ВЕНИЦЕЙСКИЕ СТРОФЫ

ВЕНИЦЕЙСКИЕ СТРОФЫ

Эзра ПАУНД

***

Айдахо из Итальи не видать.

Глазная резь грозит обманом зренья.

Австралию увидишь вдалеке

С любовью к спорту и душевной ленью.

В своей неосмотрительной игре

Мечтал я получить богатый выигрыш.

Я пленником был книжных представлений,

Где ненависть меня учила

Ей обезьянски в жестах подражать,

Ломая дух... в агоньи мира.

Спокойствием душевным наслаждаясь,

Я по Венеции теперь брожу.

Один. В дорожных пыльных сапогах

Неторопливой старческой походкой.

И старые крестьянки, уважая

Моё смирение, "маэстро"

Меня на улице, встречая, называют.

На разных поэтических концертах,

Казалось, неплохие сочиненья

Элите и богеме я читал.

Но оборвал я их аплодисменты,

Сказав, что, строго говоря,

В моих поэзах точной правды нет.

И запер дверь моей духовной клети,

Приговорив свой дар к безмолвью.

И ещё скажу:

Когда-то я мечтал, что можно

Всё обновить, и мир омолодить,

И сделать честными

Поэтов, критиков, весь сброд политиканов.

Что за безумное желанье побуждает

Бросать всю жизнь

На смелую борьбу

С бессмертным, неизменным мраком глупости?

Венеция, 1960

(Перевод С.Красовицкого)

Томас ВЕНЦЛОВА

San Michele

Щель, как двуликий Янус, оперлась

О лодку, что прибой однажды вынес

На пристань. Так и возникает связь

Меж куполом, зрачком, белесой высью.

Стучит мотор среди белесых вод,

И глину борт изъеденный бодает.

Среди слепящих стен в июне — под

Прозрачным солнцем — Орк нас поджидает.

Трава и камни. Тот же остров. Вот

Спешит расслышать странник, каменея,

Как над кустами тишина плывёт,

Как сфере глухо вторят сферы неба.

Как режет воду клин известняка,

Покуда мозг, оцепененьем полный,

Уже не боль пробудит, но пока —

Не пароход, не дерево, не волны.

1998

(Перевод В.Куллэ)

Владимир ВЕЙДЛЕ

Riva degli Schiavoni

(Берег славян)

Золотисто здесь стало и розово:

Ветерок. Он под осень бывает.

Ветерок, ветерок, от которого

Сердце ослабевает.

Да и биться зачем ему? Незачем.

Заслужило оно благодать

Под крыльцом у цирюльника Чезаре

Розовым камнем спать.

1965

Иосиф БРОДСКИЙ

В Италии

Роберто и Флер Калассо

И я когда-то жил в городе, где на домах росли

Статуи, где по улицам с криком "растли! растли!"

Бегал местный философ, тряся бородкой.

И бесконечная набережная делала жизнь короткой.

Теперь там садится солнце, кариатид слепя.

Но тех, кто любили меня больше самих себя,

Больше нету в живых. Утратив контакт с объектом

Преследования, собаки принюхиваются к объедкам.

И в этом их сходство с памятью, с жизнью вещей. Закат;

Голоса в отдалении, выкрики типа "Гад!

Уйди!" на чужом наречьи. Но нет ничего понятней.

И лучшая в мире лагуна с золотой голубятней

Сильно сверкает, зрачок слезя.

Человек, дожив до того момента, когда нельзя

Его больше любить, брезгуя плыть противу

Бешеного теченья, прячется в перспективу.

1987

Евгений РЕЙН

Спичечный коробок

Приходи к "Флориану", когда стемнеет,

Слышишь, ветер с лагуны вовсю сатанеет.

То оркестр сквозь порывы играет Шопена,

Вот теперь и обсудим мы всё откровенно.

Лев читает нам книгу с невысокой колонны.

Лодки бьются о пристань и считают поклоны.

И последний прохожий пропал за Сан-Марко.

Начинается ночи немая запарка.

Видишь, купол над нами всё тяжеле и уже,

Флориановы тени во тьме разутюжа,

Ночь приходит из нашей с тобой половины.

На стене Арсенала Алигьери терцины.

Ты — из ближней могилы, я из давней мороки.

Значит, ныне сбываются судьбы и сроки,

Значит, призраки есть, как сказал Свидригайлов,

Это факт, а не выдумка бешеных файлов.

Рюмка граппы и чашечка черного мокко

Объявляют, что ты появился с Востока

Вместе с бледным рассветом, ленинградским загулом,

Вместе с давним дружком, косолапо-сутулым.

Так разделим священную дрожь алкоголя,

И ожог кофеина — на всё твоя воля.

Тут петух не споет, и сосед не заплачет,

Только школьник наш впрок твои рифмы заначит.

Перепутает строфы, перепробует строки,

На полях Елисейских нам хватит мороки:

Всё поставить на место, погрозить неумехам,

Плагиаторам и соглядатаям-лохам.

Веницейское время кончается скоро,

Адриатика ночью — что затычка простора,

Этот город — тупик, ну и слава же Богу,

Что не надо опять собираться в дорогу.

От собора, Пьяцетты и до Арсенала

Ровно столько шагов, что ни много, ни мало.

Так пойдем поглядим, если спросят — ответим,

Словно в том гастрономе — не будешь ли третьим?

Но, быть может, он нам и протянет монету.

Если что — мы заплатим, ведь бывает, что нету.

Но, похоже, он с нами вовек расплатился.

Так давно, далеко — даже голос расплылся,

Долетавший до нас. Помнишь озеро Щучье?

Там аукалось в соснах тройное созвучье.

Там с тобой мы брели по дороге на "будку".

Вот и кончилось лето по тому первопутку.

Вот и вспыхнул огонь на корме электрички.

Словно в тёмном углу обгорелые спички.

2002

Эти стихи Евгения Рейна я нашёл на могиле Иосифа Бродского 15 октября 2005 года, написанные от руки на листках из школьной тетради в клеточку. Бывают же такие совпадения, когда-то Женя Рейн и познакомил меня с Иосифом Бродским в далёком 1967 году, порекомендовав Бродскому почитать мои стихи. Теперь вот, на острове Сан-Мишель, на протестантском участке кладбища, среди разных монет, камушков, графоманских виршей я наткнулся на какой-то юной, похоже девичьей рукой переписанные стихи Евгения Рейна. Прочитал, и бережно там же оставил.

Поздравляю поэта с нынешним юбилеем, с семидесятилетием. Успехов и счастья тебе, Евгений!