Владимир БОНДАРЕНКО ЛЮСЕНЬКА...

Владимир БОНДАРЕНКО ЛЮСЕНЬКА...

Не стало Люси Прохановой, не стало нашей заботливой и любящей всех матушки.

Я очень сочувствую своему другу Александру Проханову, тяжело ему будет теперь одному. Дай Бог, чтобы дети и внуки достойно помогали. Переживания за ставшего одиноким друга не оттеснили в моём сознании мысли о самой Людмиле, нашей давно и хорошо знакомой Люсеньке. И в прохановском миру, в прохановском дружном семейном роду у Люси всегда было своё особое место.

Яркая, добрая, заметная и на дружеском пиру, и в ином женском проявлении своём русская красавица. В ней был заложен огромный запас любви к людям. Может быть, это и было её главной особенностью, главным качеством: для всех домочадцев, родственников, для всех друзей мужа она находила свой запас любви.

Я хорошо помню её ещё по нашим посиделкам "сорокалетних" в моём укрывище на станции "Правда" в начале восьмидесятых годов, задолго до перестроечного разорения страны. Не было тогда ещё и нашей надоедной вражды писательских кланов и группировок. На станцию "Правда" приезжали Саша Проханов с Люсей, Толя Курчаткин с Верой, Володя Личутин, Володя Маканин, Саша Бобров, Валя Устинов, Владимир Гусев, Руслан Киреев с Аллой. Как уж они набивались в мою квартирёнку, представить нынче трудно, но веселились, танцевали, пели песни, звучали гитары. Люся – молодая, пышнотелая, и тогда была душой всего общества. Помню, как под её песни прикорнул у неё на плече утомлённый излияниями Личутин, помню, как любила она мелодию "Ленивый ковбой" и радостно кружилась в танце под эти народные, хоть и американские наигрыши.

Никогда Люся не была в тени у своего прославленного с молодых лет супруга. Художница по натуре, по дарованию, да и по образованию, она осознанно посвятила себя семье и мужу. Впрочем, её дар переняли и все дети, Вася, Андрей, Настенька. Может, она бы и стала неплохим дизайнером, организатором, педагогом. Но их семья, при всём прохановском авангардизме, при устремлённости детей в современность, – была самой что ни на есть традиционной русской семьёй. И её дар чисто русского служения своим детям, своему мужу, всей семье часто поражал знакомых. Никакого чувства недоданности, мол, ради вас наступила на горло собственной песне, мол, помните моё служении, мою преданность семье, – ничего подобного у Люси никогда не чувствовалось. В юности она легко снималась с места и отправлялась с мужем в путешествия по России. Была гостеприимной хозяйкой и всегда радовалась людям, которых перебывало у них множество, прежде всего в тот период, когда Прохановы жили в самом центре Москвы. По молодости и я не раз, слегка загуляв, опоздав на последнюю электричку, оставался ночевать в прохановском поднебесном улусе. И хоть бы какой взгляд укоризны со стороны хозяйки. Люся всегда была рада всем. Её переполняла любовь к миру, к Москве, к русской природе, к простым и не очень простым людям. Вот уж верно, православный характер.

Наверное, зная её жизнь и в молодости, можно было предсказать, что Люсю потянет к православию, к молитвенной поступи жизни. Не будь у Люси большой семьи, вполне могло бы случиться, что она ушла бы с возрастом в монастырь. Но ей и так были даны немалые обеты. Дети росли, у них появлялись семьи, рождались её внуки, из Москвы они перебрались в подмосковный дом, а там своё большое хозяйство; муж вечно на работе, в командировках по всем горячим точкам. Как Люся переживала за своего Сашу, когда он месяцами проводил то в Афганистане, то в Никарагуа, то где-то в Африке. Сколько молитв было прочитано, сколько поклонов… Её заботливой молитвенности хватало и на всех друзей мужа. Когда меня свалил инфаркт и начались операции, Люся много раз звонила моей жене, спрашивала, как я там, и каждый раз говорила: "Я молюсь за Володю каждый день…". И это были не пустые слова.

Люся заботилась о других до самого своего конца. Уже зная о своей страшной болезни, уже пройдя не один курс лечения, они не отъединялась от мира, не уходила в отрешённость. Кто же будет за мужем заботиться, кто будет внуков привечать, кто будет гостей обильным обедом кормить, кто будет за хозяйством следить? А тут и матушка мужа, почти девяностолетняя и почти беспомощная, и о ней надо позаботиться, обиходить. О болезни и думать было некогда.

Вот этим и спасалась до самого конца – своим служением Богу, своей воцерковлённостью, и своим служением семье, всем близким своим. Унывать себе никогда не позволяла. Помню, где-то в феврале этом, на нашем общем дружеском застолье в Москве, весело разговаривала она с Дусей Личутиной, пела песни, вспоминала забавы молодости. Всех успевала своим вниманием обогреть, и боевитого Эдуарда Лимонова, и молодого Захара Прилепина, и народного мстителя Виктора Пронина… Какое уж тут уныние. А ведь, все уже знали о тяжёлой Люсиной болезни, но даже неудобно было спрашивать её, сочувствовать, переживать за неё. Это Люся всегда за всех переживала...

Великий характер стойкой русской женщины. Верна мужу, верна семье, верна Богу.

Люся, как великая наша праведница, как бы брала на себя грехи всех своих близких, отвечала перед Богом за всех, переживала за нас и в буйной молодости нашей, и в августе 1991, и в октябре 1993 года. Свои тихие молитвы она возносила и за Россию, она до конца боролась за неё.

Люся Проханова умела любить, Люся умела и прощать. Она заступалась за нас за всех перед Богом.

Последний раз мы общались с ней в начале лета, когда ездили всей редакцией газеты "Завтра" в Боголюбский монастырь, а на обратном пути было уже поздновато и Саша повёз меня к себе домой.

Люся была всё такой же, как и во многие былые годы, заботливой, приветливой хозяйкой. Любовь к людям не покидала её до самого конца жизни. Редкое качество для современных человеков. Сама позвонила моей жене Ларисе, чтобы не беспокоилась о муже, мол, накормлен и обогрет, до утра будет отдыхать. И дом всё так же искусно оформлен, обихожен, обогрет теплом, никакого больничного запустения.

Потом резкое ухудшение. И вот уж две недели как Люси нашей, Люсеньки Прохановой, певуньи и затейницы, кормилицы и молитвенницы, супруги, матери, бабушки, доброй нашей общей подружки, – не стало. "Ленивый ковбой" ускакал в свои прерии, не дождавшись танцев. Запечалились внуки и дети, затянуло одиночеством глаза супруга.

Но пока жива хоть какая-то часть из былых "сорокалетних" прозаиков, пока живы многочисленные друзья семьи, частенько пользовавшиеся щедрым гостеприимством в былые годы в московской прохановской квартире на Тверской, пока живы её сомолитвенницы из небольшой деревенской церкви, куда постоянно ходила Люся в последние годы жизни, пока живы все те, кто был обогрет её участием, её вниманием и заботой, её молитвами, уверен, Люсю Проханову не забудут. И не раз будут о ней вспоминать в писательских мемуарах.

А я читаю её простые слова о русском православном обряде, о смысле молитвы русской, слова не священника, не богослова, а чудной и наделённой даром любви к людям простой прихожанки деревенской церкви, этот её незамысловатый, но проникновенный текст, который мы опубликовали в газете "Завтра", и думаю, хорошо бы русская православная церковь издала это слово Люси Прохановой отдельной книжечкой, чтобы таким же простым прихожанам яснее стал бы смысл чуда Православия.

Люсенька, я всегда тебя буду помнить...