Владимир Винников ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОЭЗИИ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Владимир Винников ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОЭЗИИ

Прежде всего, выражаю искреннюю признательность редакции "Дня литературы" за предоставленную возможность высказаться сразу по двум актуальным направлениям отечественного литературного процесса: о современной поэзии и о творчестве Павла Крусанова. Несколько вышедших за последнее время антологий современных поэтов не только обозначили вновь растущий интерес нашего общества к стихам, к поэтическому слову, но и подчеркнули, что "корневая система" отечественной поэзии, закатанная было под асфальт "рыночных отношений" все-таки не погибла. Первые ростки, пробившие этот асфальт, может быть, еще не слишком радуют глаз, но они, вне всякого сомнения, живые, а значит — дело дойдет и до цветения, и до новых плодов. Вопрос только в том, что это окажутся за цветочки-ягодки, не слишком ли изменилась генетика, не накопились ли в современной русской поэзии какие-нибудь "тяжелые металлы" и тому подобные яды. Что касается Павла Крусанова, то с книгами этого автора довелось знакомиться, можно сказать, "в обратном порядке": вначале с романом "Бом-бом", и лишь после этого — с вышедшим годом ранее "Укусом ангела". Этот "реверс", собственно, и дал материал для излагаемых ниже сравнительных впечатлений. Другие произведения Павла Крусанова исключены из рассмотрения сознательно — по той простой причине, что нынешний этап его творчества, на мой взгляд, носит совершенно иной качественный характер.

ЛЮБИМЫЕ ДЕТИ ДЕРЖАВЫ. Русская поэзия на рубеже веков / Сост. Л.Г.Баранова-Гонченко.— М.: Держава, 2002, 448 с., 1000 экз.

Приют неизвестных поэтов (Дикороссы). Книга стихов / Сост. Ю.Беликов.— М.: ИД "Грааль", 2002, 352 с., 2000 экз.

1. "АПОСТОЛЫ" И "ДИКОРОССЫ"

Можно ли провести четкий раздел между антологией современной поэзии и "простым" коллективным сборником с навечно приклеенным определением "братская могила"? Наверное, да. Антологию отбирают, сборник собирают... При всей схожести действий и даже их названий, разница, согласитесь, весьма существенная.

И если в подзаголовке одной книги обозначено ни много ни мало — "Русская поэзия (вся? — В.В. ) на рубеже веков", а в подзаголовке другой — скромное "книга стихов", то вольно или невольно настраиваешь себя на соответствующую волну восприятия. Тем более, что и составители-собиратели четко обозначают свои приоритеты, свой, если угодно, замах в литературном процессе.

"Сегодня читателю выпала редкая удача быть свидетелем выхода в свет книги десяти апостолов Державы. Державы, физически поверженной и одновременно духовно живой и вдохновенной. Они — любимые дети именно этой Державы — горней, вечной, той, которой нет сегодня, но она была вчера и будет завтра",— пишет Лариса Баранова-Гонченко, прочерчивая вдобавок линию преемственности своей антологии от составленной Вадимом Валериановичем Кожиновым книги "Страницы современной лирики" (М.: Детская литература, 1980) и задаваясь вопросом: "Значит ли это, что, продолжая кожиновскую традицию и предлагая читателям нашу книгу, мы в очередной раз совершаем безнадежный исторический жест?"

"Приходит, хотите ли вы того или не хотите, время новых варваров, дикороссов, чертополохов от литературы. Предмет, положенный Москвой на провинцию, будет ей однажды возвращен с прибавлением необходимых процентов. На каждого крестного отца всегда найдется парнишка с огнестрельной рукописью за пазухой... Карту русской поэзии изучить невозможно. Можно лишь лицезреть плаху, в коей завяз топор. А посему я хочу повиниться перед всеми неизвестными поэтами еще не освоенных мной российских земель: мало я, видимо, сносил башмаков за три года существования в газете "Трибуна" постоянной рубрики "Приют неизвестных поэтов", ставшей основой для создания этой книги",— таково мнение Юрия Беликова.

Наверное, можно было бы многое сказать по поводу неявно обозначенного противостояния "апостолов Державы" и "дикороссов", но, полагаю, всё это не имеет реального соответствия ни в вероятных отношениях между поэтами-участниками сборников, ни — тем более — в самой поэзии, где творчество, скажем, Есенина и Маяковского, при всех известных и неизвестных конфликтах и спорах, равно является достоянием отечественной культуры.

2. ВОЗВРАЩЕНИЕ ПОЭЗИИ

Возвращение интереса к поэзии, возвращение к поэзии и возвращение поэзии как таковой явлено не только через два этих издания. В том же ряду можно указать на недавние антологии стихов Д.Галковского и И.Шкляревского, или — со всеми скидками — на процветающие в течение уже нескольких лет сайты русской интернет-поэзии с тысячами зарегистрированных участников. Это возвращение поэзии — пусть даже путем всё тех же конфликтов и споров (а как без них между живыми людьми?) — для меня является непреложным свидетельством если не возрождения, то хотя бы пробуждения творческого начала русского народа в сфере политического действия.

Нынешние споры о том, что есть русская поэзия, а что, напротив, — "русскоязычная", несомненно, интересны и важны, однако всё же вторичны по отношению к тому, какую систему ценностей считать в нынешних условиях беспредельного хаоса плюрализма и многопартийности "истинно русской". При этом не стоит забывать, что даже "Самый беспробудный из евреев, / Мыслящих на русском языке" ("дикоросс" Ю.Влодов), по факту воздействует не только на своих единоверцев и единокровников, но и на русского читателя, так или иначе активизируя его сознание (и подсознание).

Как заметил один современный мыслитель, литература — род воинского искусства, и в этом ряду искусств: войны материальной (войны-деформации), войны душевной (войны-информации) войны духовной (войны-трансформации),— ее воины занимают важнейшее, срединное положение. Не в доказательство, а в дополнение данной мысли приведу следующую цитату из Льва Гумилева: "Появились саги и поэзия скальдов — сравним плеяду арабских поэтов перед проповедью Мухаммеда и в его время. Или Гомер и Гесиод накануне эллинской колонизации... С движением викингов, противопоставившим себя оседлым и зажиточным хевдингам, связано возникновение скальдической поэзии около 800 г." И если суры Корана диктовал Аллах, то он диктовал их — поэту.

И с этой точки зрения уже начальные строки предисловия Ларисы Барановой-Гонченко к "Любимым детям Державы": "Эта книга, наверное, никогда не ляжет на стол Президента. Ее никогда не удосужатся взять в руки члены Правительства",— избыточны, излишни даже. Кто у нас президент, кто у нас члены правительства, и зачем им русская поэзия, если они — по ту сторону Куликова поля? А если все-таки, несмотря ни на что, кто-нибудь — по эту, то тем более не о чем сокрушаться. Воевать-то всё равно придется вместе, плечом к плечу...

3. СИЛЫ И СРЕДСТВА

Нынешний, несколько неожиданный всплеск интереса к поэзии, современной и недавнего прошлого, может быть объяснен только одним обстоятельством: необходимой перед новым броском "инвентаризацией" и перегруппировкой наличных "поэтических сил и средств". Последнее, т.е. "средства", важно не менее "сил", т.е. авторов, пишущих стихи на русском языке.

При всем различии ценностных систем "апостолов" и "дикороссов" — например, по отношению к идее Державы — в плане стихотворных средств их объединяет, если можно так выразиться, "не-бродскость". Нет, конечно, влияние мэтра и нобелевского лауреата не может не сказываться, и порой значительно (например, у "дикороссов" Геннадия Кононова, Валерия Прокошина и Сергея Строканя или у "апостола" Михаила Шелехова). Однако в целом удлиненные несколько "за" пределы нормального слухового восприятия русской речи, а потому дающие эффект "забарматывания" строки Бродского находятся где-то на периферии творческих поисков большинства авторов.

Между тем писание "под Бродского" давно и прочно стало фирменным знаком для "серьезной" интеллектуально-либеральной поэзии, которая культивируется в среде "толстых журналов". Справедливости ради добавлю, что подобное эпигонство вовсе не исключает и даже требует — для компенсации, что ли? — откровенной похабщины, писанной, как правило, чуть ли не рубленым частушечно-раешным стихом.

К счастью, закрепленная творчеством И.Бродского возможность выхода за пределы классической русской силлабо-тоники — далеко не единственна (впрочем, это отдельная тема для специального разговора). К сожалению, путь, пройденный в данном отношении русской поэзией 10-х—20-х годов прошлого века, современными поэтами по большей части осваивается заново, как бы "с чистого листа", или, в лучшем случае, "на слух".

Опять же, никто не требует, как некогда футуристы, "сбрасывать с парохода современности" ямбы с анапестами, но эпигоны Пушкина, по моему, например, личному убеждению, ничем не лучше эпигонов Бродского. В разного рода дискуссиях уже доводилось не раз говорить и доказывать, что литература по природе своей имеет мало общего с консервацией плодов и ягод. А попытки некоторой части наших патриотических критиков монопольно ввести "православную цензуру" свидетельствуют, помимо привходящих личных обстоятельств, прежде всего о неразличении ими слова душевного, каковым и является литература, со Словом духовным, представленным Священным Писанием и святоотеческой традицией. "А смешивать два этих ремесла / Есть тьма искусников. Я не из их числа" (А.С.Грибоедов).

Так вот, среди полусотни поэтов, представленных двумя антологиями, в отношении "средств" считаю просто необходимым отметить поиски и находки "апостола" Николая Шипилова в области строфики, по сути, продолжающие и закрепляющие, намеченную еще Пушкиным в "Медном Всаднике" тенденцию развития силлабо-тонического стиха, неминуемо выходящего за "железную" решетку классических катренов, которые жестко задают парадигму чередования рифмующихся строк (и, смею утверждать, соотношений смыслов). Оставлю это утверждение пока без расшифровки, поскольку в данном контексте поиски "новых форм", как бы к ним ни относиться и какое бы значение им ни придавать, важны прежде всего как еще одно свидетельство движения, начавшегося в душевной сфере русского народа. А раз есть движение, будет и путь.

4. РАСПУТЬЕ

Настоящая проблема заключается в том, куда поведет этот путь, каким окажется ближайший "суммарный вектор" отечественной поэзии, тесно, хотя и не однозначно, не напрямую — связанный с вектором социально-политического развития нашей (и не только) страны. Если допустить, что в октябре 1917 года не произошла революция, вся "революционная" поэзия имела бы и другое значение, и другие интонации, не говоря уже о таких феноменах, как Пролеткульт, "поэты-попутчики" и так далее, и тому подобное.

У нас всё опять перевернулось и только укладывается. С "бабками", включая мифологическую при советской власти "валюту" теперь всё ясно: откуда они в мире произрастают, как и куда. Теперь ничего не ясно со словом — "улица мечется безъязыкая", ибо прежним языком многие реалии нынешней России попросту не передаются. Теперь, например, словосочетание "крутая горка" звучит почти иронично. А глагол "замочить", одобренный — в смысле не белья, но террориста — лично главой исполнительной власти и гарантом Конституции? Даже не знаю, чего в нынешней России случается больше: абортов или убийств.

Жизнь по рыночным лекалам, наступившая после "брежневского" процветания или, вернее сказать, стабильности конца 60-х—начала 80-х годов, характеризовалась активным проявлением индивидуализма и эгоизма, накопленного за предшествующий период. Квартиры советских граждан сразу же обзавелись металлическими дверями и решетками на окнах, лежащие на улицах тела сограждан перестали вызывать у прохожих какие-либо эмоции — это лишь самые общепризнанные приметы душевного одичания и очерствения.

Герои отечественной поэзии 90-х тоже душевно одичали и очерствели, их мир предельно эгоцентричен даже в любви, будь то любовь к ближнему своему, или невероятные для "либералов" любовь к Родине и любовь к Богу. Эта любовь лишь называется, да и то зачастую неправильно, ибо слово поэта не продолжается делами его жизни. Лишь изредка прорывается искренний, не оставляющий никаких иллюзий плач по любви — как, например, в этом стихотворении "дикоросса" Сергея Кузнечихина:

Были любы губы Любы,

Любы волосы и голос.

Оглянулся, жизнь на убыль.

Глупый глобус, гнутый полоз —

оттого дороги кривы,

выправить напрасно силюсь.

Думал, лошади игривы,

оказалось, что взбесились.

Понесли куда попало...

Певчий ветер полон пыли.

Что упало, то пропало...

Только губы любы были.

"Черную дыру" самоубийственного для бытия в России и бытия России эгоцентризма уничтожить, "закрыть" — нельзя. Но если осознать падение в нее именно как падение, а не "естественный ход вещей", то оно преодолимо.