Александр БЕЛАЙ ...И "БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ"
Александр БЕЛАЙ ...И "БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ"
Михаил Попов. Последнее дело. Повесть, ж."Москва", №1/2011
Сам Конан Дойль дал повод к тому, чтобы мы теперь имели столько литературных и киношных модификаций образа Шерлока Холмса: он передоверил право рассказчика доктору Ватсону. Великий сыщик описан Конан Дойлем? Более строго будет сказать: его описал Ватсон, в свою очередь являющийся персонажем Конан Дойля.
Исходя из этой логики, что либо о Холмсе мы можем знать исключительно со слов доктора Ватсона. Ему же, способному, как мы знаем, искренне заблуждаться и впадать в разного рода обольщения, окончательного доверия нет. Так что у коллег-литераторов вполне может возникнуть соблазн вмешаться: кое с чем не согласиться, кое что иначе интерпретировать, наконец, вообще обойтись без Ватсона, посредственного, если начистоту, писаки, взяв его гениальную тему.
Вот чем объясняется столь огромное и всё растущее количество кино- и литературных "продолжений" холмсовой эпопеи. Михаил Попов вступил в это состязание и показал, по моему мнению, очень высокий результат, написав повесть "Последнее дело", вышедшую в № 1 журнала "Москва" за этот год.
Главный вопрос при разборе любого литературного произведения: ради чего, во имя чего оно создано, то есть вопрос о цели.
Иногда на этом настаивают, иногда открещиваются, но всегда предполагают, что цели варьируют от самых высоких (чувства добрые лирой пробуждать, воплощать образы "героев нашего времени") до самых низменных (откровенная корысть или намеренное вредительство в области духа).
Рецензенту желательно и тут высказать своё суждение. Что ж, выскажу: блеснуть затейливо-остроумной задумкой и искусством её реализации – дело вполне достойное, а в чисто литературном смысле – ещё и безусловно почётное.
Принято считать, что пересказ произведения – занятие антипродуктивное. Однако в отношении повести Михаила Попова именно её пересказ (с минимальными комментариями) приобретает значение наиболее эвристического критического метода, и уже один этот факт сходу характеризует её совершенно определённым образом: повесть способна говорить сама за себя.
Итак…
Всё до боли знакомо.
"– А, это вы Ватсон!" Холмс даёт доктору прочесть лист бумаги.
"Мистер Холмс! Вы моя последняя надежда…"
Друзья отправляются на встречу с автором записки. Вот клиент сидит перед ними за ресторанным столиком и рассказывает свою историю.
Их три брата по фамилии Блэкклинер. Забегая вперёд, заметим что "блэк" в переводе с английского значит "чёрный", "клин" – "чистый". Братья Черночистовы, или, если угодно, при лёгком домысливании – Карамазовы.
Братья люди совершенно разные. Гарри – "циничный, холодный, расчётливый ум. Он нравственно, может быть и чистоплотен, но от его чистоплотности разит крещенским холодом". Тони – младшенький – "святой или почти святой. И почти ещё подросток". Старший – Эндрю – "слишком офицер по натуре… более других унаследовал отцовский характер". Вылитые Иван, Алёша, Дмитрий.
Отец же, Энтони Блэкклинер – старый, прожжёный гуляка, грубиян и развратник. Так вот он неделю назад был найден мёртвым у себя в кабинете. За три дня до того братья собрались под крышей отчего дома в поместье Веберли Хаус. Собрал их денежный вопрос. Фигурирующая сумма три тысячи (фунтов, конечно, не рублей, что начинает всё настоятельнее проситься на язык).
При отце живёт дальняя родственница мисс Элизабет Линдсей, попавшая в дом четырнадцати лет и выросшая красавицей, разумеется, не обойдённой вниманием старика Кара… То есть я хотел сказать – Блэкклинера.
Обстоятельства смерти Владельца Веберли Хауса зловеще-таинственны.
На месте преступления, конечно, побывал недоумок Лестрейд, но спасовал.
Энтони Блэкклинера нашли в кабинете, заподозрив неладное по причине долгого отсутствия с его стороны признаков жизни и взломав наглухо запертую изнутри дверь. Окна тоже были заперты изнутри. В кабинете кроме тела – никого. Между тем в голове несчастного зияла дыра от пули. Оружие отсутствовало. Более того, местный доктор не обнаружил в черепе и пули.
Лестрейд отказался что-либо понимать: пулевое ранение без пули!
Холмс, выслушав историю, вроде бы ни к селу ни к городу заявляет: Ватсон, написанная вами повесть по мотивам этого дела, станет вершиной вашей литературной карьеры. Это уже второй звонок для читателя.
Оставшись с другом с глазу на глаз, сыщик выкладывает ему свой первый профессиональный и одновременно сенсационный вывод: "Это была ледяная пуля. Если кусок льда непосредственно перед выстрелом вставить в патрон, то он поведёт себя так же как кусок свинца. А потом бесследно исчезнет".
Прозрения великого сыщика, правда, порождают больше вопросов, чем ответов.
К тому же он сообщает, что призываемый братом Майкрофтом, должен немедленно выехать в Лондон.
Он оставляет Ватсона на месте – наблюдать, и вести, естественно, подробный дневник.
Дневник доктора составляет вторую часть повести Михаила Попова.
Доктор выясняет, что в доме живёт привратник Яков, оказавшийся на поверку незаконнорожденным сыном старого хозяина от какой-то местной дурёхи. Фамилия его Смерд, и вдобавок он страдает падучей.
Разумеется, эти факты мало что говорят доктору, но всё что нужно доводят до сведения читателя, знакомого с сюжетом "Карамазовых".
Ватсон фиксирует, что обитатели дома, все три брата, привратник ведут себя с каждым днём всё разнузданней и страннее.
Пьянствуют целыми днями, похожи на шутов гороховых, вольничают с мисс Линдсей. Словом, утрачивают изначальную самоидентичность.
Ватсон – единственный человек, ведущий себя нормально, считает своим долгом следить за тем, чтобы никто хотя бы не обидел юную даму.
Однажды ему кажется, что кто-то прокрался к ней в комнату, он вбегает туда с пистолетом и застаёт деву в объятиях … Шерлока Холмса.
Всё, узел затянут донельзя. Читатель не в состоянии играть роль аудитории Конан Дойля или доктора Ватсона, и обращает взор к единственной отныне полномочной инстанции – Михаилу Попову.
И тот немедленно берёт слово. И вот что становится известно...
(начало на стр.4)
Шерлок Холм никакой не сыщик. Был когда-то, да скоро разочаровался в профессии… "Шалопай и мечтатель с детских лет", из которого "актерство всегда рвалось наружу", жаждал большего. Получив солидное наследство, он эту жажду стал удовлетворять невиданным доселе способом: нанимать провинциальную актерскую братию и инсценировать свои "дела". Причём, инсценировать для одного-единственного зрителя – Ватсона, и с одной-единственной целью – чтобы тот описывал их на потребу широкой публики. Ибо сам Холмс, "щедро наделённый Создателем", увы, дара писательства лишен. А желал, как всякий актер, славы. И добился своего: мировая слава великого сыщика, обладающего уникальным дедуктивным методом, налицо. Да и "Собака Баскервилей" и "Пёстрая лента" и другие истории есть переработанные Ватсоном в литературу постановки Холмса. Никакого дедуктивного метода просто не существует. "Конечно же, все демонстрации своих сверхспособностей я подстраивал. Как фокусник готовит свой цилиндр, чтобы из него в нужный момент вылетели голуби и конфетти".
Ватсон пытается не верить своим ушам: он же, к примеру, сам преследовал дикаря с Андаманских островов! "Переодетый мальчишка". "А как же "Сокровища Агры?!" "Милый Ватсон, вспомните, разве вы их видели хоть раз? Вы всё время имели место с закрытым ящиком". И так далее...
Что же происходит в Веберли Хаусе?
Очередной спектакль, ради того чтобы Ватсон написан новую повесть. Но наследство кончилось. Актеры, не получая регулярного жалованья, стали безобразничать, вываливаться из образа. "Я добыл деньги и припрятал, они бы получили их завтра, а вы бы получили весь материал для повести".
Ватсон убит горем. Холмс его утешает. "Нам с вами удалось то, что не удавалось самым большим талантам в мировой литературе. Убедительный образ положительного героя. …Шерлок Холмс – это пример практической святости. Гениален, деятелен, нравственно трезв… Такая фигура должна быть в культуре. Неважно, что прототипом для неё послужил развращённый, нечистоплотный, сибаритствующий наркоман. Моя беспутная жизнь искуплена моим литературным существованием". – "Но зачем вам понадобился я?" – "Мы с вами своего рода кентавр, мой дорогой. Вы лишены воображения, я литературного стиля. Только объединившись, мы можем покорить мир".
Актёры-наёмники вбегают в комнату с криком, что Яков Смерд повесился. Он оставил записку, из которой следует, что он обнаружил у себя под подушкой три тысячи фунтов, и решил, что это он убил отца в состоянии припадка.
Для прочности, самодостаточности любого сюжета существует некий необходимый и достаточный объём содержания. По мне, в данном случае такой объём – раскрытие механизма "искупления беспутной жизни" "подлинного Шерлока Холмса его "литературным существованием". Михаил Попов цепляет к этому уже полновес- ному, резво мчащемуся поезду не просто дополнительный вагон, а ещё целый состав – игру в "Братьев Карамазовых". Иные скажут: вопиющее излишество! Я скажу: скорее, весьма тяжеловесная роскошь (для меня излишество и роскошь не синонимы). Чтобы понять данный литературный ход Михаила Попова, вчитаемся в эпилог, где, как водится, в ударном темпе ставятся последние точки над i.
Шерлок Холм и доктор Ватсон беседуют много времени спустя. Ватсон пришёл к другу как врач. Холмс в прострации: он обвиняет себя в смерти повесившегося привратника Смерда, который на самом деле был реальным хозяином усадьбы Веберли Хаус, сэром Оливером. Этот страстный актёр-любитель, чтобы сыграть в достойной его амбиций постановке, предоставил свой дом для декарации в спектакле Холмса. Холмс спрятал у сэра Оливера под подушкой свои последние три тысячи фунтов, обещая рассчитаться с наглеющими актёрами "только в самом конце". Хозяин дома оказался настолько способен к перевоплощению, что, случайно наткнувшись на деньги, и в самом деле решил, что он Смердяков, убивший своего отца ради этих трёх тысяч. И, следуя логике постановки, повесился. Идея инсценировать "Братьев Карамазовых" принадлежала мисс Линдсей, теперь жене "сыщика". Ей хотелось сыграть роль вожделенной Грушеньки. Актриса, оказывается, обладает русскими корнями и происходит родом из известной актёрской семьи. Тут вслед за русским романом в сюжет врывается ещё и русский театр, со своей школой переживания.
Холмс недоумевает: Сэр Оливер подчинился требованиям сюжета, в который уверовал, но почему я пошёл на поводу у чужого замысла?! Ватсон объясняет:
– Утверждают, Холмс, "Братья Карамазовы – великое произведение.
– Но не до такой же степени!"
До такой мистер Холмс, до такой!
Мы делаем свой вывод: автор крепко верит в онтологическую субстанциональность литературы, в её способность порой полагать и само Бытие, по крайней мере, – бытие её героев. Представление это и распространено достаточно, и торпедируется теперь с разных направлений всякими глупостями о том, что есть "нечто, стоящее за словами". Как будто не Слово в основе всего, не оно есть Бог.
Михаил Попов сумел добиться очень интересного результата в своих писаниях: полнейшей, как это ни странно прозвучит в литературном разговоре, независмости от языка.
Я не в силах продемонстрировать здесь отчётливую связь, но чувствую её интуитивно и просто делюсь своим впечатлением, ни в малейшей степени не надеясь его обосновать. В самом деле, о чём только Попов ни пишет. Тут и современные московские драмы, и фантастические миры будущего, и палестинская эпопея тамплиеров, и средневековая Франция, и фантасмагории Древнего Египта…
Язык, способ выражаться – один и тот же, а "эффект присутстствия" в каждом случае стопроцентный. Более того, в рамках одного и того же строго классического дискурса Попов способен воплотить, если надо, самую отчаянную заумь, чисто реалистическими средствами устроить крутейший "сюрр", породить виртуальность любой степени тяжести. Для выполнения какой угодно художественной задачи он не нуждается ни в стилизациях, ни в "метаязыках" – нужное ему он создаёт не языковыми средствами, а будто учреждает в своих произведениях неким декретом. Странно, как этого до сих пор не заметили. Особенно те, кто вот уже который год ломают копья в спорах о сущности "нового реализма".