XXI. УЧЕНЬЕ И УЧЕНЫЕ

XXI. УЧЕНЬЕ И УЧЕНЫЕ

Написано на роду —

Быть на быстром нам ходу.

А кто носом в книжицу,

Тот с войной не движется

Эх, кабы сто лет нашему житью! А то ведь такого житья и до сорока не догонишь,— воюй и воюй, ни тебе минутки на обдумку.

Вот теперь навязалась на нас болячка эта — учеба. Да дай ты мне отвоеваться как след, всю желчь отвоевать. Прилипли мои ручки до амуниции, не держат пера.

Дрожит во мне каждая жилка, только что винтовка с плеча, а он меня в книжку носом.

Теперь у нас что ни шаг, то учитель. А шагает народ и шагает, на ходу лучше университета обучается.

Шутка ли: голы, наги, безо всякой науки свою волю добыли, да еще и во вражьи руки воли не отдаем.

Не перечь ты нам выдумками. Разве ж можно нас теперь наукам учить, если мы еще в самом бучиле пузыри пускаем? Дай хоть на берег выплыть.

Теперь войну кончим, много в наших руках добра будет. Этому особо учиться надо, как добро между пальцев не пропустить.

Вот не знаю, сдюжею ли я, такой измордованный, настоящую науку принять? А до того охота! Кабы дорваться, знал бы, за что и войну отвоевал.

Думка одна, что упрусь после войны в самую науку, в мирное, для всех интересное.

Как в хате после пожару — и копоть, и воды, прислониться не к чему. Так и мы, пока не отстроимся.

Кто на нас работать захочет? Ученому угол нужен, стол нужен, и чернила, и покой, и чтоб над ухом стрельбы не было, чтоб возможно мозгами шевелить. А у нас где ж такое место?

Нельзя говорить «сидю»... а почему нельзя, никому не известно.

Я бы заставил ученых: наших парней, что поголовастей, всем своим наукам обучить. Обучили — их на покой тогда и до кончины поить-кормить. А уж наши дела пусть головастые парни все и устраивают.

Я бы всех этих ученых по шапке — да на остров. За границу бы не пускал, чтоб на нас чего не наготовили. И к делу бы не допускал, как бы с большого ума чего не натворили, учены больно.

Я бы все как есть науки перевел. Те же люди, те же руки, а как наука у кого в голове, сейчас и различие — то чиж, а то коршун; тот в гору, а тот в болото.

Я сколько врагов убил, а объяснить это как следует не могу. Завидую я ученым.

Для этого политика хороша, а не наука. Наука все про далекое, что в земле, что в небе; а политика в самый корень покажет, отчего какая кому жизнь и как эту жизнь переменить.

Ученых собрать, хорошо сговорить, чтоб добром и на совесть.

Вот и мы, бывало, у белых воюем, а разве полной силой? А для своей войны черезо все шагнем, всего довоюемся. Так и ученый — и он тебе из-под палки на весь мозг не наработает.

Так себе человек в очечках, ко всем добрый, ничего не замечает, хоть ты его матерши. А ребята его берегли, на весь мир знаменитый был ученый. Только по какой науке, нам неизвестно было. А ребята берегли его.

Вошли мы в комнату, мороз в ней, как в поле, изо рта у нас иней. По стенам книг, на полках, до верху, на полу книги грудами. Стола нет, забрали, и сидит на книгах старичок, пуховым платочком позамотан. И книга в руках.

Когда всю мебель на дрова перевели, ничего он. Рояль рубить стали, сам еще и помогал. А до книг дошли — лег в стену носом, затосковал.

Мальчиком трудно мне грамота давалась: что и выучу, за игрой забуду. А говорят, как войну окончим, всех неграмотных в науку. Как подумаю такое, ажно в краску бросит. Теперь герой не хуже других, тогда сразу дурак дураком окажусь.

К нам кормный такой гражданин на фронт наезжал. Стихи свои потешные читал, про богов, про господ, про генералов. Стихи очень веселые. Но гражданин не понравился. Так что, что шутит? Он — он, а мы — мы. Мы во всем теснимся, у него жратвы, по лицу видать, сколько: вагон свой, отдельный. Одежда на нем только снаружи простая. У нас и свои шутники найдутся, да под них целых поездов не берут.

Картинок навезли, песни пели и стихи читали. Всё про врагов, очень потешное. Мы к ним в гости ходили. У них вагон свой, не то что наш брат друг на дружке в четыре этажа путешествует. В отдельном вагоне мы бы и не так еще запели, да заиграли, да стишки бы записали.

А ты мне в тифу со мной поваляйся на вшивой подстилке. Вот тогда я стишки прощу.

У меня дружок замечательно портреты рисовал. Чем хочешь рисует: угольком так угольком, хоть навоза куском. Он с меня такой портретик нарисовал, я девице его на память подарил,— так она говорила: лучше меня живого портрет этот был.

Подобрать придется самых хороших землемеров да инженеров, хоть силом, и пусть нам землю устроят, как во всех образованных странах.

Я бы всех ученых собрал, приставил бы к каждому красногвардейца, и пусть нас устраивают. Устроят, хочешь, с нами живи, хочешь, куда хочешь, хоть за границу.

Эти с жиру бесились, по-моему, всего им мало было, только б от дел отлынить. У них институт высший для лесников был, а верно, для неженых самых господ. Наивыдумывают: экое какое дело, дуб от елки отличить. Мы и без высшего образования умеем.

Подводная лодка была бы интересна, если б стеклянная была. А то стальная, воздух в ней дурной, помещенья не хватает, рыб не видать. А порча если, беда последняя. Могила она подводная, а не лодка. Степь куда веселей.

Мне шаг наш, так и то в ушах, вроде как нарочно выговаривает. Пуля мне песню поет, снаряд на трубе играет. Человек от раны воет, так и то я как бы лад какой-то слышу. У меня в слухе особенное.

Нашего брата учить куда выгодней, чем господ. Мыто уж ухватимся учиться, только допусти. Мы-то уж не баловни.

У нас в деревне ребятки есть, спит и видит до-науки дорваться. А кто его к ней допустит, бывало? Вот вернемся, поставим учителей, учись да не переучивайся.

Такие у нас есть — удивляешься. Пасти станет, гуся с лебедем путает, до того ему книжка в голове. Ну и бьют же у нас таких вот.

Сколько мы с этой войной мест перевидали, а кабы всю Россию пройти? Отвоюемся, всё надо будет узнать.

Сказать по правде, чего-то я задумываться стал. Самая это верная примета, что скоро воевать кончим. Значит, скоро мы на места станем, головой работать начнем.

Ты думаешь, воюют без головы? Привык, что за тебя начальники думают. А сами думать не будем, приведут нас под родную деревню да и скажут: «Бей, вот он — враг».

Если все наше будет, я землю брошу. Городские ребята машины пришлют, без меня машиной поле устроят. А я учиться.

Может, по-французски учиться захотел? Ла-ла? Залалакаешь да нам на шею? Видали таких любознательных.

Гляну кругом — всех мы ученых разогнали. Самим учиться придется.

Всех мы распугали, словно ястреб кур. Толковых людей распугали. А что делать, не бросать же войну, пока врага не изведем.

Конечно, и мирные занятия хороши. Только по-новому заниматься надо, а то как бы опять до войны не довести.

Через некоторое время мирного житья не с чего болеть станет. Ни голода, ни обиды, ни надрывного труда. И забота кругом о тебе.

Не станет больных, больницы под старость отведем, доживать на покое людям.

Что с нас, молодых, взять, мы не так образованы, мы только что на своем деле стоим, врага не боимся.

Ни театров, ни кино, ни миниатюров. Скучно здесь мне. Я привык к развлеченьям. Слепил я лото из хлеба, так черти эти слопали.

Своих всюду поставим, и в университеты. Учиться станут, как самим за собой смотреть. Науки после ох как приложатся.

Интересно знать: эти вот богатые рояли, что мы в квартирах видим, у нас делают или за границей? Чтоб мастеров найти заранее. Чтоб музыка нам была.

Я тут как-то автомобиль брошенный по кишочкам перебрал. До чего хорошо прилажено, просто не отошел бы, да пришлось. Отвоюю — машинам учиться стану, а не книжкам этим.

Взял у меня кровинку на стеклышко и под трубку — микроскоп. Покрутил, мне смотреть велел. Что же вижу? В кровинке как бы круглые букашечки бегают, пока кровинка живая. Только станет кровинка умирать, а букашки все тише и тише хлопочут, а потом встали. Смерть.

Нам всё внове, их ничем не удивишь, всё знают. Нам веселей, сколько удивительного.

У меня домой отправлена одна вещь, ну и вещь! Книга! Про все наши дела, чего нам хотеть, чего от врагов дожидаться. Дал один товарищ. Я теперь грамоте учусь, на ту книгу зубы точу.

Кончить эту войну — и за дело. Мы раненые, истоптанные, силы же у нас теперь закаленные, пробованные. Работы непочатый край, на всякий вкус,— образованья же никакого. Первое дело — учиться.

Меж пленных один пожилой, видать, не купец, хоть и с бородой. На нем очки, побитые стеклышки. «Я,— говорит,— университетский профессор». Я профессора сам и в штаб отвел, чтоб ребята с ним чего не набаловали. Я его поберег, еще пригодится.

Когда война кончится, пойду в университет. Не буду хуже других. Я грамотный, хорошо ко всему пригляделся, чего не знаю, подучу.

Так и пустят тебя в университет, без всякого образования! Эдак и науку перепортить можно, если в нее всякая немота попрет.

Сперва нас попроще поучат, потом как строже. И будем мы не хуже их всё знать. А работать — так и получше, навык есть.

А, б, в, г — это я выучил, а как складывать, не пойму. Тут стрельба, тут университет в карман — и на конь.

Я на ходу читать выучился. Писать же научусь, когда где-нибудь хоть на неделю задержимся. А когда это будет, никак не сообразишь, кругом зверь рыщет.

Я как теля, почти и не видел ничего, кроме смертей разных и военных дел.

А я так думаю: такое, как мы видели, в прежнее время никто за сто лет не увидел бы.

Конечно, брат, конечно, избяного ничегошеньки наша война не оставит. Ни домового, ни лешего, ни бабьей нечисти, русалок. Насквозь эта война всё нам показала, все тайности. Не хуже университета.

Я так располагаю, что, может, и не всё, что теперь мечтается-бажается, для наших народов сбудется, а таки станут меня, такого, каков я сейчас, по ярмаркам возить, в балаганах людям показывать. Вот же всем вам видимо, воюю всей силой, геройствую не за свою хату, а за людей своего рода, голых и обиженных. Воюю справедливую войну. Сам же никакого понятия не имею! Ни как говорить с нерусскими, ни как там смерть является, ни как Земля держится, ни отчего тучи на небе и что там под землей. Да и насчет чертей-дьяволов во мне тоже сомнение. Если скоро дела наши повернутся по-новому, не минуть мне идти напоказ, вроде дикого.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.