пробивание. Нужно «пробить тему», то есть добиться, чтобы администрация НИИ включила работу в план, выделила на нее средства, дала экспериментальную базу. Потом нужно пробивать статьи в научной печати, а при существующей системе многократного рецензирования рукописей на это может уйти не один год. Затем надо пробивать печатание автореферата диссертации, распространение его, выколачивание отзывов (по возможности положительных), поиски официальных оппонентов, поиски места для проведения защиты. И если в течение всех лет пробивания соискатель сумеет показать себя «нашим человеком» и «своим парнем», то он тем самым создаст главное — прочную, исправно движущуюся и функционирующую оболочку кандидата, в которую содержимое может быть заброшено даже со стороны, и даже не очень важно, какого качества.
Ведь ВАК (Всесоюзная аттестационная комиссия) покладист. «Физкультурно-спортивная активность работников науки», «Экскурсии в природу при обучении физике в средней школе» — вот темы некоторых диссертаций, за которые недавно были присвоены ученые степени кандидата наук (ЛГ 20.10.76). В Библиотечном институте ходил анекдот о ловкаче, которому якобы удалось защитить диссертацию на тему: «Роль металлического стержня в каталожном ящике».
Поскольку есть люди, чувствующие в себе силы на пробивание, и люди, которых хватает только на компонование научных работ на любую заданную тему, они начинают искать друг друга, и возникает любопытный персонаж: шабашник по написанию диссертаций. За последние годы он стал заметной фигурой в «научном» мире. Расценки его колеблются около 5 тысяч рублей за кандидатскую и около 10 тысяч за докторскую. Соискатель сообщает ему название темы и кое-какие цифровые данные, а дальше тот уже благодаря своему умению обращаться со справочниками, словарями, энциклопедиями и научной периодикой выпекает такие шедевры компиляции, что может подвергнуть заказчика большой опасности, а именно: вызвать к нему интерес серьезных ученых.
Конечно, пробивать статьи, рефераты и отзывы гораздо легче, если ты пользуешься влиянием и властью. А у кого больше власти, чем у кадровых партийных работников? Мода на ученость среди них распространяется все шире, так что шабашники без работы не остаются. Процент номенклатурных работников с ученой степенью составлял в 1969 году по Азербайджану 63 %, Прибалтике — 62 %, Средней Азии — 58 %, Грузии и Армении — 71 %. Первый секретарь Азербайджанского ЦК Ахундов сделал себя действительным членом Азербайджанской академии наук и уже почти прорвался во Всесоюзную, но не успел — сняли с поста (И. Земцов. «Разворованная республика»).
За учеными званиями гонятся не только из престижных соображений. Степень — это практически право на пожизненную ренту, которую энергичный человек может еще и приумножить различными способами. Ученому секретарю экспертной комиссии ВАК по политэкономии В. Митрофанову, «когда он работал в Министерстве высшего и среднего специального образования СССР в должности заместителя начальника отдела, совместительство было разрешено в нерабочее время. Однако он, помимо энергичной деятельности в ВАК, ухитрялся еще преподавать в трех институтах. В целом, как установило следствие, Митрофанов физически не мог одолеть тот объем работы, за который он расписывался в платежных ведомостях» (ЛГ 20.10.76).
За этим же Митрофановым были обнаружены следующие деяния:
1. При защите докторской диссертации на тему «Процесс социалистического производства» включил в список опубликованных научных трудов работы, которые нигде опубликованы не были.
2. Секретарствовал и на тех заседаниях экспертной комиссии ВАК, на которых обсуждалась его диссертация.
3. За несколько недель до этого провел через ту же комиссию кандидатскую диссертацию некоего Зарецкого, в которой экспертиза обнаружила около 200 страниц, дословно совпадающих с текстом его собственной диссертации (кто у кого списывал, выяснить так и не удалось).
4. Был замешан в скандальном деле, связанном с «фабрикой диссертаций» афериста Горбатенко (1973-74 годы).
5. Получил из кассы Якутского университета около тысячи рублей за «руководство» аспирантами, научным руководителем которых он официально не был назначен.
Ознакомившись со всеми этими фактами, ученый совет Московского государственного педагогического института (там проходила в свое время защита) подтвердил научную состоятельность В. Митрофанова как доктора наук и заявил, что его диссертационная работа отвечает предъявляемым требованиям (там же).
Другой крупный скандал недавнего времени, происшедший в высоких научных сферах, связан с именем бывшего ректора Украинской сельскохозяйственной академии В. Юрчишина. Этот списал для своей докторской диссертации 250 страниц из официальной методики Всесоюзного НИИ садоводства. Затем на основе диссертации издал монографию, где даже не сослался на профессора — истинного автора методики. А в следующей своей книге — «Экономика садоводства» — уже просто объявил автором себя. После разоблачений он был исключен из партии, но остался членом-корреспондентом ВАСХНИЛ и заведующим кафедрой в Украинской сельхозакадемии. Ведь было бы бесчеловечно уволить его из учреждения, где родственные узы связывают его примерно с сотней сотрудников (ЛГ 20.10.76).
(Для сравнения хочется напомнить, что профессор Ленинградского педагогического института имени Герцена, доктор филологии Ефим Эткинд был после двадцати трех лет работы в этом учреждении уволен во мгновение ока по письму КГБ, обвинявшему его в дружбе с высланным Солженицыным. Собранный для обсуждения письма ученый совет, состоявший из пятидесяти «ученых», единогласно проголосовал как за увольнение, так и за ходатайство перед ВАКом о лишении видного ученого докторской степени.)
Основная масса прохвостов, плагиаторов и карьеристов тянется в сферу социальных, экономических, гуманитарных наук. Следить за очередными идеологическими установками и создавать соответствующие данному моменту писания — штука нехитрая. «Мели, Емеля, твоя неделя!». В технических и естественнонаучных НИИ таким прижиться несколько труднее, там больше людей, которые хотели бы заниматься делом и приносить реальную пользу. Однако этих серьезно настроенных ученых подстерегает другая опасность: подпасть под гипноз технической замысловатости задачи и потерять экономические критерии нужности ее решения, Сама необходимость управлять сложным миром цифр, формул, приборов, установок настолько поглощает ум исследователя, что ему не по силам оценить, нужна ли кому-нибудь его работа. Нет заказчика, который сказал бы ему: «За это я буду платить, а за это не стану». Поэтому часто исследуют, что придется. Сказанное не относится к людям чистой науки, к теоретикам. Им для работы нужна только тишина, книги, авторучка и лист бумаги, а это НИИ легко может предоставить. Недаром в этой сфере у нас есть серьезные успехи, есть заслуженное международное признание, есть славные имена. Но ведь основная масса средств, расходуемых на науку, идет не на теоретиков. Львиную долю поглощают отраслевые НИИ, призванные развивать прикладные направления, решать конкретные проблемы, проводить исследования, которые можно было бы тут же использовать в промышленности и сельском хозяйстве. Для этого их обеспечивают мощной производственной базой, экспериментальным оборудованием, специальным транспортом, материалами, топливом, электроэнергией. Каждый крупный НИИ имеет десятки вспомогательных служб, управленческие отделы, копировальные и конструкторские бюро, мастерские, даже небольшие заводики или опытные поля. Поэтому не надо думать, будто из общего числа рабочих и служащих в 103 миллиона человек (цифра, приводимая в 3-м издании БСЭ, том 24-2, с. 241) на решение научных задач отвлечено всего лишь 1,25 миллиона. Реальная цифра должна быть не менее 5–6 миллионов, и она постоянно растет, ибо НИИ расширяются неудержимо.
Какую же продукцию выпускает эта огромная трудовая армия?
Она выпускает отчеты о проделанных научно-исследовательских работах. Отпечатанные методом синькования в 4–5 экземплярах, переплетенные в твердые обложки, эти отчеты застывают потом на полках институтских библиотек и лабораторий. Если работа делалась по заказу, часть копий вручается заказчику. В сжатом виде результаты могут еще быть опубликованы в виде статей в научно-периодических изданиях.
В конце каждого отчета, как правило, должен быть указан экономический выигрыш, который сулит народному хозяйству внедрение рекомендаций данного исследования. Если просуммировать все обещанные выигрыши во всех отчетах, пылящихся сейчас на полках НИИ, выяснится, что мы давно могли бы есть на золоте и стать богаче всех стран мира, вместе взятых. Сколько было истрачено на проведение работы, на зарплату исполнителям, на израсходованные материалы, на заказы спецоборудования, обычно не упоминается. Или, если упоминается, то лишь для того, чтобы показать, какая это ничтожная сумма рядом с обещанной экономией.
Финансирование исследований ведется двояко: либо непосредственно через вышестоящие организации, через министерства и ведомства (плановые работы), либо за счет получения соответствующих сумм от предприятия-заказчика (хоздоговорные).
Тематика плановых работ вырабатывается внутри НИИ, часто при участии заинтересованных заводов, и затем утверждается наверху. При этом администрация стремится к тому, чтобы в названии темы была видна связь с конкретными народно-хозяйственными задачами, чтобы наличествовала вожделенная актуальность. «Даешь связь науки с производством!» Непосредственный же исполнитель стремится к тому, чтобы тема, которую он получит, выглядела наукообразно, чтобы в ней была не только инженерная задача, но и хоть какие-то возможности для теоретизирования. Теория для диссертации — что кость для супа, дает главный навар. Часто инженер, поступающий в НИИ, заранее договаривается с завлабом не только об окладе, но и о получении перспективной в смысле диссертации темы. А завлаб, со своей стороны, ставит условие: тему я вам дам, но только через два года, а сначала вы должны будете выполнить для нас вот такую малонаучную работу по хоздоговору, то есть заказанную непосредственно заводом.
Тремя главами выше вскользь была уже упомянута эта проблема заводских плановиков — «освоить» средства, отпущенные на новую технику. И говорилось о том, что нет ничего лучше, как заказать научно-исследовательскую работу какому-нибудь НИИ. С другой стороны, и НИИ получают план по хоздоговорным работам, которые надо выполнять. Все это финансово-административное давление сильно подогревает взаимное тяготение завода и института. Без такого давления союз науки и производства в тех формах, в каких он у нас существует, развалился бы в одночасье.
Возьмем любую крупную промышленную фирму. Если перед ней действительно возникает какая-то конструкторская или технологическая проблема, требующая для своего решения эксперимента, ей гораздо проще провести необходимые исследования на собственной лабораторной базе. Обращаться за помощью в другую организацию всегда будет означать потерю двух-трех лет. Ведь в самом лучшем случае, при самом доброжелательном отношении НИИ сможет включить предлагаемую тему только в план следующего года, да потом еще надо вести работу, да оформлять результаты в виде отчета, да проводить публичную защиту отчета. Никакое предприятие не сможет себе позволить ждать так долго.
В начале своей инженерной карьеры я оскандалился однажды перед приехавшим в командировку коллегой из ГДР. Спор у нас зашел о делавшейся тогда на Ленинградском металлическом заводе газовой турбине ГТ-25. Я с уверенностью убеждал гостя, что хвостовик рабочей лопатки этой машины имеет три зуба, а не два. Мне ли не знать, если на моей установке по заказу завода совсем недавно проводились специальные исследования этого хвостовика. Расход охлаждающего воздуха, идущего по зазорам, размеры и конфигурация зазоров, распределение температур по сечению — все это очень важно, от этого зависит прочность ротора, вращающегося с большой скоростью в потоке раскаленного газа. Предварительные исследования были совершенно необходимы, чтобы выбрать оптимальную конструкцию.
Немец слушал все это с вежливым недоумением.
Потом извиняющимся тоном заявил, что их группа накануне уже побывала на металлическом заводе, видела там строящуюся машину не в чертежах, а уже в металле, и рабочую лопатку он лично держал в руках. Хвостовик ее сделан двузубым и очень мало напоминает тот, который я сую ему под нос.
Выяснилось, что, действительно, за то время, что велась работа в НИИ, завод уже успел изменить первоначальную конструкцию и начать изготовление. Но ведь я своими ушами слышал защиту отчета. И там же присутствовал представитель завода, который говорил о работе очень положительно.
Ну, а в сущности — что бы он мог возразить?
Работа была выполнена грамотно, в соответствии с заданием, автору удалось подметить интересные закономерности в характере теплообмена в роторе турбины, что переводит его исследование в разряд научно-диссертационных. Разве виноват он, что завод за зто время по каким-то своим соображениям отказался от первоначальной конструкции? Разве справедливо будет испортить ему защиту, а институту — плановый отчет из-за столь мелкого недоразумения? Да кроме того, не исключено, что в каких-нибудь следующих машинах вернутся к трехзубому хвостовику — тогда, глядишь, и эта работа кому-нибудь пригодится. А пока пусть себе тихо станет на полку, и пусть исполнитель получит честно заработанную кандидатскую. Вреда ведь от этого ни для кого не будет.
Пока администрация создает иллюзию актуальности, соискатель-исполнитель — иллюзию научности, планово-производственный отдел должен создать иллюзию выполнения плана. Никто уже больше не говорит о том, что планировать научное творчество невозможно. Что значит «невозможно»? На каждое исследование отпускается определенная сумма валовых рублей, она разбивается поквартально, и контроль за выполнением плана идет по истраченным деньгам. Истратила лаборатория отпущенные суммы — план выполнен, премию сотрудники получат. Если нет — пусть пеняют на себя.
Это узаконено повсюду.
Об этом знают все.
Неуклонный рост — главная обязанность любой отрасли народного хозяйства при социализме. Эта же обязанность лежит и на науке. Но так как и здесь рост стали измерять экономическими, величинами, валовыми рублями, у каждого НИИ остается единственная возможность продемонстрировать свой рост: тратить с каждым годом все больше и больше. А министерства и ведомства должны предоставлять им все большие суммы, потому что иначе при проверке показателей высоким чиновникам будет сказано: «Что это вы науку зажимаете? Вон как она у вас слабо растет». И если все остальные отрасли имеют естественные ограничения в виде нехватки сырья и рабочих рук или отсутствия потребителя, то наука таких ограничений не имеет. Бумаги для печатанья отчетов нужно немного, работники слетаются, как пчелы на сироп, а потребитель безлик и расплывчат, и имя ему — Научно-Технический Прогресс.
Сеть НИИ, пронизавшая за послевоенные десятилетия нашу хозяйственную систему, по необратимости, бесплодности и упорству своего разрастания может быть уподоблена раковой опухоли. Возник могучий клан людей, занимающих высокие посты, обладающих дутым или подлинным авторитетом, ведущих в стенах своих кабинетов и лабораторий столь беспечное и прилично оплачиваемое существование, что даже кадровые номенклатурщики порой косятся на них с завистью и, устав от нервотрепки партийной жизни, переходят под мягкую сень научных кущ.
Для энергичных и честолюбивых под этими кущами откроются возможности увлекательной ученой карьеры, для всех прочих — возможности неправдоподобного, дух захватывающего безделья, «Помню одну сотрудницу НИИ, — пишет академик А. Петровский, — которая каждый день в 14.00 уходила «на эксперимент» и к концу рабочего дня возвращалась, весьма удовлетворенная своими научными успехами. Так продолжалось до тех пор, пока эта женщина забыла однажды запереть за собой дверь в клубную комнату. И тогда выяснилась сущность этого эксперимента. Изобретательная дама ежедневно после обеда располагалась вздремнуть на зеленом сукне большого бильярдного стола» (ЛГ 5.5.76).
Сама организация научных работ исключает возможность равномерной загрузки сотрудников. Допустим, в срок, определенный планом, начинается работа над очередной темой. Создается группа, ответственный исполнитель получает в свое распоряжение техников, лаборантов, чертежников, рабочих. На первом этапе разрабатывается методика, готовятся чертежи, таблицы, и рабочим делать почти нечего — они в простое. На следующем этапе будет вестись изготовление экспериментального оборудования, его монтаж — нечего делать лаборанткам, чертежницам, расчетчикам. Хорошо, если другая группа сейчас сможет использовать их. Но согласовать рационально этапы работ различных групп внутри лаборатории очень трудно. У каждой свои заторы, свои выходы из графика. Да и зачем ставить себя под удар, зачем рисковать? Проще иметь технический персонал в таком количестве, чтобы всем хватало. И нельзя, действительно, перебрасывать людей с темы на тему — ведь они должны войти в курс дела, освоиться с приемами работы, со всем технико-приборным хозяйством.
Так и получается, что в лабораториях всякого НИИ обычно половина, а то и две трети сотрудников находятся в простое. Кто читает, кто вяжет, кто сплетничает, кто делает какую-нибудь халтурку. Если пропускная система нестрогая, женщины успевают побегать в рабочее время по магазинам, заскочить в парикмахерскую.
В Москве коллектив Всесоюзного научно-технического информационного центра, видимо, начал проявлять симптомы такого переутомления, что администрация решила объявить один из рабочих дней «днем здоровья». «500 сотрудников ВНТИЦ явились в 9.00 в понедельник 11 июля не в свое прекрасное здание с кондиционированным воздухом, а в речной порт, заполнили теплоходы «Москва-1» и «Москва-33» и очень радостные отправились на пикник в Бухту Радости, откуда возвратились с поразительной аккуратностью — ровно в минуту окончания рабочего дня» (ЛГ 20.7.77).
Безделье, конечно, заразительно, но приказным порядком еще не закреплено. Поэтому люди серьезные, думающие, ищущие имеют все же возможность стоять от него в стороне и заниматься нормальной научной работой. Что многие и делают. Разработка интересной идеи, имеющей прикладной характер, редко будет отложена из-за отсутствия подходящего исполнителя или недостатка средств. Чаще всего ее проведут через все стадии лабораторного исследования, исполнитель защитит диссертацию или получит патент, авторское свидетельство на изобретение. Но на этом все дело застопорится.
Ибо между научно-техническим открытием и его промышленным внедрением лежит пропасть.
Несколько лет назад доктор технических наук Н. М. Михайлов и его сотрудник Р. А. Татевосян обнаружили явление, которому они дали название «вибротурбулизация». Состоит она в том, что в жидкости, помещенной на вибростенд, при определенном подборе частот вибрации происходят удивительные метаморфозы: стремительно образуются водовоздушные смеси, загрязненная вода может мгновенно сбросить всю грязь на дно, вязкие жидкости перемешиваются между собой за несколько секунд, сметана и сливки превращаются в масло меньше, чем за минуту. Ученые не смогли пока найти теоретического истолкования явления. Зато они наметили множество вариантов применения его в народном хозяйстве: очистка сточных вод, отмытие скопившейся на складах алмазной крошки, ускорение производства кремов, шампуней, лосьонов, и многое, многое другое.
Например, на Ленинградском заводе «Фармакон» производство ванилина было весьма сложным и давало отработанную воду настолько вредную, что санэпидстанция несколько раз собиралась закрыть ванилиновый цех. Изобретатели предложили технологию, при которой количество используемой воды сокращалось в три раза, количество технологических операций уменьшалось с 30 до 7, а вес требуемых реагентов — со 100 килограммов до 4.
— Ну, хорошо, — милостиво сказали на «Фармаконе», — давайте оборудование, будем опробовать.
— Но у нас нет нужного вам оборудования, — растерянно отвечали изобретатели. — Только маленький вибростенд с пультом, которые мы собрали своими руками для собственных нужд.
— Тогда дайте хотя бы рабочие чертежи.
— И чертежей нет. Мы же не КБ.
— А кто же будет чертежи делать?
— Мы не знаем.
Это почему-то так рассердило «Фармакон», что он пожаловался в свое министерство, а заодно и в Министерство пищевой промышленности, которому подчинено ВНИИ продуктов брожения (место нынешней работы Михайлова и Татевосяна), что вот, мол, изобретают разные, суются, а чертежей делать не хотят. («Изобретатель и рационализатор» № 11, 1976).
На языке научно-технического прогресса это называется «попасть в межотраслевое пространство». То есть открыть что-то такое, что может понадобиться многим. И поэтому каждый получает возможность отпихивать от себя изобретение, ссылаясь на других. Что, в свою очередь именуется «спихотехника». Сам сленг очень ярко проясняет ситуацию: научная идея, изобретение — это не то, за чем предприятия гоняются и даже похищают друг у друга, как на прогнившем Западе, а нечто изо всех сил отпихиваемое, что надо насильно внедрять, как внедряли некогда в темный народ прививку оспы или выращивание картофеля.
Спихотехника может успешно процветать и внутри одной отрасли. В Киевском ВНИИ гигиены и токсикологии «нашли способ получения химических аллергенов — препаратов, позволяющих точно устанавливать, какое химическое вещество возбуждает аллергическое заболевание». Государственный контрольный институт медицинских и биологических препаратов имени Л. А. Тарасовича дал положительный отзыв-заключение на препарат. А дальше начался многолетний футбол между Комитетом вакцин и сывороток и Фармакологическим комитетом, каждый из которых пытается отбить аллерген от своих ворот и загнать его в ворота «противника» (Изв. 21.4.77).
Тот же Фармакологический комитет Министерства здравоохранения СССР в 1970 году дал разрешение на производство бализа — биологически активного лекарственного препарата, используемого в борьбе со стафилококком, при лечении трофических язв, тяжелых незаживающих послеоперационных ран, сильных ожогов и обморожений. Но вплоть до 1977 года приказа о его производстве отдано не было. Осаждаемый больными и врачами изобретатель бализа, А. Я. Шурыгин, может изготавливать и раздавать его лишь ничтожными порциями. Он ютится в маленькой неприспособленной лаборатории Кубанского университета в Краснодаре и вынужден большую часть времени тратить на добывание цемента и кирпича для пристройки еще одной комнаты (ЦП 1.8.77).
«В Сибирском отделении Академии наук провели простенький эксперимент — разослали на предприятия запросы: сообщите, как используются достижения сибирской науки? Ответы с заводов и фабрик пришли удивленные: ничего, дескать, не предлагали, а любопытствуете. Из ничего ничего не рождается. Получается, что, если ученые не будут «толкать» свои работы в производство, они так и повиснут в воздухе» (КП 3.2.78).
Аналогичный ответ выдало Управление по внедрению новых лекарственных средств и медицинской техники на запрос об одном некогда нашумевшем изобретении: «Интроскоп, предложенный тов. Ощепковым П. К., не рассматривался в установленном порядке. Автор никогда в Министерство здравоохранения СССР не обращался» (ЛГ 9.7.75).
Речь идет о приборе «Уникон», который «предназначен для того, чтобы преобразовывать невидимое глазом ультразвуковое изображение в видимое. Благодаря ему можно увидеть в натуральном виде ток крови в сосудах, живое сердце, да и практически все недоступное не только простому, но и инфракрасному, и рентгеновскому зрению. Ультразвук проникнет и в металл, и в непрозрачную жидкость, и в ткани человеческого организма» (там же).
Автор изобретения, профессор Ощепков, впервые докладывал о приборе на президиуме Академии наук в 1959 году. В 1965 году он был назначен директором специально созданного Института интроскопии. Потом из-за тяжелой болезни сердца ему пришлось надолго отойти от дел, и с его уходом все направление было закопано. Некому стало «толкать», и телега тотчас замерла. Созданный Ощепковым чуть ли не собственноручно «Уникон», за который было получено 10 авторских свидетельств, оказался единственным (там же).
Сложившаяся промышленно-хозяйственная структура сопротивляется любым нововведениям с поразительным упорством. Поэтому высокое начальство время от времени пытается применить последнее средство — внедрять научно-технический прогресс из-под палки, в приказном порядке, развернув всесоюзную кампанию, Последней такой кампанией была попытка повсеместного внедрения в счетные процессы ЭВМ (электронно-вычислительных машин). И так широко размахнулась эта кампания, что докатилась, например, аж до Актюбинской области, где реализовалась в виде Октябрьской районной информационно-вычислительной станции. Задумано было, чтобы все совхозы, колхозы и организации района сдавали ей финансовые документы на обработку. Однако бухгалтеры почему-то упорно обходили станцию стороной, а если и привозили, то лишь старые ведомости, по которым все давно уже было рассчитано и выплачено без всяких ЭВМ.
— Машины эти очень уж бездушные, — жаловались они. — Не терпят никаких вольностей учета, никаких приписок.
«Начальник дорожно-эксплуатационного строительного участка так прямо и заявил:
— Есть у нас в нарядах и прочих документах некоторая неразбериха. Чего уж скрывать. Давайте так порешим: мы вам денежки за услуги, а вы нас оставите в покое, Сами сосчитаем, что к чему.
И с легкой руки начальника и всей районной руководящей обоймы началось неприкрытое статистическое очковтирательство. С одной стороны, станция, вроде бы, в поте лица зарабатывает свой хлеб, поскольку деньги ей (валовые, конечно), совхозы, учреждения, а равно и предприятия перечисляют исправно. С другой стороны, все это филькина грамота. Несмотря на строжайшие приказы и выговоры областного начальства, никто, кроме районного отдела народного образования, документов на обработку не сдает. От силы три дня в месяц царит относительное трудовое оживление в операторском зале. Так что непонятно, зачем было приобретать дорогостоящую технику, вокруг которой 23 специалистам впору устраивать от хронического безделья хороводы» (ЦП 3.1.78).
Да, нашему Левше без мелкоскопа сподручнее, он и без него блоху подкует. А тех, которые эти мелкоскопы, «Униконы», аллергены, эвээмы изобретают, мы их, конечно, потерпим и даже будем кормить и прилично содержать, но не для дела, а больше для понта и для приоритета. Чтобы потом наши платные краснобаи могли, как дважды два, доказать, что Ползунов паровой машиной раньше Уатта меха раздувал, что Черепановы на паровозе поехали без всяких там Стефенсонов, что ежели б не Яблочков и Ладыгин, Эдисону до лампочки бы не додуматься, что братья Райт еще под стол пешком ходили, когда Можайский на аэродинаме летал, а этот ихний Маркони перед нашим Поповым — чистый самозванец. Ну, а если сгоряча каких-нибудь генетиков или кибернетиков пустим в расход, то не обессудьте, граждане ученые, доценты с кандидатами, войдите в положение. Тут ведь то загнивание капитализма, то обострение классовой, то ревизионизм, то левый-правый уклонизм, то вейсманизм-менделизм-морганизм, то еще что-нибудь, чему вы сами нас с малолетства учили.
Так что не серчайте, образованные, на загибы. Всех! — всех в свое время реабилитируем, да еще улицы вашими именами назовем.