Век Преподобного: святость или героизм? Протоиерей Александр Задорнов, проректор по научно-богословской работе Московской православной духовной академии

Век Преподобного: святость или героизм? Протоиерей Александр Задорнов, проректор по научно-богословской работе Московской православной духовной академии

На великом примере Сергия Радонежского виден русский тип святости как русский тип вообще

section class="box-today"

Сюжеты

Религия:

«Главное чудо Сергия Радонежского — он сам»

Поборник Троицы

/section section class="tags"

Теги

Религия

Общество

/section

Мы то от души удивляемся, обнаруживая в образе Сергия Радонежского черты виднейшего государственного деятеля своего времени, оказавшего влияние на последующие века русской государственности, то решительно заключаем, что все значение его фигуры именно в этом. Но тип деятельности святого преподобного Сергия — монаха, отшельника, глубокого молитвенника — необычен для сегодняшнего сознания, не охватывается разумом в один присест и требует тонкого восприятия. В нем — наша общая особость, та самая, искомая, действительно таинственная, высокая, троичная, сложная.

figure class="banner-right"

var rnd = Math.floor((Math.random() * 2) + 1); if (rnd == 1) { (adsbygoogle = window.adsbygoogle []).push({}); document.getElementById("google_ads").style.display="block"; } else { }

figcaption class="cutline" Реклама /figcaption /figure

Весной 1314 года некий флорентиец, пребывавший в бенедиктинском монастыре Санта-Кроче-а-Фонте-Авелано, написал такие строки:

«И я, с главою, ужасом стесненной:

“Чей это крик? едва спросить посмел.

Какой толпы, страданьем  побежденной?”

И вождь в ответ: “То горестный удел

Тех жалких душ, что прожили, не зная

Ни славы, ни позора смертных дел.

И с ними ангелов дурная стая,

Что, не восстав, была и не верна

Всевышнему, средину соблюдая.

Их свергло небо, не терпя пятна;

И пропасть Ада их не принимает,

Иначе возгордилась бы вина”».

Увиденное не вызывает в путниках никакого сочувствия:

«И я: “Учитель, что их так терзает

И понуждает к жалобам таким?”

А он: “Ответ недолгий подобает.

И смертный час для них недостижим,

И эта жизнь настолько нестерпима,

Что все другое было б легче им.

Их память на земле невоскресима;

От них и суд, и милость отошли.

Они не стоят слов: взгляни — и мимо!”»

(Перевод М. Лозинского)

Преподобный и западноевропейское сознание

Написавший эту третью песнь своей «Комедии» в год рождения преподобного Сергия Радонежского, Данте вряд ли диссонировал здесь с общим настроем своего окружения и своей эпохи. Более того, душа киплинговского Томлинсона из одноименного стихотворения уже в XX столетии обречена болтаться между раем и адом как раз из-за своей нерешительности в выборе. Тот же, кто такой выбор делает, — однозначный герой западной цивилизации вне зависимости от плодов этой решимости.

Герой и героизм, пресловутое «героическое в истории» Карлейля — настоящий европейский фетиш, обладатель которого получает индульгенцию вне зависимости от характера подвига (как соседствуют в «Рае» того же Данте римский язычник-патриот Сцевола и католический святой Фома Аквинский). И какой противоположностью звучит здесь церковная песнь, прославляющая преподобного Сергия за то, что тот «вся сущая в мире преобидел» (то есть презрел, отринул блага мира. — «Эксперт»), а Владыку Христа — за дарование «отечеству нашему крепкого воина и непобедимое оружие на невидимыя и видимыя враги».

Впрочем, нынешний юбилей аввы Сергия показал, что в восприятии и нашего современника имя преподобного связывается прежде всего с принесенной им пользой именно «сущему в этом мире», то есть опять же с героическим началом. Да, помощник собирателей русских земель, да, благословение на Куликовскую битву. За это его ценила советская, а ныне светская историческая наука, но вряд ли только в этом заключался его подвиг.

Наполнение индоевропейских архетипов духовным смыслом

Чтобы понять, чем уникален преподобный Сергий на фоне своей эпохи, посмотрим на три типа героя любой (если верить Дюмезилю) формы индоевропейской цивилизации. Эти типы (если кому-то больше нравится — архетипы): Художник, Воин, Мудрец. Индийские варны, классы идеального государства Платона или страты средневекового социума — все они повторяют эту трехчастную структуру.

На какую бы из этих фигур века преподобного Сергия мы ни посмотрели, за каждым из них стоит его облик.

Относительно фигуры героя-художника это наиболее очевидно: старший современник преподобного Сергия — Джотто, младший — преподобный Андрей, иконописец. И тот и другой (спасибо Тарковскому) — несомненные герои интеллектуалов, тот же «Андрей Рублев» сделан как доказательство вполне понятного тезиса о сходстве нашего проторенессанса с общеевропейским. В самом деле, крестник преподобного Сергия звенигородский князь Юрий Дмитриевич выглядит ничем не хуже Медичи — как в политических интригах, так и в меценатстве. Но для того, чтобы появился «звенигородский цикл» Рублева, требовалось не только княжеское покровительство, но и мудрость преподобного Саввы Сторожевского, ставшего фактическим преемником первого игумена Троицкого монастыря.

Конечно, вряд ли бы мы сегодняшние смотрели на джоттовский цикл в падуанской капелле дель-Арена, не будь там Энрико Скровеньи, но можем ли мы указать не земного, а именно небесного покровителя Джотто, незримо водившего его кистью?

Где теперь эпоха, для которой, как в фильме Тарковского, «самое страшное — когда в храме снег идет»? В нынешних европейских храмах может идти что угодно (при условии, что храм не сдан в аренду или просто не продан). Конечно, России с ее библейским опытом превращения церквей в овощехранилища в прошлом веке еще долго предстоит вынимать бревна из собственных глаз для осуждения такого опыта. Но при всех срывах прошлого грех всегда назывался грехом, а не выдавался за героическую добродетель уважения чьих-то прав, во имя которых должно потесниться право на добрую совесть.

Иконы и фрески Рублева — это отражение фаворского света, явленного в опыте монашеской молитвы. Не «самовыражение» героя-художника, не грязь его страстей под видом «актуального искусства», но свидетельство о возможности иной жизни и иного пути. Того самого пути, который объединяет при воззрении на главную икону, родившуюся в обители преподобного Сергия: образ Святой Троицы, написанный преп. Андреем Рублевым.

Что касается типа героя-воителя, то, как уже говорилось выше, этот образ не только прочно связан с именем преподобного, но и, признаем это честно, порой заслоняет его, как будто все предназначение аввы Сергия состояло в благословении на битву святых Димитрия, Осляби и Пересвета. Поддержка преподобным московского князя в его противостоянии с Ордою — итог долгого пути, этапами которого были и нежелание такого конфликта в окружении святого князя Димитрия Донского (вплоть до неприятия в качестве митрополита сторонника такой борьбы святителя Киприана), нежелание самого преподобного стать предстоятелем Русской митрополии после кончины святителя Алексия и все перипетии церковно-государственной истории Московской Руси второй половины XIV столетия.

Есть ли западноевропейские примеры такого влияния слова клирика на действие воина?

Вот один из них, из той же эпохи. Во время долгого противостояния шотландцев и английского короля Эдуарда I все церковные диоцезы должны были занимать клирики исключительно английского происхождения. Результат был вполне ожидаемый: десять из двенадцати шотландских епископов отказали в повиновении Лондону и поддерживали в дальнейшем регулярно поднимавшиеся восстания против Плантагенетов. Даже римский первосвященник убеждал Эдуарда остановить карательные экспедиции в Шотландию. Такая поддержка со стороны епископата стала одной из причин успеха войны Роберта Брюса-младшего в первой четверти века преподобного Сергия. Как раз в год его рождения шотландцы отвоевали у англичан стратегически важные Перт и Эдинбург, а в битве при Бэннокберне чуть не угодил в плен сам Эдуард II, после чего вся страна покорилась власти Брюса. Не поддержи епископат своего короля, смог бы тот освободить свою землю?

Еще один современник преподобного Сергия — знаменитый Эдуард Черный Принц, неудавшийся наследник Эдуарда III, чьи останки покоятся не где-нибудь, а в Кентерберийском соборе. Герой Столетней войны, чьи партизанские рейды прославили его в глазах современников и потомков, — где, в какой хронике Фруассара найдем мы свидетельство о духовных причинах его войны?

В своей нашумевшей в свое время и столь актуальной сегодня книге Иван Ильин вывел точную формулу того, кто использует меч для противостояния злу: воин не праведен, но прав. Преподобный Сергий действовал в согласии с этими словами, и его знаменитое благословение — это не только «разрешение» на битву, но и побуждение к ней, радость для идущих на нее и ободрение малодушных.

Путь разума от истины

Наконец, поднявшись на ступень героя-мыслителя, вспомним, что век преподобного — время жесткой схватки схоластического рационализма и монашеского умного делания, разума и мистики. Примечательно, что вершина западного номинализма Уильям Оккам умирает в 1347 году, когда в Константинополе проходит очередной «паламитский» собор, признавший православным учение о нетварных энергиях святителя Григория Паламы. Отвлекаясь от богословской составляющей этих споров (не оконченных в православном богословии и поныне), невозможно не увидеть логику развития как христианского Запада, так и его альтернативы, наследников Византийского содружества наций.

Попытки объять мир одним только разумом, по слову православного святого Максима Исповедника, укрепляют в человеке неведение Бога, то есть Творца этого мира. Презрев это предупреждение, вслед за Оккамом западноевропейское познание ушло в сторону постепенного сужения самих объектов познания. Отказавшись от Богопознания, отказались от познания сверхъестественных (Френсис Бэкон), затем — сверхчувственных вещей (Джон Локк), затем — от самих предметов внешнего мира (Беркли, Юм, Кант). XIX столетие передало в наследие XX веку унылый позитивизм, разбавленный в наше время всевозможными псевдонаучными фантазиями или откровенным оккультизмом.

Был ли альтернативный путь мысли и связан ли он с именем преподобного?

В истории русской философии первыми серьезными протестами против узости позитивистского метода стали две работы 1874 года. Первая — произнесенная на Покровском годичном акте Московской духовной академии речь преподавателя философии Владимира Дмитриевича Кудрявцева-Платонова «О трех методах философского познания». В ней составивший целую эпоху в академической школе русской философии мыслитель прослеживает этот путь отказа европейской мысли от познания мира и его Творца — от Оккама до Огюста Конта. В том же самом году состоялась знаменитая защита магистерской работы двадцатилетнего Владимира Соловьева «Кризис западной философии», после чего Лев Толстой поздравил Россию «с появлением еще одного умного человека». В диссертации с присущей автору легкостью и доказательностью прослеживаются истоки духовного кризиса, чьи корни как раз уходят в XIV столетие.

Обе работы готовились в обители аввы Сергия: Кудрявцев-Платонов был профессором расположенной с 1814 года в ее стенах Московской духовной академии, Соловьев целый год провел вольнослушателем в ее аудиториях перед защитой диссертации. Несомненно, оба мыслителя, молясь у раки мощей преподобного, не могли не обращаться к причинам, приведшим когда-то христианский мир Запада в интеллектуальный тупик.

Отказавшись от пути преподобного, могли ли мы прийти к чему-то другому, кроме этого тупика?

Если всматриваться в историю века преподобного на европейском Западе, Византии и на Руси, становится очевидным: нет несхожих процессов светской истории, но есть разительное отличие в истории внутренней, истории духа. Дантовский герой, выбранный человеческим идеалом в тот век, когда преподобный Сергий взращивал поколение своих учеников в лесах Московской Руси, не понимает подвига без героизма. Героический энтузиазм не мог не апеллировать к языческим добродетелям, и постепенно бывший христианский мир Европы в своей культуре эти добродетели принимает за основу.

Возвращение к истине

Расщепление русской культуры (гораздо ранее петровского времени) на гражданскую и церковную — явление того же порядка, особенно характерное для XIX столетия. Знаменитая и показательная невстреча Пушкина и преподобного Серафима Саровского — лишь один из эпизодов этого расщепления. Еще более показательна попытка Достоевского изобразить в «Идиоте» истинного христианина, чьими чертами, судя по писательским наброскам к роману, должны была стать страстность* как свидетельство истинно религиозного чувства…

Характерно, что одной из главных черт, благодаря которой состоялась современная западная цивилизация, называют уважение к праву, особое правовое достоинство. В этом смысле преподобный Сергий также стоит у истоков подобного понимания на Руси, пусть это и касается частного аспекта римского права. Именно из-за введения в своей обители общежительного монашеского и иерусалимского богослужебного уставов (чьи нормы также охватываются церковным правом) преподобный вступил в конфликт с братией своей обители и собственным братом, после чего на несколько лет покинул стены основанного им же монастыря. Как не вяжется эта принципиальность преподобного Сергия с привычными нам обвинениями русского характера в правовом нигилизме и равнодушии к правовому сознанию!

Воспитание целой школы, утверждение традиции того дела, которое являлось главным для преподобного, — вот его наследие и его завет. Но неужели прервалась цепь учеников преподобного, и роль основанных ими монастырей действительно сводится к колонизации Русского Севера? Неужели и сам 700-летний юбилей для нас сегодняшних — лишь свидетельство нашего пребывания в мемориальной фазе, когда остается только вспоминать свершения прошлого?

Церковное предание тем и отличается от простой исторической памяти, что воспринимает своих участников живыми. Преподобный Сергий не имя из древней летописи и не эпизод борьбы с Ордою, но прежде всего молитвенник за нас сегодня — так же, как и в дни Куликовской битвы. Его век — точка разделения между героическим порывом напоказ и тихим ежедневным деланием, чьи плоды могут быть явлены не столько современникам, сколько потомкам.

Современный человек, нацеленный на быстрый и мощный результат, с трудом понимает святого, за которым стоит вечность и каждое дело и слово которого судится совершенно иным судом. В его святости важны не внешние подвиги, а их плоды, среди которых первый — терпение. Снова и снова восстанавливать свою обитель и свое дело после очередного набега, оскудения или нестроений — вот истинный подвиг.

Сумеем мы быть в этом учениками преподобного Сергия — значит, получим еще один исторический шанс для страны и возможность для себя почувствовать свет его святости.