Этот безумный мир / Общество и наука / Exclusive

Этот безумный мир / Общество и наука / Exclusive

Этот безумный мир

/  Общество и наука /  Exclusive

«Из тысячи больных шизофренией пятьсот человек никогда не попадают в поле зрения врача», — говорит главный психиатр России Зураб Кекелидзе

Февраль в этом году выдался трагическим: несколько подряд случаев самоубийств подростков — такого давно не случалось. Причины суицидов вроде бы пустяковые — невыученные уроки, ссоры с родителями, двойки в школе. Но специалисты бьют тревогу: это всего лишь поводы, а не глубинные мотивы. Психическое здоровье не только подрастающего поколения, но и взрослого населения страны — у критической грани. Темы педофилии, немотивированной агрессии и суицидов — это «выписки» из истории прогрессирующей болезни. О том, что творится с нашим психическим здоровьем и лечится ли это, «Итогам» рассказал руководитель Государственного научного центра социальной и судебной психиатрии имени В. П. Сербского, главный психиатр Минздравсоцразвития России Зураб Кекелидзе.

— Зураб Ильич, почему наши дети бросаются с крыш?

— Одного-единственного фактора, который приводит к самоубийству, как правило, не существует. Обычно это целый комплекс причин. Современные дети недополучают внимания и помощи родителей, да и вообще взрослых, которые должны быть их проводниками в жизни и объяснять, что нет неразрешимых проблем. Бывает, что подросток страдает каким-то психическим расстройством, однако ни родители, ни другие окружающие этого не замечают. Часто случается, что ребенок попадает под негативное психогенное влияние — со стороны и родителей, и педагогов, и детского коллектива. Когда совпадает несколько негативных факторов, ребенок оказывается не в состоянии психологически переварить все это. Единственный выход, который он находит, — роковой шаг в пустоту.

До определенного возраста у человека слабо выражен инстинкт самосохранения. Ребенок и подросток до конца не понимают, что такое смерть и что за этим последует. Ему нравится представлять, что после его смерти станет с людьми, которые его не поняли: они будут переживать, плакать на похоронах — не понимая, что все это произойдет уже без него. Инстинкт самосохранения у молодого человека формируется после 21 года. Кстати, именно поэтому медики выступают за то, чтобы разрешать вождение автомобиля, начиная с этого возраста — когда у человека появляется страх смерти.

— Но, похоже, страх смерти покидает и взрослых...

— Беда в том, что не только наши дети, но и мы, их родители, являемся продуктами эпохи. Мы находимся под таким спудом проблем, что часто сами нуждаемся в помощи.

На прошлой неделе у нас проводилось обсуждение концепции снижения суицидальной опасности среди пожилых людей, которые чувствуют себя никому не нужными. Это другая группа риска, и в скором времени мы можем столкнуться именно с этой проблемой. Нужно принять меры заранее. Конечно, если сравнивать с тем, что было 10 лет назад, когда Россия стояла на втором месте по суицидам в мире, то сейчас ситуация выглядит лучше — теперь мы на шестом месте...

— То есть причины этой «психической аномалии» чисто социальные?

— Причин много, но нестабильность — важнейшая из них. Понимаете, есть определенные периоды нестабильности, когда рушится вся социальная структура. У кого-то нет денег на еду, у кого-то накопления в банке сгорели, кого-то ограбили. Постоянные социальные стрессы провоцируют ухудшение состояния многих людей. Мой племянник когда-то говорил бабушке: «Когда я вырасту, то обязательно помогу, если тебе не принесут домой пенсию». Помню, как она спрашивала: «Как же это может быть, чтобы не принесли? Такого не бывает». И дожила до того времени, когда пенсию перестали приносить. Из общества с одним социальным устройством мы перешли в социум, в котором ты сам отвечаешь за все. Фактически в этом новом обществе у нас выросло лишь одно поколение. Для людей старшего поколения, у которых резко понизился социальный статус, стало откровением, что нельзя взять и напечатать денег столько, чтобы всем хватило. Сейчас продолжается процесс градации общества на классы, и это тоже стресс. Скажем, женщина с высшим образованием вынуждена работать домработницей в богатом доме, в котором ею помыкает молодая богатая хозяйка, — это для нее стрессовая ситуация. Или вот еще пример. У меня был водитель — очень хороший человек. Но я часто видел, как он раздражался. Не потому, что ему со мной было некомфортно работать, а потому, что он осознавал себя неудачником — у него высшее образование, а он крутит баранку. Таких фрустраций в обществе не должно быть. Ему я помог устроиться в другое место.

— То есть вы как психиатр голосуете за стабильность?..

— В периоды стабильности общество лучше организовано. Тогда и врачевание более качественное, и надзор за больными налажен, и диспансеры работают как положено, и лекарства вовремя поступают. Кроме того, и социальная стабильность есть: люди ходят на работу, получают зарплату, у них в доме достаток. Кроме того, в любом обществе всегда присутствует процент граждан, которые живут не своими личными интересами, а идеями других людей. Если ситуация нестабильная, то люди с высокой внушаемостью охотно устремляются за лидером. И им не важно, морален он или аморален.

— Но ведь и в стабильные времена застоя граждане тоже вены себе резали и в петлю лезли. Причины были другими?

— Нам, врачам, становится понятно, что происходит в обществе, по анализу бредовых интерпретаций. До 90-х годов наших сограждан либо заграница преследовала, либо КГБ, либо теща строила козни, либо инопланетяне. Сейчас из этих героев осталась только теща, всех пережила. Зато появились другие бредовые переживания — например, бандиты преследуют или с работы выгоняют. Это потому, что сейчас ни у кого нет никаких гарантий, социальные лифты работают плохо, минимальная защищенность законом.

Нынешние условия жизни не всем под силу принять и понять просто по состоянию психики. Например, есть 20—30 процентов людей, которым нельзя давать ипотечных кредитов. Не потому, что они аферисты, — они-то как раз уверены, что смогут расплатиться. Но им нельзя брать долгосрочный кредит по характерологическим особенностям. Точно так же, как не всем, кто научился читать дорожные знаки, допустимо садиться за руль. Ведь что такое ипотека? Прежде всего — планирование. Это означает, что человек, который ее берет, внутренне стабилен, что у него крепкая семья, жена работает, и это в совокупности является гарантией того, что человек 20 лет сможет выплачивать определенные суммы. А если с ним что-то случится, то вместо него будут платить либо жена, либо родственники. Но людям этого никто не объясняет.

Есть еще одно «отягощающее обстоятельство» — ментальность. В психиатрии это понятие имеет большое значение, и подход к лечению зависит от национальных традиций, уклада жизни страны. Реальная ситуация: наша соотечественница переехала жить в Германию. Вышла замуж за немца, создали семью, все хорошо, живут в достатке. Когда его родители достигли определенного возраста, они переехали в дом престарелых. В Германии это принято: очень хороший уход, пожилые люди с радостью там живут, общаются с друзьями. Теперь наступает соответствующий возраст родителей нашей соотечественницы. Муж ей говорит: отлично, наконец-то они тоже переедут в дом престарелых. У женщины начинается психическое расстройство: как это я своих маму и папу туда отдам? Начались бессонница, переживания, сны, в которых родители ее укоряют, — в общем, полнейшее чувство вины. Пошла к местному врачу. Он ей говорит: поезжай в Москву, мы здесь не знаем, как это лечить. И был совершенно прав. Она выросла в социалистической стране с иной ментальностью, в которой значение семьи намного выше. Понадобилось около месяца психотерапии, чтобы разрешить ситуацию.

— Как убедить человека, что ему пора идти к психиатру? Ну не любят в нашей стране врачей этой специальности с достопамятных советских времен...

— С начала 90-х у нас действуют очень либеральные правила, согласно которым больного нельзя принудить к лечению. Либо он, либо его родственники должны настоять на госпитализации. В советское время такого не было. И сейчас точно можно сказать, что общество оказалось не готово к подобной либерализации. Человек слышит голоса, общается с ними, а врач может ему помочь, только если он согласится на лечение. Мы впали в другую крайность — дали больным людям слишком много свободы.

Это касается в том числе педофилов. Фактически мы ничего про них не знаем — ведь никто из них не приходит к нам с жалобами. Но даже если человек осознает неадекватную тягу к детям, то ему прийти по большому счету некуда. Специалистов, которые занимались бы конкретно педофилией, у нас нет. Сексологи — это не совсем то, что требуется в такой ситуации. Педофилами надо заниматься в рамках принудительного лечения, тогда, скорее всего, не будет рецидивов.

Еще одна проблема — определение вменяемости-невменяемости. Мы считаем невменяемыми людей, которые на момент совершения преступления не ведали, что творили. Но если это состояние возникло у человека именно в момент преступления? Или он не находится в нем постоянно, но просто попал в такую ситуацию?

Или взять тех, кто страдает алкоголизмом и наркоманией. Личность человека изменена, он не может критически оценивать свое состояние и реальность, не хочет лечиться, а врач не имеет права держать его в больнице. Но ведь он часто представляет опасность для окружающих. По всей видимости, мы, врачи, будем ставить вопрос ребром: необходимо принять закон или подзаконные акты, которые позволяли бы лечить человека в обязательном порядке, если у него есть болезненные зависимости.

— Неужели так многим нужна эта помощь?

— Реалии таковы, что количество психических расстройств увеличивается: сегодня каждый четвертый-пятый житель планеты страдает тем или иным психическим расстройством, а каждый второй имеет шанс заболеть психически. Самый распространенный диагноз в большинстве психиатрических больниц — шизофрения. Число больных ею во всем мире остается примерно стабильным — где-то около одного процента населения. Но вот какая штука — из тысячи больных шизофренией пятьсот человек никогда не попадают в поле зрения врача.

— Ничего себе!

— Подождите пугаться. Ведь это не означает, что больной обязательно будет бегать с топором по улице, он может никого не беспокоить. Но считаем дальше. Вторые пятьсот человек попадают в поле зрения психиатра. Из них четыреста лечатся амбулаторно, а сто попадают в больницу. Из этих ста — пятьдесят человек окажутся в больнице один-два раза. Из пятидесяти оставшихся 20—30 больных будут лежать в больнице 4—5 раз в жизни. И только два-три человека из тысячи попадают в больницу часто. Это небольшое количество очень тяжелых больных.

— Слышала, вы создали целое направление в медицине — психореаниматологию. Что она собой представляет?

— В основу этого направления легла моя диссертация, изучение критических состояний при шизофрении и алкоголизме. Психореаниматология, кстати, лучше всех развита в России — в других странах она не особенно развивалась, поскольку требовала затрат и считалось, что это экономически невыгодно. В советское время нам удалось соединить два направления — реаниматология и психиатрия. О чем идет речь? Есть некоторые расстройства в психиатрии, которые приводят к смерти. Прежде всего это та же шизофрения — случается определенная форма, когда резко подскакивает температура, появляются другие симптомы, в результате человек умирает. Конечно, психиатры делали что могли, но не всегда верно истолковывали симптомы — иногда ведь помимо основного заболевания возникают и другие расстройства, с которыми можно справиться, используя искусственную вентиляцию легких и прочие интенсивные методы лечения. Я, кстати, в свое время тоже получил сертификат реаниматолога, но потом не стал подтверждать квалификацию…

И вот на территории одной из больниц создали отделение психореаниматологии. В нем бок о бок работали психиатры и реаниматологи. Это дало возможность следить за ходом заболевания с разных сторон. Мы смогли спасать людей от неминуемой гибели, выводя из критических состояний. Сочетание разных методов — и из психиатрии, и из интенсивной терапии — принесло успех. Среди определенных категорий больных летальность была снижена с 20 процентов до 5—6.

Сейчас во многих больницах есть соответствующие отделения. Раньше ведь еще существовала проблема: если надо было перевести в другую больницу сложного больного, никто за это не брался. И не всегда с охотой принимают таких проблемных пациентов — кому же хочется увеличивать статистику летальных исходов? Тогда мы предложили идею психореаниматологической бригады. Многие выступали против, пришлось вмешаться академику Морозову Георгию Васильевичу, бывшему директору Института имени Сербского, а также профессору Эдуарду Бабаяну из Минздрава. В результате мы смогли создать психореаниматологическую бригаду на центральной станции «Скорой помощи», и она выезжала в различные больницы. Если врачи считали, что это наш пациент, — везли в Кащенко. Насколько я знаю, сейчас в Москве существуют три такие бригады, может, дальше больше.

— А как у нас поставлена организация психологической помощи в чрезвычайных ситуациях?

— В этом мы сильнее всех в мире, но, к сожалению, отчасти из-за того, что у нас больше опыта. В 1994 году мы специально организовали отдел неотложной психиатрии и первичной помощи в социальных ситуациях. Раньше ведь как считали: если руку оторвало, то человеку надо медицинскую помощь оказывать. А если с мозгами плохо, то само рассосется. Кто-то алкоголем будет лечиться, кто еще как — но со временем отпустит. И поначалу, когда мы приезжали на то или иное ЧП, врачи не понимали: а что вы тут делаете? Сейчас наоборот — уже спрашивают: когда приедете?.. Поняли, что с нашей помощью можно контролировать ситуацию, предупреждать несанкционированные действия родственников или какие-то необдуманные поступки. Взять хотя бы недавний случай, когда на Сахалине перевернулась нефтяная платформа и погибли люди. Большая часть — из Мурманска. Первая мысль, которая возникла у родственников, — надо собираться и лететь на Сахалин. Зачем? Что бы это дало? Место, где утонула платформа, находится в двухстах километрах от берега. Родственников, к счастью, удалось удержать от этого шага.

Работали мы с родственниками и при захвате заложников в Театральном центре на Дубровке, и в Беслане, где было особенно тяжело. Каково людям, у которых отняли детей? В Беслане у родителей первой возникла мысль, что надо идти в ингушское село и тоже захватить школу. У нас, специалистов, есть фразы, которые надо произносить в такой ситуации, и есть те, которые нельзя говорить ни при каких обстоятельствах. Самое главное — не обманывать. В оперативном штабе мы договорились, что каждые три часа кто-то из должностных лиц выходит к людям и разъясняет ситуацию. Независимо от того, есть изменения или нет. И вдруг ночью один представитель администрации не пришел. Меня растолкали, я там же спал на стуле, побежал за ним. Спрашиваю: «Почему вы не выступили?» Он отвечает: «Да у меня новых сведений нет». В результате чиновник все же вышел к людям, но произнес что-то абсолютно невнятное. А женщины уже бегают, кричат: «Мужчины, сделайте что-нибудь!» Напряжение растет. Мы сделали то, что первым пришло в голову. Взяли большие черные мешки, раздали всем нашим врачам-мужчинам и велели убирать территорию. На Кавказе не принято, чтобы мужчины занимались уборкой. Поэтому местные женщины к каждому из наших подбегали помогать. И подбегали те, у кого больше выражено моторное возбуждение. Яму мусорную мы специально выбрали подальше от места события — за два километра. Пока люди туда сходят, пока вернутся — мы имели 45 минут на индивидуальную психотерапию. И это помогло снять массовое напряжение. Потом я попросил прийти доктора Рошаля и поговорить с родителями, которые нервничали, что дети без еды и могут погибнуть от голода. Он спокойно и доходчиво объяснил, что десять дней без еды можно продержаться. На тот момент прошло двое суток, и мы предполагали, что вот-вот последует штурм... Случается, приходится выявлять людей, которые не имеют отношения к трагедии, однако хотят находиться в центре событий. Скажем, были такие личности и среди родственников заложников на Дубровке — мы их вычислили. Я спрашиваю у одной женщины: «Вы здесь почему находитесь?» Выяснилось, что у нее дочь лежит в больнице по другому поводу, а ей просто хочется попасть в телевизор — пусть в качестве жертвы трагедии...

Тонких моментов бывает много и после трагедий. Например, как правильно раздать компенсации родственникам жертв? При понимании этого не возникало бы таких психических стрессов, какой случился после трагедии с подводной лодкой «Курск». Жены погибших начали метаться от начальства к начальству. А надо было объявить, что в течение 8—10 дней всем нуждающимся окажут материальную помощь, причем на местах. Человек будет ориентироваться на эту информацию и ждать. И детей погибших подводников не надо было массово вывозить за рубеж, потому что, когда они вернулись в свои школы, их одноклассники стали говорить: жалко, что мой папа не утонул, — я бы тоже за границу попал…

Увы, но мы, люди, так устроены. Был случай, когда в шахте погибли люди, родным выдали компенсации. Пришла женщина и говорит: «Как же так? У Маши муж 15 лет работал в шахте, погиб, ей и деньги дали, и новую квартиру, а мой 25 лет работает — и ничего. Чем мы хуже?» И когда на другой шахте не так давно случилась трагедия и начали выдавать миллион за каждого погибшего, то вдруг начались демонстрации живых шахтеров. Они говорили: «Эти люди умерли, зачем им деньги? Вы лучше нам, живым дайте — нам же еще работать». Примерно из этой же серии случаи после страшных природных пожаров 2010 года. Когда стали выдавать деньги за сгоревшие дома, люди намеренно начали поджигать их, чтобы получить новое жилье. Чтобы этого не происходило, следовало настоящим пострадавшим помочь построить примерно такие же дома, какие у них были, примерно так же их обустроить, но не возводить новые площадью в три раза больше. В системе оказания помощи мелочей не бывает...

— Как психиатр скажите — чем поправить психическое здоровье нашего народа?

— Помните знаменитый американский фильм «Форрест Гамп»? Эта картина об одном: если ты гражданин Америки, если ты служишь ее интересам, если честен, то можешь достичь успеха в обществе, даже имея психические отклонения. Ведь Форрест Гамп — каким его представили в ленте — имеет диагноз «дебилизм». То есть даже дебил, если он себя ведет адекватно, может стать героем нации. Это, я считаю, очень правильная наглядная агитация и пропаганда в лучшем смысле этого слова.

...Я уверен, мы станем в целом здоровее, если будем верить в себя, в свою защищенность и стабильность.