Владимир БОНДАРЕНКО ПОВЕЛЕНИЕ НЕБА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Владимир БОНДАРЕНКО ПОВЕЛЕНИЕ НЕБА

ОТ КОНФУЦИЯ К ТОЛСТОМУ

В одной из своих лекций Михаил Бахтин отметил: "Жизнь Толстого была необычайно органической, с точки зрения индийских мудрецов – классической. Юность он посвятил наукам. В последующие годы предался кутежам и разгулу. В 35 лет женился и занялся приобретением богатства и славы. На склоне лет – отрёкся от мирской суеты и посвятил себя служению Богу".

В эту мирскую суету Лев Толстой включал даже написание "дребедени многословной вроде "Войны и мира"" и зарекался – писать такого "больше никогда не стану". Это был путь из писателей в философы. Но и в философии он делает упор на мыслителей и пророков древнего Востока. Как он пишет: "Отброшено всё посредственное, осталось одно самобытное, глубокое, нужное, остались Веды, Зороастр, Будда, Лаодзе (Лао-Цзы), Конфуций…" Это было как бы второе рождение уже не писателя, а оригинального философа Льва Толстого. Произошло это в восьмидесятые годы ХIХ века. И продолжалось до конца жизни. Уже на последнем году жизни в 1910 году его секретарь и друг Д.П. Маковицкий записал в своём дневнике (от16 августа): "Вчера вечером была игра, каждый записывал на один листок двенадцать самых великих людей, а на второй – самых любимых, исключая Христа и Толстого. Л.Н. и Софья Андреевна написали только по одному листку, у них одни и те же любимые и великие люди. Л.Н. написал: "Эпиктет, Марк Аврелий, Сократ, Платон, Будда, Конфуций, Лао-Тзе, Кришна, Францисск Ассизский, Кант, Шопенгауэр, Паскаль".

Но и в своём увлечении философией Востока великий писатель шёл своим путём. Довольно необычным. К Конфуцию он обратился, когда уже не только прочёл, но и принял как своё родное истины "Дао де цзина". Приняв откровения Лао-Цзы, он и Конфуция, на мой взгляд, воспринимал уже по-даосски. Отбирая среди мыслей великого китайского мудреца лишь то, что подходило его взглядам на мир.

Его обращение к мудрости Востока началось в конце 70-х годов девятнадцатого века. В 1891 году, отвечая на вопрос, какие мыслители оказали на него наибольшее влияние, Лев Толстой прежде всего подчёркивает "огромное влияние" Лао-Цзы и "очень большое" Конфуция и его последователя Мэн-цзы.

Интересно, что в молодости писатель чуть не поехал в Китай. После Крымской войны и знаменитой Севастопольской обороны, в которой участвовал молодой Толстой, его вместе с другими опытными офицерами-артиллеристами пригласили в Китай в качестве военного специалиста. Спустя 50 лет Лев Николаевич вспоминал обо этом: "После Крымской войны посылали в Китай людей. Приятель уговаривал меня пойти в инструкторы артиллерийских офицеров. Помню, я очень колебался. Товарищ мой поехал, Балюзюк, но он получил и другие поручения – с восточными народами поступают хитро!.." Заниматься агентурной работой Лев Толстой не пожелал. Но интерес к Китаю остался. И писатель всегда протестовал против опиумных войн и других зверств европейской цивилизации. Он понимал ещё в молодости, что восточные духовные ценности ничуть не хуже европейских. Он писал как-то в статье о прогрессе: "Нам известен Китай .., опровергающий всю нашу теорию прогресса, и мы ни на минуту не сомневаемся, что прогресс есть общий закон человечества, и что мы, верующие в прогресс, правы, а не верующие в него виноваты, и с пушками и ружьями идём внушать китайцам идею прогресса".

Лев Толстой первым вступил в диалог с Востоком, диалог на равных, исключающий отношение к Азии с позиции европоцентризма. Толстой как бы смотрел на Азию изнутри. Он защищал самоценность, как минимум, и азиатской культуры. И это в ту пору, когда Азия переживала глубокий кризис и была колонизирована Европой. Толстой смотрел далеко вперёд. В ХХI век.

Учение Конфуция с точки зрения европроцентричности даже не назовёшь философской системой – настолько оно сводится к следованию древним традициям и ритуалам. Ни глубины Платона, ни сложности Гегеля. Лев Толстой, излагая учение Конфуция, свёл его почти к одной фразе: "Достигнув спокойствия и постоянства, следовать своей природе".

Уже этой опорой на вечные, не меняющиеся духовные ценности Лев Толстой был близок Конфуцию. В свой поздний период, пожалуй, первым из великих европейских писателей, отодвинув европейских мыслителей, он на первое место поставил мудрецов востока. В дневнике он пишет: "Моё хорошее нравственное состояние я приписываю чтению Конфуция и, главное, Лао-цзы".

Его абсолютно самостоятельное толкование великого китайского мудреца даёт нам представление не столько о Конфуции и конфуцианстве, сколько о самом русском писателе и его нравственных принципах. У Конфуция он берёт лишь то, что ему близко, прежде всего этическую и нравственную проблематику, утверждение "срединности" и самосовершенствования. Русскому писателю близко конфуцианское отрицание крайностей, стремление к стабильности жизни и её постоянству.

В своём дневнике за 1900 год Лев Толстой пишет: "Сущность китайского учения такая. Истинное и Великое учение научает людей высшему добру, обновлению людей и пребыванию в этом состоянии…" В своей статье "Великое учение", где он вкратце сформулировал своё понимание Конфуция, Лев Толстой пишет: "Великое учение, иначе сказать, мудрость жизни, в том, чтобы раскрыть и поднять то начало света разума, которое мы все получили с неба…

Древние цари, те, которые желали раскрыть и поднять в своих народах начало света разума, то, которое мы все получили с неба, прежде всего старались хорошо управлять своими царствами. Те, которые старались хорошо управлять своими царствами, прежде всего желали учредить порядок в своих семьях. Те, которые желали учредить порядок в своих семьях, старались прежде всего исправить самих себя. Те, которые старались исправить самих себя, старались прежде всего установить правду у себя в сердце. Те, которые старались установить правду у себя в сердце, старались прежде всего о том, чтобы желания их были чисты. Те, которые желали, чтобы желания их были чисты, старались прежде всего о том, чтобы усовершенствовать свои суждения о добром и злом. Усовершенствование суждения о добром и злом состоит в том, чтобы углубиться и проникать в начала и причины поступков…

От царя и до последнего мужика одна обязанность для всех исправлять и улучшать самого себя, иначе сказать – самосовершенствование. Это основание, на котором строится всё здание улучшения людей…"

Русский писатель осознанно не замечает главную установку Конфуция – соблюдение ритуалов и церемоний, полную подчинённость царям и правителям.

Прошёл он и мимо противостояния Лао-Цзы и Конфуция. И если Лао-Цзы посмеивался над ритуальной вертикалью конфуцианства, Лев Толстой, принимая постулаты Лао-Цзы, и в изречениях Конфуция старался уловить какие-то общие этические и нравственные установки этих великих китайских философов.

Он пишет об учении Лао-Цзы: "Основа учения Лао-Тзе одна и та же, как и основа всех великих, истинных религиозных учений. […] По учению Иоанна, средство соединения человека с Богом есть любовь. Любовь же, так же, как и Тао, достигается воздержанием от всего телесного, личного. И как под словом "Тао", по учению Лао-Тзе, разумеется и путь соединения с небом и само небо, так и по учению Иоанна под словом "любовь" разумеется и любовь и сам Бог ("Бог есть любовь"). Так что сущность учения Лао-Тзе есть та же, как и сущность учения христианского. Сущность и того и другого в проявлении, посредством воздержания от всего телесного, того духовного божественного начала, которое составляет основу жизни человека".

Не обращая внимания на явные противоречия в учениях Конфуция и Лао-цзы, Лев Толстой в равной степени относит их к великим писателям и мудрецам. Но будучи русским даосом по всему своему поведению, он, отбрасывая ритуальность Конфуция и его правило покорности власть имущим, прочитывает его высказывания по-даосски. И нельзя сказать, что Лев Толстой не понимал принципы конфуцианства или же не читал многие высказывания Конфуция. Более того, он прекрасно понимал консервативные императорские постулаты его учения. К примеру, он явно был на стороне противника Конфуция философа Мо Ди, утверждающего почти коммунистическую идею равенства всех людей. В "Круге чтения" у Льва Толстого находим: "Среди китайских мудрецов был один, Ми-Ти (Мо Ди. – В.Б.), который предлагал правителям внушать людям не уважение к силе, к богатству, власти, храбрости, а к любви. Он говорил: "Воспитывают людей так, чтобы они ценили богатство, славу, – и они оценят их. Воспитывайте их так, чтобы они любили любовь, – и они будут любить любовь". Мен-дзе, ученик Конфуция, не соглашался с ним и опровергал его, и учение Ми-Ти не восторжествовало".

Теорию равенства и всеобщей любви Мо Ди противопоставлял конфуцианскому положению о беспрекословном подчинении низших людей – высшим. И в своем разборе этого древнего китайского коммуниста Лев Толстой неизбежно опровергал своего любимого Конфуция. В 1890 году он писал В.Г. Черткову: "…в китайских книгах, английских, забыл переводчика, которые были у меня и теперь у вас (Толстой имел в виду труд Джемса Легга "The Chinese Classics" ("Китайские классики". – В. Б.)), есть учение о любви Ми-ти. Помните? В учении Менция и Конфуция (в особенности Менция) есть опровержение этого учения. Так вот перевести всё это и составить книгу, в которой показать, что учение любви – как самое удобное (утилитарное) учение – предлагалось ещё вот когда и у китайцев и очень плохо опровергнуто и имело большую силу, – учение земное, утилитарное, без понятия об Отце и, главное, о жизни, то есть о жизни вечной. Очень бы хорошо было". Незадолго до смерти Толстого по его просьбе в 1909 году П.А. Буланже выпустил под редакцией самого Толстого брошюру об учении Мо Ди.

Тем более, понимал он и разницу между учениями Лао-Цзы и Конфуция, согласно легенде даже встречавшихся друг с другом. Как пишет великий китайский историк Сыма Цянь: "Когда Конфуций ездил в Чжоу, он спрашивал его о ритуале, и Лао-Цзы ему отвечал: "Вы говорите о тех, кого давно нет и чьи кости уж истлели. Остались только их слова. Благородный муж, когда время ему благоприятствует, ездит на колеснице, а не благоприятствует, ходит с тяжкой ношей. Насколько мне известно, славный купец прячет глубоко, словно у него всё пусто. И благородный муж обладает необъятной добродетелью, а своим видом походит на глупца. Откажитесь от гордыни и множества желаний, напыщенных манер и необузданных стремлений. Всё это наносит вред вашему телу. Вот что только я и могу вам сказать". Конфуций удалился и сказал своим ученикам: "Птицы, я знаю, могут летать, рыбы, я знаю, могут плавать, звери, я знаю, могут бегать. Бегающих можно изловить в силок, плавающих – вытащить леской, летающих – сбить привязной стрелой. Как же изловить дракона, мне неведомо. На ветре и облаке он возносится на Небо. Сегодня я был у Лао-Цзы, и он походит на дракона".

Конфуций выслушивает с уважением Лао-Цзы, но отказывается его понимать.

Конфуций открыл простой и удобный властям закон бытия людей. "Правитель должен быть правителем, работник – работником, отец – отцом, сын – сыном. Младшие должны беспрекословно подчиняться старшим, но старшие должны требовать от подчинённых и младших только то, что могут подтвердить своим примером". Но Лев Толстой в этой иерархичности метко выделил иное – и царь, и правитель должны всю жизнь исправлять и совершенствовать себя.

В интересной книге А.Шифмана "Толстой и Восток" исследователь пишет:

"Безоговорочно приняв эти принципы конфуцианской морали, Толстой, однако, упустил из виду, что понятие жэнь неотделимо в учении Конфуция от другого понятия – ли, что буквально переводится как "церемония", "обряд", а означает обязанность младшего соблюдать покорность старшему… Каждый должен знать своё место. Покорность, почтительность – высшие добродетели… Проповедь покорности…" Не думаю, что писатель упустил из виду понятие ли, он его просто отбросил, как мешающее ему. Если по Конфуцию – нравственное совершенствование и правителя, и слуги – первейшая обязанность, то Лев Толстой как бы подвергает нравственному совершенствованию и само учение Конфуция. Ищет то, что близко и ему, и Лао-Цзы, и Конфуцию.

Сближали же Лао-Цзы и Конфуция ненависть ко всем войнам, откровенный пацифизм, которому близок был и Лев Толстой. По сути, у Конфуция он и позаимствовал свой тезис о непротивлении злу насилием.

"На вопрос одного царька: сколько и как прибавить войска, чтобы победить один южный не покорявшийся ему народец, – Конфуций отвечал: "уничтожь всё твоё войско, употреби то, что ты тратишь теперь на войско, на просвещение своего народа и на улучшение земледелия, и южный народец прогонит своего царька и без войны покорится твоей власти" – пишет Лев Толстой в своей знаменитой статье "Патриотизм или мир?".

В 1886 году, знакомясь с учением Конфуция, писатель нашёл его высказывания о бесконечности поисков истины, сравнение поисков истины с течением воды.

Толстой даже задумал написать рассказ на эту тему, к сожалению незавершённый. Вот этот набросок, названный писателем "Течение воды":

"Однажды ученики Конфуцы застали его у реки. Учитель сидел на берегу и пристально смотрел на воду, как она бежала. Ученики удивились и спросили: "Учитель, какая польза смотреть на то, как текут воды? Это дело самое обыкновенное, оно всегда было и будет".

Конфуцы сказал: "Вы правду говорите: это дело самое обыкновенное, оно всегда было и будет, и всякий понимает его. Но не всякий понимает то, как подобно течение воды учению. Я глядел на воду и думал об этом. Воды текут без остановки, текут они днём, текут они ночью, текут до тех пор, пока не сольются все вместе в большом океане. Так и истинное учение отцов, дедов и прадедов наших от начала мира текло без остановки до нас. Будем же и мы делать так, чтобы истинное учение текло дальше, будем делать так, чтобы передать его тем, которые будут жить после нас, чтобы и те по нашему примеру передали его своим потомкам, и так до конца веков".

В феврале 1884 года он пишет В.Г. Черткову: "Я сижу дома в жару, с сильнейшим насморком, и читаю Конфуция второй день. Трудно представить себе, что за необычайная нравственная высота." Спустя годы, уже в 1900 году вновь пишет: "Ничего не пишу, занимаюсь Конфуцием и очень хорошо. Черпаю духовную силу… У нас, quasi-христиан, нет никакой религии…"

Вот за такие противопоставления в пользу китайских мудрецов Николай Бердяев и обвинил писателя в безблагодатности и далекости от православия.

Думаю, Бердяев ошибался, китайские мудрецы по нашим христианским понятиям были именно мудрецами и мыслителями, не проповедниками чуждой для православия религии, и потому привлечь Лао-Цзы или Конфуция возможно даже в самых христианских поисках истины.

В конце жизни Лев Толстой задумал даже книгу о Конфуции в издательстве "Посредник". К сожалению, кроме двух набросков "Великое учение" и " Книги Конфуцы" и многих его цитат и изречений в сборниках для чтения, ничего написать не успел. Зато поддержал намерение своего знакомого П.А. Буланже написать брошюру о Конфуции. Она вышла в свет в 1908 году с предисловием Толстого "Изложение китайского учения" в издательстве "Посредник" под заглавием "Жизнь и учение Конфуция".

В 1909 году Толстой вновь всерьёз занялся Конфуцием, решив написать о нём.

"Вчера занимался тоже Конфуцием, – пишет в дневнике 8 апреля. – Кажется, можно написать". 5 мая Толстой отмечает, что готовит книжки о Конфуции и Лао-цзы для издательства "Посредник". В августе писатель возвращается к своему плану, 24 августа снова пишет в дневнике: "Вечером читал Конфуция и говорил много и хорошо с Иваном Ивановичем об изданиях…"

Лев Толстой, не успевая сам, поддержал замысел всё того же Буланже написать вторую книгу о Конфуции. "Был Буланже, говорил с ним о Конфуции", – отмечает писатель в дневнике 30 сентября.

Новая книга П.А. Буланже вышла в 1910 году, незадолго до смерти Толстого.

Толстой и Конфуций одинаково считали, что изначально было некое повеление Неба, некоего духовного абсолюта, и далее уже вся жизнь человека и все его непреложные законы создавались, исходя из этого небесного повеления. Признавая его абсолютом, они оба мало занимались самим Небом, потому им часто отказывают в религиозности. Но в самой жизни они исходили из приоритета всеобщей любви.

Один – Конфуций – более рационален и ритуален, другой – Лев Толстой – более природен и органичен, но концепции мира и всеобщей любви их объединяют даже сквозь тысячелетия.