Русский офицер любит свою родину бесплатно

Русский офицер любит свою родину бесплатно

24 января 1996 года Борис Ельцин в Кремле за закрытыми дверями встретился с министром обороны генералом армии Павлом Грачевым. Вскоре стало известно, что беседа шла об углубляющемся кризисе в финансовой сфере армии: справка, которую накануне подготовили Грачеву в Главном управлении военного бюджета и финансирования МО, свидетельствовала о жуткой ситуации с выплатой денежного содержания военнослужащим и гражданскому персоналу.

И вот уже дикторша телепрограммы "Время" несет войскам архирадостную весть: во время встречи с министром обороны президент твердо заявил, что все задержки военным по выплате денежного содержания будут в ближайшее время ликвидированы.

Что-то подобное мы слышали еще осенью 1995 года, когда эти долги государства армии перевалили за 2,5 триллиона рублей. Тогда кто-то убедил Ельцина, что один из основных виновников такого положения начальник Главного управления военного бюджета и финансирования МО генерал-полковник Василий Воробьев. В ноябре вышел президентский указ о смещении Воробьева. Ему инкриминировалось невыполнение решений правительства. В чем именно оно заключалось, Кремль умалчивал. Судя по тому, что Воробьева не уволили из армии, а всего лишь "вывели за штат" и стали… подбирать новую должность, было абсолютно ясно, что идет игра, о которой Ельцин мог и не знать. Было понятно и другое: тот, кто отважился на столь опасные маневры за спиной президента, явно заинтересован в спасении Воробьева и занимает сильные позиции в Кремле. Вскоре по МО поползли слухи о причастности нашего главного военного казначея к прокрутке бюджетных денег в коммерческих банках, а затем газета администрации президента сболтнула больше положенного… Но всей правды так никто и не сказал.

И хотя Воробьева убрали, веры в то, что государство сможет быстро рассчитаться с армией, было очень мало.

Наши офицеры, побывавшие в округах и на флотах, тоже сообщали, что там не возлагают больших надежд на твердые обещания Верховного главнокомандующего. Уже не верят в них и очень многие в Минобороны и Генштабе. Время идет — денег не выдают. Кто попроворнее — ударился в тайный "левый" промысел. Наиболее удачливы те, у кого есть своя машина. Но и им с каждым днем все труднее — слишком много становится конкурентов в Москве. Да и не каждый начальник отваживается систематически прикрывать "извозчиков" — кто-то же должен и вкалывать.

И все же идеи учения чу-чхе (опора на собственные силы) все больше овладевали умами моих сослуживцев. Левые приработки — что-то вроде спасательного круга в бурном океане российского рынка.

Однако иные, даже самые умные полковники, имеющие красный диплом академии Генштаба, были совершенно беспомощными в применении идей чу-чхе для выхода из финансового кризиса. У одних было слишком мало практической сноровки, у других — слишком много совести. Они иногда пытались найти свой выход из положения. Вот кто-то опять подает идею о забастовке. Но бастовать нам запрещено. Отметается. Хочешь бастовать надевай гражданку и иди к Белому дому устраивать пикеты вместе с зависимыми и независимыми военными профсоюзами. Можешь вволю наораться, но денег в финчасти от этого не прибавится.

Мой сослуживец притащил из управления кадров стандартный лист контракта и пытается найти там графу с обязательствами Минобороны своевременно выплачивать денежное содержание тому, кто подписал с ним договор.

— Пойди и вытри этим контрактом задницу! — советует товарищ въедливому правдоискателю.

Денег офицерам Минобороны и Генштаба не платят уже четвертую неделю. Некоторые начальники даже стесняются давать подчиненным задания, зная, что могут нарваться на неприятные комментарии.

И тем не менее наш "мозговой трест" день и ночь пашет во всю мощь. Чем хуже становится положение дел в армии, тем напряженнее работа. Сюда, в кабинеты и оперативные службы нашего "Пентагона", по сотням, тысячам не видимых миру каналов стекается военная информация, которую надо принять, осмыслить, выработать единственно верное решение и выдать его в войска. Сбежал из части солдат с автоматом… Застрелился офицер… Нет горючего для выхода подлодки на боевое дежурство… Из-за нехватки денег заморожено строительство жилого городка… Нечем прикрыть огромный кусок воздушной границы… Сразу пятьдесят молодых офицеров подали рапорты с просьбой об увольнении… Иностранная подлодка нагло пасется в наших терводах… Натовцы проводят инвентаризацию чешских и польских аэродромов… В учебном центре под Стамбулом появились новые эмиссары из Чечни…

Все задачи — неотложные. Если кто-то по неопытности спросит у начальника, к какому сроку надо выполнить задание, получит фирменный ответ: "Ко вчера!" Здесь никто не работает по восемь часов в сутки. Здесь люди работают столько, сколько нужно. Очень многие уже давно забыли, что такое "нерабочий день". Если ты хоть раз не спал на своем рабочем столе или на поставленных "коробочкой" стульях под шинелью, провонявшей сигаретным дымом, — ты здесь не "свой".

После бессонной ночи полковник Генштаба с чувством выполненного долга, с отупевшей головой и воспаленными белками глаз выпадает на Новый Арбат. Он спит на ходу и потому слегка задевает плечом кого-то из прохожих. И слышит:

— Пьянь беспробудная!

Зря ты так, тетя. Сейчас полковник абсолютно трезв. А если и выглядит захмелевшим, то это от счастья служить родине в кредит.

Но даже если нам не будут платить годами, деньги на бутылку всегда найдутся. Ставят отличники чу-чхе.

С треском свинчивается золоченая голова "Распутина". Нежно булькает в граненый стакан "огненная вода". Кто-то запевает: "На свете нету лучше красоты, чем красота граненого стакана!" Эти приятные слуху многих мужиков звуки вдруг заглушает знакомый вой сирены — опять под нашими окнами какая-то шишка торопится в Кремль.

Мой товарищ подходит к окну с пустой бутылкой и замахивается на мчащиеся кремлевские тачки. Водочные капли падают ему на погон.

— Ты похож на Сережку Тюленина, — говорит один из нас, похрустывая маринованным болгарским огурчиком. — Помнишь, как он забросал немецкую комендатуру бутылками с зажигательной смесью?..

Отставной полковник Петрович всегда умел после первого же стакана придать нашим застольям глубоко философский и актуальный характер.

— Только русский офицер любит родину бесплатно, — говорит он.

Что будет дальше, я уже знаю. После того как мы в очередной раз отмутузим родное правительство за невыполнение военного бюджета, погадаем об очередной отставке Грачева, отчихвостим козыревский МИД за невнятную позицию в отношении НАТО и договора СНВ-2, обменяемся новыми данными о происках иностранных спецслужб против России, разговор так или иначе выйдет на президента. На этот раз офицерский диспут принял все же неожиданный характер.

С заседания земельной комиссии центрального аппарата Минобороны возвратился наш представитель. Полковник сообщил, что наше управление снова "в пролете" — ни одного участка земли не выделили. А в очереди человек двадцать. Причем почти все прослужили в армии больше двадцати лет и, согласно указу президента, некогда с огромным восторгом встреченному личным составом МО и ГШ, имели право на клочок земли в Подмосковье. Не получили своих законных земельных наделов даже многие из тех, кто отбарабанил тридцать и больше лет. А ведь наши офицеры знали: после сокращения многих частей под столицей земли высвободилось столько, что хватило бы на два Министерства обороны. Но со времени издания ельцинского указа минуло более трех лет, а нам говорят: "Ждите".

Кто виноват? Знамо дело — президент. Указ издал, а выполнения не добился. Пошло-поехало. Петрович старше и мудрее всех. Он стучит вилкой по столу и говорит:

— А при чем здесь Ельцин?

Все дружно замолкают. Остановив атаку, Петрович решительно переходит в наступление:

— Вы что, хотите, чтобы Верховный главнокомандующий ваш земельный список контролировал или колышки в землю вбивал?

Кто-то с плохой дикцией замечает:

— Петрович, ты что… эдвакат?

Явно не Цицерона тут же поддерживают два контратакующих полковника:

— А почему у некоторых наших генералов по нескольку участков земли?

— Четыре продал — на пятом хоромы построил! Положено десять соток — выделили по двадцать! Поехали, если хочешь, я сам покажу!

Безземельные правдоискатели расходятся злые и возбужденные.