Владимир Бондаренко ЖИЛ ПЕВЧИЙ ДРОЗД… (К 50-летию со дня рождения Петра Паламарчука)

Владимир Бондаренко ЖИЛ ПЕВЧИЙ ДРОЗД… (К 50-летию со дня рождения Петра Паламарчука)

ВСПОМИНАЯ ДРУГА СВОЕГО — Петра Паламарчука, вспоминаю и замечательный фильм Георгия Данелия "Жил певчий дрозд". Жил легко и беззаботно, вроде бы и незачем, бродяжничал по белу свету, бражничал с кем попало, подружек заводил немерено, естественно, пел, как дрозду и полагается, но кто на него всерьез обращал внимание? Так, прислушаются с восторгом на минуту, подивятся совершенству природы, и дальше, по своим делам. А дрозд жил, жил, и умер. И зачем он жил? И нужен ли он был? Так и с Петром Паламарчуком, с его жизнью непутёвой, с его трелями во все стороны света, с его и ожидаемой и неожиданной кончиной.

Не случайно Патриарх Московский и всея Руси Алексий II прислал свое поминальное послание по Петру Паламарчуку. "Дорогие братья и сестры! Ушёл из нашей жизни к Жизни Вечной человек, которого знала и любила православная Москва — Петр Паламарчук. Писатель, историк, юрист и, самое главное, православный христианин с глубокой, обретенной в юности и пронесенной через всю жизни верой в Господа и Святую Его Церковь. За свою жизнь Петру Георгиевичу удалось сделать многое, что останется в благодарной памяти потомков, без преувеличения, на века. Это его книги, и в первую очередь фундаментальный труд "Сорок сороков". В том, что в Москве в последние десятилетия восстановлены сотни разрушенных в годы лихолетья храмов, есть труд и автора этой книги..."

Гигантский, величественный труд, коим мог бы заниматься богословский институт на протяжении десяти лет. А создан с ювелирной законченностью всё тем же певчим дроздом. Ходил себе с фотоаппаратом, щелкал всё, что считал нужным, прикрывался книжечкой своей Института государства и права, копался в архивах своего МГИМО, коему досталась библиотека Катковского лицея.

Мне, как и всем нашим общим друзьям, остаётся только согласиться со всеми словами Патриарха. И уже в нескольких журналах и газетах православной направленности вышли статьи, посвященные грядущему пятидесятилетию Паламарчука, и в "Русском доме", у моего друга Александра Крутова, и в "Русском вестнике"… И вроде бы уже и воссияло солнце подвижника русского Православия Петра Паламарчука, но смотрю я на этот новый его лик, и не верю. Бог с ним, забудем про его гулянки и бражниченства, про его скабрезности и широкую запорожскую сечевую натуру. Но ведь остается вне этой новой иконы и его лик творца, лик истинного русского писателя. С редким даром живописания словом, с его глубинными проникновениями в душу человека, с его состраданием по человеку, каким бы он ни был. Остаются за кадром его любимые писательские лабиринты, перекрестки судеб, извилистые линии героев разных эпох, ведущие, в конце концов, к единой цели. Остается его шедевр "Краденый Бог", лучшее, что я (сам родом северянин, и по матери — помор) читал о послевоенном русском Севере. Не скрываю, для меня "Краденый Бог" — уже русская классика ХХ века. Остаются его веселые похождения по четвертому Риму, его "Козацкие могилы", его историческая проза, его "Един Державин", и его высшее достижение — роман со странным названием "Нет-Да", вышедший сначала с большим трудом в журнале "Москва", а затем перепечатанный в его последней предсмертной книге "Наследник российского престола…"

И всё-таки, оспорю всех своих коллег, да, он был сечевик с православной душой, он оставил поистине бессмертный труд "Сорок сороков", но главным для себя всегда Петр Паламарчук считал свое литературное творчество. Он был певчий дрозд с редчайшим голосом. И умер раньше своего срока. Уверен, он не написал своего главного. "Великий неудачник". Кстати, такими же "великими неудачниками" были и многие его сотоварищи по поколению. Тот же Леонид Губанов, тот же Саша Соколов, Николай Дмитриев… Поколение великих неудачников.

Прошло уже почти восемь лет со дня кончины Петра Паламарчука. Вот и встречаем мы его пятидесятилетие. Родился Петр Георгиевич 20 декабря 1955 года. Как уже отмечали, очевидно, в сотнях статей, и без этого не обойтись, родился Петр в элитарной советской семье. И его жизнь могла длиться мягко и плавно со всеми номенклатурными удобствами. Отец — Герой Советского Союза, капитан первого ранга, дед — дважды Герой, прославленный маршал Пётр Кошевой. Дед по матери — малороссийский писатель, писавший под псевдонимом М.Чечель. Правда, позже сам Петр нашел себе еще одного деда, тоже Кошевого, но уже в эмиграции. Монашествующего епископа Кошевого из русской Зарубежной Церкви, жившего довольно далеко от России и похороненного на святом кладбище Джорданвильского монастыря, что расположен в штате Нью-Джерси. Петр Паламарчук откровенно гордился и советским дедом — маршалом (реально командующим западной группой войск на оккупированных восточных территориях), и антисоветским дедом — епископом (весьма условном и выловленном из богатой родословной Кошевых). В этом его раздвоении дедов Кошевых, очевидно, так судьбою было определено, таилась и раздвоенность его личной судьбы.

С одной стороны, несомненный державник, православный русский националист, вполне пригретый державными властями, печатающий в советских издательствах свои книги почти каждый год, начиная с 1982-го, когда вышла его первая книга "Един Державин", отмеченная сразу же советской литературной премией. Впрочем, премию было за что давать. Блестящая стилизация под восемнадцатый век, любовная тщательность всех документальных данных, и при этом вольный авторский художественный замысел. Такова и вся историческая проза Петра Паламарчука. Стилизация, даже излишняя узорчатость, кружевная отделка, и мощные точные исторические образы. Не хуже Мережковского. К тому же, несомненно, проза державная, и вся ирония скорее в адрес обидчиков России, в адрес исторических неумех и растяп, которых Паламарчук никогда не жалел. Ни в "Современных московских сказаниях", ни в "Хронике смутного времени", ни в "Ивановской горке"…

С другой стороны — не хуже Андрея Синявского тайный антисоветчик, печатающийся в западных диссидентских изданиях под псевдонимами Носов, Денисов, Звонарёв и так далее, и первая его публикация в страшеннейшем эмигрантском журнале "НТС" состоялась за год до советской книги, в 1981 году. Потом публикации за рубежом шли почти непрерывно и в журналах, и в газетах; в "Гранях" и "Вестнике РСХД", в "Нашей стране" и "Посеве", в "Континенте" и "Русской жизни", вплоть до австралийского "Единения". Выходили и книги. "Ключ к Гоголю" в Англии в 1985 году, "Сорок сороков" в Париже в 1988-90-е годы. Догадывались ли об этом наши органы — не знаю. Уверен, что Пётр Паламарчук не имел никакой связи с этой организацией. Но, может быть, имя деда прикрывало иные "баловства" внука, и гэбэшники тихо наблюдали за "чудачествами" Петра Паламарчука, тем более никаких политических, разнузданно антисоветских книг он за рубежом не выпускал: то мистическое исследование о Гоголе ("Ключ к Гоголю") задолго до книги Игоря Золотусского, то свои церковные раскопки, то всё те же "Сорок сороков".

В органы Паламарчука практически не таскали, лишь однажды по делу Леонида Бородина. И то, как уверяет нынче Леонид Бородин, в отличие от куда более опытных, но сломавшихся диссидентов, Паламарчук стойко отвечал "нет", на все вопросы следователя. И возможная дополнительная статья Леониду Бородину, благодаря тихой стойкости Паламарчука, не состоялась. Он смотрел на очной ставке своими открытыми хохляцкими глазами на соучастника, уверявшего, что тот лично передал от Бородина книги Паламарчуку (что влекло статью по распространению антисоветской пропаганды), и раз за разом говорил: первый раз в жизни вижу этого человека. Пытать и мучить внука советского маршала, конечно, не стали и, видя его упрямство сечевого атамана, потомка Тараса Бульбы, отстали от него.

Таким он был во всём: безудержный гуляка, бабник, весельчак, балагур, только что закончивший писать "Письмо турецкому султану", но в деле, в дружбе, в творчестве своём — стойкий и мужественный борец. Зачем ему, монархисту и энтээсовцу, лезть в красно-коричневые затеи 1993 года? Но он видел, что эпоха КПСС закончилась, бояться советской власти уже не нужно, грозит новая опасность. Приход чубайсовских либералов — это неизбежная затяжная агония и смерть исторической России. Он был талантливым историком, умел связать причину и следствия. Умел предвидеть. И люто ненавидел русофобию во всех видах. Вот потому и выступал последовательно на вечерах красно-коричневой газеты "День", и последний свой рассказ принес мне в "День литературы". Мы были для него гораздо ближе, чем те другие — либеральные.