ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ТЕРРИКОНЫ И БЕСПЛОДНАЯ ПОЧВА

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ТЕРРИКОНЫ И БЕСПЛОДНАЯ ПОЧВА

В морге на Голден-лейн обнаженное тело Кэтрин Эддоуз подвесили на гвоздь, вбитый в стену, словно картину.

Мужчины-присяжные и коронер Сэмюэль Фредерик Лэнгхем один за другим входили в комнату, чтобы осмотреть тело. В морг пришли и Джон Келли, и сестра Кэтрин. 4 октября 1888 года присяжные вынесли традиционный вердикт: «Жестокое убийство, совершенное неизвестным человеком». Общество впало в настоящую истерику. Две женщины были выпотрошены в течение часа, а у полиции нет никаких соображений на этот счет.

В письмах, получаемых газетами, говорилось, что «положение низших классов является источником опасности для всех остальных классов общества». Лондонцы, живущие в благополучных районах, начали опасаться за собственную жизнь. Они даже начали собирать деньги для бедных, чтобы «дать им возможность бросить свои противозаконные занятия». Было сформировано «агентство». В письме в «Таймс» высшему классу предлагалось помогать бедным, чтобы избежать нового витка насилия.

Перенаселение и классовая система порождали проблемы, которые нельзя было решить пожертвованиями и созданием «агентств». Предложение контролировать рождаемость считалось тягчайшим грехом. Некоторые люди родились мусором и должны были этим мусором оставаться. Социальные проблемы существовали. Но высший класс занимало не то, почему от руки Потрошителя погибли проститутки. Психопатические убийства не являются социальной проблемой. Люди, жившие в Ист-Энде, это знали, хотя и никогда не слышали слова «психопат». Улицы Ист-Энда по ночам пустели, только детективы в штатском прятались в тени, ожидая появления подозрительного мужчины. Но им не удалось никого одурачить. Некоторые полисмены стали носить обувь на резиновом ходу. Так же поступили и репортеры. Они не пугались друг друга, когда их пути в темноте пересекались. Все хотели найти Потрошителя.

Никто не знал, совершит ли он еще одно убийство. В городе совершались другие преступления, которые не приписывались ему. Во вторник, 2 октября, через два дня после убийств Элизабет Страйд и Кэтрин Эддоуз, возле нового здания штаб-квартиры Скотланд-Ярда был обнаружен женский торс.

Женскую руку нашли еще 11 сентября. Находка никого не заинтересовала, кроме миссис Поттер, чья легкомысленная семнадцатилетняя дочь исчезла 8 сентября, в тот самый день, когда убили Энни Чэпмен. Полиция не занималась розыском сбежавших подростков, особенно таких, как Эмма Поттер, постоянная клиентка работных домов и лазаретов.

Исчезновение дочери напугало ее мать, и когда та не вернулась и к вечеру, она обратилась в полицию. А тут еще обнаружили отрезанную женскую руку… Мольбы миссис Поттер были услышаны, и констебли разыскали Эмму, живую и здоровую. Но ее мать подняла такой шум, что историей заинтересовались репортеры. Возможно ли, что уайтчепелский дьявол совершил и другие преступления? Полиция категорически отвергла это предположение. Расчленение — это совершенно другой образ действий. Ни Скотланд-Ярд, ни врачи не были согласны с тем, что убийца мог изменить свою тактику.

Рука была отрезана в плече и перевязана бечевкой. Ее обнаружили на берегу Темзы возле железнодорожного моста Гросвенор в Пимлико, в четырех милях к юго-западу от Уайтчепела. Пимлико находится в пяти милях к югу от Бродхерст-гарденз — небольшая прогулка для Сикерта. «Вчера во время прогулки я прошел около одиннадцати километров», — писал он из Дьеппа, когда ему было пятьдесят четыре года. Пять миль — это для него не расстояние. Даже в старости, потеряв ориентацию, он часто бродил часами, что ужасно беспокоило его третью жену и всех, кто присматривал за ним.

Пимлико находится всего в миле к востоку от студии Уистлера на Тайт-стрит в Челси. Этот район был отлично знаком Сикерту. Мост Баттерси располагался всего в нескольких кварталах от студии Уистлера и примерно в миле от того места, где была обнаружена рука. В 1884 году Сикерт рисовал парк Баттерси — его было видно из окна студии Уистлера. В 1888 году Пимлико был причудливым районом с аккуратными домиками и маленькими садиками. Однако канализационная система выходила прямо в Темзу.

Рабочему Фредерику Муру не повезло. Он работал за воротами пристани возле железнодорожного моста, когда услышал на берегу Темзы возбужденные голоса. Вода стояла низко. На берегу столпились мужчины. Они громко разговаривали и смотрели на что-то валявшееся в грязи. Поскольку никто не пытался поднять этот предмет, это решил сделать Мур. Полиция доставила руку на Слоан-стрит, где доктор Невилл обследовал ее и определил, что это правая рука женщины. Он решил, что бечевкой руку обвязали, чтобы ее было «удобнее нести». Доктор сказал, что рука находилась в воде два или три дня и была отрезана после смерти. Если бы она была отрезана у еще живого человека, как ошибочно предположил доктор Невилл, мышцы оказались бы более «сжатыми».

В конце XIX века существовало убеждение, что на лице мертвого человека сохраняется то выражение, которое было в момент смерти, — выражение боли и страха. Следовательно, оно должно сопровождаться сжатием кулаков или судорожно согнутыми конечностями. В то время не понимали, что после смерти с телом происходит ряд изменений и сжатые кулаки или согнутые конечности могут быть результатом трупного окоченения. Скорченную позу и сломанные кости обгоревшего тела можно было ошибочно принять за травму, хотя на самом деле они являлись результатом съеживания тканей и хрупкости костей, вызванных высокой температурой.

Рука, по мнению доктора Невилла, была «аккуратно отделена» от тела «острым орудием». В течение некоторого времени полиция считала свою находку ампутированной у трупа конечностью — результатом практики студента-медика. Полиция заявила журналистам, что это просто чья-то дурная шутка. Обнаружение женского торса возле самого здания Скотланд-Ярда счесть дурной шуткой было уже нельзя. Хотя вполне возможно, что это было именно шуткой, если убийство было совершено Джеком Потрошителем.

Новости об ужасной находке распространились очень быстро. В августе и сентябре произошло много ужасных событий. Люди начали жаловаться на то, что детали преступлений, публикуемые в газетах, еще больше усугубляют ситуацию. Один человек написал в «Таймс», что «все это — дело полиции и не касается мирных граждан». Журналисты усиливают панику, что только помогает убийце.

Лондонцы стали обвинять свою полицию в невежестве и глупости. Скотланд-Ярд не может найти убийцу. В конфиденциальном меморандуме полицейские власти писали, что «если преступник не будет вскорости передан в руки правосудия, это будет не только унижением, но и нетерпимой опасностью». Количество писем, отправляемых в Скотланд-Ярд, превысило все разумные пределы. Чарльз Уоррен отправил в газеты официальное письмо, в котором «благодарил» граждан за их интерес и извинялся за то, что у него нет времени всем ответить. В газеты также слали множество писем. В «Таймс» даже наняли специального человека, который разбирал полученную почту и выяснял личность отправителей публикуемых посланий.

Впрочем, действовать полиции было нелегко. Телефон запатентовали всего двенадцать лет назад, и он еще не стал домашней принадлежностью. Сомневаюсь, чтобы газетчики, разбиравшие почту, бросались выяснять достоверность имени и адреса отправителя. Я изучила множество газет, напечатанных в 1888 — 1889 годах, и заметила, что анонимные письма все же публиковались, хоть и нечасто. Большинство авторов соглашались на то, чтобы в газете публиковались их имена, адреса и даже род занятий. Но когда начались преступления Потрошителя, в газетах появились письма, подписанные только инициалами или псевдонимами.

Спустя несколько дней после убийства Энни Чэпмен в «Таймс» было опубликовано письмо, в котором полиции предлагалось поднять все дела, связанные с «манией убийства, которая могла быть сочтена „излеченной“. Письмо было подписано „Сельский доктор“. В письме, опубликованном 13 сентября и подписанном „Дж.Ф.С.“, утверждалось, что за день до этого мужчина был „в 11 часов ограблен на Хэнбери-стрит“ в Ист-Энде, а в 5 утра семидесятилетнего старика ограбили на Чиксэнд-стрит. В 10 часов того же самого утра какой-то мужчина вбежал в булочную и украл всю выручку. Все это, по утверждению анонимного автора, случилось на территории „всего в сто ярдов и в районе, где были совершены два ужасных убийства“.

Удивительно в этом анонимном письме то, что ни в полиции, ни в газетах не появлялось сообщения о подобных преступлениях. Остается только удивляться, откуда автору письма известны такие детали, если только он сам не совершил эти преступления или не являлся офицером полиции. Большинство писем к редактору были подписаны и содержали искренние предложения помощи. Представители духовенства требовали, чтобы полиция обратила больше внимания на Ист-Энд. По мнению авторов писем, в этом районе необходимо улучшить освещение, увеличить количество полисменов и вывести оттуда все бойни, поскольку жестокость по отношению к животным выплескивается на улицы и оказывает дурное влияние на «невежественное воображение». Богатые лондонцы должны выкупать трущобы Ист-Энда и ремонтировать их. Из бедных семей следует забирать детей и воспитывать их на средства правительства.

15 октября в «Таймс» было опубликовано любопытное анонимное письмо. Его можно счесть дурным рассказом, порождением извращенного разума, а также аллюзией на убийство Джоан Ботмур:

«Сэр, я долго не был в Англии и теперь стал свидетелем огромного интереса и распространившегося возбуждения, которое породили и порождают убийства в Уайтчепеле. Меня повсюду спрашивают о них, особенно представители рабочего класса и чаще всего работающие женщины. На прошлой неделе, к примеру, находясь за городом, я предложил свой зонт молоденькой служанке, которая возвращалась домой. „Правда ли, сэр, — спросила она, — что в Лондоне женщинам перерезают горло?“ Она объяснила, что имеет в виду, что „женщин убивают поодиночке и парами“. Это всего один из множества примеров. Меня заинтересовало то, что меня самого приняли за убийцу. А действительно, почему бы эти преступления не мог совершить пожилой джентльмен, ведущий нормальный образ жизни? Сочтите мои слова за предостережение.

Два дня назад я был в одном из угольных районов, куда меня пригласил мой друг-пастор. Я возвращался в сумерках один. Я шел по мрачным полям среди терриконов и бесплодной почвы. Внезапно меня догнала компания из семи парней. Всем им было лет по восемнадцать. Только главарю компании было года двадцать три или около того. Он был довольно высок. Парень грубо потребовал от меня назвать мое имя, что я, естественно, сделать отказался. «Тогда, — сказал он, — ты и есть Джек Потрошитель. Мы отведем тебя в полицию…» Он назвал ближайший городок, располагавшийся в двух милях от того места, где мы встретились. Я спросил, какие у него основания обращаться ко мне с подобным предложением. Он немного помедлил, а затем ответил, что сам является констеблем и имеет ордер (против меня, я так полагаю), но сейчас оставил его дома. «И еще, — добавил этот человек, — если вы не пойдете с нами, я вытащу свой револьвер и вышибу вам мозги».

«Вытаскивайте», — спокойно ответил я, будучи абсолютно уверенным в том, что у него нет револьвера. Парень действительно не вытащил оружия. Я сказал, что ни в коем случае с ним не пойду. Я заметил, что хотя семь подростков, сопровождавших этого парня, стояли вокруг меня, выкрикивая оскорбления и угрозы, никто из них не попытался даже пальцем меня коснуться. Ломая голову над тем, как выйти из этого затруднительного положения, я заметил кузнеца, шедшего по полю с работы. Я крикнул и, когда кузнец подошел, объяснил ему, что парни угрожают мне. Несмотря на то что их было семеро, кузнец выступил на моей стороне. Это был мрачный, спокойный человек, примерно моего возраста, направлявшийся домой, чтобы, как он сказал, выпить чашку чая.

Но, будучи честным рабочим, он вступился за меня. Мы вместе ушли, несмотря на то, что предводитель банды кричал и клялся, что достанет меня хоть из-под земли. Однако враги мои не успокоились. Они посоветовались и бросились нам вдогонку, хотя мы вовсе от них не убегали. Но к этому времени я уже решил, что делать. Я сказал своему спасителю, что пройду с ним, пока наши дороги совпадают, а затем сверну к дому моего знакомого шахтера.

Мы продолжили наш путь по бесплодной почве среди терриконов в окружении семи парней, которые продолжали меня оскорблять, но по-прежнему не касались меня даже пальцем. Главарь банды продолжал настаивать на том, что я должен идти с ним в город. К этому времени мы уже вышли на дорогу, где нас со всех сторон окружали мрачные здания заброшенных шахт. Эта дорога вела к дому того человека, к которому я решил обратиться. Когда мы дошли до поворота, я сказал своему другу-кузнецу, что пойду в эту сторону.

«Тебе не сюда, — закричал главарь банды. — Ты пойдешь по дороге вместе с нами». С этими словами он схватил меня за воротник. Я стряхнул его руку и сообщил ему, что он совершил нападение на меня, за которое я могу подать на него в суд. Конечно, ситуация складывалась нелегкая, но после моих слов он больше не пытался препятствовать мне и моему спутнику двигаться своим путем. Однако банда парней продолжала преследовать нас, клянясь, что не оставит нас в покое всю ночь. Вскоре мы поднялись на вершину холма, если это можно так назвать, откуда стали видны дома шахтеров с освещенными окнами.

«Вот сюда-то я и иду», — громко произнес я. К моему удивлению, главарь произнес изменившимся тоном: «Как долго вы здесь пробудете?» — «Пока не могу сказать, — ответил я. — Вам будет лучше зайти в дом вместе со мной». — «Нет, — отказался он. — Я дождусь вас здесь». Мы с кузнецом направились к дому. Возле дверей я искренне поблагодарил своего спасителя и предложил ему вознаграждение. Войдя в дом, я рассказал обо всем случившемся моему другу-шахтеру и его жене. Они слушали меня и возмущались. Меньше чем через минуту мы с моим другом вышли на дорогу, чтобы найти парней, которые преследовали меня. Но они исчезли. Увидев, что меня принимают люди, которых они знали, они почувствовали, что их подозрения безосновательны, и ушли.

Я не обвиняю моих преследователей, каковы бы ни были их мотивы — хотели ли они действительно задержать преступника или, что более вероятно, рассчитывали на награду. Но я считаю, что они совершили серьезную и даже опасную ошибку, не делая различий между внешностью Джека Потрошителя и видом вашего покорного слуги,

ПОЖИЛОГО ДЖЕНТЛЬМЕНА».

Меня удивило и само стремление «пожилого джентльмена» прогуливаться в одиночестве по району угольных шахт, и то, что он скрыл свое имя и название тех мест, где совершал свою прогулку. Еще более меня удивило то, что «джентльмен» дружен с представителями совершенно иного класса — кузнецами и шахтерами. Но еще более меня удивило то, что кто-то мог принять пожилого человека за Джека Потрошителя, а такая уважаемая газета, как «Таймс», опубликовала этот слабый во всех отношениях рассказ. Впрочем, журналисты были столь увлечены Потрошителем, что хватались за все, что хоть каким-то образом было связано с этим делом.

Но в письме есть детали, заслуживающие внимания. Автор утверждает, что в последнее время много путешествовал, и в письмах Потрошителя утверждается то же самое. «Джентльмен» много общается с представителями рабочего класса, и Сикерт много общался с низшим классом. Письмо напоминает читателям, что Потрошителя опасаются не только в Лондоне, но и повсюду. Если «пожилым джентльменом» действительно был Сикерт, эту фразу можно принять за самовосхваление. В роли Джека Потрошителя ему хотелось запугать как можно больше людей.

«Если бы люди догадывались, кто я на самом деле, они бы содрогнулись», — написал Потрошитель в письме из Клэпема 22 ноября 1889 года. В качестве дополнительной издевки в обратном адресе он указал «Панч энд Джуди-стрит». Сикерт был отлично знаком с Панчем и Джуди. Кукольные представления в ту пору были невероятно популярны. Дега, перед которым Сикерт преклонялся, обожал Панча и Джуди и часто писал об этих представлениях в своих письмах.

Викторианский юмор заметно отличается от юмора современного. Некоторые считают пьесы о Панче и Джуди жестокими и оскорбительными. Панч избивает свою маленькую дочь и выбрасывает ее из окна. Он постоянно колотит свою жену Джуди по голове, «желая расколоть ее надвое». Он дает пинка доктору со словами: «Ну как, не чувствуете чего-либо твердого в кишках? (Панч втыкает палку доктору в живот, и доктор падает замертво. Панч, как всегда, избавляется от тела) Хи-хи-хи! (смеется)».

В пьесе Освальда Сикерта «Убийство и непредумышленное убийство, или Одураченный дьявол» жестокая игра разворачивается после того, как Панч истратил все семейные деньги на спиртное.

Панч танцует вокруг с ребенком.

(Голова ребенка ударяется о железнодорожные рельсы, ребенок плачет.)

…О нет… Успокойся, мой мальчик… (Запихивает ребенка в угол.)

Я принесу тебе что-нибудь поесть. (Уходит.)

Панч возвращается и пристально смотрит на ребенка.

Ты ударился? Успокойся, успокойся. (Уходит, ребенок продолжает плакать.)

Панч приходит с кашей и ложкой.

О мой возлюбленный сын, не выводи меня из себя. Успокойся же наконец.

(Начинает пичкать ребенка кашей.) Ешь, ешь…

О господи! Ты не хочешь успокоиться?

Тихо, я сказал! Теперь доедай свою кашу.

(Переворачивает тарелку прямо на голову ребенку.)

Ой, у меня ничего не осталось! (Яростно трясет ребенка.) Ты все еще никак не успокоишься?

(Выбрасывает ребенка из ящика).

Освальд писал пьесы о Панче и Джуди и иллюстрировал их для журнала «Флигенде Блаттер». Уолтер хватал каждый экземпляр этого юмористического журнала, как только он выходил из печати. Я абсолютно уверена, что Уолтер Сикерт был знаком с творениями своего отца. В некоторых письмах Потрошителя мы встречаем фигуры, напоминающие Панча и Джуди. Чаще всего мужчина подбирается к женщине сзади, валит ее и пытается проткнуть чем-то напоминающим длинный кинжал или палку.

Автор письма «пожилого джентльмена» мог использовать ситуацию, в которой немолодого человека приняли за Потрошителя, в качестве аллюзии на полицию и огромное количество подозреваемых, приволакиваемых в участки для допроса. К этому моменту ни один из живущих в Ист-Энде мужчин не мог считать себя гарантированным от подозрений. Каждый дом поблизости от мест убийств был прочесан сверху донизу. Все мужчины, в том числе и те, кому было уже за семьдесят, подвергались допросу. Когда мужчину вели в полицию, на него немедленно набрасывались разъяренные прохожие. Жители Ист-Энда хотели поймать Потрошителя. Они очень хотели его поймать. Они бы линчевали его сами, если бы им представилась такая возможность. Мужчина, попавший под подозрение, пусть даже на самое короткое время, вынужден был оставаться в полицейском участке до тех пор, пока возбужденная толпа не расходилась по домам.

Букмекер из Ист-Энда Джон Пайзер, которого называли еще Кожаным Фартуком, попал под подозрение, когда полиция обнаружила мокрый кожаный фартук во дворе дома 29 по Хэнбери-стрит, где была убита Энни Чэпмен. Фартук принадлежал Джону Ричардсону. Его мать выстирала фартук и вывесила, чтобы просушить. Полиция должна была все тщательно проверить, прежде чем слух о найденном «вещественном доказательстве» облетел всю округу. Пайзер мог быть патологически жесток, но это еще не делало его серийным убийцей. Пока не стало ясно, что кожаный фартук, обнаруженный на месте преступления, не имеет ничего общего с Потрошителем, Пайзер несколько дней не выходил из дома, чтобы не оказаться растерзанным разъяренной толпой.

«Шутка с кожаным фартуком доставила мне истинное наслаждение», — написал Потрошитель 25 сентября.

Потрошитель следил за ходом расследования по газетам и получал удовольствие от того хаоса, который он создал и центром которого являлся. Ему хотелось общаться с полицией и журналистами, и он это делал. Он реагировал на то, что они писали, а они отвечали на его реакцию. В конце концов стало невозможно понять, кто и что сделал первым. Потрошитель общался со своей аудиторией, и аудитория общалась с ним. В письмах Потрошителя появились личные мотивы, которые можно рассматривать как свидетельство существующей в воображении преступника связи между ним и его противниками.

Такой тип мании не редкость для жестоких психопатов. Они не только верят в то, что между ними и их жертвами существует определенная связь, но еще любят играть в кошки-мышки со следователями, которые их разыскивают. Когда же эти преступники наконец оказываются в руках правосудия, их начинают бесконечно допрашивать полицейские, к ним приходят психологи, писатели, кинопродюсеры, студенты. Если позволит адвокат, они готовы рассказывать о своей чудовищной жизни бесконечно.

Проблема заключается в том, что психопаты никогда не говорят правды, каждое их слово продиктовано желанием манипулировать, неутолимым эгоцентризмом и стремлением быть центром внимания и восхищения. Потрошитель хотел произвести впечатление на своих противников. Он хотел нравиться, пусть даже и в извращенном виде. Он был личностью яркой и неординарной. Даже полиция признавала это. Он удивлял. Он верил, что полиции нравятся его шутки и игры. «Поймайте меня, если сможете» — вот что повторяет Потрошитель в своих письмах. «Я могу писать пятью разными почерками», — похваляется он в письме от 18 октября. «Вы не сможете выследить меня по почерку», — еще раз подчеркивает он в письме от 10 ноября. Он часто подписывает свои послания «ваш друг».

Если Потрошителю казалось, что о нем забывают, это его беспокоило. Если полиция вдруг переключалась на что-то другое, он писал журналистам. 11 сентября 1889 года Потрошитель написал: «Дорогой сэр. Вы очень обяжете меня, если напечатаете это письмо в вашей газете, чтобы народ Англии знал, что я еще жив и нахожусь на свободе». В его письмах мы находим множество намеков на то, что он находится за границей. «Я намереваюсь завершить свою работу в конце августа, когда приплыву из-за границы», — написал Потрошитель в письме в полицию от 20 июля года. Позже (насколько позже, мы не знаем) на побережье между Дилом и Сэндвичем была найдена бутылка.

Записей о том, кто обнаружил бутылку, когда это произошло и что это была за бутылка, не сохранилось. Внутри обнаружили клочок разлинованной бумаги с письмом, датированным 2 сентября 1889 года. На листке было написано: «С.С.Нортумбрия Касл. Я снова напал на след. Джек Потрошитель». Юго-восточное побережье Англии, где была обнаружена бутылка, располагается очень близко от Рамсгейта, Бродстейрза и Фолкстоуна.

По меньшей мере одно из писем Потрошителя было отправлено из Фолкстоуна. Сикерт часто работал в Рамсгейте и вполне мог находиться там в 1888 — 1889 годах. Рамсгейт — это популярный курорт, а Сикерт обожал морской воздух. Он любил плавать. Из Фолкстоуна во Францию отходил пароход, которым Сикерт мог неоднократно пользоваться. Кроме того, существовала прямая линия из Дувра в Кале. Разумеется, все вышесказанное никоим образом не доказывает, что записка Потрошителя была написана Сикертом, запечатана им в бутылку и брошена за борт или с берега. Но он был отлично знаком с Кентским побережьем Англии. Ему нравился этот район, и в 30-е годы XX века он даже поселился в Бродстейрзе.

У исследователей опускаются руки, когда они пытаются проследить кровавый путь Потрошителя по карте. Как обычно, он оказался замечательным мастером иллюзий.

8 ноября 1888 года в полицию пришло письмо Потрошителя, отправленное из Ист-Энда, в котором он писал: «Я собираюсь во Францию и начну свою работу там». Тремя днями позже, 11 ноября, пришло письмо из Фолкстоуна. Это подтверждает тот факт, что Потрошитель действительно решил отправиться во Францию. Но проблема заключается в том, что в тот же день, 11 ноября Потрошитель прислал письмо из Кингстон-он-Хилла, а ведь этот город находится в двухстах милях к северу от Фолкстоуна. Как один и тот же человек мог написать эти письма в течение двадцати четырех часов?

Возможно, что Потрошитель писал письма пачками, подделывая не только почерки и общий вид своих посланий, но и датируя их одной и той же датой, но отправляя из разных мест. Письмо Потрошителя, датированное 22 ноября 1888 года, было написано на бумаге с водяными знаками фирмы «Пири и сыновья». Скорее всего, преступник отправил его из восточного Лондона. Другое письмо на бумаге с такими же знаками и датированное тем же днем, отправлено якобы из Манчестера. Еще два письма на бумаге без водяных знаков тоже датированы 22 ноября, но в них Потрошитель утверждает, что находится в северном Лондоне и в Ливерпуле.

Если предположить, что все письма от 22 ноября были написаны одним и тем же человеком, — а в них есть такое сходство, которое позволяет прийти к такому заключению, — то как Потрошитель мог отправить их в один и тот же день из Лондона и Ливерпуля? Отсутствие почтовых отметок не позволяет точно определить, где и когда были отправлены письма. Я не могу считать достоверными даты и названия городов на письмах, на которых не сохранилось почтовых отметок. В конверте с отметкой «1896 год» Потрошитель отправил письмо, которое датировал 1886 годом. Это либо случайная, либо намеренная ошибка.

Вполне вероятно, что почтовые отметки отличались от тех дат и городов, которые указывал на своих посланиях Потрошитель. Как только полиция вскрывала письма, дату и город записывали в блокнот, а конверты выбрасывали за ненадобностью или просто теряли. Действительные даты писем Потрошителя могли отличаться на день-два, но кто обращал на это внимание? Но для человека, находящегося в бегах и желающего создать у полиции впечатление, что он одновременно находится в Лондоне, Лилле, Дублине, Иннерлейтене и Бирмингеме (именно из этих городов якобы пришли письма, датированные 8 октября), это очень важно.

Вполне вероятно, что человек за двадцать четыре часа может сменить место пребывания. Поезда в викторианскую эпоху ходили довольно быстро. Если изучить расписание поездов на 1887 год, приведенное в расписании Брэдшоу, то становится ясно, что Сикерт мог в шесть утра сесть на поезд в Лондоне, в 11.20 прибыть в Манчестер, пересесть на другой поезд и в полдень отправиться в Ливерпуль. Из Ливерпуля он мог добраться в Саутпорт, что заняло бы у него совсем немного времени.

В середине сентября 1888 года в заброшенном доме в Саутпорте было найдено разложившееся тело мальчика. 18 сентября состоялось дознание. Присяжные, как всегда, вынесли открытый вердикт. Личность мальчика и причины его смерти не были установлены, но полиция полагала, что это убийство.

«Я убиваю всех молодых, встречающихся на моем пути», — написал Потрошитель 26 ноября 1888 года.

«Я совершу убийство в пустом доме», — написал он в другом письме без даты.

В викторианскую эпоху путешествовать на поездах было легко и приятно. Можно было выехать из Лондона в 6.35 вечера, вкусно поужинать, выспаться и проснуться уже в Абердине без пяти десять утра. Можно было выехать с вокзала Паддингтон в Лондоне в девять вечера и в четыре утра прибыть в Плимут, пересесть на другой поезд в Корнуолле и закончить путь в Лизард Пойнт — самой южной точке Англии. Потрошитель отправил немало писем из Плимута и его окрестностей. Если добираться в Корнуолл на поезде, то обязательно попадаешь в Плимут.

Сикерт отлично знал Корнуолл. В начале 1884 года они с Уистлером провели много времени на этюдах в Сент-Иве, популярном корнуоллском морском курорте. В письме Уистлеру, написанном в конце 1887 года, Сикерт пишет о том, что собирается в Корнуолл. Он часто наезжал в этот район. Юго-запад Англии всегда притягивал художников своими величественными скалами и морскими видами, а также живописными портами.

Корнуолл был для Сикерта замечательным укрытием и убежищем. Здесь он мог скрыться и передохнуть. В викторианскую эпоху здесь находился популярный частный отель «Хиллз», который еще называли «Ящерицей». Он располагался на узком полуострове Лизард Пойнт примерно в двадцати милях от Сент-Ива. Если вы решите посетить это живописное место сегодня, то вам придется парковать машину по ветру, чтобы порывом вам не оторвало дверцу.