Владимир Винников ВОЗВРАЩЕНИЕ МИФА

Владимир Винников ВОЗВРАЩЕНИЕ МИФА

Проблема культурного самоопределения русского народа снова становится незримым центром тяготения всей современной общественной жизни. Причем “культурного” — в самом общем смысле “культуры” как совокупного способа бытия: идейного, политического, экономического. Опыт последнего десятилетия вызвал к жизни новые формы народной культуры, неизбежно осмысляемые в рамках мифологического сознания. Возвращение русского мифа происходит неприметно и неумолимо, подобно наступлению весны, и никакие “правовые заморозки” уже не в силах предотвратить этот естественный процесс.

МИФОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ Юрий КУЗНЕЦОВ. До последнего края. — М.: Молодая гвардия, серия "Золотой жираф", 2001, 463 с., тираж 3000 экз.

Стихи всякого истинного поэта вызывают прежде всего со-звучие и со-чувствие в сердцах читателей, а потому наличие-отсутствие серьезных критических статей и даже монографий, а тем более таких по необходимости кратких отзывов мало что способно изменить в его судьбе. Но, хотя я вовсе не рассматриваю творчество и личность Юрия Кузнецова в качестве иконы, на которую можно только молиться, некоторое повторение очевидного, наверное, будет оправданным. Особенно на фоне шквала упреков, обрушенных в его адрес за последнее время из той литературной среды, которая вдруг (или не вдруг?) активно начала "столбить" за собой некую монополию на толкование того, что есть патриотизм и духовные ценности русского народа. Нет смысла отрицать прискорбный для упрекающих факт, что в заново открытую ими и потому милую их сердцу формулу "православие, самодержавие, народность" поэзия Юрия Кузнецова никак не вписывается. Но отрицать или умалять его значение для отечественной культуры на данном основании — занятие нелепое, чтобы не сказать больше.

Своего рода избранное поэта, отражающее практически весь его творческий путь, от "Атомной сказки" конца 60-х до стихов 2000 года, составленное и отредактированное Н.Дмитриевым, дает неопровержимые доказательства этого значения — неопровержимые, во всяком случае, для людей, не страдающих чрезмерной избирательностью памяти. В этой связи ограничусь лишь некоторыми тезисами о феномене кузнецовского творчества, поскольку надеюсь вернуться к нему в более обстоятельной работе.

Поэзия Юрия Поликарповича Кузнецова выросла на обломках "сталинской" мифологии, фактически разрушенной собственными успехами и превращением нашей страны из аграрной — в индустриальную, из деревенской — в городскую, что произошло на рубеже 50—60-х годов ХХ века. Отмечаемая большинством исследователей "мифологичность" творчества Ю.Кузнецова была яркой эстетической реакцией на окончательный крах этой сталинской мифологии и своеобразной альтернативой мифологическому советскому официозу 70-х годов. Его обращение к "готовым" формам традиционной народной мифологии, связь героя кузнецовской поэзии с этим сказочным, ирреальным, но представляемым как действительный, миром — и составляло главное художественное открытие поэта.

В той же "Атомной сказке" нетрудно увидеть весьма саркастичные контаминации и со сталинским "Наше дело правое", и с ленинским "Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны". Или в "Сказке гвоздя" (1984), написанной буквально накануне "перестройки" и столь же саркастично перекликающейся со знаменитым тихоновским "Гвозди бы делать из этих людей…",— не нашлось в кузнецовской сказке гвоздей ни на селе, ни "на Москве". Впрочем, здесь уже не обойтись без цитирования:

"Я прошел до родного вождя.

На селе, говорю, ни гвоздя,

Разгвоздилась и свищет планида!

И услышал я голос вождя:

— Как же так, говоришь, ни гвоздя,

А на чем бы икона висела?

Отвечаю: — Без веры нельзя.

Но икона висит без гвоздя,

Гвоздь пошел на сердечное дело.

— Стало быть, не висит? — говорит.

— Видит Бог, не висит, а парит…

Входит думный подмолвщик вождя.

— На Москве, говорит, ни гвоздя.

Повалились столбы и заборы.

Только духом столица стоит…

— Может быть, не стоит, а парит! —

Молвит вождь и глядит хитровато:

— Не твоя ли работа, мужик?

— Не моя, — говорю напрямик, —

Это лихо мое виновато…

Незадаром мужик говорит:

— Коли наша столица парит,

То деревня подавно летает!.."

Насколько "разгвоздилась" страна, наяву показал август 91-го, а не поверившим в это — октябрь 93-го. Не хочу и не могу приписывать Юрию Кузнецову каких-то особых пророческих качеств — они, опять же, неизбежны для каждого, кто серьезно работает со словом. Речь об ином — о полной включенности поэта в истинное, а не вымышленное кем-то бытие своего народа. А то, что путь к Иерусалиму небесному лежит только через Рим, — хорошо известно еще со времен становления христианства.

И ВСЁ-ТАКИ ОНА ПЛЫВЁТ! Геннадий КРАСНИКОВ. Роковая зацепка за жизнь, или В поисках утраченного Неба. — М.: Издательский дом "Звонница-МГ", серия "ХХ век: лики, лица, личины", 2002, 496 с., тираж 5000 экз.

Многие современники утверждали, что большей половиной успеха своего "Происхождения видов" сэр Чарльз Дарвин был обязан особой доверительной интонации, окутывавшей читателя с первых страниц этой книги. Наверное, что-то подобное испытываешь и при чтении "Роковой зацепки за жизнь" — хотя ее автору любые пересечения с "первым человеком, который произошел от обезьяны", разумеется, покажутся излишними и ненужными: ведь сам Геннадий Николаевич Красников не материалист и не позитивист — напротив, верующий человек. "Многие мои метания окончились с тех пор, как я понял евангельские слова Спасителя: "Я есмь путь", — искренне пишет он, словно не замечая внутри собственной фразы сложнейшей и неожиданной переклички этих двух "я".

Так вот, красниковской искренности невольно хочется верить. Даже после того, как она, эта страстная (несмотря на заявленное: "Внешняя биография давно перестала меня интересовать" — здесь тоже весьма показательно разделение собственной жизни на "внешнее" и "внутреннее") искренность, явно пытается заполнить собой разрывы между бесстрастными фактами. Причем автор, судя по его высказываниям, является сторонником той небесспорной точки зрения, что у истории есть сослагательное наклонение: "Тут поневоле в который уже раз нельзя не воскликнуть с горьким сокрушением: "Если бы жив был Пушкин!.. Если бы ему еще было отпущено хотя бы десять-пятнадцать лет!.." Мы бы не только имели еще несколько томов гениальных пушкинских произведений, но и вся картина нашей литературы, а в определенном смысле и всей русской жизни имела бы, пожалуй, совсем иные черты, иные эстетические и нравственные ориентиры, иные исторические задачи, несомненно бы уберегшие Россию от грядущих духовных и политических катастроф!.."

Не потому ли чем ближе к современности, тем более мягкими и расплывчатыми становятся авторские оценки: если уж прошлое для него вполне (в принципе) изменяемо и пластично, то настоящее и будущее тем более не приемлют какой-то категоричности — "не судите да не судимы будете". Евгений Евтушенко, Иосиф Бродский, Владимир Бурич — такие же герои красниковских очерков, как и Юрий Кузнецов, Николай Тряпкин или Юлия Друнина. Для каждого он находит доброе слово, каждый из этих поэтов — часть его собственной жизни, которая, вот, оказывается, никуда не делась и даже нынешним псевдополитическим сором не слишком занесена, да и кровью 93-го не разорвана надвое... Это — какая-то другая система нравственных и художественных координат: не "над схваткой" и не "под схваткой", а как бы в совершенно ином измерении.

Относиться к данному обстоятельству можно по-разному. Будем считать, что одним измерением больше — это все же неплохо, хорошо даже. Как сам Геннадий Красников напоминает нам давние слова Сергея Есенина: "Гонители св. духа мистицизма забыли, что в народе уже есть тайна о семи небесах, они осмеяли трех китов, на которых держится, по народному преданию, земля, а того не поняли, что этим сказано то, что земля плывет…"

ПЛЮС-МИНУС РУССКИЕ Лев АННИНСКИЙ. Русские плюс… — М.: Алгоритм, 2001, 384 с., тираж 5000 экз.

Дайте мне точку опоры… Эта фраза неоднократно повторяется в новой книге Льва Александровича Аннинского. Наш известный критик и литературовед, наверное, мало похож на Архимеда, но "перевернуть землю" ему на этот раз, кажется, почти удалось. Благо, и точка опоры была выбрана подходящая: "Впереди у нас — возникновение новых народов на данной территории СССР. Какой из них станет называться русским — это, скажу я вам, открытый вопрос. Русскими будут те, кто захочет себя так называть и отстоит среди других это имя…". Эпиграф — из "железного" Глеба Павловского, нынешнего советника президента Путина. Человека, явно знающего, как нужно думать — не в смысле подчинения готовым идейным схемам, а в смысле создания этих самых схем.

Лев Аннинский всерьез задумывается над поставленным вопросом. И задумывается концептуально: "Вечных народов нет… Можно и исчезнуть. Мало ли прошло народов… Где филистимляне?.. Кто сейчас русские? Сто миллионов "человеков", ищущих места?.. Кто подберет наше имя, если мы его уроним? Смотрите правде в глаза: это будет другой народ". Посмотрим же правде в глаза вместе со Львом Аннинским. Здесь можно, конечно, поспорить с такими авторскими определениями, как "великий швед, который осуществился из несостоявшегося поляка и остался при этом в душе вечно гонимым евреем". Можно поразиться логике некоторых пассажей: "Когда из двух мировых сверхдержав остается одна, другая задумывается: как та устояла?". Но это — частности.

В этой книге двадцать один раздел посвящен различным народам, "глядя в которые, как в зеркало", русские, по замыслу автора, должны лучше разглядеть сами себя. Но есть, помимо пролога с эпилогом, еще и четыре "внеэтнических" вроде бы раздела, само именование которых заставляет задуматься: "Неевреи", "Кавказ", "Сибиряки" и "Славяне". Так в глаза какой правды нас приглашали вглядеться? Ясно, что не этнической правды как таковой. И зачем? Чтобы разглядеть себя как в зеркале? Но ведь в любом народе, как в глубине реки, течет его собственная жизнь, пересекаясь с прочими течениями, образуя водовороты и так далее…

После 1917 года русские уже "по факту", лишившись имперского устройства, сотен тысяч недавних соотечественников, ушедших в эмиграцию, стали другим народом, даже с другой письменностью и другим языком. После 1993 года мы опять стали другим народом, ибо изменилась наша духовная сущность. Она уже не русская, не советская, а "россиянская". Можно, конечно, утешать себя тем, что вот я, имярек, остался в душе коммунистом, или, напротив, стал православным, или — куда уж пуще — славянским язычником… Но — чья тут власть, чья тут сила, чье тут господство? Коммунистов? Православных? Язычников? Русских?

При всей концептуальности книги Аннинского, в целом неожиданной и радующей, эти вопросы им не ставятся прямо. Но они, по крайней мере, возникают после прочтения "Русских плюс…" За что автору отдельное спасибо.

ПУТИН ТАГ! Виктор ЛУПАН. Русский вызов. — М.: Терра, 2001, 288 с., тираж не указан.

"Горы Кавказа — это развалины Вавилонской башни. Сто народов живут здесь бок о бок и не понимают друг друга. Русские победили их в XIX веке после семидесяти пяти лет войны. Теперь все говорят по-русски. Но никто не покорен".

"Вес теневой экономики в России равен весу официальной экономики. Ни одна страна не могла бы, в принципе, выдержать такую канцерогенную ситуацию".

"Для нас КГБ и демократия — взаимоисключающие понятия. Иначе обстоит дело в России, где даже либеральная интеллигенция знает, что перестройка и гласность, приведшие к слому коммунистической системы, были задуманы последним "великим" вождем КГБ Юрием Андроповым. Что касается "угнетенного народа", то он находит в бывших сотрудниках КГБ столько достоинств, серьезности и честности, что обеспечивает им победу на каждых выборах".

"Советское законодательство в действительности настолько не соответствовало условиям дикого капитализма, навязанного сверху, что страна оказалась de facto в полном юридическом вакууме. Это несуразное положение было столь нестерпимо, что практически оно превратило ставшую столь известной "русскую мафию" в регулирующий механизм, необходимый в условиях дикого капитализма".

"Зачисленный по ведомству Бородина как управляющий недвижимостью за границей, Путин сохраняет большую независимость и имеет дело только со своим патроном Анатолием Чубайсом".

"Единственная в России партия западного типа — это партия коммунистов Геннадия Зюганова. Все остальные — это структуры, преследующие часто иные цели, отличные от провозглашенных или подразумеваемых их руководителями".

"Природа возникшего в России капитализма такова, что подавляющее большинство населения почувствовало себя презираемыми, почти ненужными, отброшенными на обочину жизни, исключенными из этого нового общества".

Уже по этим цитатам видно, что Виктор Лупан не зря считается одним из ведущих французских журналистов. Способность к парадоксальному мышлению — огромный плюс в мире двумерно-плоскостного рационализма Запада. Родившийся в СССР и эмигрировавший на Запад в двадцатилетнем возрасте автор этой книги выказывает не просто глубокое проникновение в суть происходящих после 1991 года в нашей стране процессов, но и способность к восприятию импульсов, идущих из кругов отечественной интеллектуальной элиты, будь то представители "либеральной интеллигенции", Православной Церкви или оппозиции. При всем при том Виктор Лупан методологически является человеком западной культуры, о чем свидетельствует даже название его книги, идущее от социально-исторических концепций А.Тойнби, которые являются по сути своей примитивной "организменной" калькой, воплощающей принцип "стимул-реакция" и заведомо лишающей сообщества людей права свободного выбора основных векторов своего развития. Особенно комичными выглядят рассуждения автора о возможных условиях передачи Россией Курильских островов Японии и Калининградской области — Германии. "Этот неожиданный жест был бы не только справедлив в историческом плане, он дал бы возможность начать, наконец, переговоры, в которых Россия не выступала бы больше в уже ставшей привычной роли просителя. Удовлетворив с такой щедростью, впрочем-то, законные желания двух столь важных участников политической игры, — одного на Востоке, другого на Западе,— Россия не только не преминула бы воспользоваться добровольным характером этого исторического жеста, но поставила бы при этом одно-единственное условие: бенефициантами этого беспрецедентного жеста могут быть только дружественные страны…" Как будто не было уже другого беспрецедентного исторического жеста — объединения двух Германий, превратившегося в простое поглощение ГДР бундесреспубликой. И что? Ну, признали Горбачева "лучшим немцем", да еще НАТО продвинулось на Восток дружественно, без войны — вот и все последствия. Мы же и должны оказались…

С учетом этого и некоторых других провокативных моментов книгу, вышедшую с предисловием Александра Зиновьева, прочитать весьма полезно.