Вымирающие диалекты

Есть один парень по имени Уолт, который иногда немного плотничает в нашем доме. На вид ему лет 112, но он до сих пор умеет обращаться с пилой и молотком. Уолт работает руками в нашем городе уже по крайней мере пятьдесят лет.

Уолт живет в Вермонте, сразу через реку Коннектикут, напротив нашего маленького городка, и он настоящий житель Новой Англии — честный, работящий, от рождения не любитель тратить зря время, деньги или слова. (Он общается так, будто в один прекрасный день ему вышлют за это счет.) Кроме того, как и все жители Новой Англии, он очень рано встает по утрам. Боже мой, до чего же жители Новой Англии любят вставать рано утром! У нас есть несколько друзей, которые переехали сюда из графства Суррей несколько лет назад. Вскоре после приезда жена одного из друзей позвонила дантисту, чтобы записаться на прием, и ей назначили на шесть тридцать следующего дня. Она пришла на следующий вечер и застала кабинет дантиста закрытым — еще бы, ведь имелось в виду 6:30 утра. Если бы Уолту велели прийти на прием к дантисту в этот час, я уверен, он бы спросил, а можно ли пораньше.

В любом случае, он как-то пришел к нам домой в начале седьмого и извинился за опоздание из-за того, что движение на дорогах Норвича было «ужасно плотным». Меня заинтересовало отнюдь не замечание, что дорожное движение в Норвиче могло оказаться ужасно плотным, а то, что он произнес название города как «Норидж», на английский манер. Это удивительно, поскольку все в Норвиче и на сто миль вокруг произносят «Норвич» (как «сандвич»).

Я спросил Уолта об этом. «Э-ммм», — ответил он. В Новой Англии этот термин имеет множество значений, произносится обычно растянуто и как правило сопровождается снятием кепки и задумчивым почесыванием головы. Это означает: «Возможно, я собирался что-то сказать, но потом передумал».

Уолт объяснил мне, что эта деревня называлась до 1950-х годов «Норидж», а потом начали приезжать люди из Нью-Йорка и Бостона, которые почему-то принялись менять произношение. Сейчас практически все, кто моложе Уолта, а это практически все, произносят название города как «Норвич». Мне это показалось немного грустным — сама мысль, что традиционное местное произношение забылось лишь потому, что приезжие были слишком ленивы и невнимательны, чтобы его сохранить; и это лишь одно из проявлений гораздо более серьезной тенденции.

Тридцать лет назад три четверти всего населения Вермонта были коренными жителями. Сегодня это число сократилось до половины, а местами — еще до более низкого уровня. В результате сегодня гораздо меньше шансов, чем раньше, услышать местный говор («каровва» вместо «корова» и «ни я тоже не», вместо «я тоже не»), использующий яркие и отчасти таинственные выражения, наподобие «здоровее, чем мертвый министр» и «голова разгуделась» — вот два, которых, увы, больше не услышишь из уст жителей Вермонта.

Если вы отправитесь в дальние уголки штата и заглянете в местную лавку, вы сможете подслушать разговор пары пожилых фермеров («фермверов»), которые попросят «еще чарочку кофе» или скажут: «Ну, только не было бы это матушкиной бодягой» — впрочем, скорее всего, вам попадется приезжий из города в костюме от Ральфа Лорана, спрашивающий продавца, есть ли у них гуава.

И то же самое происходит по всей стране. Недавно я прочел одну исследовательскую работу о диалекте острова Окракок-Айленд у побережья Северной Каролины. (Все ради вас, честно.) Окракок — часть Аутер-Бэнкс, цепи барьерных островов, жители которых когда-то общались на говоре, настолько богатом и таинственном, что приезжие иногда думали, будто столкнулись с каким-то почти забытым английским отрядом времен королевы-девственницы.

Местные жители — их порой именуют «прилифщиками» из-за того, как они произносили слово «прилив», — говорят со странным, мелодичным акцентом, на языке, который содержит многие архаичные термины, такие как «муторно» (чувствовать себя нехорошо или неудобно), «шматок» (для части чего-либо) и «печалить» (в значении «беспокоить»), которых я не встречал в употреблении с тех пор, как Шекспир отложил свое перо. Будучи островитянами, при любом удобном случае они также использовали морские термины. К примеру, «идти под парусом» означало просто «передвигаться», так что местный житель вполне мог пригласить вас пройтись под парусом в его автомобиле. В конце концов, чтобы окончательно смутить приезжих, они переняли некоторые неанглийские слова, такие как «пицер» (видимо, от итальянского «пицца») для названия подъезда, и произносили их так, что сразу вспоминался западный акцент Джорджа Формби. Короче, это был интересный диалект.

Все продолжалось, как вы, возможно, отметите, до 1957 года, когда федеральные власти построили мост между островом Окракок и материком. Практически тут же на остров потянулись туристы, и диалект Окракока начал исчезать.

Все это научно изучено и записано лингвистами Государственного университета Северной Каролины, которые совершали периодические поездки на остров более полувека. Затем, к всеобщему изумлению, диалект Окракока начал возрождаться. Исследователи выяснили, что люди пожилого возраста — которые выросли в 1950–1960-х годах, когда туризм только становился основной чертой островной жизни, — используют диалект чаще, чем это делали их родители. Как объясняют ученые, жители острова «чаще используют островной диалект, сознательно или нет, так как хотят, чтобы никто не сомневался в том, что они „настоящие“ окракокцы, а не туристы или новые поселенцы, только что переехавшие с материка».

В другом месте обнаружен крайне схожий феномен. Исследование диалекта у побережья Массачусетса, на острове Мартас-Винъярд, выявило, что основные традиционные типы произношения — удлинение звука «о» в таких словах, как «дом» и «ром», делающее их похожими, скорее, на «доум» и «роум», — неожиданно проявились вновь после почти полного угасания. Движущей силой возрождения, как выяснилось, оказались местные жители, которые вернулись на остров после проживания в других районах и стали применять старые речевые формы как способ выделиться среди неместного населения.

Значит ли это, что богатый «жевательный» акцент Вермонта также вернется и что однажды мы снова сможем услышать, что «разболится там, где и синяка раньше не бывало», или что они «чувствуют себя хуже, чем зад хряка»? К сожалению, вряд ли.

Очевидно, все возрождения диалектов происходят только на островах или в обществах, относительно изолированных.

Так что, похоже, когда старина Уолт окончательно отложит свои молоток и пилу, кто бы ни занял его место, он не будет говорить как житель старого Вермонта, даже если родился и вырос здесь. Я лишь надеюсь, что он не будет и вставать в такую рань по утрам.