Сталинград

Сталинград

Максим Соколов

Максим Соколов

Семьдесят лет назад в Третьем рейхе был объявлен трехдневный траур. С 4 по 6 февраля 1943 г. были закрыты все увеселительные заведения, радио передавало траурную музыку. Вообще говоря, повод для траура был, и несомненный. Положим, советские цифры, подводящие итог зимней кампании: «С 19 ноября 1942 г. по 2 февраля 1943 г. было уничтожено 32 дивизии и 3 бригады противника… Общие потери вражеских войск в районе Дона, Волги, Сталинграда составили около 1,5 миллиона человек», — могли быть неточными, да и всегда есть вопрос, как считать, однако сами немцы признавали, что 300-тысячной 6-й армии (причем укомплектованной отборными войсками — не отборные вряд ли могли бы выйти к Волге и, будучи уже окруженными, без малого два месяца сражаться в котле) — больше нет. Кто в приволжской степи, кто в плену, откуда вернуться предстояло очень немногим.

С другой стороны, траур скорее присущ мирному времени, когда в размеренный и спокойный быт вдруг вторгается трагедия. Но мировая война с фронтами от моря до моря по определению устраняет эти мирные ритуалы — на погосте живучи, всех не оплачешь. Даже всех своих (о чужих вообще речи нет) — на то и война. Что на войне траура не объявляют, относится вообще ко всем державам, но сугубо — к режимам диктаторским, меньше склонным считаться с потерями, и трегубо — к германскому национал-социализму, склонному к культу борьбы и смерти.

В этом смысле сталинградский траур можно объяснить лишь запредельным потрясением, внезапно пахнувшим дыханием могилы, которое заставило пренебречь и традициями воюющей державы, и собственными идеологическими догматами. Эту метафизику разверстой могилы уловили не только немцы. История Второй мировой войны знает много сражений колоссального масштаба, но только Сталинград вошел в международную топонимику как символ победы. Фактически как имя нарицательное. Или как символ катастрофы — тоже нарицательный. Вряд ли и немцы, и находившиеся под их пятой европейцы согласно заблуждались. Язык не дает соврать, а уж несколько языков — тем более.

При этом речь шла скорее о символическом событии, выражающем состояние духа, нежели о реальном и окончательном переломе в ходе войны. Весенняя кампания 1943 г. не была для СССР такой уж победоносной, немец снова взял Харьков. Реальный и окончательный переход инициативы к Красной Армии, после которого началось неуклонное движение на запад, вплоть до Берлина, случилось лишь к концу лета после Курской дуги («Наши войска овладели городом Белгород! Наши войска овладели городом Орел!»). Да и то воевать предстояло еще почти два года — где Орел и где Берлин?

А уж 2 февраля, в день окончательной сталинградской капитуляции немца, можно было говорить лишь о снятии совсем гибельной угрозы.

Девиз советских войск «За Волгой для нас земли нет!» можно, конечно, считать риторикой: «Отчего же нет? Земли хоть отбавляй до самого до Тихого океана», — но земля, обеспечивавшая существование единой страны и возможность дальнейшего ведения войны, действительно заканчивалась на правом берегу Волги. С перерезанием этого водного пути связь с Закавказьем, и без того ослабленная (флаг со свастикой уже развевался на Эльбрусе, и три горных перевала через Кавказский хребет немец уже занял), утрачивалась окончательно. Вместе с бакинской нефтью и ленд-лизом через Иран. Перерезание путей, ведущих в Среднюю Азию, также делалось лишь вопросом времени, причем небольшого. Сопротивление Гитлеру, вероятно, продолжалось бы, но в наихудших (хотя, казалось бы, хуже, чем в 1942-м, уже некуда) условиях — без нефти, без важнейших транспортных путей, со все более и более символическим сообщением с союзниками и с окончательной утратой промышленной и ресурсной базы Юга страны — эта база на длительную перспективу переходила в руки Германии. Такие перспективы давали только возможность погибнуть с честью или же с бесчестием, прочих реальных альтернатив не просматривалось. Причем для понимания, к чему дело идет, не нужно было быть выдающимся стратегом. Достаточно было школьной карты с синими и красными стрелами.

Строки «Как удержатся наши // Там, на среднем Дону? // Этот месяц был страшен // Было все на кону» представляли точное понимание обстановки. На кону действительно было все — даже хуже, чем в 41-м. Оттого и битва за Сталинград отличалась редкостным даже по меркам Восточного фронта ожесточением и безжалостным расходованием бросаемых в мясорубку подкреплений. Слова на смерть маршала Жукова «Блеском маневра о Ганнибале напоминавший средь волжских степей» были идеально точны — полководец уготовил 6-й армии Паулюса не просто поражение, но именно Канны: взятие в клещи и уничтожение. Но прежде блеска был средний срок жизни пехотинца, брошенного под Сталинград, — одни сутки. Прежде маневра были методично кидаемые в топку все новые дивизии, прежде маневра сворачивались целые офицерские училища и бросались под Сталинград неаттестованными. Это даже не «Все для фронта, все для победы», это более приземленное «Нам бы день простоять, да ночь продержаться» — должен когда-нибудь немец выдохнуться.

Когда он в самом деле наконец-то выдохся и клещи окружения сомкнулись, генералы стали умолять Гитлера, расписавшись в провале кампании 1942 года, но спасая армию, дать приказ окруженным пробиваться от Волги, на которой для немца уже земли не было, на запад: «Мой фюрер, оставить 6-ю армию в Сталинграде — преступление. Это означает гибель или пленение четверти миллиона человек, а потерять такую огромную армию — значит сломать хребет всему Восточному фронту». Как военспецы они были кругом правы, но в мировой войне, где еще есть дух войска и дух народа, причем не только своего народа, но и неприятельских, число попыток ограничено. Больше одной редко бывает. Похоже, Гитлер понимал это лучше, чем генералы. Понимал, что прежнюю войну он проиграл, но есть шанс развязать новую, ту самую тотальную, о которой 15 февраля, через две недели после Сталинграда, в берлинском «Спортпаласте» будет говорить Геббельс, и эту уже абсолютно тотальную войну — выиграть.

Гитлер был прав, что Сталинград означал проигрыш войны. Мнение народов было такое же. В оценке перспектив новой, тотальной войны он ошибся. К счастью.