Творец системы / Искусство и культура / Художественный дневник / Что в итоге

Творец системы / Искусство и культура / Художественный дневник / Что в итоге

Творец системы

/  Искусство и культура /  Художественный дневник /  Что в итоге

17 января исполняется 150 лет со дня рождения Константина Сергеевича Станиславского. Он — нашенский, мы к нему привыкли и оттого , на мой взгляд, утеряли самое главное ощущение К. С., которое я бы назвал чудом. Станиславский на самом деле чудо всемирно-исторического значения. Мы же по-свойски задвинули его куда-то на заднюю полку, стебаемся по его поводу и несем часто какую-то несусветную, безграмотную чушь. К тому же он — «обязательный предмет» в школьной театральной программе и должен быть прочитан в принудительном порядке.

Печаль в том, что мир фантастически невежественен. Он всегда был такой, наверное. Но все-таки когда профессор ВГИКа по телевизору треплется и хохочет по поводу какого-то зерна, которое клюет Станиславский, как петух, долбя: «Зерно, зерно, какое-то там зерно роли», — можно говорить только о беде. Профессор ВГИКа попросту невежда. Потому что на самом-то деле понятие «зерно роли» таки существует. Так же как существуют понятия «сверхзадача» и «сквозное действие». Понятие «этюд», уже сейчас, слава богу, признанное во всем мире. И это все — Станиславский. Конечно, появляются десятки тысяч спектаклей прекрасных режиссеров, которые не держали в руках его книг и не знают, что такое система. Одно другому не мешает. Мы говорим лишь о том, что лежит в основе русской театральной школы и сейчас проклинается или оскверняется, как Чехов и многое другое. Станиславский — чудо, но в России как чудо не воспринимается.

В 1979 году я был в гостях у Ли Страсберга. Ходил по коридорам его квартиры, глядя на стены, увешанные портретами Мэрилин Монро, Марлона Брандо, Аль Пачино... В те годы они были для меня даже не звезды кино, а звезды на небе. Джек Николсон, Роберт де Ниро — все они ученики школы Ли Страсберга. Наша режиссерская делегация растеклась по квартире, а я, любознательный, тихонечко спросил маленького еврейского старичка, хозяина квартиры: «Какие тайны вы знаете? Почему именно эти люди к вам приезжают летом, в свой отпуск?» Он удивился: «Платят деньги и приезжают делать этюды. Разбираем «Егора Булычева». — «А кто вас научил?» В ответ он крючковатым пальчиком поманил меня в коридор, уставленный книжными шкафами. И во всех шкафах — Станиславский. «Я здесь ни при чем. Все — он», — и обвел рукой полки. Станиславский для него чудо. Станиславский для него — Библия.

Когда в Москве на сцене Малого театра показывали спектакль «Игра в джин» двух блистательных американцев, публика встала, аплодируя триумфаторам. И Хьюм Кронин вышел на авансцену и стал ручкой махать и кричать в зрительный зал: «Станиславский, Станиславский!»

И мне порой хочется так же закричать. Я люблю Станиславского. Люблю за его мужество, за его подвиг. Надо быть профессиональным человеком, работать в театре, и тогда поймешь, что такое отрепетировать, допустим, с 11 до 3, потом прийти домой, пообедать и сесть писать. Макнуть перо в чернила и вывести на бумаге: «Проблема сценического самочувствия артиста — это...» Или прийти в театр и сказать: ребята, мы безнадежно устареваем, надо все начинать сначала. Чудо Станиславского — это прежде всего чудо любви к театру. Мужчина любит женщину, жаждет с ней встретиться и ею обладать. Станиславский каждую секунду жаждал встретиться с театром и им обладать. Ему могли, допустим, сказать: Константин Сергеевич, почему бы вам не заняться сейчас этим или этим. Все было для него скучно. Я уже очень немолодой человек, по возрасту пережил Станиславского и потому могу советовать, как ребе, или Соломон, из только что поставленной мной «Цены» Миллера: «Послушайте, дети мои! Не надо нервничать. Не надо торопиться. Ни с отменой. Ни с утверждением. Ни с опровержением. Это только сейчас кажется, вот оно, наконец-то. Потихонечку все само по себе в результате встанет на ноги».

Поверьте старику: Станиславский был, есть и остается Чудом!