ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ ПОДОБНЫЕ ТИПЫ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ПОДОБНЫЕ ТИПЫ

Кэтрин Эддоуз провела вечер пятницы в ночлежке к северу от Уайтчепел Роуд, потому что у нее не было четырех пенсов, чтобы заплатить за свою половину постели Джона Келли.

Она жила с ним уже семь или восемь лет в меблированных комнатах на углу Флауэр и Дин-стрит в Спиталфилдзе. До Келли Кэтрин жила с Томасом Конвеем и родила ему троих детей. Двум мальчикам было пятнадцать и двенадцать лет, а двадцатитрехлетняя дочь Энни вышла замуж за трубочиста.

Сыновья жили с Конвеем, который бросил Кэтрин из-за ее беспробудного пьянства. Кэтрин годами не виделась ни с ним, ни с детьми. В прошлом она иногда приходила, но только тогда, когда ей нужны были деньги. Хотя они с Конвеем не были женаты официально, он кое-что ей покупал и платил за нее. Его инициалы были вытатуированы на ее левом предплечье.

Кэтрин Эддоуз исполнилось сорок три года. Она казалась очень худой. Тяжелая работа и пьянство наложили неизгладимый отпечаток на ее внешность, но когда-то она была довольно привлекательной со своими высокими скулами, темными глазами и черными волосами. Они с Келли кое-что приворовывали на улицах, а иногда она мыла и чистила комнаты. Осенью они обычно уезжали из Лондона, потому что начинался сезон сбора урожая. Вернулись в город они только в четверг. Вместе с тысячами других бедняков они собирали хмель в графстве Кент. Работа была тяжелой и низкооплачиваемой. Кэтрин и Келли получали не больше шиллинга за бушель, но по крайней мере можно было хоть на время выбраться из грязи и тумана и подышать свежим воздухом. Они жили, как короли, ночевали в амбарах, кормились на фермах. К возвращению в Лондон у них не осталось ни пенса.

В пятницу, 28 сентября, Келли вернулся в меблированные комнаты на углу Флауэр и Дин-стрит в Спиталфилдзе, а Кэтрин осталась на свободной кровати в ночлежке. Неизвестно, что она делала той ночью. На следствии Келли показал, что она не была уличной женщиной, поскольку он не потерпел бы, чтобы его женщина была с каким-нибудь другим мужчиной. Кэтрин никогда не приносила ему денег по утрам, сообщил Келли, желая развеять последние сомнения в том, чем женщина зарабатывала себе на жизнь. Он утверждал, что Кэтрин не была алкоголичкой и напивалась лишь изредка, по особым случаям.

Кэтрин и Келли считали себя мужем и женой и регулярно платили по восемь пенсов за двуспальную постель в ночлежке. Впрочем, иногда они ссорились. Несколько месяцев назад Кэтрин ушла от Келли на «несколько часов», но Келли под присягой поклялся, что в целом они с Кэтрин жили вполне мирно. Он сказал, что в субботу утром она предложила заложить кое-что из собственной одежды, чтобы купить еды, но он настоял на том, чтобы заложить его ботинки. Кэтрин так и сделала, выручив полкроны. Эта закладная квитанция и еще одна, которую они купили у какой-то женщины на сборе хмеля, надежно покоились в одном из карманов Кэтрин. Она не теряла надежды на то, что когда-нибудь сможет выкупить ботинки Келли и остальные вещи.

В субботу утром, 29 сентября, Кэтрин встретилась с Келли между десятью и одиннадцатью часами на старом вещевом рынке в Хаундсдиче, возникшем на месте старинного римского рва, окружавшего Лондон. Хаундсдич располагается между Олдгейт Хай-стрит и Бишопсгейт Уизин. Этот район с северо-востока прилегает к лондонскому Сити. Большую часть вырученной суммы Кэтрин и Келли потратили на еду. После плотного завтрака Кэтрин отправилась по своим делам. И меньше чем через пятнадцать часов она оказалась хладным трупом, из которого вытекла практически вся кровь.

Днем она надела на себя почти все, что у нее было: черный жакет с искусственным мехом на воротнике и манжетах, два верхних жакета, отделанных черной шелковой тесьмой и искусственным мехом, ситцевую блузку в цветочек с тремя оборками, коричневый льняной корсаж с черным бархатным воротником и коричневыми металлическими пуговицами спереди, серую нижнюю юбку, очень старую зеленую шерстяную юбку, очень старую и истрепанную синюю юбку с красной оборкой на светлой саржевой подкладке, белую рубашку, мужской белый жилет с пуговицами спереди и двумя карманами, коричневые чулки, зашитые на носке белыми нитками, мужские ботинки (правый был зашит красной нитью), черную шляпку с бархатной отделкой, белый фартук. На шею она повязала красный шелковый и большой белый платки.

В одном из многочисленных карманов лежали еще один носовой платок, шпильки, мыло, веревка, белая тряпка, кусок льняной ткани, белые и синие нитки, две черные глиняные трубки, красный кожаный портсигар, расческа, булавки и иголки, моток пеньки, наперсток, столовый нож, чайная ложка и две баночки из-под горчицы, в которых Кэтрин хранила сахар и чай, купленные на деньги от заклада ботинок. У Келли не осталось денег на ночлег. В два часа Кэтрин сказала ему, что отправляется в Бермондси, на юго-восток города. Может быть, она собиралась зайти к своей дочери Энни.

Энни жила на Кинг-стрит. По-видимому, Кэтрин не знала, что ее дочь уже давно не живет в Бермондси. Келли сказал, что ему не хотелось отпускать Кэтрин. «Останься», — предложил он, но Кэтрин настаивала. Келли крикнул, чтобы она остерегалась Ножа — так в Уайтчепеле прозвали таинственного убийцу. Кэтрин только рассмеялась. Конечно, она будет осторожна. Она всегда осторожна. Женщина пообещала вернуться часа через два.

В тот день мать и дочь так и не встретились. Никто не знает, где была Кэтрин. Может быть, она действительно отправилась в Бермондси и с разочарованием обнаружила, что дочь переехала. Может быть, соседи сказали ей, что Энни с мужем съехали отсюда уже два года назад. Никто не знал, с кем Кэтрин разговаривала и где она собиралась искать дочь. Может быть, Кэтрин вообще не была в Бермондси, а просто хотела скрыться от Келли, чтобы заработать несколько пенни на джин. Она отлично знала, что ее родные не желают с ней знаться. Кэтрин была пьянчугой, опустившейся, аморальной женщиной, место которой в сточной канаве. Она была «несчастной», стыдом и позором своих детей. К четырем часам она не вернулась к Келли. Ее забрали в полицейский участок Бишопсгейт за пьянство.

Полицейский участок располагался к северу от Хаундсдича, где Келли в последний раз видел Кэтрин и где они вместе проели деньги, вырученные за ботинки. Когда ему сообщили, что Кэтрин забрали за пьянку, он решил, что в камере она в безопасности, и улегся спать. На следствии он показал, что был уверен в том, что ее продержат до утра. Как и остальные жертвы Потрошителя, Кэтрин была «трезвой, спокойной» женщиной, которая шумела и громко распевала на улицах, лишь когда выпьет лишнее. А это случалось крайне редко. Ни одна из жертв Потрошителя не была алкоголичкой, как утверждали их друзья, вызванные на следствие.

Во времена Кэтрин Эддоуз алкоголизм не считался болезнью. «Бытовое пьянство» считалось признаком «слабого ума» или «слабого интеллекта». Пьяницы попадали или в психушку, или в тюрьму. Пьянство было явным признаком того, что человек не отличается высокой моралью, что он грешник, поддавшийся пороку, полный идиот, не отвечающий за себя. Никто не признавался в пьянстве, а для вредной привычки изобретались самые разнообразные эвфемизмы, как это происходит и сейчас. Люди пили. Пили много. Об этом все знали. Люди были готовы на все, чтобы только выпить. Кэтрин Эддоуз в субботу вечером была пьяна мертвецки. В 8.30 она свалилась возле дома на Олдгейт Хай-стрит. Констебль Джордж Симмонс поднял ее и велел идти домой. Он прислонил ее к стене, но женщина не держалась на ногах.

Симмонс позвал другого констебля, и вдвоем они доставили Кэтрин в полицейский участок Бишопсгейт. Кэтрин была слишком пьяна, чтобы сообщить, где она живет, кто мог бы за ней прийти. Когда у нее спросили, как ее имя, она пробормотала: «Никак!» Около девяти вечера ее поместили в тюрьму. В четверть первого ночи она проснулась и стала петь. Констебль Джордж Хатт показал на следствии, что он заходил в камеру несколько раз. В час ночи Кэтрин спросила, когда ее отпустят. Полисмен ответил, что лишь тогда, когда она сможет позаботиться о себе.

Кэтрин сообщила, что вполне в состоянии о себе позаботиться, и поинтересовалась, который час. «Слишком поздно, чтобы раздобыть выпивку», — ответил констебль. «А все же, сколько?» — настаивала Кэтрин. Констебль сказал, что сейчас час ночи, и женщина опечалилась: «Несладко придется дома!» Констебль Хатт отпер камеру и предостерег Кэтрин: «Веди себя хорошенько. И не смей напиваться!». Он отвел женщину в участок, где ее допросил сержант. Кэтрин назвалась фальшивым именем и дала ложный адрес: «Меня зовут Мэри-Энн Келли. Я живу на Фэшн-стрит».

Констебль Хатт отпер двери и выпроводил Кэтрин из участка, не забыв предупредить, чтобы та закрыла за собой входную дверь. «Спокойной ночи», — пожелала полицейским Кэтрин, оставила входную дверь открытой и направилась к Хаундсдичу, где девять часов назад должна была встретиться с Джоном Келли. Никто не знает, почему Кэтрин пошла этой дорогой, а потом свернула в Сити, к Майте-сквер. Дорога туда должна была занять у нее восемь-десять минут. Может быть, она собиралась немного подзаработать. Она никак не ожидала, что в Сити с ней может случиться что-то плохое. Богатый район днем полон людей. Но те, кто работает на Майте-сквер, живут в других местах. Кэтрин Эддоуз и Джон Келли тоже жили в другом месте.

Обычно они обитали в меблированных комнатах на углу Флауэр и Дин-стрит, то есть вне Сити. Поскольку Келли не догадывался о том, чем женщина зарабатывает на жизнь (по крайней мере так он утверждал на следствии), она решила, что будет разумнее на какое-то время задержаться в Сити, а не тащиться домой и не нарываться на разборку. Может быть, Кэтрин вообще не сознавала, что делает. Она пробыла в тюрьме меньше четырех часов. Нормальный человек способен переработать одну унцию алкоголя в час. По-видимому, Кэтрин напилась от души, поскольку констебль Симмонс не мог поставить ее на ноги. Когда констебль Хатт выставил ее из участка, она все еще оставалась пьяна.

Даже в самом лучшем случае у нее должна была кружиться голова и трястись руки. Подобное лечится подобным. Кэтрин нужно было выпить и лечь спать, но ни того ни другого она без денег получить не могла. Ее мужчина сейчас пошлет ее к черту, поэтому нужно заработать несколько пенни и найти себе ночлег. Что бы Кэтрин ни думала, Келли не занимал ее мысли. Майте-сквер располагается в противоположной стороне от угла Флауэр и Дин-стрит, где сейчас спокойно храпел Келли.

Прошло полчаса с того момента, как Кэтрин выпустили из камеры. Коммивояжер Джозеф Лавенде и его друзья Джозеф Леви и Гарри Харрис вышли из клуба «Империал», что на Дьюк-стрит в Сити. Шел дождь, поэтому Лавенде немного опередил своих спутников. На углу Дьюк-стрит и Черч Пассаж, улицы, которая вела к Майте-сквер, он заметил мужчину и женщину. На следствии Лавенде показал, что мужчину он видел только со спины и может сказать лишь то, что он был выше женщины и что на нем, возможно, была шляпа с козырьком.

Женщина была в черном жакете-и черной шляпке. На улице было очень темно, поэтому Лавенде не смог опознать одежду Кэтрин Эддоуз, когда ему ее предъявили в участке. Однако он смог точно определить время, когда увидел женщину и мужчину. Было полвторого ночи, по крайней мере столько показывали его часы. «Сомневаюсь, чтобы я смог узнать этого человека, — сказал на следствии Лавенде. — Я не слышал ни одного слова. Непохоже было, чтобы эти двое ссорились. Они беседовали очень спокойно. Я не оборачивался, чтобы посмотреть, куда они пошли».

Мясник Джозеф Леви тоже не рассмотрел парочку, но ему показалось, что мужчина по меньшей мере на три дюйма выше женщины. Пройдя Дьюк-стрит, он заметил своему другу Харрису: «Неприятно возвращаться домой, когда по улицам бродят подобные типы». Отвечая на вопросы коронера на следствии, Леви слегка изменил свои показания. «Я не заметил в этих мужчине и женщине ничего такого, что заставило бы меня их испугаться».

Власти лондонского Сити заверяли журналистов, что Майте-сквер — это не то место, где могут бродить проститутки. Полиция Сити постоянно проверяла парочки, встреченные ночью в этом районе. Если констеблям и было приказано по ночам проверять всех мужчин с женщинами, то в нашем случае это никому не помогло бы. Майте-сквер была плохо освещена. К ней вели три длинные темные улицы. Ее окружали пустые здания. Звук шагов констебля был слышен за версту, что позволяло скрыться заблаговременно.

Поскольку Кэтрин Эддоуз незадолго до смерти видели с мужчиной, было высказано предположение о том, что до того, как женщина попала в тюрьму, она успела назначить свидание с клиентом на Майте-сквер. Такое предположение кажется мне маловероятным, если не абсурдным. Трудно поверить в то, что она назначила клиенту ночное рандеву, если купить проститутку днем не составляло никакого труда. Кэтрин до двух часов дня была с Келли. Потом она напилась и до часу ночи пробыла в тюрьме. Даже если Кэтрин и назначила свидание, когда была пьяна, то вряд ли она вспомнила бы о нем ночью. Гораздо проще предположить, что она направилась в Сити в поисках клиента, не имея в виду никого конкретно, а просто наудачу.

Комиссар полиции лондонского Сити Генри Смит, не уступающий по настойчивости капитану Ахаву, охотившемуся за гигантским белым китом, скорее всего не предполагал, что в его районе может свершиться преступление, которое останется нераскрытым более ста лет. Как обычно, Смит дремал на своем участке на Клоак-лейн. Участок был встроен в Саутворкский мост на северном берегу Темзы. Прямо перед ним располагалось железнодорожное депо, где вагоны сновали взад и вперед в любое время суток. За стеной размещалась скорняжная мастерская, из-за чего вся комната пропиталась животной вонью. В участке не было ни одного окна, которое можно было бы открыть.

Смит вздрогнул от телефонного звонка. Один из констеблей сообщил, что убита женщина, на сей раз в самом Сити. Смит оделся и вышел на улицу, ожидая двухколесный экипаж, это «дьявольское изобретение», как он его называл. Летом в этом экипаже было безумно жарко, а зимой очень холодно. Он был предназначен для двух пассажиров, но ранним утром в нем уже находились суперинтендант полиции и трое детективов. «Нас мотало, как эскадру в шторм, — вспоминал Смит. — Но мы все же добрались до Майте-сквер». Там их уже ожидали констебли, столпившиеся вокруг изуродованного тела Кэтрин Эддоуз, чьего имени они пока не знали.

Майте-сквер — это небольшое открытое пространство, окруженное большими складами, пустыми домами и несколькими магазинами, которые ночью, естественно, закрыты. Днем на площади было множество людей. Торговцы фруктами, бизнесмены и продавцы лотерейных билетов буквально кишели повсюду. На площадь вели три длинные улицы, которые по ночам тонули в темноте, едва нарушаемой слабым светом газовых фонарей на стенах. На самой площади был только один фонарь. Он стоял в двадцати пяти ярдах от того места, где была убита Кэтрин. На другой стороне площади жил констебль с семьей. Никто из них не услышал ночью ничего подозрительного. Джеймс Моррис, смотритель, наблюдавший за складом фирмы «Кирли и Тонг», всю ночь не спал, но тоже ничего не слышал.

Похоже, что Потрошитель снова сумел убить женщину так, чтобы никто ничего не услышал. Если мы можем доверять показаниям свидетелей относительно времени, то к тому моменту, когда констебль Уоткинс оказался на Майте-сквер, Кэтрин Эддоуз была мертва не более четырнадцати минут. На следствии констебль показал, что обход участка занимал у него от двенадцати до четырнадцати минут. Когда он проходил по Майте-сквер в 1.30 ночи, то не заметил ничего необычного. Когда же он зажег свой темный фонарь в самом дальнем углу площади в 1.44, то обнаружил лежащую на спине женщину. Ее голова была повернута влево, руки раскинуты в стороны ладонями вверх. Ее левая нога была выпрямлена, правая согнута. Кто-то задрал ее одежду до самой груди, обнажив живот. Живот был распорот от грудины до гениталий. Убийца вытащил внутренности и бросил их на землю, над правым плечом жертвы. Уоткинс побежал на склад «Кирли и Тонг», постучал в дверь, а потом распахнул ее, напугав смотрителя, который находился прямо за ней.

«Ради всего святого, приятель, помоги мне», — попросил Уоткинс. Мужчины поспешили в дальний угол Майте-сквер, где в луже крови валялось изуродованное тело Кэтрин Эддоуз. Смотритель Моррис, перепуганный до смерти, поднял фонарь над «еще одной изрезанной на куски женщиной». Потом он засвистел в свисток и побежал на соседнюю улицу, но никого подозрительного не обнаружил. Он бежал и свистел до тех пор, пока не встретил двух констеблей. Моррис сказал им: «Бегите на Майте-сквер. Там новое ужасное убийство!»

Доктор Гордон Браун, полицейский хирург полиции Сити, прибыл на место преступления чуть позже двух часов. Он присел возле тела и нашел на земле три металлические пуговицы, «обыкновенный наперсток» и баночку из-под горчицы, в которой лежали две закладные. Основываясь на температуре тела, полном отсутствии трупного окоченения и других наблюдениях, доктор Браун решил, что жертва мертва не более получаса. Он не заметил синяков, следов борьбы и признаков «недавней связи», то есть сексуального сношения.

Доктор Браун решил, что внутренности были размещены над правым плечом жертвы умышленно. Если принимать во внимание обстоятельства, это кажется слишком сложным. Во время убийств Энни Чэпмен и Кэтрин Эддоуз Потрошитель был в неистовстве. Он вряд ли видел, что делал, потому что было очень темно. Он скорее всего присел на корточки или склонился над нижней частью тела жертвы, задрал ее одежду и вспорол живот. Внутренности он вытащил только для того, чтобы нащупать тот орган, который был ему нужен.

Полицейские рапорты и газетные статьи расходятся в том, как выглядело тело Кэтрин Эддоуз в момент его обнаружения. По одним данным, двухфутовый кусок толстой кишки был отделен от остальных внутренностей и лежал между правой рукой и телом. «Дейли Телеграф» сообщает, что кусок кишки был «заткнут в зияющую рану на правой стороне шеи». Только по случайности суперинтендант полиции Фредерик Уильям Фостер оказался в прошлом архитектором. Он немедленно распорядился зарисовать тело жертвы и площадь, на которой оно было обнаружено. Эти рисунки дают нам подробную картину чудовищного преступления, гораздо более ужасного, чем можно было бы предположить по показаниям свидетелей.

Вся одежда Кэтрин Эддоуз была изрезана и изорвана, обнажая страшную полость внутри тела, которая не могла бы быть больше, даже если бы женщину вскрывали. Потрошитель вскрыл грудную клетку и живот до самых гениталий. Он вспорол влагалище и изрезал верхнюю часть бедер, словно собираясь отчленить ноги от тела в бедренных суставах.

Увечья лица были невообразимыми. Странные глубокие зарубки под обоими глазами напоминали артистический грим, использованный Сикертом в некоторых своих картинах, в частности, в портрете венецианской проститутки, которую он называл Джузеппиной. Сильнее всего преступник изуродовал правую сторону лица Кэтрин Эддоуз. Когда тело обнаружили, именно эта сторона предстала взглядам потрясенных полицейских. Ту же самую сторону мы видим на портрете Джузеппины работы Сикерта, называемом «Putana a Casa». Странные черные мазки под глазами напоминают разрезы на лице Кэтрин. Посмертная фотография Кэтрин Эддоуз очень похожа на Джузеппину. У обеих женщин длинные черные волосы, высокие скулы и заостренные подбородки.

Сикерт рисовал Джузеппину в 1903 — 1904 годах. Исследуя письма и другие документы Сикерта, а также беседуя со специалистами по его творчеству, я не нашла никаких упоминаний о том, что люди, навещавшие художника в Венеции, когда-либо встречались с этой проституткой или хотя бы видели ее. Сикерт мог рисовать ее в собственной студии, но никаких доказательств реального существования этой женщины не сохранилось. Другая картина того же периода называется «Le Journal». На ней изображена темноволосая женщина с закинутой головой и раскрытым ртом. Она читает журнал, который почему-то держит над головой. На шее женщины виднеется небольшое белое ожерелье, плотно охватившее шею.

«Какое прелестное ожерелье я ей подарил», — пишет Потрошитель 17 сентября 1888 года.

«Прелестное ожерелье» Кэтрин Эддоуз оказалось зияющей раной на горле, которую видно на одной из нескольких фотографий, сделанных до вскрытия и зашивания ран. Если сопоставить эту фотографию с картиной Сикерта «Le Journal», сходство бросается в глаза. Если Сикерт видел Кэтрин Эддоуз с распоротым горлом и головой, закинутой так, как показано на фотографии, это могло произойти только в морге до вскрытия или на месте преступления.

Тело Кэтрин Эддоуз доставили в морг на Голден-лейн, где женщину раздели под неусыпным надзором полиции. В это время из складок одежды выпало ее левое ухо.