Последние пять московских дней поэта
Последние пять московских дней поэта
В этом доме на Малой Молчановке поэт жил во время учёбы в Московском университете
Проникновенные и точные слова о родном городе написал двадцатилетний юноша Лермонтов, уехав из Москвы и переселившись в Петербург: "Москва не безмолвная громада камней холодных, составленных в симметрическом порядке... нет! у неё есть своя душа, своя жизнь".
Он родился в Москве - отец Юрий Петрович Лермонтов и мать Мария Михайловна переехали в Москву из Тархан, ожидая ребёнка. Вместе с ними приехала и бабушка Елизавета Алексеевна Арсеньева. Остановились они в доме на Садовой, у Красных Ворот, где в ночь с 2 на 3 октября 1814 г. родился сын Михаил, которого крестили в церкви Трёх Святителей, стоявшей напротив, по другую сторону Садовой. Через несколько месяцев все отправились обратно в Тарханы. На месте дома теперь высотное здание, а церкви – пустое место справа у вестибюля станции метро «Красные Ворота». Опять в Москву Михаил в сопровождении бабушки Елизаветы Алексеевны Арсеньевой приезжает в конце лета 1827 г. – она заключает договор на наём дома на Поварской улице, где они прожили до августа 1829 г. За это время произошло знаменательное событие в жизни юноши Лермонтова – он был зачислен в Университетский благородный пансион, одно из лучших тогда учебных заведений. К этому же времени относится начало поэтической деятельности Лермонтова. Позднее они переезжают в небольшой деревянный дом на Малой Молчановке. Согласно документу, найденному мною ещё в 1984 г. в Московском историческом архиве, бабушка Лермонтова «поручица Елизавета Алексеевна Арсеньева наняла дом, состоявший в Арбатской части под № 41 с многими «принадлежностями к оному – особым двором, колодцем, кухнею» и др. (последний договор на наём был заключён на срок до 10 июня 1832 г.). Hыне этот дом на Малой Молчановке – музей Михаила Лермонтова, единственный сохранившийся московский дом, в котором жил поэт. Рядом жили многие его друзья. Неподалёку, на углу Большой Молчановки и Серебряного переулка, находился дом Лопухиных. «Они были... как родные, и очень дружны с Мишелем, который редкий день там не бывал», ещё и потому, «что был страстно влюблён.. в молоденькую, милую, умную, как день, и в полном смысле восхитительную В<арвару> А<лександровну> Лопухину». По соседству квартировал его друг Николай Поливанов, Лермонтов также часто посещал дом на Поварской, где жила Сашенька Верещагина: ставшая его старшим и преданным другом. Из дома Лермонтов ездил в Московский университет, куда он поступил в 1830 г. и откуда уехал в 1832 г. в Петербург. Впоследствии Лермонтов всего пять раз приезжал в родной город и останавливался на несколько дней проездом.
В последний раз поэт побывал в Москве в апреле 1841 г. по пути из Петербурга на Кавказ, где он активно участвует в боевых действиях «всюду с отличною храбростью и знанием военного дела». Его представляют к переводу в гвардию и награждению золотой саблей с надписью «За храбрость», и он надеялся получить в конце концов отставку, но это не было выполнено – Николай I был злопамятен. Однако он прислушался к неоднократным слёзным просьбам бабушки: 11 декабря 1840 г. военный министр А.И. Чернышёв сообщил командиру Отдельного кавказского корпуса о том, что «государь император, по всеподданнейшей просьбе г-жи Арсеньевой, бабки поручика Тенгинского пехотного полка Лермонтова, высочайше повелеть соизволил: офицера сего, ежели он по службе усерден и в нравственности одобрителен, уволить к ней в отпуск в С.-Петербург сроком на два месяца».
На следующий же день после приезда Лермонтов появляется на балу, где его увидел брат императора, ревностный блюститель правил и инструкций, великий князь Михаил – офицерам не полагалось бывать в обществе до представления кому следовало «по начальству». Лермонтов рассказывал в письме к другу: «[?]начну с того, что объясняю тайну моего отпуска: бабушка моя просила о прощении моем, а мне дали отпуск; но я скоро еду опять к вам, и здесь остаться у меня нет никакой надежды, ибо я сделал вот такие беды: приехав сюда в Петербург на половине масленицы, я на другой же день отправился на бал к г-же Воронцовой, и это нашли неприличным и дерзким. Что делать? Кабы знал, где упасть, соломки бы подостлал…».
Друзья возобновили хлопоты, и ему, казалось бы, разрешили остаться. Но отпуск неожиданно прерывается, и он вскоре получает приказ покинуть столицу в 48 часов.
Перед отъездом он проводит вечер – прощальный ужин – с Евдокией Ростопчиной и её спутником. Она вспоминала, что «во время всего ужина и на прощанье Лермонтов только и говорил об ожидавшей его скорой смерти. Я заставляла его молчать и стала смеяться над его, казавшимися пустыми, предчувствиями».
Утром 14 апреля 1841 г. Лермонтов выезжает из Петербурга на Кавказ через Москву, куда прибывает 17 апреля. В «Ведомости о прибывших в Москву и выбывших из оной разных особ» в разделе «Прибыли в Москву» записывается: «Пополудни в 7 часов из С.-Петербурга надзиратель при почтовой карете Путилов, в оной отставной полковник Мосолов, отставной поручик Паньшин, Тенгинского пехотного полка поручик Лермонтов».
Начинаются последние московские дни поэта…
По приезде он пишет любимой бабушке: «…я в Москве пробуду несколько дней, остановился у Розена… Я здесь принят был обществом по обыкновению очень хорошо – и мне довольно весело; был вчера у Николая Николаевича Анненкова и завтра у него обедаю; он был со мною очень любезен: – вот всё, что я могу вам сказать про мою здешнюю жизнь… Прощайте, милая бабушка, будьте здоровы и уверены, что Бог вас вознаградит за все печали. Целую ваши ручки, прошу вашего благословения и остаюсь покорный внук М. Лермонтов».
Итак, он остановился у своего приятеля, бывшего однополчанина барона Дмитрия Григорьевича Розена.
Они тесно общались на Кавказе, служили в одном полку. Лермонтов бывал во дворце главнокомандующего на Кавказе его отца барона Г.В. Розена в Тифлисе. Как вспоминал современник, «в течение всей зимы каждое воскресенье здесь бывали приёмы, игры, беседы, ужины. Здесь всегда встречались люди, с которыми хотелось поговорить».
Во всех статьях и книгах о Лермонтове в Москве утверждалось, что Д.Г. Розен, будучи адъютантом московского генерал-губернатора, жил «на квартире» в Петровском дворце. Это утверждение показалось мне странным и сразу же вызвало недоверие: генерал-губернатор не мог распоряжаться «квартирами» во дворце, ибо дворец находился в дворцовом ведомстве, не подчиняющемся губернатору, да и само наличие неких «квартир» во дворце представлялось весьма сомнительным.
Надо было выяснить, откуда пошли такие рассказы. Д.Г. Розен был сыном барона Григория Владимировича Розена, генерала от инфантерии, генерал-адъютанта, кавалера многих орденов, и в том числе Георгия 2-й степени, участника Отечественной войны, командующего на Кавказе в 1831–1837 гг. Во время визита Николая I на Кавказ императору доложили об упущениях Розена по службе и его отправили в Москву с значительным понижением: заседать в сенатский департамент, что совсем не соответствовало ни его чину, ни службе, ни наградам. Он покинул Кавказ и переехал в Москву. С ним в Москве жила и его семья: жена Елизавета Дмитриевна, урождённая графиня Зубова, двое сыновей – Александр и Дмитрий и четверо дочерей: Лидия, Аделаида, Софья и Прасковья. Лермонтов в свой приезд в Москву в 1840 г. часто встречался со своим однополчанином Дмитрием Розеном и, надо думать, бывал у него дома: известно, что Розены снимали дом на углу Гагаринского и Староконюшенного переулков (современный номер 19/3) и, по сведениям московских адресных книг, жили там в конце 1830-х и начале 1840-х гг.
Но почему же во всех статьях и книгах утверждается, что в свои последние московские дни в апреле 1841 г. Лермонтов жил у Дмитрия Розена в Петровском дворце? Оказывается, пошло это со слов сестры его Прасковьи, будущей игуменьи Митрофании, ставшей известной всей России из-за суда над ней за финансовые махинации. Она в своих воспоминаниях, записанных незадолго до смерти, писала, что после приезда в Москву с Кавказа «по внимательному расположению императора Николая мы жили в Петровском дворце, где отец мой и умер». Надо сказать, что к её воспоминаниям о детстве надо относиться осторожно, никакого «внимательного расположения» Николая не было, он жёстко обошёлся как с самим Розеном, так и с его зятем, мужем его дочери Лидии, полковником Дадиани, опозорив его перед строем, о чём Прасковья старается не упоминать. В связи с этим не кажется достоверным, что именно благодаря Николаю I отец её жил в Петровском подъездном дворце. Я не знаю примеров представления квартир в императорских дворцах в виде особой благодарности представителям высшей бюрократии. Там могли жить лакеи, истопники, дворники и пр. – вот, к примеру, любимый в СССР (на его барельеф вместе с марксовым любовался Ленин в своём кабинете) террорист Халтурин, взорвавший бомбу в Зимнем дворце, действительно жил там, но только в качестве столяра.
На барона Розена тяжело подействовали неприятности по службе, и он заболел – 17 апреля 1840 г. обратился к Бенкендорфу с просьбой об увольнении его за границу для лечения на мариенбадских минеральных водах. Розен писал: «...быв лишён всякого движения, я не могу ехать один, – необходим для сопутствия со мною младший сын мой, который находится уже безотлучно при мне со времени последнего постигшего меня удара; он состоит адъютантом при г. московском военном генерал-губернаторе... Смею просить ваше сиятельство и об увольнении в отпуск для сопровождения меня сына моего лейб-гвардии гусарского полка барона Дмитрия Розена...». Поездка была разрешена, и в опубликованном недавно объявлении в газете «Московские ведомости» за 19 апреля 1841 г. точно сообщалось о том, где тогда жили Розены. Там объявлялось, что уезжают «в Австрию, к Мариенбадским водам, Генерал от Инфантерии, Генерал-Адъютант Барон Григорий Владимирович Розен 1-й и Лейб-гвардии Гусарского полку Штабс-Ротмистр барон Дмитрий Григорьевич Розен; с лекарем 1-го Отделения, Павлом Петровичем Малиновским, крепостной человек Ипатий Онуфриев Зубов; вольноотпущенный Дмитрий Михайлов Богданов и отставного Корнета Петра Алексеевича Нащокина крепостной дворовый человек Епифан Дмитриев Щербатов; жительство имеют Пречистенской Части в 3 квартале в доме Г-жи Костиевской». Повторения этого же объявления были помещены в газете от 23 и 26 апреля. Следовательно, все дни, проведённые Лермонтовым в Москве, он жил у Розенов в доме на углу Гагаринского и Староконюшенного переулков.
Г.В. Розену мариенбадские воды не помогли, и он скончался в Москве 6 августа 1841 г. Возможно, что из заграницы его привезли не в наёмный дом в Гагаринском переулке, а на дачу – дочь его пишет, что летом Розены жили на даче в Петровском парке и что он умер там. Знатоки, авторы энциклопедии «1812 год» определили место кончины довольно забавно: они написали, что он умер «у Петровского дворца». Что в их понимании значит «у»? Если дворец был окружён забором, так что же имели в виду авторы?
В один из первых дней после приезда (19 или 20 апреля) Лермонтов посещает Николая Николаевича Анненкова. Генерал-майор, начальник штаба пехотного корпуса, расквартированного в Москве, он жил на служебной квартире в доме на Неглинной улице (ныне Манежная, дом № 7). Дом этот, одна из жемчужин московского ампира, был построен в 1826 г. для крупного чиновника экспедиции Кремлёвского строения, имевшего возможность пригласить лучшего архитектора. В 1838 г. дом приобрели московские власти для размещения штаба 6-го пехотного корпуса (город был обязан содержать воинские части). Н.Н. Анненков, так же как Лермонтов, начал учиться в Московском университетском пансионе, стал военным и сделал весьма успешную карьеру, участвовал в нескольких военных кампаниях, занимал должности командира гвардейского Измайловского полка, губернатора Новороссии, члена Государственного совета. Дальний родственник Лермонтова, он несколько лет был адъютантом великого князя Михаила, и неоднократное посещение его дома Лермонтовым, по предположению Андроникова, было вызвано желанием заручиться его поддержкой в получении отставки. Женат Анненков был на Вере Бухариной, которая в 1830 г. приехала в Москву и сразу же вошла в число первых московских красавиц. На новогоднем маскараде 1832 г. Лермонтов обратился к ней с таким мадригалом:
Не чудно ль, что зовут вас Вера?
Ужели можно верить вам?
Нет, я не дам своим друзьям
Такого страшного примера!..
Поверить стоит раз... но что ж?
Ведь сам раскаиваться будешь,
Закона веры не забудешь
И старовером прослывёшь!
Анненковы радушно приняли поэта и на следующий день пригласили его на обед, и возможно, что этим же вечером он вместе с Анненковыми отправился на бал в дом Базилевского на Тверской бульвар, о котором позднее вспоминала Анненкова, отнеся это по ошибке к более позднему времени: «На этот раз мы разговаривали довольно долго и танцевали контрданс на балу у Базилевских (мадам Базилевская, рождённая Грёссер)». Этот дом связывается с рассказом о том, что здесь Лермонтов увидел свою дочь (!) от Варвары Лопухиной и якобы результатом этой встречи явилось стихотворение «Ребёнку». Эта выдумка не заслуживала бы и упоминания, но она время от времени появляется снова и снова у некоторых авторов, любителей сплетен.
Пётр Андреевич Базилевский и его жена Екатерина Александровна владели домом на Тверском бульваре, стоявшим на месте современного № 18, приобретённым ими в 1830 г. за немалые тогда деньги – 89 тысяч рублей. Сделать такую покупку Базилевский вполне мог, ибо он, богатый помещик, владел большими земельными участками на Украине. Любопытно отметить, что владелец этого дома оказался косвенно связанным с Лермонтовым ещё и потому, что его сын Александр женился на Ольге Бахметевой, дочери той самой Вареньки Лопухиной, в которую был влюблён поэт. Сын владельца Александр прославился в истории русской культуры тем, что он собрал огромную коллекцию раннехристианского и византийского искусства и средневековых европейских раритетов, которая перешла в Эрмитаж и составила самое значительное его пополнение. Внук Петра Андреевича был одним из самых активных деятелей Московского земства. Его особняк в Гранатном переулке знаком многим москвичам – в нём находится Союз архитекторов.
Варвара Лопухина двадцати лет вышла замуж за штабс-капитана Николая Фёдоровича Бахметева, старше её на семнадцать лет. Как писал исследователь лермонтовской биографии С. Чекалин, «из мемуаров О.Н. Трубецкой… стала известна история знакомства и сватовства Н.Ф. Бахметева к Вареньке Лопухиной. Вот как она описывается: «Прадедушка Лопухин был решительно против замужества Вареньки с Лермонтовым, но судьба Вареньки решилась уже после его смерти и случайно. В 1835 году на московских балах стал появляться Николай Фёдорович Бахметев. Ему было 38 лет, когда он надумал жениться и стал ездить в свет, чтобы высмотреть себе невесту. Выбор его колебался между несколькими приглянувшимися ему девицами, и он молился, чтобы господь указал ему, на ком остановить выбор. В этих мыслях он приехал на бал в Дворянское собрание и подымался по лестнице, когда, желая его обогнать, Варенька Лопухина зацепила свой бальный шарф за пуговицу его фрака. Пришлось остановиться и долго распутывать бахрому, опутавшую пуговицу со всех сторон... Николай Фёдорович усмотрел в этом несомненное указание свыше – «перст» и посватался. Человек он был с большим состоянием и безупречной репутации».
Как рассказывает мемуарист М.Д. Бутурлин, «весною [1835 г.], чуть ли не в мае и вопреки общей почти боязни майских браков, была свадьба Николая Фёдоровича Бахметева с Варварою Александровною Лопухиной, в доме Лопухиных на Молчановке. Хотя между ними было почти 20 лет разницы, супружеское их согласие прекратилось лишь смертью Варвары Александровны в 1851 году».
По сведениям «Лермонтовской энциклопедии», Бахметевы жили в Москве на Арбате, но при внимательном прочтении различных источников я выяснил, что они жили не на Арбате, а невдалеке от него, в собственном доме Н.Ф. Бахметева в Кривоникольском переулке (№ 5), находившемся недалеко от того дома, в котором жила до замужества Варенька Лопухина. Ныне и дом, и переулок исчезли – они потерялись в неопрятном скопище разных строений позади «небоскрёба» № 13 на Новом Арбате.
К этим же московским дням обычно относят встречу Лермонтова с учителем немецкого языка, приехавшим в Москву в 1840 г., чтобы обучать Михаила и Дмитрия, сыновей князя М.Н. Голицына. Казалось бы, какой интерес представляли друг для друга молодой немец-учитель Фридрих Боденштедт и русский офицер Михаил Лермонтов? Но был интерес, и немалый, вероятнее всего, больше со стороны Боденштедта, а судя по тому, каким был Боденштедт, возможно, и для Лермонтова, дважды встречавшегося с ним. Фридрих Боденштедт глубоко интересовался Россией, он использовал этот приезд в Россию для изучения русского языка, а обучение княжеских отпрысков сложностям немецкого занимало немного времени. Результатом его поездки были две книги переводов русских поэтов – Козлова, Пушкина, Лермонтова. Он ушёл от Голицына и отправился путешествовать – был на Кавказе и в Крыму.
Исследователи биографии Лермонтова считают воспоминания Боденштедта одними из самых достоверных и проницательных: «…в Москве, перед последним отъездом на Кавказ, мне случилось обедать в один пасмурный воскресный или праздничный день с Павлом Олсуфьевым, очень умным молодым человеком во французском ресторане, который в то время усердно посещала знатная московская молодёжь. Во время обеда к нам присоединились ещё несколько знакомых… Лёгкая шутливость, искрящееся остроумие, быстрая смена противоположных предметов в разговоре, – одним словом, esprit fran[?]ais [французское остроумие] также свойствен большей части знатных русских, как и французский язык. Мы были уже за шампанским… «А, Михаил Юрьевич!» – вскричали двое-трое из моих собеседников при виде только что вошедшего молодого офицера». Далее он описывает Лермонтова, внешний вид, его одежду, поведение и обращает внимание на то, что многим иностранцам казалось тогда, как, впрочем, и сейчас, странным: «При выборе кушаньев и в обращении к прислуге он употреблял выражения, которые в большом ходу у многих – чтоб не сказать у всех – русских, но которые в устах нового гостя неприятно поражали меня. Поражали потому, что гость этот был – Михаил Лермонтов. Эти выражения иностранец прежде всего выучивает в России, потому что слышит их повсюду и беспрестанно; но ни один порядочный человек… не решится написать их в переводе на свой родной язык».
Составитель «Летописи жизни и творчества М.Ю. Лермонтова», а вслед за ним и другие относят это к апрелю 1841 г., почему-то опуская прямое указание самого Боденштедта, что встреча происходила «зимою 1840–41 года».
Не так давно в результате внимательных исследований и остроумных сопоставлений было установлено, что эта встреча произошла в начале 1841 г. «в один пасмурный, воскресный или праздничный день» 2 февраля, в праздник Сретения.
На следующий день Боденштедт также встретил Лермонтова: «Не далее, как на следующий же вечер, встретив снова Лермонтова в caлоне г-жи М., я увидел его в самом привлекательном свете. Лермонтов вполне умел быть милым».
Под госпожой М. имеется в виду Мария Александровна Дмитриева-Мамонова, сестра известного фаворита Екатерины II, дальняя родственница Лермонтова. К сожалению, установить, где она жила тогда, не удалось.
Тогда же он встретился с давним своим знакомым артистом Михаилом Щепкиным: автор мемуаров «Клочки воспоминаний» А.А. Стахович передаёт слова артиста Прова Садовского: «Садовский говорил мне, что раз за кулисы Малого театра пришёл офицер и спросил, где уборная Щепкина. П.М. указал ему ход и узнал после, что это был Лермонтов. Садовский его больше никогда не видел».
Автор одних из самых замечательных русских мемуаров, которыми восхищались ещё его современники, Филипп Филиппович Вигель вспоминал, что видел Лермонтова в один из последних дней перед отъездом на Кавказ: «Я видел руссомана Лермонтова в последний его проезд через Москву. «Ах, если б мне позволено было отставить службу, – сказал он мне, – с каким удовольствием поселился бы я здесь навсегда». – «Не надолго, мой любезнейший», – отвечал я ему». Умница Вигель понимал, что такой поэт, как Лермонтов, не сможет спокойно жить в обстановке николаевской России. Неудивительно, что проницательный Вигель назвал его «руссоманом»: Лермонтов говорил, что «мы должны жить своею самостоятельною жизнью и внести своё самобытное в общечеловеческое. Зачем нам всё тянуться за Европою и за французским».
В те же дни Лермонтов несколько раз встречается с Юрием Самариным. Тогда это был пытливый, ищущий юноша 19 лет, оканчивающий Московский университет, написавший работу о русских проповедниках, которая и в урезанном церковниками виде обратила на себя всеобщее внимание. «Уже в этой первой работе, – писал его современник, – выказались в полном блеске те качества Ю.Ф. Самарина, которые потом поставили его так высоко в общественном мнении: обширные знания, сильный критический ум, глубокое убеждение, вдобавок редкая у нас способность к выдержанному умственному труду и мастерское перо».
Его воспоминания, его высказывания о Лермонтове принадлежат к числу наиболее точных, выверенных, проникнутых желанием понять душу и мысли поэта.
В первый раз они встретились в доме (выяснилось, что он находился на месте современного № 7) на Солянке напротив Опекунского совета, где жил князь Александр Петрович Оболенский, женатый на тётке Самарина. Это семейство было хорошо знакомо и Лермонтову: дочь Оболенского Варвара вышла замуж за друга Лермонтова Алексея Александровича Лопухина.
В апреле 1841 г. в последний приезд Лермонтова в Москву Самарин приезжает в Гагаринский переулок к Розену, у которого остановился Лермонтов: «Я нашёл его у Розена. Мы долго разговаривали. Он показывал мне свои рисунки. Воспоминания Кавказа его оживили. Помню его поэтический рассказ о деле с горцами, где ранен Трубецкой... Его голос дрожал, он был готов прослезиться. Потом ему стало стыдно, и он, думая уничтожить первое впечатление, пустился толковать, почему он был растроган, сваливая всё на нервы, расстроенные летним жаром. В этом разговоре он был виден весь». Он часто встречается с Самариным, «почти каждый день» приезжал к нему.
Вечером этого же дня Лермонтов побывал у Самарина, жившего в родительском доме на Тверской улице, который находился на участке (№ 6) на углу Камергерского переулка, за доходным домом. От всей застройки при расширении улицы в 1930-х гг. осталась небольшая часть доходного дома по переулку.
На следующий день, 20 или 21 апреля, Лермонтов и Самарин отправились на Подновинское гулянье, происходившее ежегодно после Пасхи. История этого популярного гулянья начинается со второй половины XVIII столетия, когда под стенами Новинского монастыря раскидывались палатки, устраивались качели и прочие увеселения. Подновинское гулянье дожило до 1862 г., когда из-за устройства бульвара его перевели сначала на Красную площадь, а потом на Девичье поле.
Оно было одним из самых любимых москвичами и продолжалось несколько дней, и не только простой народ, но и высшее общество посещало его. Подновинское гулянье фигурирует во многих воспоминаниях, путевых записках, литературных произведениях.
Гуляя здесь, обсуждая со спутником то, что их беспокоило в России, Лермонтов сказал замечательные слова: «Хуже всего не то, что некоторые люди терпеливо страдают, а то, что огромное большинство страдает, не сознавая этого». По проницательному замечанию исследователя лермонтовского творчества «политическая острота этой беседы Лермонтова с Самариным усиливается тем, что она происходила на фоне верноподданнической шумихи, поднятой в Москве, ожидавшей Николая I и всей царской фамилии».
И последним видел его перед самым отъездом тот же Юрий Самарин. Он вспоминал: «Я никогда не забуду нашего последнего свидания, за полчаса до его отъезда. Прощаясь со мной, он оставил мне стихи, его последнее творение [стихотворение «Спор» для журнала «Москвитянин»]. Всё это восстаёт у меня в памяти с поразительною ясностью. Он говорил мне о своей будущности, о своих литературных проектах, и среди всего этого он проронил о своей скорой кончине несколько слов, которые я принял за обычную шутку с его стороны. Я был последний, который пожал ему руку в Москве».
Эти краткие московские дни были не только полны встречами, беседами с интересными людьми, но ещё и тем, что он написал здесь такие шедевры, как «Утёс», «Спор», «Тамара», «Они любили друг друга так долго и нежно...». Его московские знакомые отмечали, как много и хорошо писал он тогда: «Лермонтов пишет стихи со дня на день лучше (надеемся выслать последние, чудные)»; «Лермонтов провёл пять дней в Москве, он поспешно уехал на Кавказ, торопясь принять участие в штурме, который ему обещан. Он продолжает писать стихи со свойственным ему бурным вдохновением».
А сам Лермонтов пишет письмо из Ставрополя в Петербург своей доброй знакомой, дочери историка Софье Карамзиной, в котором высказывает сокровенную надежду получить «лёгкую рану» и тем самым освободиться от военной службы и вернуться к литературе: «Я только что приехал в Ставрополь, дорогая М-еllе Sophie, и отправляюсь сегодня же в экспедицию со Stolipine Mongo. Пожелайте мне счастья и лёгкой раны, это лучшее, что только можно мне пожелать...»; и продолжает: «Не знаю, будет ли так продолжаться; но во время моего путешествия я был в плену демона поэзии, иначе – стихов».
Теги: Год Лермонтова