Галина Акбулатова ЛИТЕРАТУРА ПОДПОЛЬНЫХ ЖИТЕЛЕЙ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Галина Акбулатова ЛИТЕРАТУРА ПОДПОЛЬНЫХ ЖИТЕЛЕЙ

Григорий Салтуп. "Барак и сто девятнадцатый". "Выстрел милосердия". Повесть, роман, эссе, памфлеты.— Петрозаводск, 2004

Свою книгу Григорий Салтуп начинает с предуведомления (как я заметила, чрезвычайно распространенного именно среди местных писателей): "Все ситуации, фамилии персонажей и названия учреждений в рассказах, повестях, очерках и эссе являются плодом авторской фантазии, и поэтому любое созвучие или совпадение с названием действующих учреждений, с фамилиями реальных людей или с конкретными жизненными фактами может быть только случайным..."

Насколько я понимаю, пишутся подобные "увертюры" не столько для читателя-критика, который и так умеет отличить фикшн от нон-фикшн, сколько из опасения, что некоторые сценки "из провинциальной жизни" могут обернуться для автора бо-о-льшими неприятностями. Ведь это только кажется, что "свобода слова". На самом деле, судя по этому предуведомлению, в котором сквозит нешуточный страх, свободы как не было, так и нет. Особенно в провинции, где все связаны-перевязаны родственными, дружескими, корпоративными и прочими узами и где не принято о "своих" писать "плохо", то есть честно.

Страх, как известно, заразителен, но я постараюсь ему не поддаться. По крайней мере, к предуведомлению прибегать не стану. Я слышала разные мнения о "Бараке..." — от восхищенных: "Ну Салтуп и дает! Так им и надо, этим зажравшимся..." — до "руки хочется помыть после такой литературы...". Но я больше согласна с вот этим: "Книга Салтупа — "Бесы" нашего времени..." Я полагаю, здесь имелся в виду не столько высокий литературный уровень, сколько проблематика, идеология "подпольного" или "чердачного" человека", который, как и у Достоевского, так же готов низвергнуть Бога, выступая против "примиренческой, шакальной позиции Христа" ("Карьера дворника", с.211)

Но у Достоевского несоизмеримо шире горизонт, он обладает истинным критерием, а герой Г.Салтупа сформирован, существует уже в обезбоженном, обезображенном мире, без критерия (удивительна эта подсказка русского языка: маленькая служебная частичка, приставка без/бес, обретая самостоятельность, превращается в жуткое виртуальное существо — беса).

Этот бес (то есть этимологически — отсутствие чего-то, в данном случае фундаментально важного — Абсолюта) подчиняет себе героя, но, кажется, это остается незамеченным не только для любознательного общества, но даже и для самого автора "Барака..." — пытливого и дотошного во всем, что касается проблем и настроений его героя. Этот же бес — и в тех, кто зверски убил в августе 2002 года финноязычного поэта и журналиста Пааво Воутилайнена, которого Г.Салтуп в "Сандармохе-2" (с.322) называет своим другом. Он написал о нем очерк и получил за эту публикацию первую премию Министерства по национальной политике, о чем сообщается в предисловии к "Бараку...". Салтуп почему-то не говорит, кто были "пьяные хулиганы", убившие Пааво, и при каких обстоятельствах произошло убийство (книга Салтупа вышла спустя два года после гибели Пааво, и было время узнать все подробности).

Пааво убили те самые, за оградой. Подростки. Они много выпили паленой водки, которая на самом деле никакая не водка, а самый настоящий наркотик, только "взрослые дяди и тети" почему-то не хотят это признать. Ведь за "наркотик" можно получить срок, а свойская, родная почти "паленка" — просто национальный, излюбленный барачными жителями, коих полстраны, напиток. Конечно, умалчивается, что прибыль тут никак не меньшая, чем в наркобизнесе. Ну да сегодня об этом знают не только что власти, но и каждый карельский школьник, научившийся счету. Об этом знает даже президент страны. Правда, это ничего не меняет. Детишки в глухих, заброшенных северных поселках как пили наравне со взрослыми мужиками паленку, так и продолжают пить, глупея, дурея и зверея на глазах.

Подросткам, поджидавшим Пааво (не именно Пааво, а любого другого) на "большой дороге", нужны были деньги, чтобы выпить еще. А Пааво в это время, ни о чем не подозревая, шел после банкета по случаю торжественного открытия визит-центра заповедника "Паанаярви" в гостиницу. Для подростков он был богатеньким: бедненьких, каких полно в их поселке, в визит-центр не пускают. Кто же знал, что у Пааво в кармане окажется всего 20 евро. Пааво был ненамного богаче своих несовершеннолетних палачей. От обиды, что улов оказался столь ничтожным, обиды, подогретой наркотиком, подростки озверели и продолжали измываться над Пааво даже тогда, когда знали наверняка, что тот уже мертв.

Пааво не дошел до гостиницы всего каких-то полсотни метров. Его жуткий крик слышали в гостинице (об этом мне вскоре после трагической гибели Пааво рассказывала мама одной из участниц открытия визит-центра). Сообщили финско-карельско-русским руководителям мероприятия, которое и приехал освещать Пааво. Но никто не откликнулся. Может, побоялись: в поселке, где проживает две тысячи человек, не было не только оперуполномоченного, но даже участкового (не предусмотрены). А может, для высокого руководства Пааво с его "припухшим от алкоголя лицом" "шизанутого поэта" был по ту сторону ограды. Как бы то ни было, но человека не стало.

"Что же делать? Чего ждать дальше?" — спрашивает журналистка Светлана Лысенко (газ. "Петрозаводск", 28.04.03). — Неужели правда, всё больше встает на ноги бездушное поколение убийц?"

Хотелось бы знать, к кому обращены эти вопросы? К обществу, разделенному на своих и чужих, на тех, кто по ту и по эту стороны ограды! Но при таком раскладе это крик вопиющего в пустыне. Никому ни до кого нет дела. Все заняты исключительно собой и своими проблемами, как и герой Григория Салтупа. За свое, свой интерес мы готовы биться всем имеющимся в нашем ассортименте оружием — зубами, ногтями, ногами, гранатами, танками, ракетами... и уж не знаю чем. И именно это говорит о серьезном кризисе, о распаде общности и катастрофической нехватке витамина "человечности".

В свете этого позволю себе предположить, что на сегодня наша главная национальная задача: не озвереть, сохранить себя как вид. Чтобы и лицо, облеченное властью, и рядовой гражданин видели и уважали друг в друге человека. Поскольку существует то экзистенциальное, что нас всех, бедных и богатых, писателей и читателей, мужчин и женщин, "чистых" и "нечистых" объединяет: это наши страхи, наши сомнения, наши страдания, наше одиночество... Надежда на понимание есть. Как и сто, и двести лет назад, она связана со Словом (иного средства общения нам, человекам, просто не дано). Это Слово понимания, сочувствия и любви может возникнуть даже в самых жутких, и, казалось бы, разрушительных для Слова условиях, как например, в "Бараке..." Григория Салтупа:

"Жил себе. Комната девять метров в коммуналке, высокое окно трехгранное, эркером — как трюмо, Витушка, жена молодая, с ногами манекенщицы и каштановой гривою ниже плеч у окна перед зеркалом. Красиво... Девичий силуэт сквозь оконную кисею и прозрачный халатик восково светится — как свеча в божьем храме, — и свет от нее, и сама прозрачная, — красиво! Сам — в углу, за столиком на колесиках бумагу чиркаю, чашка кофе с парком ноздри щекотит, слова подсказывает...

Солнечным зайчиком, бликом озерным,

Чудом нежданным чердак осветило.

Нить золотая соткалась из пыли,

Я, как пылинка, — сгореть и погаснуть.

Жаль, мимолетна ты, нить золотая...

Жаль, что во всей книге таких светлых лучиков немного. Но, может быть, суть этой книги — как раз отсутствие любви, тоска по любви, ее острая сердечная недостаточность. От этой недостаточности — все: и повседневная жестокость, и глобальные катаклизмы. Зло побеждает не потому, что мы слабы, а потому, что нетверды в Добре. И это вовсе не относительное понятие.

г. Петрозаводск